Текст книги "Путешествие Сократа"

Автор книги: Дэн Миллмэн

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 25 страниц)

.32.

На смене веков в скиту на далеком Валааме, где братия молилась, чтобы ничто не потревожило мира в это неспокойное время, воцарилось удивительное спокойствие и праздничное настроение. Но сам день нового года ничем не отличался от остальных таких же дней в году – такой же холодный рассвет, службы и молитвы – а для Сергея еще и тренировки.

Весна пришла с разноцветием трав, с перелетными птицами, звоном капели и журчанием ручьев. Суровый остров словно возрождался к новой жизни. Та работа, которую Сергей продолжал делать в монастырском саду, в прачечной или на кухне, давала ему чувство сопричастности с жизнью монастырской общины и здоровое равновесие с его боевыми тренировками.

Таким вот образом и за этими занятиями пролетели четыре года на острове, где смену времен отсчитывали разве что по столетиям. Но даже до этих уединенных мест долетали новости из внешнего мира: и о «восстании боксеров» в Китае, где вооруженные лишь мечами и копьями, а то и просто кулаками бойцы поднялись против японцев и европейцев, и о том, что Россия отправила войска для оккупации Маньчжурии. Но если кто-то и заговаривал об этом в монастырском скиту, то ответом был разве что короткий кивок, чтобы затем вернуться к вещам более возвышенным.

Тем временем Сергей начинал делать успехи: Серафим обучил его, как двигать руками, ногами, бедрами и плечами независимо.

– Пусть твой ум будет сосредоточен на чем-то одном и одновременно – на всем сразу, – говорил он. – Расслабь тело и отпусти ум. Оставаясь текучим и открытым, ты можешь наносить удар рукой по противнику, что перед тобой, и в то же время ногой по тому, кто сзади, даже если при этом твое тело движется или поворачивается. Твоим про тивникам будет казаться, что они бьются с осьминогом.

– Не важно, сколько человек выходят против тебя, –  объяснял ему Серафим. – Даже если они тебя окружили, ты будешь биться только с одним человеком в один конкретный момент. И если даже нападают десять или двадцать человек, они просто будут путаться друг у друга под ногами и не смогут наброситься на тебя все сразу. Из трех или четырех, которые нападут на тебя скорее всего, ты двигайся к тому, кто к тебе ближе, – только не жди, когда он сам до тебя дотянется.

В тот же день Серафим научил его жонглировать двумя камешками, потом тремя.

– Работать одновременно  с  несколькими противниками очень похоже на то, как работает со своими предметами жонглер. Ты подбрасываешь в воздух по одному камешку за раз, но в быстрой последовательности. Если твое внимание тебя подведет в жонглировании, ты упустишь камень; если твоя концентрация подведет тебя в схватке, потеряешь жизнь. Поэтому оставайся все время расслабленным, сосредоточенным и постоянно двигайся, чтобы перед тобой был только один противник... потом следующий... и следующий... Сохраняй раскованность сознания и подвижность тела... мирное сердце и дух воина.

Хотя Сергей приехал на Валаам прежде всего для боевой подготовки, и у него, и у Серафима также были свои обязанности, без которых невозможно в монастырской и скитской жизни. Присутствие Серафима постоянно требовалось в самых разных местах. К нему не переставали приходить монахи за духовным руководством и наставлением, он также не прерывал своего целительства в монастырской лечебнице. Но вечера по большей части были посвящены обучению Сергея.

Из этих уроков Сергей часто выходил разбитым и физически, и духовно, постоянно сомневаясь, хватит ли ему сил дотянуть до конца учения. И все же он с нетерпением ждал каждого нового занятия, ибо невозможно было предугадать, чему в этот раз захочет научить его монах. В один из дней и потом еще целую неделю Серафим показывал ему как бросать ножи правой и левой рукой: над рукой,  из-под руки, стоя, лежа, а еще на бегу и в подкате.

Затем они перешли к тому, как правильно прилагать силу для воздействия на болевые точки и жизненно важные центры. Такими ударами можно было парализовать ногу или руку. Серафим также показал ему, как хлестким вращательным движением наносить удар по двум и даже трем нападающим одновременно и перенацеливать удар противника, нанесенный  рукой  или  ногой, чтобы он  попадал не в цель, а в другого нападавшего.

Как-то раз на одной из тренировок Серафим подметил, что Сергей, не отрываясь, смотрит на жуткого вида топор, который он держал в руках.

– Не смотри так напряженно, – приказал он. – Вместо того чтобы сосредоточиваться на руках, ногах или глазах твоего противника, держи в поле внимания все, что происходит вокруг тебя. Открытый взгляд расширяет твое восприятие и передает в разум твоего противника мощное послание, что он всего лишь временная проблема, которую ты вот-вот устранишь. Так что смотри сквозь него, словно ты едва замечаешь его нападение, при этом не теряя сосредоточенности.

– Неужели такое возможно? – спросил Сергей.

– А вот скоро сам узнаешь, – заверил его Серафим.

Шли месяцы, и в один прекрасный день Сергей стал понимать, что его обязанности по скиту, часы, отведенные для службы и созерцания, не только не отвлекали его от тренировок, но стали неотъемлемой частью его подготовки. Боевые движения и созерцательная жизнь оказались взаимопроникающими, смешавшись в нераздельном сосуществовании. Почти не замечая этого, он переносил в повседневную жизнь навыки, полученные в боевой подготовке.

– А разве может быть иначе? – согласно кивнул Серафим. – Да и стал бы я тратить время, чтобы учить тебя только тому, как поквитаться с обидчиками. Мне хочется верить: за то время, что было нам отпущено, я скорей научил тебя, как жить с людьми, чем тому, как драться с ними. И я молюсь, чтобы жажда мщения оставила тебя.

Сергей только промолчал в ответ. Да и что он мог на это ответить?

К середине пятого года пребывания Сергея на Валааме его тренировки усилились, стали и шире, и глубже. Все это время Серафим продолжал держать его на пределе возможного. И однажды Сергей осознал, что постепенно меняется не только то, как он ведет бой. Он заметил за собой, что, подметая пол, открывая дверь, чистя на монастырской кухне горшки и миски, стал двигаться точнее и грациознее. Он чувствовал, что в его теле происходят перемены, оно стало чувствовать себя... другим, не тем, чем было прежде. Без всякого сомнения, стали заметно выше его бойцовские качества. Но и он в свою очередь стал частью скита, как те молодые деревья, что были частью самого острова. Тем более что внешнему миру не было никакого дела до того, что где-то некий молодой человек по имени Сергей Иванов учится двигаться, как ребенок.

Но разве это не Серафим напоминал ему, еще несколько недель назад:

– Дитя реагирует на каждый момент всякий раз по– новому, не строя планов или каких-то ожиданий. И это очень неплохой способ выживать... да и житьтоже.

Сергеево путешествие продолжалось, но теперь оно

стало путешествием вспять, к невинности. Он даже не мог вспомнить теперь, какими были его разум или тело, когда он только ступил на Валаам, надеясь найти таинственного Мастера. И пусть пока он лишь копировал своего наставника – главное, он уже мог понимать, что и почему делает старый монах. И это завораживало его все больше и больше.

У него в голове постоянно вертелась поведанная Серафимом история о вечно усталом человеке, что каждый день молился о ниспослании сил. Но молитвы эти оставались без ответа. Наконец, в порыве отчаяния, он возопил: «О Господи, ну когда же ты наконец наполнишь меня силой?» И в этот момент услышал: «Я не перестаю наполнять тебя, это тебе давно пора заделать течь!»

Сергей тоже понемногу закрывал свои течи. Теперь он явственно ощущал, как каждый новый день приносит ему новые силы – для того, казалось ему, чтобы справиться с задачей, что еще ждала его впереди.

Несколько последующих недель Серафим продолжал отрабатывать с ним подсечки, уходы и удары, а также прикосновения к особым местам на теле, сопровождавшиеся потерей эмоционального равновесия.

– Обрати внимание, – говорил он, – когда я нажимаю здесь, ты чувствуешь страх, когда я ударяю сюда, ты ощущаешь грусть. Здесь нет двух одинаковых людей. И все же, когда эмоции возникают, дай им пройти сквозь тебя, оставаясь сосредоточенным на своей цели.

Время от времени старый монах отвешивал Сергею сильнейшие оплеухи. Поначалу ошеломленный Сергей невольно останавливался даже посередине отработки определенной техники. Но пришло время, когда он научился достаточно сосредоточиваться, чтобы не реагировать и продолжать работать через боль.

Как-то раз один из монахов подметил «здоровый румянец» на щеках Сергея, когда они работали на кухне.

– Да и как иначе, – заключил он. –  Это  твое общение с отцом Серафимом приносит благотворные плоды.

Сергей улыбнулся. «Если б вы только знали», – подумал он.

В один из вечеров отец Серафим позвал еще четверых монахов в трапезную, которая по вечерам превращалась в тренировочный зал. Без их участия было не обойтись в одном упражнении. Монахи, давшие обет ненасилия, тем более на острове с такими строгими правилами, не могли участвовать в боевых тренировках. И тем не менее они безропотно подчинились отцу Серафиму, полностью полагаясь на его мудрость. Поэтому они согласились исполнить то, что приказал им Серафим: крепко взяться за ноги, руки и голову Сергея, который лежал в этот момент спиной на полу, а потом тянуть его в разные стороны, тем самым причиняя ему боль. Задачей Сергея было оставаться расслабленным. Это упражнение оказалось на удивление трудным для него – может быть, по той причине, что пробудило в нем воспоминание о том ужасном дне, когда он, точно так же, словно пришпиленный, лежал на земле, не в силах даже пошевелиться. Но постепенно научившись расслабляться и пользуясь техникой, которую показал ему Серафим, он всякий раз освобождался от захвата.

– До тех пор пока ты будешь оставаться расслабленным и изменчивым, – подчеркнул Серафим, – тебя никогда никто не сможет обездвижить, сколько бы рук ни пытались прижать тебя к земле.

А Сергею вдруг вспомнился тот день, когда он наконец смог рассказать Серафиму о тех событиях, которые и заставили его отправиться в путь. Слушая его, старый монах только молча кивал, и Сергей никак не мог избавиться от мысли, что старому монаху уже все известно и его слова только подтверждают то, что тот видел и сам...

Стряхнув задумчивость, он постарался сосредоточиться на том, что ему продолжал говорить Серафим:

– ...вместо того чтобы пытаться  немедленно вырваться из захвата, продолжай сохранять физический контакт. Это даст тебе возможность знать, где сейчас твой противник. Пусть он держит тебя – на самом деле это ты его не отпускаешь. Когда понадобится, ты сможешь сделать одно движение, чтобы сбросить его.

Наставления и тренировки шли бесконечной чередой, сменяя друг друга. Та зима прошла для Сергея в болезненно-остром осознании своей слабости, отсутствии равновесия и неумении сбросить напряжение. Когда он говорил Серафиму, что у него стало получаться даже хуже, тот только улыбнулся в ответ:

– Не хуже, нет. Ты делаешь прежние ошибки, просто в меньшей степени. Никто в этой жизни не совершенен; если тебе удалось стать лучше – это уже хорошо. А тебе – еще работать и работать над собой.

Не обходилось и без забавных моментов. Однажды вечером, когда Серафим продолжал с помощью кожаного кнута тренировку на преодоление боли, один из проходивших мимо монахов покачал головой и пробормотал:

– В Средние века за таким упражнением, наверное, целая очередь выстроилась бы.

Когда брат удалился, они оба рассмеялись. Затем, посерьезнев, Серафим сказал:

– Ни один человек в здравом рассудке не будет стремиться к боли, Сократес. Мне тоже не доставляет удовольствия причинять тебе боль.  Но  подобная тренировка, если проводить ее правильным образом, поможет тебе прийти в такое состояние, что боль, полученная в бою, уже не сможет напугать тебя или замедлить твои движения.

После этого каждый раз, когда Сергей чувствовал, как плеть рвет кожу на его спине, он думал о Закольеве.

Весной 1903 года Серафим на каждой тренировке завязывал ему глаза, чтобы усилить его восприимчивость и чувствительность. Бывало, он водил Сергея по лесу с завязанными глазами, говоря:

– В случае, если ты временно лишился зрения, тебе нужно продолжать биться, опираясь на те чувства, что у тебя еще остались.

Достаточно нападавшись и понабивав себе шишек, Сергей начал ощущать препятствия и обходить их. Его слух также стал значительно острее. Вдобавок, он научился чувствовать энергию предметов, что его окружали. И все это время Серафим не прекращал подталкивать его со спины, сбоку или спереди, и Сергею следовало постоянно расслабляться и уходить в сторону или откатываться. Если же ему не удавалось определить, где сейчас наставник, тот приводил его в чувство простым ударом своего посоха. По возвращении в скит Серафим заводил его в трапезную, заставляя отгадывать, есть ли в ней кто-то из братии и сколько их.

Время от времени Серафим также заставлял Сергея закрывать глаза и максимально подробно описывать все, что окружало его в этот момент. Это помогало ему лучше сосредоточиться на окружении, вместо того чтобы мысленно блуждать где-то еще.

– Ты учишься понимать, – приговаривал Серафим, – что значит думать телом, когда оставляют ум и полагаются на чувства.

Серафим привязывал тонкие веревки к лодыжке и локтю Сергея, чтобы лишить его равновесия в тот момент, когда он сражался с несколькими воображаемыми противниками. Он также связывал сначала одну, затем обе Сергеевы руки ему за спиной, заставляя работать плечами, подбородком, бедрами, головой, ступнями, коленями и торсом.

– Ну а если нет возможности вообще ничего из этого пустить в ход, – настаивал Серафим, – тогда пускай в  ход  мозги.  Ты  еще  не  раз  удивишься  тому,  сколько способностей заложено в тебе, особенно если выпадет неожиданная ситуация.

Сергей также учился новым для себя способам освобождаться от захватов и удержаний: от захватов головы рук и различных удушающих захватов – нанесением точно выверенных ударов в определенные точки на теле противника. Затем он изучил способы, как можно справиться с одним или несколькими противниками, лежа на спине, на боку, вставая на ноги, – для того, чтобы он мог драться, будучи раненным, или на неровной местности, или с неудобного положения.

Как-то раз, размышляя о той цели, которую  он поставил перед собой, и о тех, с кем ему предстояло сразиться, он сказал Серафиму:

– Некоторые из моих противников выше ростом и сильнее меня физически. Один из них настоящий великан...

– Это не имеет значения, – ответил монах. – Большие люди могут хорошо драться на дистанции, но мягкость, текучесть и скорость превозмогут любые размеры и силу. Человек маленького роста может биться на близком расстоянии. Каждый тип сложения имеет свои сильные и слабые стороны, так что нужно работать над тем, чтобы слабые стороны были не так очевидны, и сосредоточиться на сильных. Даже того, кто быстрее тебя, ты можешь победить, если мгновенно среагируешь на атаку, а не будешь ждать, когда он успеет нанести удар.

В то лето, когда Серафим решил, что Сергей наконец готов к тому, чтобы «начать учиться», они встретились на лесной поляне, и Серафим показал ему несколько исключительно эффективных движений, как уходить от атаки и разоружить человека, вооруженного саблей или мечом. Держа в руках острую, как бритва, саблю, мягко скользя над землей и рубя саблей воздух, Серафим сказал:

– Если научишься, как работать саблей, легче будет научиться и тому, как от нее защищаться.

После того как Сергей несколько недель отрабатывал различные атаки и удары на манер японских самураев, Серафим предложил ему вынуть саблю из ножен как можно быстрее и ударить его.

Сергей стоял примерно в трех метрах от наставника. Он уже был готов вынуть саблю из ножен и, как можно быстрее сократив расстояние, нанести удар, как и приказал Серафим. Но как только он начал двигаться, Серафим оказался рядом, захватив Сергееву руку так, что он не в состоянии был вытащить саблю из ножен. Затем показал, как он мог отключить Сергея несколькими приемами.

– Никогда не бойся оружия, только человека, который работает им. Сосредоточься на своем противнике, пока тот сосредоточен на своем ноже, сабле или пистолете. Он вкладывает свою силу в оружие, но забывает об остальном теле. И в тот момент, когда ты захочешь уклониться от оружия, делай это без промедления, не раздумывая! Сократи дистанцию и разоружи его до того, как он успеет им воспользоваться. Останови атаку до того, как она начнется.

Но понадобилась не одна неделя терпеливых тренировок, прежде чем Сергей научился преодолевать расстояние до противника за какие-то доли секунды.

Затем, на первый взгляд неожиданно, тренировки приняли совсем другой характер. Однажды, когда они возвращались обратно в скит после обычной прогулки на свежем воздухе позднего сентября, Серафим заговорил о выдержке и нравственности боя:

– Ты хорошо себя показал за эти годы, Сократес. Но тренировка навыков – это еще не все, это только начало. Движения великих воинов так раскованны и свободны потому, что они сражаются за дело, большее, чем они сами. Только подчинившись Божьей воле, можно добыть победу на поле боя и обрести мир в жизни.

Серафим стал жестикулировать, как он обычно делал, когда хотел выделить какой-то особо важный момент:

– Настоящий воин, Сократес, не теряет своего человеческого облика даже в бою. Если настроишься на то, чтобы одержать победу любой ценой, можешь незаметно и душу свою потерять. Тот, кто сражается с драконом, может и сам стать драконом.

Эти слова и глубокая духовность, которая за ними стояла, проникли не только в ум Сергея, но и в его сердце. Он не мог не смотреть на мирного воина-монаха с благодарностью. Тот согласился принять на себя роль его наставника и продолжал оставаться им последние семь лет. Сергей вдруг понял, насколько нелепым было то, что он перестал звать его «отцом», хотя именно это место, пустовавшее в душе еще с детских лет, Серафим как раз и занял.

В эту ночь, когда Сергей по обыкновению произносил молитву любви и памяти по Ане и своему сыну, он мысленно поблагодарил Серафима за его духовную щедрость и неподдельное человеколюбие.

Сергею было известно с самого начала, что Серафим не принимал той цели, которую он наметил перед собой. И все же каждый день, если его не отвлекали безотлагательные монастырские дела, этот отец острова продолжал дарить Сергею часть своей жизни и своего опыта, не получая взамен ничего, кроме Сергеевой признательности. Но для Серафима и это, очевидно, казалось щедрой наградой за то, что он мог служить непостижимой воле Творца.

Понимание этой истины наполнило сердце Сергея еще большей любовью к своему наставнику.

.33.

 Закончилась утренняя тренировка с Егорычем, и Павлина помчалась через лес к речке, радостно смеясь, дразня Константина и не давая заключить себя в объятия. Пока что ему не составляло труда догнать Павлину. Но ее сила и ловкость росли так стремительно, что чувствовалось: скоро ему придется изрядно постараться, чтобы догнать подружку.

Константин, превратившийся за эти годы в высокого и стройного подростка, оставался ее защитником и другом. Правда, Павлина уже больше не нуждалась в его защите – она с удивительной для одиннадцатилетней девочки силой вполне могла постоять за себя сама. Ну и конечно никто из старших в лагере и без того не осмелился бы хоть чем-то задеть закольевскую любимицу. Павлину, особенно в ее ранние годы, если и нужно было защищать, так разве что от самой себя. Она успела перепробовать все рискованные забавы, на  которых другой  бы свернул шею: влезала на самые верхушки деревьев, проходила по скользкому бревну над бурной речкой. Выносливая и неукротимая, как мальчишка, она запросто могла положить на обе лопатки любого из них.

Павлине удавалось справляться даже с некоторыми из старших по возрасту подростков-мальчишек. Егорыч тренировал ее в традиционном казацком стиле рукопашного боя, где главное внимание уделялось плавности движений, равновесию и скорости, а не грубой силе. Все в лагере были согласны с тем, что у Павлины, бесспорно, талант рукопашного бойца. Правда, никто даже не осмеливался поинтересоваться, а зачем, собственно, атаман Закольев надумал учить ее всему этому. Каждый из мужчин в лагере должен был показать ей всё из боевых техник, что только знал и умел сам. Один только Королёв не соглашался, как он говорил, «играть в песочнице».

Атаманова любовь к ней была поистине безмерной, но даже его сантименты уступали место отцовской строгости, когда дело доходило до ее бойцовской тренировки. Он требовал от нее, чтобы она выкладывалась на полную силу каждый день, на каждой тренировке – а их в течение дня бывало две, а то и три. Но Павлина и не думала жаловаться. Ей было не занимать ни сил, ни желания, и она гордилась своими успехами. На самом деле она занималась с такой самоотдачей, что изумляла всех, кто за ней наблюдал.

Константин же большую часть времени проводил наедине с собой, в мечтах и чтении. Еще ему полюбилось рисовать – где угодно, на чем попало: прутиком в пыли или углем из костра на клочке бумаги, если ему вдруг попадалась в руки такая редкость, как клочок бумаги. И еще он думал о Павлине. Ему нужны были ее нежность, ее невинность – сам он уже растерял эти качества в сутолоке лагерной жизни. Ему казалось, в те минуты, что они были вместе, он словно выходил из неубранной хаты в лес, полный весенних ароматов. Если была возможность, он, устроившись в каком-нибудь укромном месте, всегда наблюдал, как Егорыч тренирует девочку.

Выше и сильнее Егорыча в лагере был разве что гигант Королёв. Своей массивной фигурой и тяжелой поступью старик напоминал Константину медведя. Это сходство только подчеркивалось густой каштановой бородой. Руки и грудь, поросшие рыжими курчавыми волосами, тоже были похожи на медвежьи лапы. И сила у него была медвежья, не меньше. Хотя он не мог двигаться так же проворно, как тот молодняк, что ему отдавали в науку, их потуги справиться с ним были ему нипочем.

В той, прежней жизни он был каменщиком. Затем судьба свела его с Закольевым. Как-то в кабачке коренастый старик что-то не поделил с Туморовым. Еще через минуту Туморов и те, кто поспешил ему на подмогу, уже лежали плашмя. Никто из них серьезно не пострадал, если не считать немного подмоченной репутации тех, кто привык считать себя непобедимым бойцом. Когда на шум зашел Закольев, Егорыч сказал ему: «Если прикажешь, могу поучить твоих щенят, как надо драться». Так он и пристал к закольевскому отряду, и у Закольева не было случая пожалеть об этом приобретении. Никто не мог справиться с ним. Единственный раз ему случилось упасть в драке под тяжелым кулаком Королёва. Гигант своим кулачищем едва не провалил старику голову, но и сам пропустил несколько столь  внушительных  ударов,  что  проникся  уважением  к старому бойцу.

С тех пор к нему и прилипло дружески-почтительное прозвище «старик Егорыч». Был он послушным, верным и никогда не задавал вопросов – словом, идеальный учитель для Павлины. Егорыч счел великой честью для себя то, что атаман приставил его наставником к девочке. Старик радовался каждому ее успеху, каждому движению и приему, который его ученица от него переняла. Своих детей, да и семьи своей, у Егорыча никогда не было, и это еще сильнее сблизило его с Шурой, единственной женщиной в лагере постарше. На самом деле именно Егорыч и Шура стали девочке за родителей.

Егорыч ладил со всеми в отряде, кроме Королёва. Ему было не по нутру то, какими глазами гигант с некоторых пор стал глядеть на Павлину. Королёв был не настолько самоуверен, чтобы приставать к ребенку, но Егорыч, достаточно насмотревшись, какими нравами жил закольевский отряд, старался по возможности не оставлять девочку без присмотра.

Каждый день Егорыч гонял Павлину до изнеможения, изобретая для нее все новые и новые упражнения и нагрузки: бег, плаванье, лазанье по скалам. С некоторого времени он также обучал ее техникам, с которыми других своих подопечных предпочитал не знакомить. Он приберег кое-что про запас для своей любимицы.

– Случись дочке остаться одной, – бормотал он себе под нос, – а меня не будет рядом, она должна суметь самостоятельно дать отпор любому, в том числе и однорукому гиганту.

Егорыч решил посвятить этому свою жизнь.

Константин между тем рос как на дрожжах. Постоянно голодный, он все время вырастал из своей одежды и обувки. Одно время он даже ходил босиком, пока не подобрал для себя пару сапог, на которые никто не позарился, из кучи брошенных вещей, регулярно появляющихся в лагере после каждого набега. Порой он чувствовал себя смешным и неуклюжим. Привычно уже устраиваясь вместе с мужиками у костра, он слушал их рассказы о женщинах, но даже не осмеливался подумать о чем-то подобном между собой и Павлиной – ему становилось плохо только от одной мысли о чем-то подобном.

Его чувство к Павлине – вот то, что оставалось постоянным среди тех перемен, что принесла ему жизнь за эти годы. Павлина была единственной живой душой на свете, для которой он хоть что-то по-настоящему значил в этой жизни, несмотря ни на что. Привязанность к «папке» сменилась у Константина жгучей ревностью. Тот, кем Павлина так восхищалась, вызывал у него все большую неприязнь. Но ведь, в конце концов, она видела только одну сторону атамановой жизни. Для нее он был защитником, покровителем, отцом. К тому же он ни разу не дал Павлине повода усомниться в искренности его отцовской  любви. Она не знала, кем на самом деле был Дмитрий Закольев, а Константин просто не находил в себе силы раскрыть ей глаза на то, какой страшный человек их атаман.

Константин старался скрывать свою растущую привязанность к Павлине. Когда-то он был ей как брат, но теперь его чувства изменились, став глубже, совсем иными. Он понимал, что в действительности должен испытывать благодарность к атаману. Ведь тот только приветствовал их дружбу – настолько, насколько она не мешала ее тренировкам. Тем более что еще много лет назад атаман лично распорядился, что в отряде он будет только помощником, но не бойцом, и все свое время должен посвящать Павлине. Поэтому не было ничего удивительного в том, что никто из мужчин не приглашал его изучать боевые искусства.

По правде говоря, он был даже рад этому. Мысль о том, чтобы стремительно мчаться на лошадях с другими, «настоящими мужчинами», размахивая саблей, уже не привлекала его. У него были другие интересы и способности. Куча вещей, которые были отняты у убитых евреев, но никого в лагере не заинтересовали, становилась все больше. Однажды Константин нашел в ней настоящую драгоценность – набор кистей и красок. И пока Павлина совершенствовалась в своем искусстве, Константин тоже не сидел без дела. Когда не было бумаги, чтобы рисовать кистью, он рисовал углем на всем, что попадало под руку. Он мог часами сидеть, не замечая ничего вокруг, рисуя то, что видели его глаза: деревья, лошадей и птиц, а иногда и причудливые образы из своих снов.

Только мысль о своем будущем могла навести на Константина тоску. Неужели же, спрашивал он себя, так всю жизнь он и просидит здесь, вместе с женщинами и Егорычем, в ожидании, когда те самые «настоящие мужчины» вернутся с вылазки. А ведь в их числе уже были и многие из его сверстников. Для них Константин был просто чудаком.

Одна Павлина понимала его.

Но и с ней рядом он тоже чувствовал себя неловко. Непринужденности, что прежде наполняла их отношения, уже не было. Когда им случалось остаться наедине, он чувствовал себя ужасно неуклюжим, не решаясь сказать ей всего того, о чем раньше так легко говорилось. И он заводил разговор о тренировках, а она отвечала ему с таким жаром, что он понимал – в ее глазах он остался все тем же самым близким другом.

Константин не раз любовался, как развеваются волосы Павлины цвета густого чернозема, когда она бежала ему навстречу. Для него она была красавицей, даже в мальчишеской одежде. Однажды он не удержался и нарисовал ее лицо – потом оба они смеялись над этой попыткой. Но снова и снова Константин принимался рисовать ее, но ему так и не удавалось поймать той ее красоты, что поражала его. Если бы не защита атамана, эта красота принесла бы Павлине немало бед.

Атаман. Их «папка». От одной только мысли о нем кровь бросилась в лицо Константину. Лицемерие и обман, царившие в лагере, были ему невыносимы. Павлина же видела только то, что хотела видеть, – и то, что ей разрешалось видеть. Строгая, почти затворническая жизнь атамана, и еще отряд всадников, который зачем-то регулярно уезжал из поселка.

Константин понимал, что обязан рассказать ей обо всем, но с каждым днем молчания ему становилось все тяжелее заставить себя сказать  ей правду. Да и она не поверит ей, этой правде. Скорее он потеряет ее доверие. Возможно, Павлина даже возненавидит его. Ну а если и она выступит против «папки», то это кончится катастрофой для них обоих.

Ему нужно было просто ждать момента, когда ее глаза раскроются сами на ту правду, которую он не решался ей открыть.

Павлина, с ее чистым умом и добрым сердцем, склонна была видеть те же качества во всех, кто окружал ее. Конечно, и ей случалось быть свидетельницей гневных припадков и необъяснимой смены настроения, что все чаще случались у отца. Но, как и всякий любимый ребенок, она считала недостатки отца чем-то незначительным. Отгороженная от остальной жизни его непререкаемым авторитетом, полностью отдавшись тому занятию, которое он для нее придумал, Павлина просто не имела времени и возможности раздумывать  о чем-то другом. Она считала само собой разумеющимся, что ей, как единственной и любимой атамановой дочке, положено и особое обучение, и особое отношение. Она не замечала покорного, незаметного положения остальных женщин, их жизни, состоявшей исключительно из стирки, стряпни и прислуживания мужчинам.

И лишь иногда, в те несколько спокойных минут, что у нее были перед сном, Павлина задумывалась о жизни, которой она могла бы жить среди других женщин, неторопливой и размеренной...

В конце концов, у меня есть мой старый медведь, вздыхала она. И еще рядом со мной всегда будет Контин.