Текст книги "Одна маленькая ошибка"

Автор книги: Дэнди Смит

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 28 страниц) [доступный отрывок для чтения: 11 страниц]

Глава одиннадцатая

Восемью днями раньше

Элоди Фрей

Сегодня годовщина смерти Джеффри. Каждый год наши с Джеком семьи устраивают ужин в его честь. С самого начала мы договорились о том, что собираемся в доме моих родителей – было бы неловко устраивать поминки у Кэтрин, почти на том же самом месте, где ее муж покончил с собой.

Всякий раз ужин проходит по одному и тому же сценарию: мы вспоминаем о благотворительной деятельности Джеффри, о его чувстве юмора, которое мой отец считал излишне американским; мы вспоминаем хриплый смех и любовь к виски. И не упоминаем при этом о вспыльчивости Джеффри, о том, как они с моим отцом подрались на лужайке прямо перед домом Вествудов, не поделив деньги, выигранные на скачках, и о том, как отец поколачивал Джека, а потом застрелился.

В первую же годовщину смерти Джеффри Джек пришел к нам чуть раньше назначенного времени, прихватил с кухни два стакана и увел меня в сад. Там он достал бутылку виски, украденную из отцовского кабинета, и заявил, что будет весьма символично почтить память отца глоточком его любимого напитка – только мы вдвоем, раз уж так вышло, что именно мы последними видели Джеффри живым и стали первыми, кто увидел его мертвым. Позже это стало нашей традицией: каждый год мы вдвоем выпивали по стаканчику виски, прежде чем сесть за общий стол.

Поэтому я и стою сейчас возле дома Джека с бутылкой виски в руке, впервые осмелившись покинуть квартиру со дня той вечеринки у Ады. Моя семья настояла, чтобы я вызвала полицию перед тем, как отправиться домой, хотя я практически умоляла их ничего не делать. Ну, теперь у меня есть номер заявления и обещание полицейских «внимательнее посматривать по сторонам».

Постучавшись в дверь, я жду ответа. Пришлось явиться пораньше на целый час, потому что мне еще предстоит извиниться: я неделю не отвечала на звонки Джека. Он единственный, кто знает о моем обмане, поэтому смотреть ему в глаза – значит смотреть в глаза собственному позору. Но нельзя же вечно прятаться! Джек не отвечает, поэтому я достаю запасной ключ, который он сам мне выдал, и вхожу, стаскивая туфли.

И тут он зовет меня по имени – откуда‐то с первого этажа, так что я направляюсь к лестнице, и уже на полпути успеваю заметить кого‐то краем глаза и поворачиваюсь. И буквально сразу же слышу женский стон. Потом я вижу их обоих – сквозь открытую дверь в комнату Джека, абсолютно голых, в самый разгар процесса. Джек с рычанием толкается в девицу – я вижу только его загорелую спину и две бледные ноги, обхватившие его за талию.

Я так и замираю на лестнице, не в силах отвести взгляд.

Джек стискивает запястья партнерши, двигаясь все резче, и она кричит одновременно от боли и удовольствия, а затем поворачивает голову и, столкнувшись взглядом со мной, взвизгивает от неожиданности.

Черт.

Развернувшись, я бегу по лестнице обратно.

Джек зовет меня, за спиной слышатся его шаги, и я, как есть, босиком, добегаю до двери и пытаюсь открыть ее, – но рука моего друга успевает прижать дверь обратно. Пару мгновений мы с Джеком пытаемся отдышаться, и я чувствую, как от него пахнет сексом, чужим потом и сладостью женского цветочного парфюма.

– Элоди, блин, как тебя сюда занесло?

Джек в ярости. Я не нахожу сил повернуться и молча смотрю на закрытую дверь из серого дерева, даже сквозь одежду ощущая исходящий от тела Джека жар. Вместо объяснений я поднимаю повыше бутылку виски и выразительно ею болтаю.

– Подожди здесь, – велит он.

– Джек…

– Подожди, сказал.

Он уходит обратно, и я наконец‐то поворачиваюсь, глядя на голую спину и бедра, наспех обмотанные простыней.

И внутри все сжимается. Как же неловко‐то… То есть я в курсе, что Джек – завзятый бабник, это ни для кого не секрет, но я ни разу не заставала его с кем‐то. И помимо шока, я чувствую еще что‐то – и совершенно не хочу разбираться, что именно. Слишком уж смахивает на ревность. А это уже совсем неправильно. Я не желаю отношений с Джеком. Он для меня как брат.

В памяти всплывает Ноа – и у меня перехватывает дыхание. С тех пор, как он умер, у меня никого не было. Я завидую Джеку, вот в чем дело. Мне завидно, что у него есть то, чего у меня больше нет, а хотелось бы.

Я подхожу к лестнице и слышу голоса – сначала громкие, а затем резко притихшие. Заинтригованная, я поднимаюсь на пару ступеней и прислушиваюсь.

– Кто она? – У девушки явный ирландский акцент. – Как ее зовут?

– Не имеет значения.

– Но…

– Я же сказал тебе – выметайся отсюда, – отвечает Джек неожиданно зло. Я моргаю, огорошенная такой переменой.

Шуршит ткань – кажется, девица одевается. Лязгает выдвигаемый ящик комода, затем резко захлопывается. Судя по скрипу деревянных половиц, Джек отправляется в ванную, прилегающую к спальне. Его подружка что‐то неразборчиво бормочет. Услышав, как Джек выходит из ванной, я торопливо спускаюсь на первый этаж и возвращаюсь к двери.

– Подожди пару минут в гостиной! – просит Джек, перегнувшись через перила.

Я отправляюсь, куда послали, – но усаживаюсь в то кресло, откуда можно увидеть холл. Так я смогу взглянуть на девушку, когда она будет уходить. Понятия не имею, зачем оно мне надо, но почему‐то надо.

Они спускаются через пару секунд – и подружка Джека оказывается худенькой и светловолосой, но разглядеть лицо мне так и не удается, потому что она смотрит в другую сторону. А еще она одета в короткое зеленое платье-комбинацию – у меня есть почти такое же. Следом я замечаю красные пятна у нее на запястьях – видимо, Джек слишком сильно сжимал ей руки, придавливая к постели.

Какой же такой страшный недостаток Джек умудрился найти в этой девушке, что отвел ей роль одноразовой любовницы, а не той, с кем он проводит долгие уик-энды на природе? Однако вместе с любопытством я ощущаю и удовлетворение – и вот это мне совсем не нравится. Противно осознавать собственную радость оттого, что ее Джек выставил, а мне разрешил остаться. Я старательно заталкиваю эту радость поглубже, с глаз долой.

Джек нетерпеливо распахивает входную дверь и даже не смотрит на уходящую подружку. Только молча закрывает дверь, стоит той оказаться за порогом. Однако, хотя сейчас на нем свежая белая рубашка и брюки, я все равно не могу забыть его загорелую спину и две бледные ноги вокруг талии. Я моргаю, отгоняя наваждение. Волосы у Джека взъерошены, и я представляю, как она запускала в них пальцы, вцепляясь крепко-крепко, пока он вколачивался в нее, – и к щекам приливает кровь.

– Обязательно было так с ней обращаться? – спрашиваю я. Конечно, отрадно видеть, что девица ушла, но мне все равно не нравится, как Джек ведет себя с женщинами. Они для него все равно что ватные палочки: использовал по назначению, а потом выбросил в помойку и забыл. Вот именно поэтому я и не хочу с ним встречаться. Возможно, на самом деле Джеффри оказал мне немалую услугу, не разрешив нам сойтись тогда.

– Не тебе меня учить, как обращаться с людьми, – огрызается Джек.

– Не понимаю, о чем ты… – хмурюсь я.

– Ты сначала неделю меня игнорируешь, а потом заваливаешься сюда как ни в чем не бывало.

Я отхожу к сервировочному столику, заодно подыскивая слова для ответа. Не думала, что он настолько расстроится. Разлив виски по стаканам, я протягиваю один Джеку.

– Мне нужно было время, чтобы прийти в себя.

– Как будто дело в тебе одной, Элоди.

– Джек… – начинаю я, ошарашенная его ядовитым тоном.

– Ты просто взяла и исчезла, совершенно не подумав обо мне.

Он сейчас снова похож на маленького мальчика – с разбитой в очередной раз губой, с очередным синяком, с очередными свидетельствами того, насколько его не любят, – которому отчаянно хочется, чтобы его любили. Дело и впрямь не во мне. А в Джеффри. Подготовка к годовщине всегда дается Джеку тяжело, и его злит все на свете – даже я. Его можно понять: я бы тоже не хотела весь вечер петь дифирамбы человеку, который постоянно меня обижал. Но для Кэтрин эти ужины важны, поэтому Джек не пропускает их.

– Прости, – говорю я. – Мне не следовало так поступать с тобой.

– Совершенно верно. Не следовало.

– Мне жаль.

– На тебя напали, а потом ты перестала выходить на связь. Я волновался.

– Мне правда очень жаль.

– Пей свой виски, и пойдем.

Вечер проходит в ожидаемом ключе. Хотя мы с Джеком сидим рядом за общим столом, между нами целая пропасть, пусть ее никто, кроме меня, и не замечает. Джек спокойно беседует то с одним гостем, то с другим, сверкает лучезарной улыбкой и ямочками на щеках, и пока все прочие расцветают под лучами его внимания, я вяну без них.

Ледяной ком тревоги активно ворочается внутри, и от одной мысли о том, чтобы запихнуть туда еще и еду, становится дурно, но я старательно набиваю рот, обеспечивая себе легальный повод не отвечать на вопросы о контракте. В какой‐то момент стыд за бесконечную ложь становится невыносимым, и я уже собираюсь рассказать правду, но тут Джек неожиданно вмешивается и заявляет, как собственными ушами слышал слова Лары, когда та звонила мне. Она, дескать, восторгалась моей книгой и утверждала, что примерная дата выхода назначена на следующую зиму.

Затем он везет меня домой. Всю дорогу мы молчим. С одной стороны, я радуюсь, что Джек подкрепил мою ложь ложью собственной, но вместе с тем мне страшно. Ведь теперь, если я расскажу правду, все поймут, что Джек просто прикрывал меня, а это точно не поможет ему наладить отношения с моей сестрой.

Я вылезаю из машины, и Джек, к моему удивлению, выходит следом.

– Лампочка у тебя над дверью так и не горит, так что давай провожу.

Открыв парадную дверь, я обнаруживаю на полу здоровенный сверток – стопку каких‐то бумаг. Я беру его в руки и рассматриваю – и внутри все сжимается.

– Это что, твоя рукопись? – спрашивает Джек.

– Часть, – выдавливаю я, прежде чем взглянуть на вложенную записку.

Дорогая Элоди! Поздравляю с контрактом на публикацию. Твоя матушка позвонила мне и пригласила на ту вечеринку у твоей сестры дома, но, к сожалению, я не смогла прийти. Но поверь, я безумно тобой горжусь и желаю тебе всего наилучшего.

Не нужно смотреть на подпись, чтобы понять, кто отправил записку. Флоренс, мать Ноа. Я знаю ее почерк по поздравительным открыткам. Это первый раз со дня похорон, когда она решила со мной связаться. И я снова вспоминаю тот день в холодной, гулкой церкви, и пустота расползается в груди, как иней. И перед глазами, словно чернильные разводы, всплывают силуэты скорбящих, и красные гвоздики, которые Ноа терпеть не мог, и классические черные автомобили, и лакированный деревянный гроб. Я тогда смотрела на него и представляла, как Ноа гниет там внутри, на шелковых подушках.

Ноа был бы счастлив, если бы узнал об этом. Он больше всего на свете желал увидеть, как ты издашь свою книгу. Я нашла твою рукопись среди его вещей. Там еще пометки на полях – все‐таки у него был роскошный почерк.

Осторожно, словно боясь, что бумага рассыплется от малейшего дуновения, я открываю первую страницу потрепанной, залитой кофе стопки. И тут же вижу надпись, сделанную рукой Ноа: «Элоди, Элоди, ты точно станешь звездой!»

Я пролистываю страницы, наскоро просматривая его шутки, замечания и комментарии. И снова часть души раскалывается и осыпается в черную бездну боли. Мы с Флоренс обе похоронили человека, которого любили. Но ее боль несравнимо больше моей, и меня накрывает осознанием, что ни одна мать не должна хоронить сына и уж тем более – отправлять частичку воспоминаний о нем девчонке, с которой он не так уж и долго встречался. Завтра я отсканирую рукопись и отправлю оригинал Флоренс.

Я прочитала твою рукопись и его заметки – надеюсь, ты не обидишься на меня за это, – и мне не терпится купить книгу, чтобы узнать, чем закончилась история. Ноа все верно сказал: ты очень талантливо пишешь.

Наше с Флоренс знакомство состоялось за обедом во французском ресторане на Трафальгарской площади – я тогда нервничала так сильно, что не могла проглотить ни кусочка, а Ноа постоянно шептал мне на ухо: «Она непременно тебя полюбит. Как ты можешь ей не понравиться?» Я купила для нее цветы – пионы, ее любимые, – и Флоренс назвала меня «очень проницательной».

Ноа гордился бы тобой сейчас, Элоди. Он не сомневался, что однажды ты обязательно издашь книгу, и это был бы лучший способ почтить его память. Возможно, ты сочтешь уместным добавить в книгу пару строчек о том, кому она посвящается?

Искренне твоя,

Флоренс Ним

Конечно, миссис Ним не собиралась задевать меня, но ее вопрос, заданный без всякого злого умысла, режет меня как остро заточенный нож. Из крохотного семечка почти невинной лжи выросла целая терновая чаща.

Паника хватает меня за горло тонкими пальцами и давит так, что невозможно вздохнуть. Я судорожно опираюсь на стену и тут же вздрагиваю: чья‐то рука ложится мне на плечо.

Это Джек.

– Дыши, – велит он. – Дыши.

Но я не могу. Не могу. Я…

– Ты мне доверяешь? – спрашивает Джек, заглядывая прямо в глаза.

Я киваю.

– Элоди, я все исправлю. Все будет хорошо. Обещаю.

Глава двенадцатая

Тот день

Элоди Фрей

Увидев, как меня потрясло письмо от Флоренс, Джек, позабыв о нашей недавней размолвке, настоял, чтобы я переехала к нему на несколько дней.

Впрочем, сегодня он вместе с родными собрался в Лондон смотреть спектакль с участием Тобина, друга его брата Чарли. Так что пришлось мне отправляться домой, где обнаружилось, что у меня не только лампочка над крыльцом не работает, а еще и замок толком не закрывается. Опасаясь, что сталкер попробует вломиться, я подперла дверь кухонным стулом. Так себе попытка обезопаситься, но домовладелец до сих пор не ответил на мои взволнованные письма. Если не дождусь ответа до завтрашнего утра, придется вызывать мастера самой. Джеку я про дверь ничего не говорю, чтобы не волновать лишний раз. Но я уже соскучилась и по нему, и по его дому – совершенно восхитительному, мне на такой в жизни не заработать. Предложение переехать к нему насовсем очень заманчивое. И если я не смогу найти другую работу, а родители все‐таки узнают, что никакого контракта на книгу нет и не было, то у меня и других вариантов‐то не останется.

Я только успеваю забраться в кровать, как Джек присылает мне фото – они с братом сидят в зрительном зале, дожидаясь начала представления.

18:45 Джек: Нам тебя тут не хватает.

Я отправляю ему в ответ фото ноутбука и чашки с чаем, пристроенных на кровать.

18:46 Элоди: У меня своя вечеринка.

18:46 Джек: Ты прям зажигаешь, Фрей.

18:47 Элоди: Надо сегодня лечь пораньше – завтра у меня ланч с мамой и Адой. И если я приду с синяками под глазами, сестрица будет целый час зудеть у меня над ухом, уговаривая купить дорогущий крем для глаз, на который у меня все равно нет денег…

18:49 Джек: А тот мужик за тобой так и ходит? Ты поаккуратнее, ладно? Можешь у меня переночевать, я все равно раньше завтрашнего дня не вернусь. Весь дом твой.

18:53 Элоди: Я его не видела с той вечеринки. Все в порядке, не переживай. Наслаждайся спектаклем! (смайлик с поцелуем)

Меня будит скрип. В комнате темно, сквозь щель между шторами заглядывает луна, хотя я точно помню, что уснула, забыв выключить лампу. Я неподвижно лежу, прислушиваясь, но в доме тихо. Как будто даже ветер притаился, боясь лишний раз шевельнуть случайный листочек. Но я чую, что в комнате кто‐то есть. И он совсем рядом. Я медленно поворачиваю голову – и успеваю заметить чужака за секунду до того, как мокрая тряпка закрывает мне нос и рот. Тело реагирует быстрее, чем мозг успевает осознать, что происходит: сердце бешено колотится, мускулы напрягаются, дыхание становится резче. Растерянность уступает место страху, из горла рвется крик, пытаясь пробиться сквозь тряпку.

Я дергаюсь, вырываюсь, пинаюсь, а затем бросаюсь в сторону, скатываюсь с кровати, тяжело падая на пол. Охнув, переворачиваюсь на спину, пытаясь вдохнуть, но сделать что‐нибудь еще уже не получается – нападающий наваливается на меня всем весом. Он крепкий и крупный, а лицо чем‐то замотано. Я замахиваюсь обеими руками, чтобы ударить, но незнакомец легко отбивает их, как хищник лапой, и так прижимает меня к полу, что, кажется, вот-вот треснут ребра. Я лихорадочно пытаюсь сообразить, что делать, но в голове крутится только одна мысль: «бей или беги». Я пытаюсь позвать на помощь, но во рту снова оказывается мокрая липкая тряпка, и на языке появляется привкус крови.

В отчаянии я начинаю царапать лицо незнакомца – маска соскальзывает, и он отшатывается. Я силюсь подняться на ноги, но тело ватное и не слушается, а в горле до сих пор ощущается привкус вещества, пропитавшего тряпку.

Надо выбраться отсюда.

Надо позвать на помощь.

Я рвусь вперед. Перед глазами все плавает, сливаясь в одно мутное пятно. Из горла снова рвется крик. Чужак бросается на меня, и я ударяюсь о настенное зеркало возле двери. Стекло покрывается паутиной трещин. Плечо пронзает резкой болью – осколок длиной в добрых пять сантиметров втыкается мне прямо в бицепс и как будто жжется. Сжав зубы и превозмогая боль, я ковыляю к двери. Пальцы нащупывают ледяную металлическую ручку ровно в тот момент, когда чужие руки обхватывают сзади меня саму.

Я еще дергаюсь, но голова кружится слишком сильно. Я беспомощна, как новорожденный ягненок.

– Пожалуйста, – умоляю я, – хватит…

Тряпка снова накрывает мне рот – и уже никуда не исчезает.

И я медленно и неохотно проваливаюсь в темноту.

Глава тринадцатая

Первый день после исчезновения

Элоди Фрей

Я заперта в машине. Несколько часов назад я проснулась на заднем сиденье, укрытая простыней. Я совершенно одна – похититель до сих пор так и не появлялся, и мне страшно от мысли, что он может вернуться в любой момент. Хорошо хоть, руки и ноги не связаны: если он снова полезет ко мне, я сумею дать отпор. Может быть, на этот раз даже удастся отбиться.

На руке – огромный порез, оставшийся после встречи с зеркалом, на коже и пижаме – корка засохшей крови. Рана кое‐как перевязана – значит, он прикасался ко мне, пока я была без сознания. Стоит об этом подумать, как внутри все сжимается. Понятия не имею, что этому человеку от меня нужно, но если он собирается меня убить, зачем тогда сначала заштопывать?

Я не оставляла попыток выбраться с тех пор, как открыла глаза, несмотря на слабость и дурноту. Тщетно – только локти и пятки расшибла, пытаясь выбить окно. Помнится, однажды мне попадалась статья, где предлагалось использовать для этого стальные стержни из подголовников, если под рукой больше ничего нет, но мой похититель, видимо, тоже ее читал, потому что все стержни предусмотрительно вытащены. И клаксон тоже отключен – я несколько раз била по нему кулаком, но удалось извлечь только жалобный скрип. Впрочем, даже если бы клаксон и работал, вряд ли тут найдется хоть одна живая душа, способная его услышать.

Потому что вокруг лес. Куда ни посмотри – сплошные деревья. Деревья, и никаких следов цивилизации.

На переднем сиденье обнаружилась сумка с припасами – бутылки с водой, энергетические батончики и гигиенический пакетик. Меня два раза тошнило – то ли от страха, то ли из-за тех препаратов, которые попали в мой организм, – и хотя пакетик запечатан, нос режет густой, кислый запах рвоты, потому что окна заблокированы и открыть их не получается.

Лица похитителя я разглядеть не успела, но совершенно уверена, что это тот самый мужик, ходивший за мной повсюду; тот был точно таким же здоровенным и крепким. Он знал, где я живу, а тут увидел сломанный замок, и… Но зачем он меня похитил, если потом просто бросил в машине?

Желудок снова сводит – а вдруг сталкер тут, за деревьями, наблюдает за мной? Я пытаюсь позвать на помощь, хоть и понимаю, что толку не выйдет. Я кричу и кричу, пока хватает сил, и в конце концов хрипну.

– Да чтоб тебя! – ору я, пиная дверь, и голень откликается болью. – Твою ж мать!

Хотя на дворе разгар лета и я заперта в душной машине, меня трясет так, что зуб на зуб не попадает. Утомившись, я прислоняюсь лбом к стеклу, стараясь не опускать тяжелеющие веки. Но в конце концов проигрываю и эту битву.

В окно кто‐то громко стучит, я вздрагиваю и судорожно оглядываюсь. И недоуменно моргаю, не в силах поверить собственным глазам.

– Господи… – шепчу я, а затем зову погромче: – Джек! Джек!

Дверца машины распахивается, и я кое‐как выбираюсь наружу. Меня так колотит, что ноги подгибаются. Джек привлекает меня к себе, и я висну на нем, с трудом веря, что все это мне не снится.

– Ты ранена, – говорит он, и я слышу в голосе нотки ярости. – Дай посмотреть. – Взяв меня за руку, он бережно стаскивает пропитанный кровью бинт.

– Надо в полицию позвонить, – говорю я.

Меня снова начинают душить слезы – на этот раз от облегчения. Джек же целиком сосредоточен на моей ране.

– Только сначала обработаю порез.

– Не верится, что ты пришел… Не верится… – начинаю я, а затем, спохватившись, спрашиваю: – Погоди, а как ты меня нашел?

– У тебя еще где‐нибудь болит? – Он явно старается не смотреть мне в глаза.

– Как ты меня нашел, Джек?

Он молчит, и я мгновенно забываю про слезы и вырываю руку из его пальцев. Сердце колотится так, что вот-вот через уши выпрыгнет.

– Это что, твоих рук дело? Это ты…

– Нет. – Джек подается вперед, но я отшатываюсь – от растерянности, от страха, потому что весь мой мир, кажется, разваливается на куски. – Боже, Элоди, да я бы никогда тебе не навредил. Ни за что на свете. Неужели ты решила, что это был я?

Он явно ошарашен тем, что такая мысль вообще могла прийти мне в голову. Я и сама, честно говоря, ошарашена, ведь это же Джек. Тот самый, что всегда обо мне заботился. Но мне необходимо услышать его ответ.

– Как ты нашел меня, Джек?

– Он не должен был тебе навредить.

Все становится ясно, и по спине у меня ползет холодок.

– Это все подстроил ты.

Джек даже не думает возражать.

– Господи боже… – Я отворачиваюсь и опираюсь на машину, чувствуя, как земля уходит из-под ног.

– Элоди…

– Никаких «Элоди»! – огрызаюсь я, разворачиваясь. – Как ты вообще мог так поступить со мной? Я чуть с ума не сошла от страха! Я была уверена, что он меня убьет!

– Не драматизируй.

– «Не драматизируй»? – разъяряюсь я окончательно. – Кто‐то вломился прямо ко мне домой и напал на меня! Кто это был, Джек?! – Я бью его в грудь изо всех оставшихся сил. – Кто это был, мать твою?!

– Какая разница?

Мне отчаянно хочется отвесить ему затрещину.

– Один приятель, – уклончиво отвечает Джек.

– Мой сталкер?

– Приятель, задолжавший мне услугу. Элоди…

– Отвези меня домой.

– Послушай…

Но я не собираюсь слушать. Развернувшись, я направляюсь в лес. Как есть, босиком. Мелкие камешки и сучки нещадно вонзаются мне в ступни, но я все равно иду вперед. Потому что я зла. Зла как черт.

– Элоди! – Джек обгоняет меня, преграждая путь. – Я сделал это ради тебя. Из-за всего того, о чем мы с тобой говорили. У тебя нет ни работы, ни денег, ты вот-вот потеряешь жилье, а потом и всех близких, если они узнают о твоем обмане. Как ты собираешься объяснять Флоренс, куда делась книга, которую она попросила посвятить ее сыну?

– А каким образом вот это все может мне помочь? – отвечаю я вопросом на вопрос.

– В «Харриерс» хотят настоящее преступление – ну так вот им настоящее преступление. Пока все будут думать, что тебя похитили, ты несколько дней проведешь в «Глицинии».

Предложение настолько абсурдное, что я даже не нахожусь с ответом.

– Коттедж пустой. Стоит на отшибе. А потом ты вернешься с историей, подходящей для книги. Очередная хорошенькая блондинка, которой есть о чем рассказать. И тогда за тобой не только «Харриерс» будет бегать, а все крупные издатели до единого.

Я смеюсь, ведь нельзя же нести такую чушь на полном серьезе.

– Помнишь, тогда, в детстве, мы наткнулись на хижину в роще Марли, неподалеку от «Глицинии»? Когда надумаешь найтись, переберешься туда – она находится достаточно близко к коттеджу, чтобы до нее можно было легко дойти, но не настолько, чтобы это вызвало подозрения.

– Ты шутишь, да?

– Проведешь ночь в хижине, а потом выйдешь на шоссе и дождешься первой же машины. А полиции скажешь, что тебя держали в хижине.

– А виноватым окажется тот самый «приятель», которому ты заплатил за нападение?

– Он не должен был причинять тебе боль. – Джек вздыхает. – А ты скажешь, что не знаешь похитителя. На нем была маска, и лица ты так и не увидела. Всего несколько дней, а? Дай журналистам раскрутить твою историю, а потом вернешься и напишешь книгу. И все твои проблемы решатся.

Джек, видимо, думает, что предлагает мне волшебное золотое яблочко, избавляющее от бед, но я‐то вижу, насколько оно червивое. Гнилое. Поэтому я качаю головой.

– Полиция непременно выяснит, что это была твоя затея.

– Перед тем, как тебя похитили, я уехал из города и написал об этом в Сети. Никто не догадается, что я причастен к твоему исчезновению, меня ведь даже в твоем районе не было на тот момент. А сегодня я уехал из Лондона, сел на поезд до Кроссхэвена, сошел на полпути, взял машину и поехал за тобой.

Он и впрямь продумал абсолютно все, до последней мелочи.

– Мог бы предупредить меня.

– Ты бы никогда не согласилась на такое. Тебя всегда подталкивать приходится. – Джек снова вздыхает. – Я и хотел, чтобы ты сопротивлялась, тогда не придется лгать полиции про похищение. Достаточно не говорить всей правды о том, что творилось между похищением и возвращением.

Джек говорит уверенно и рассудительно, даже не допуская мысли о том, что я могу возразить, – как будто его план уже благополучно сработал. И эта непоколебимая уверенность в том, что именно так мне и следует поступить, заразительна.

– Ты невероятно талантливо пишешь, Элоди, но талант не имеет значения, потому что рынок так по-дурацки устроен. Думаешь, он только сейчас таким стал? Литературные агенты получают процент от сделки. Ты занимаешь место другого клиента, который, вероятно, принес бы Ларе деньги, а значит, она вышвырнет тебя, если ты не напишешь текст, который она сумеет продать. Ты бросила все ради того, чтобы издать книгу. И тебе просто необходим контракт, чтобы все твои жертвы не оказались напрасными. Сейчас у тебя есть шанс заполучить договор. – Джек берет меня за плечи. – Я верю в тебя. Боже правый, Элоди, ты даже не представляешь, как далеко я готов зайти ради твоего счастья. А как далеко зайдешь ты, Фрей?

Он говорит совершенно серьезно, безо всяких шуток.

– Хватит уже с нас безумных выходок, Джек. Мы давно не подростки.

– Да, мы выросли. Но если вдуматься, чем твоя нынешняя жизнь отличается от твоей жизни тогда?

Я заливаюсь краской от злости и унижения.

– Да пошел ты! – Стряхнув его руки, я направляюсь прочь. Джек не отстает, благо ноги у него длинные и шаги, соответственно, широкие.

– Когда твои родичи узнают, что ты их обманула, ты потеряешь всё, и их в том числе. А если послушаешься меня, получишь всё.

Я замедляю шаг. Лес вокруг как будто сжимается, и весь этот зеленый простор начинает казаться не шире гроба. Джек прав. Я и сама это понимаю. И останавливаюсь.

– А как же мои родители?

– Несколько дней переживаний в обмен на шанс всей жизни. Всего несколько дней. Они же не найдут твой труп в озере на самом деле.

– Они за эти несколько дней с ума сойдут. Я не могу так с ними поступить. И не буду.

– Всю свою жизнь ты чувствовала себя квадратной плиткой, пытающейся втиснуться в круглую выемку своей семьи. Все, что волнует твоих родителей, – это Ада, ее дом и ее муж, иными словами, то, чем можно демонстративно потрясти перед носом у знакомых. И им совершенно наплевать на тебя и твои амбиции, потому что тобой нельзя похвастаться.

Джек меня просто‐таки без ножа режет, озвучивая все мои глубинные переживания. Я невольно съеживаюсь, но вместо того, чтобы признать его правоту и подтвердить собственную ничтожность, иду в атаку:

– Господи, Джек, не у всех в семье такие отношения, какие были у вас с Джеффри! – Слова вылетают изо рта, как брызги яда, и я моментально жалею об этом.

С Джека мигом слетает маска самоуверенности, и он снова превращается в маленького мальчика, которому нужно, чтобы его хоть кто‐нибудь любил. Но сказанного не воротишь. В этом самая большая опасность слов: как только они вылетают наружу, ты уже не властен над ними. Они повисают, как вишни на ветках, кислые или сладкие, неважно – рано или поздно их кто‐нибудь сорвет и проглотит.

Джек прокашливается.

– Я понимаю, насколько тебе грустно это слышать, Элоди, но твои родные не любят тебя так, как Аду. Просто не любят. – Он смотрит мне прямо в глаза, искренне, грустно и зло. – Первенца всегда ценят больше.

Он совершенно прав, и от этого еще больнее. Но даже так я не могу решиться на предложенный им план.

– Я должна вернуться.

– Если вернешься прямо сейчас, сломаешь всю свою жизнь. И мою тоже.

Я качаю головой.

– Если ты сейчас вернешься, меня арестуют.

– Нет.

– Ложный плен, соучастие в похищении.

– Нет, – повторяю я, в глубине души подозревая, что друг прав.

– Ты пропустила семейный обед, намеченный на воскресенье. Про твое исчезновение уже сообщили в полицию, и та начала поиски. Если вернешься сейчас и расскажешь, как все было на самом деле, получится, что я напрасно испортил себе жизнь.

– Я тебя не просила об этом.

– Но все уже произошло. Я пытаюсь помочь тебе. Помочь добиться всего, о чем ты столько лет мечтала. Если ты вернешься в Кроссхэвен сегодня, то придется рассказать полиции правду, и тогда меня арестуют. Если вернешься через неделю или две, мы сможем рассказать нужную историю – про человека в маске, про хижину в лесу, про то, как ты сбежала при первой возможности, – и меня не арестуют, а ты получишь свой контракт. А про то, что у тебя его изначально не было, никому знать не обязательно. Элоди… – Джек страдальчески кривится, словно мое имя жжет ему рот. – Пожалуйста.

Я понимаю, что не могу больше спорить с ним.

– Все уверены, что «Харриерс» собирается выпускать мой любовный роман.

– А ты скажи, что криминальная история оказалась более интересной для публики.

У Джека трясутся руки. Ему страшно. Он думал, что помогает мне, что он прилетел с небес и спас меня, как эдакий ангел, которого он сам так и не дождался.

– Извини. – Он прижимается лбом к моему лбу, и все, что я вижу, – его бездонно-голубые глаза. И понимаю, как должна поступить.