Текст книги "Одна маленькая ошибка"

Автор книги: Дэнди Смит

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 28 страниц) [доступный отрывок для чтения: 11 страниц]

Глава восемнадцатая

Тринадцатый день после исчезновения

Адалин Арчер

В пятницу меня разбудил запах жареного бекона. Я улыбнулась, поняв, что Итан готовит. Обычно он такого не делает: мама ничему его не учила, полностью взяв на себя обслуживание драгоценного отпрыска. Каждый раз, когда мы с ней встречаемся, она начинает спрашивать: «Ты хорошо кормишь моего Итана? А мой Итан на работу ходит в глаженых рубашках? Ты заботишься о моем Итане?» «Мой Итан». Как будто я его просто на время одолжила.

Впервые за много лет Итан взял на работе отгул. С тех пор, как ты пропала, он стал очень внимательным и заботливым, и я ему благодарна. У меня остались всего две незамужние подруги, и когда я слушаю их жуткие истории про свидания с толстыми, лысеющими мужиками, ищущими третью жену, мне хочется вцепиться в Итана руками и ногами и никуда его не отпускать. Мне повезло выйти замуж за человека, который меня любит. Который хочет растить детей со мной. И который способен на время задвинуть свою невероятно важную и трудную работу, чтобы позаботиться обо мне.

Я как раз зашла на кухню, когда Итан задел пальцем раскаленную сковородку.

– Ай, блин!

Я обвела взглядом устроенный им погром: яичный белок, стекающий с кухонного стола на пол, опрокинутый мешок с мукой, корица, размазанная по чистенькой белой плитке…

– Господи боже, а это еще что? – спросила я, глядя на серое месиво в сковородке, одновременно сырое и подгоревшее.

– Французский тост, – ответил муж таким тоном, словно это совершенно очевидно.

– Скажи, что ты не собирался меня этим накормить! – взмолилась я, чуть не покатившись со смеху.

– А что? Будет вкусно! – Итан ухватил сковородку и уверенно вывалил содержимое на тарелку. Серая масса плюхнулась на белый фарфор, и мы оба на нее уставились. Помедлив, Итан вытащил из ящика зажигалку и начал обжаривать верх непонятного месива, «чтобы появилась хрустящая корочка».

– Знаешь, такое ощущение, что ты варишь мет, – заметила я, потому что именно так это и выглядело.

И в довершение всего муж от души посыпал массу сахарной пудрой.

– Вуаля!

– То есть? – Я уже не могла сдерживать смех. – Это что такое? Итан… Господи…

– Что? – Он тоже засмеялся, заразившись моим весельем, хотя на самом деле ничуть не шутил.

– Это… это похоже на еду, которой где‐нибудь в Узбекистане заключенных в тюрьме кормят, или… или на кашу в сиротском приюте позапрошлого века.

Итан лениво потыкал пальцем в месиво на тарелке и тяжело вздохнул.

– Боже, что ж за хрень‐то получилась! А ведь все по рецепту делал.

– Только при этом глаза закрыл, да? – Завывая от смеха, я подняла тарелку и помахала ею, проскулив тоненьким голоском: – Сэр, пожалуйста, а можно мне добавки… не класть?

После этого мы с Итаном уже расхохотались оба, согнувшись и чуть не стукнувшись лбами. Мы так смеялись, что аж животы заболели. На долю секунды я позабыла о том, что ты пропала, и мне было так хорошо. Так хорошо…

Итан макнул палец в сахарную пудру и мазнул меня по носу.

– Злая ты, – заявил он. – Злая!

Мне сразу вспомнилось наше с ним первое свидание. Я тебе, по-моему, про него и не рассказывала: ты тогда училась в университете и была занята попойками, лекциями и потрясающими новыми друзьями. Итан повез меня на кулинарный мастер-класс в Бат. Я еще подумала: «Ну надо же, как оригинально, теперь точно будет что подружкам рассказать». А в поезде мы с ним болтали без конца и все время находили новые темы для обсуждения, и я почувствовала между нашими душами такое родство, какого не ощущала ни с кем и никогда. Мы так увлеклись, что чуть не проехали нашу остановку. А на самом мастер-классе мы прикасались друг к другу при любой возможности – то он положит руку поверх моей, показывая, как смешивать ингредиенты, хотя сам об этом понятия не имеет, то я ему пальцем сахар с нижней губы вытру… И пока остальные смазывали выпечку яйцом, Итан взял и поцеловал меня, прямо при всех. А потом взял меня за руку и уже не выпускал до самого конца занятия.

Вот и теперь, пока мы стояли посреди нашей роскошной и дорогой кухни, я посмотрела в глаза своему роскошному и дорогому мужу и поцеловала его.

– Я люблю тебя, Ада.

Я улыбнулась и прошептала:

– Я тоже тебя люблю.

И обняла его, уцепилась за него, за этот момент.

– Ладно, – сказал Итан, – давай-ка куда‐нибудь съездим и позавтракаем нормально. Куда‐нибудь за город. В какое‐нибудь особое место.

В Кроссхэвене в эти дни нельзя было выйти решительно никуда, чтобы на нас при этом не таращились и не расспрашивали о тебе. Так что Итан отлично придумал.

– Поехали!

И мы поехали. И позавтракали. И три часа я была не «Адалин Арчер, сестра той пропавшей девушки»; я была Адалин Арчер, которая вместе с заботливым и красивым мужем ест профессионально приготовленный французский тост.

Но когда мы вернулись домой, все стало по-прежнему: тебя нет, а Итан по уши в работе.

Глава девятнадцатая

Семнадцатый день после исчезновения

Элоди Фрей

Я уже шестнадцать дней провела в полном одиночестве и, кажется, потихоньку схожу с ума. Джек должен был приехать сюда три дня назад, но его что‐то задержало, а связаться с ним я не могу. В коттедже есть телефон, но я не хочу рисковать: если полиция прослушивает телефоны моих родных и знакомых, то внезапный звонок Джеку из якобы пустого коттеджа в Корнуолле может показаться им слегка подозрительным.

Еда у меня тоже вот-вот закончится, а в магазин просто так не выберешься. Когда свежие продукты, заранее привезенные Джеком, закончились, я снова перешла на студенческую диету: замороженная пицца, паста, бобы…

Завтра у меня день рождения, и Джек пообещал, что обязательно приедет. Хотя он не очень любит командировки, без них не обходится. Понимая, что регулярные поездки в Корнуолл придется как‐то объяснять, он нашел несколько потенциальных заказчиков в этом районе и взялся проектировать флигель для одного банкира из Сент-Айвса, вышедшего на пенсию. Я то и дело подхожу к окну, надеясь увидеть там Джека, расслабленно привалившегося спиной к машине с бутылочкой чего‐нибудь алкогольного и с беззаботной улыбкой, но каждый раз болезненно разочаровываюсь, глядя на пустую стоянку.

Я ищу какую‐нибудь одежду, но в моем распоряжении только вещи Джека. Когда с понедельника по пятницу торчишь в офисе, скованный строгим дресс-кодом, мысль о том, чтобы весь день проходить в пижаме, кажется роскошной и эгоистичной фантазией. В реальности же постоянное ношение пижамы заставляет чувствовать себя бесправным и беспомощным.

В куче оставленных вещей обнаруживается пастельно-голубая рубашка, пахнущая парфюмом Джека: сандал и кожа. Я натягиваю ее как халат – она мне до середины бедра – и невольно задумываюсь, сколько случайных подружек Джека расхаживали по утрам в его рубашках. Отчего‐то вспоминается тот эпизод с худенькой блондинкой. Картина их близости всплывает перед глазами, и я чувствую себя так, словно легла в горячую ванну – первоначальный удушливый дискомфорт сменяется удовольствием и расслабленностью. Я отдаюсь ощущениям, вспоминая, как Джек двигал бедрами взад-вперед, как перекатывались мускулы под загорелой кожей спины и как ярко, резко разливался в воздухе запах секса.

Вагина на мгновение сжимается.

Ко мне уже так давно никто не прикасался…

Мне хочется секса. Такого, какой был у Джека с той девицей. Жесткого, первобытно-грубого. Чтобы руки были прижаты к кровати у меня над головой. Чтобы кто‐то держал меня за горло. Такого секса, о котором не стала бы задумываться ни одна правоверная феминистка. Я ложусь на кровать и принимаюсь ласкать себя.

Я представляю тяжесть тела Джека поверх моего. Я представляю, как мы лежим на полу в его спальне, как жесткие половицы царапают мне спину, пока он толкается в меня, как его естество оказывается внутри, растягивая меня. Как его губы касаются моих грудей.

Соски твердеют, неприятно трутся о ткань рубашки Джека. Я невольно раскидываю ноги, двигаю рукой все быстрее, дышу все тяжелее, фантазирую все ярче. Чужое горячее дыхание, щекочущее шею… Зубы, кусающие меня за плечо… Жесткие толчки, все сильнее и сильнее…

А потом… а потом…

А потом кто‐то судорожно охает.

И это не я.

Я резко открываю глаза – и вижу Джека.

Джека, стоящего в дверях.

Джека, который таращится на мою руку между разведенных ног.

Твою ж мать.

Глава двадцатая

Семнадцатый день после исчезновения

Элоди Фрей

Не постичь всей бездны истинного унижения тому, кого ни разу не ловил за мастурбацией лучший друг. Воистину не постичь.

Я стою на площадке и слушаю, как Джек раскладывает продукты – скрипят открываемые дверцы кухонного шкафа и шуршат пластиковые пакеты, лязгают банки и трещат пластиковые упаковки, потом дверцы глухо хлопают, закрываясь, – и убеждаю себя, что исследование собственной сексуальности – вещь абсолютно естественная. И что мужики регулярно это делают.

Через двадцать минут, собравшись с духом, я все‐таки спускаюсь в кухню, одетая в самые мешковатые спортивные штаны Джека, в самую большую рубашку, застегнувшись на все пуговицы и не закатав рукава. В общем, закрылась с ног до головы, насколько это возможно; дальше только останется взять простыню и накрыться ею целиком, изображая привидение, как в детстве.

Я захожу в кухню. Джек, убирающий молоко в холодильник, оглядывается.

– Салют!

Повисает неловкая пауза. Мы смотрим друг на друга, не зная, что сказать. Мне больше всего хочется спрятаться в комнатах наверху до тех пор, пока он не уедет. А Джек, подвинув молоко, достает две бутылки пива. Я не большая любительница пива, но забираю протянутую банку, и наши пальцы на мгновение соприкасаются.

– Ты руки‐то помыла, надеюсь? – Джек насмешливо скалится.

– Господи боже… – Я со стуком ставлю пиво на стол и разворачиваюсь, чтобы уйти.

Джек со смехом ловит меня за руку, заставляя повернуться обратно. Я опускаю голову как можно ниже, чтобы волосы завесили лицо и скрыли свекольно-красные щеки. Джек обнимает меня, и я утыкаюсь лбом ему в грудь. И едва не вою, чувствуя, как он трясется от едва сдерживаемого смеха.

– Мне очень стыдно, – бормочу я.

– Да не переживай ты так.

Но я и правда переживаю.

– Посмотри на меня, – просит Джек, но я не в силах поднять взгляд. – Посмотри на меня. – Он отстраняется и приподнимает мне лицо за подбородок. И от его искренности стыд слегка остывает. – Ничего страшного не произошло.

– В самом деле? Это же все равно что вломиться к сестре, когда она… – Почему‐то я боюсь даже моргнуть, чтобы не пропустить его реакцию.

– Ну… да. – Он на мгновение опускает взгляд.

И меня отчасти разочаровывает легкость, с какой он согласился с моими словами.

Убрав руку от моего лица, Джек принимается разбирать следующий пакет.

– Тебе помочь?

Он качает головой.

Я открываю бутылку пива, и с каждым глотком чувство стыда отступает. Совсем чуть-чуть. А вот чувство легкой досады отступать не собирается. Конечно, Джек воспринимает меня как сестру. Я ведь воспринимаю его как брата, вот и он относится ко мне так же. Но затем, подняв взгляд, я замечаю, как Джек с жадностью следит, как мои губы обхватывают горлышко бутылки. Покраснев, он тут же отворачивается. Я улыбаюсь. И после этого досада рассеивается, как дым.

Джек готовит для нас ужин: курица в сливочном соусе с овощами. Никогда еще я так не радовалась брокколи. Я с хрустом жую тушеный вилок, наслаждаясь им, будто шоколадкой.

– Вкусно, да? – смеется Джек.

– Ты просто бог.

– Ой, как будто я не знаю!

Я закатываю глаза:

– Все‐таки между уверенностью и самоуверенностью есть небольшая грань.

– И я умело балансирую прямо на ней.

Я усмехаюсь и тянусь за бутылкой лимонада.

– Ты бы лучше рассказал мне, где пропадал все это время. Ты ведь собирался приехать несколько дней назад.

– Банкир из Сент-Айвса перенес встречу. Пришлось отложить поездку. Было бы странно, если бы я поехал в Корнуолл просто так, за несколько дней до назначенного времени.

– И когда у вас встреча?

– Уже состоялась.

– В самом деле?

Джек улыбается.

– Так что я могу задержаться здесь на некоторое время.

– Отлично.

А затем Джек внезапно серьезнеет, и по моей спине ползет неприятный холодок.

– Что случилось?

– Похоже, нам придется подождать еще немного. Твои родители отказываются проводить пресс-конференцию. Лучше повременить, пока они дозреют. Пресс-конференция привлечет как раз столько внимания, сколько нам нужно, чтобы затея принесла плоды.

– Но…

– Все прочие пропавшие девушки провели в плену несколько лет, прежде чем смогли вырваться.

– Несколько лет? – в ужасе переспрашиваю я. – Нет уж. Ни за что.

– Я и не прошу тебя пропадать на несколько лет. Просто подожди еще пару недель. Иначе зачем было суетиться, если мы так и не добьемся нужного результата?

Уже не в первый раз Джек просит меня побыть в коттедже подольше. Мне хочется вернуться домой, но он прав.

– А ты можешь убедить их в необходимости пресс-конференции? Серьезно, Джек. Я хочу побыстрее вернуться в Кроссхэвен.

Он кивает. Некоторое время мы молчим, а затем я задаю единственный по-настоящему волнующий меня вопрос, хоть и не уверена, что хочу услышать ответ:

– Как там мои родители?

– Все нормально.

– Нормально? – хмурюсь я.

– Ага, у них все в порядке.

Я так и не поняла, правду он говорит или врет ради моего спокойствия, и не могу сказать, какой из двух вариантов предпочтительнее. Ну то есть я рада, что у них все в порядке. Безусловно. Но от этого ничуть не легче. Я все‐таки их младшая дочь, я пропала без вести, а у них «все в порядке».

– Ты чего? – спрашивает Джек.

– Ничего, просто… – начинаю я и умолкаю, не зная, что сказать. Джек вряд ли поймет, отчего мне хочется, чтобы у моей семьи все стало не в порядке. Хотя бы чуть-чуть.

Глава двадцать первая

Восемнадцатый день после исчезновения

Адалин Арчер

Сегодня день твоего рождения. Я, кстати, приезжала в больницу в тот день, когда ты появилась на свет, ты в курсе? Папа забрал меня от бабушки и привез знакомиться с тобой. И я вбежала в палату, вся такая радостная, потому что мне несколько недель твердили, что младшая сестренка принесет мне подарок. И я отказывалась брать тебя на руки до тех пор, пока не получила этот самый подарок, набор из серии «Сильваниан фэмилис» [6]6
  Линейка игрушек японской компании «Эпок».


[Закрыть], белые кролики с коричневыми ушками – мама, папа и две дочки. Первую я назвала Адой, а вторую – Кимберли, в честь любимой героини из «Могучих рейнджеров», Розового Рейнджера. Мама с папой настаивали, чтобы я назвала ее в твою честь, но я наотрез отказалась.

Тебе было всего семь часов, когда мама положила тебя – розовую и орущую – мне на руки. Ты была такая маленькая. Я провела пальцем по твоей мягкой щечке, и ты перестала плакать и начала издавать довольные булькающие звуки. Это мое самое первое по-настоящему яркое воспоминание из детства. Как будто и моя жизнь началась в тот день, когда родилась ты.

Пока мы ехали домой, я все думала о тебе. Не успели мы переступить порог, а я уже решила, что переименую Кимберли в Элоди. Я каждую ночи брала игрушку в постель и засыпала, поглаживая шелковистые ушки, напоминавшие мне твою мягкую щечку.

А я ведь никогда не рассказывала тебе об этом, да? Интересно, почему. Но было бы странно рассказывать что‐нибудь такое за воскресным обедом у мамы с папой, согласись? Кто рассказывает душещипательные истории, набив рот картошкой? Все время кажется, что подходящее время наступит когда‐нибудь потом.

Очередной вечер, очередное письмо, очередная семейная вечеринка, очередная передышка в тишине на кухне.

Как бы то ни было, гораздо легче записывать мысли сейчас, не зная наверняка, прочитаешь ли ты когда‐нибудь эти строчки, чем говорить начистоту прямо в лицо. Я начинаю понимать, почему ты так любишь писать. Действительно, ощущаешь некое облегчение, выпуская из головы бурлящие эмоции, перекладывая их в другое место. Когда пишешь, можно говорить все, что хочется, и так, как хочется, и никто тебя не осудит. Можно записать все самые мрачные мысли прямо на листе, а потом сжечь его, и никто ничего не узнает. Никогда раньше не ощущала такой свободы.

Я сегодня навещала родителей и опять поехала мимо твоего дома. Под полицейской ленточкой виднелись десятки букетов и открыток – может, от друзей и близких или от прохожих, не знаю, но мне вспомнились фонарные столбы возле автотрасс, завешанные венками и свечками в память об очередном разбившемся водителе. Я даже остановилась, чтобы отогнать наваждение. Десятки людей, выпускавших тогда с нами фонарики в парке, выложили видео с мероприятия, еще больше народу засняло, как папа вместе с полицейскими под прикрытием гонятся за подозреваемым. Твоя пропажа привлекает все больше внимания. И это хорошо. Значит, мы все ближе к тому, чтобы тебя найти… но найти какой? В каком состоянии? От всех этих букетов возникает ощущение, что ты умерла, Элоди. Ты умерла? Вероятнее всего, умерла.

У родителей дома цветов и открыток обнаруживается еще больше. Мама сложила все конверты на кофейном столике. Я потянулась взять один, но она тут же выхватила его у меня из рук, едва не разлив чай.

– Это не тебе, Ада, – укоризненно сказала она. – Это для Элоди. Она непременно захочет прочитать письма, когда вернется из своего отпуска.

Папа молча встал с дивана и вышел из комнаты, так и не сделав ни глотка чая. Мама даже не вздрогнула, когда он захлопнул за собой дверь чуть громче, чем следовало бы. Мне кажется, если она не перестанет бредить, он подаст на развод.

Я уставилась на маму, впервые за всю взрослую жизнь ощутив себя маленькой испуганной девочкой, гадающей, куда звонить, если у родителей крыша поехала.

– Мам, – мягко начала я, – ты же знаешь, что Элоди не в отпуске.

Она тут же вздернула подбородок, как делает каждый раз, когда собирается защищаться, – как в тот раз, когда ее подружка связала нам на Рождество колючие, тошнотно-зеленые свитера, а мы отказались их надевать.

– Вспомни, что творилось у нее в спальне, когда мы пришли… кровь, осколки, – продолжила я. Мама зажмурилась и, кажется, еще бы и уши зажала, будь у нее руки свободны. – Если бы Элоди уехала в отпуск, то уж сегодня‐то обязательно позвонила бы, у нее же день рождения.

– Я знаю, что у нее день рождения. – Мама резко открыла глаза. – Это я была в роддоме. Это я мучилась схватками одиннадцать часов. Я знаю, что сегодня ее чертов день рождения. Думаешь, я забыла?

Я напряглась. Тут уж не до деликатности, Эл: я оказалась нос к носу с ядерным реактором, готовым рвануть от малейшей ошибки.

– Следователи стараются ее отыскать, но им нужна твоя помощь. И твоя, и папина. Если вы согласитесь поговорить с журналистами, если мы всем расскажем историю Элоди, то у нас будет куда больше шансов вернуть ее домой.

– «Ее историю», – раздраженно передразнивает мама. – А что у нее за история такая? Кто‐нибудь знает?

Я, не удержавшись, вздохнула. Какая же она… невыносимая.

Мама шваркнула чашку на столик, чай плеснул через край, забрызгав твои открытки. Которые ты так никогда и не прочитаешь, если умерла.

– Нечего мне тут вздыхать, Адалин! – рявкнула мама. – Это тебе не очередное гребаное мероприятие, чтобы ты командовала!

Я ушам своим не поверила. Мама никогда не ругается. Меня так ошарашили ее выражения, что я даже не заметила, когда она успела встать.

– Ты не понимаешь, что это такое. Да и где тебе понять? У тебя нет детей. Ты не мать.

«Ты не мать».

Как у нее язык повернулся?

Не мать. Значит, не важна. Не достойна. Вот что мама имела в виду. А ведь она знает. Прекрасно знает, что у меня была ложная беременность. Она знает, как давно и тщетно мы с Итаном пытаемся завести ребенка. И не верится, что она могла такое сказать.

– Так, мне пора идти. – Я встала.

Мама не стала меня удерживать. И я уехала как можно скорее.

Чтобы отвлечься от боли и гнева, кипящих внутри, я затеяла уборку, врубив на полную громкость первый альбом Бритни Спирс, потому что невозможно грустить под подростковую попсу.

Итан в тот день снова задержался на работе и приехал чуть ли не в девять вечера. Меня поражает его умение стаскивать пиджак и ботинки, ни на секунду не отвлекаясь от телефона. А еще меня поражает, как он умудряется пропускать все мои сообщения, если постоянно смотрит на экран.

– Ужин остыл, так что я его в духовку поставила. Снова.

– Спасибо, дорогая, – откликнулся Итан, не обратив внимания на мой тон.

Я села за стол, глядя, как муж доедает ужин, давно потерявший всякий вкус. Мы не разговаривали – Итан листал сообщения на экране телефона, а я сидела и ждала, пока он соизволит оторваться от мобильного. Много лет назад, в самом начале отношений, мы бы пошли ужинать в бар или ресторан, и телефоны наши валялись бы где‐нибудь на дне сумки или далеко в кармане, совершенно позабытые. Мы бы болтали до самого закрытия, пока отчаявшиеся официанты не погнали бы нас пинками. Опьяненные серотонином, мы бы посмеивались над женатыми парочками, которые сидят в тишине, давно растеряв всякую охоту разговаривать, и обещали друг другу, что никогда такими не станем. Так что произошло теперь – нас настигла карма или это просто удел всех женатых?

Наконец Итан поднял голову:

– У тебя овуляция наступила?

Я так увлеклась воспоминаниями, что не сразу поняла, о чем он спрашивает.

– Понятия не имею.

– Мой календарь утверждает, что у тебя должна быть овуляция. Ты проверяла?

– Нет, – озадаченно ответила я.

– А почему? – Он раздраженно нахмурился. – Уж ты‐то должна за этим следить в первую очередь, Ада. Доктор же говорила.

– Я помню, о чем она говорила, но у меня сейчас есть проблемы поважнее, чем цервикальная слизь, – огрызнулась я. – Из головы вылетело.

Сразу после твоей пропажи Итан стал очень заботливым – отменял встречи, брал отгулы. Я не настолько легкомысленная и понимаю, что его работа очень важна, что именно она помогает нам сохранить над головами роскошную крышу с солнечными панелями, и я знала, что мужу в конце концов придется вернуться к привычному графику. Но я надеялась, что перерыв продлится чуть дольше. После того как Итан не приехал запускать фонарики, у нас состоялся весьма напряженный разговор, и он сказал мне тогда: «Мир не рухнул, Ада. Элоди не вернется домой только потому, что мы запустили в небо несколько дешевых фонариков и забыли о себе».

Я никому не жаловалось: ни маме, ни даже Руби, ни друзьям. Потому что я хочу, чтобы все любили Итана, чтобы наша пара всем нравилась, а значит, нужно говорить о муже только хорошее. Он, конечно, извинился потом за фразу про фонарики, но все равно продолжал напирать на то, что нужно жить по-прежнему. «Порядок должен быть, – сказал он тогда. – Стабильность».

Теперь же, отложив телефон, Итан вздохнул:

– Я понимаю, что сейчас у тебя есть заботы поважнее, но это тоже важный вопрос, к тому же не терпящий отлагательств.

Это он на мой возраст намекал. На мои яйцеклетки. На мои вянущие, полудохлые яйцеклетки. Мне уже тридцать три, и если я хочу благополучно выносить и родить здорового ребенка, то Итан прав: часики тикают.

Я уже полгода не заглядывала в календарь месячных на телефоне, отключив автоматические уведомления. Они меня всегда раздражали – такое ощущение, будто тебе из влагалища пишут, мол, пора поместить туда пенис.

– В общем, я не проверяла, так что не знаю. С завтрашнего дня начну.

Итан потянулся через стол и взял меня за руку. В первые годы наших отношений он мою руку просто не выпускал, а теперь берет ее только во время ссор. Мне иногда хочется вернуться туда, в прошлое, и провести хоть один вечер с тем, прежним Итаном – молодым, загорелым, подтянутым. Теперь он совсем другой: и волосы поредели, и небольшой животик появился, потому что приходится ходить на ужины с новыми клиентами каждую неделю, а времени на велосипедные прогулки у него после повышения совсем не осталось.

– Извини, – сказал он мягко. – Я понимаю, что тебе не хватает Элоди. Ситуация совершенно чудовищная, но мы ее обязательно преодолеем, как преодолеваем все остальное – вместе.

И я простила своего мужа – точно так же, как в середине девяностых весь мир простил Хью Гранта после его появления в «Вечернем шоу» у Джея Лено с покаянным интервью про тот эпизод с проституткой. Итан тоже выглядел раскаявшимся и смущенным, и я подумала: «Ох, как же я его люблю, как люблю!» Ну да, я жалуюсь на него – по крайней мере, тебе, – но я и правда его люблю. Мы женаты. У нас есть дом. Да, мы больше не та юная, беззаботная парочка, которая болтает обо всем на свете и целуется прямо посреди кулинарного мастер-класса, но мы все равно любим друг друга.

А потом он выпустил мою руку и снова взялся за телефон, тут же позабыв обо мне. И вся сиюминутная нежность испарилась, сгинула в удушливой летней жаре.

– У Элоди сегодня день рождения, – сообщила я, пытаясь удержать его внимание.

– Угу, – откликнулся Итан, пролистывая сообщения и обновляя страницы, пролистывая и обновляя, и даже не слыша, о чем я говорю.

– А еще, если честно, мы с мамой поругались. – Обычно я стараюсь не давать воли эмоциям, поэтому в тот момент изо всех сил удерживала ровный тон, и слова прозвучали сухо, почти отрывисто. Может, поэтому муж и не отреагировал. Наверное, подумал, что ссора с матерью меня не очень огорчила. А может, просто не обратил внимания. У меня иногда складывается ощущение, что у Итана только два режима: либо он весь в телефоне, либо пытается меня оплодотворить.

– Извини, – буркнул он, – тут письмо пришло, надо ответить.

Он принялся набирать сообщение. Я терпеливо ждала и уже была готова выбить проклятый телефон у него из рук, но тут Итан встал и сунул трубку в карман.

– Да, надо бы душ принять, – заявил он, обошел стол и чмокнул меня в щеку. – Обсудим это, когда я вернусь, хорошо?

Он ушел в душ, а я принялась убирать со стола. Тут зазвонил уже мой телефон. Номер принадлежал Кристоферу, и я сразу размечталась, что твоего сталкера арестовали, а тебя нашли и везут домой. Эти мысли так захватили меня, что я не смогла выдавить ни слова, когда приняла звонок.

– Ада… ты меня слышишь?

– Да, я слышу. Есть новости?

Кристофер тяжко вздохнул. Это значило: есть, и плохие.

Я подумала, что они нашли твое тело. Кристофер хочет сказать, что они нашли твое тело.

– Нет, извини. Я просто так позвонил, узнать, как у тебя дела. – Он смущенно усмехнулся. – Сегодня же у Элоди день рождения, да? Как ты там, держишься?

Я оперлась на кухонный стол. Если закрыть глаза и слушать только голос Кристофера, то можно представить, что мне восемнадцать и я валяюсь у себя на кровати, прижимая к уху складную «Моторолу».

– Честно говоря, не очень. – Кристофер молчал, дожидаясь продолжения. – Мы с мамой поругались из-за ее бредовой уверенности, что Элоди укатила отдыхать на пляж, и мама сорвалась и наговорила мне достаточно обидных слов.

– Мне жаль. – По голосу я поняла, что Кристоферу и правда жаль это слышать. И лицо у него сейчас, наверное, такое же искренне-сочувственное, какое было тогда, на парковке у полицейского участка после допроса. – Стресс и душевная боль заставляют людей говорить не то, что они хотят сказать на самом деле. Ваша семья – не единственная, у кого произошла подобная беда, просто твоя мама реагирует именно так.

– Да я все понимаю. Просто мне сейчас так… так… – Я запнулась, не сразу подобрав подходящее название для того, что происходило у меня внутри. Ты‐то уж наверняка сообразила бы, что к чему, ты всегда разбиралась в своих чувствах лучше меня. – …Одиноко. Я чувствую себя совершенно одинокой.

Как же хорошо, что мы говорили по телефону и Кристофер не видел, как у меня слезы наворачиваются. Итан терпеть не может, когда я плачу. По его словам, женщины пускают слезу, когда хотят закончить спор.

– Ну, знай, что ты не одинока, – ответил Кристофер. – Даже если тебе так не кажется.

На этом мы распрощались. Я все никак не могла перестать думать о том, как Итан от меня отмахнулся. Может, просто устал. У него был трудный день. Мы поговорим, когда он вернется из душа, и, возможно, меня перестанет мучить совесть из-за того, что я выговорилась Кристоферу.

Закончив убирать со стола, я поднялась наверх. Итан уже спал, развалившись на нашей огромной двуспальной кровати. Я постояла, глядя на него с обидой, а потом начала переодеваться в пижаму, нарочно шурша и грохоча чуть громче, чем надо, в жалкой пассивно-агрессивной попытке разбудить мужа. А потом залезла в кровать, легла рядом и уставилась в телефон, пролистывая поздравительные сообщения от всяких доброжелателей – от тех, с которыми не разговаривала со времен средней школы, от друзей, от совершенных незнакомцев. Не знаю, что ими всеми двигало – искренняя забота или просто нездоровое любопытство. Я не стала никому отвечать, но про себя подумала: «Столько народу хочет поговорить со мной о тебе и спрашивает, как я тут справляюсь, а собственный муж лежит себе и спокойно похрапывает».

А потом я вытащила из прикроватной тумбочки плюшевую Элоди, маленького кролика из набора «Сильваниан фэмилис». Специально с утра сходила на чердак и принесла ее, укоряя себя за то, что так надолго оставила игрушку там совсем одну. После чего заснула, крепко сжимая ее в руке.

А утром я проснулась и Элоди была рядом, а Итана не было.