Текст книги "Путешествие Сократа"

Автор книги: Дэн Миллмэн

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 25 страниц)

.24.

 Промозглым ветреным мартом 1893 года Королёв вернулся с охоты с тушей оленя. Только лишь он вступил в походный лагерь, как на глаза ему попался один из новичков, Стачев. За это время он успел прославиться не столько как боец, сколько как беспробудный пьяница. Вот и теперь он, покачиваясь, брел к своему  шалашу  и  вдруг, споткнувшись, распластался на земле.

От того, как упал Стачев – как подрубленный, лицом вниз, – Королёву неожиданно вспомнился тот, другой человек, которого так искал атаман. Иванов, кажется, его звали. У Королёва тот день до сих пор так отчетливо стоял перед глазами, словно это было вчера. Атаман хотел найти этого человека, и они нашли его, и с ним его женщину. И точно так же они повалили его лицом в грязь, на землю, но убить не убили, хотя женщину его как раз не пощадили. Зачем было его оставлять в живых, Королёву было непонятно, хотя какая теперь разница – они были далеко и от тех мест, и от того события. Теперь они кочевали в куда как более теплых краях, между Доном и Днепром. Вдобавок, самому Королёву было без разницы, одним Ивановым больше, одним меньше, перегружать ими свою память он не собирался.

«Ну уж нет, не скажи», – вдруг возразил сам себе Королёв. Однорукий гигант прекрасно запомнил, что после того дня Стаккос стал совсем другим человеком. Он не только стал зваться новым именем, Дмитрий Закольев, но после того, как были сведены старые счеты, стал чувствовать себя бодрее и настроение стало куда лучше. И все бы хорошо, если бы не тот случай, пару дней назад…

После каждого набега Закольев из предосторожности отправлял Туморова, одного из своих людей, на разведку по тому пути, по которому они отступали, чтобы проследить, не выслали ли за ними погоню. А после той расправы, окончательной, как им казалось, с Ивановым, Туморов возвратился и доложил:

– На дороге мне встретилась только крестьянская семья, в телеге, и еще плелся какой-то путник, один, еле ноги переставлял.

Когда же лазутчик увидел, как исказилось лицо Закольева при этих словах, то поспешил добавить:

– Не может того быть, атаман, чтоб это был тот же человек. Этот седой, как лунь, еле ноги переставляет, да и по виду совсем старик...

Закольев отправил Туморова найти того человека, убить и принести ему голову.

Когда же Туморов вернулся с пустыми руками, Закольев приказал всему лагерю немедленно сниматься с места.

Спустя месяц они стали лагерем почти у самой румынской границы, переместившись далеко к юго-западу. Их отряд стал охранять границу, как и регулярные казачьи части. Не прекратили они и нападать на еврейские поселения. Как и прежде, нападения были постоянными, раз в несколько месяцев. Все вошло в прежнее русло – все, в том числе и возобновившиеся кошмары Закольева.

Королёв знал, что атаман ночью не знал ни сна, ни отдыха. Он знал все обо всех, его обязанностью было знать – так приказал атаман. У него было несколько своих людей в отряде, дороживших его расположением, они-то и спешили к Королёву с докладом, если вдруг случилось чего разузнать или подсмотреть. Были еще женщины, боявшиеся его. Но узнать то, что творится в голове у их старшого, – это было не под силу даже им. Королёв дал бы отрезать свою косичку, чтобы узнать, что же такое является атаману во сне, что точит его, как червь.

Наверное, все это неспроста, сказал себе Королёв. Он давно уже изучал атамана, как изучают  повадки животного, прежде чем подчинить его своей воле. Но атаман как был, так и оставался для него загадкой, а разгадывать загадки Королёв не умел и не любил. На все неясное в его жизни был один ответ – за шиворот и головой об стену.

На первый взгляд казалось, что у Закольева просто нет слабостей. Потребностей у него было не больше, чем у старца-анахорета. Женщин с некоторых пор он к себе не подпускал, пил редко и  мало. Если  бы  не необъяснимая страсть к пролитию еврейской крови, атаман мог бы служить образцом добродетели. Вот то-то и оно, ухмыльнулся своим мыслям Королёв, против природы не попрешь. А природа – она у каждого своя. Скорпион жалит, а атаман давит жидов.

За все это время Королёв обнаружил только один изъян в непробиваемых доспехах Закольева. Это была до странности необъяснимая тяга атамана к детям, да и вообще к маленьким существам. Закольев любил возиться с маленькими зверьками, особенно со щенятами, которым все одно, что свой, что чужой, лишь бы пузо почесал. Но когда дети вырастали до отроческого возраста и в их глазах при виде атамана начинал сквозить страх, атаман терял к ним всякий интерес и оставлял в лагере только на положении слуг или как свежую кровь для продолжения своей династии.

Среди тех детей, что родились в его племени или были приняты им на воспитание, атаман явно отдавал предпочтение двум недавно принятым детишкам – мальчику по имени Константин и девочке, которой он дал имя Павлина. Однажды, в одну из ночей, привезли в лагерь девочку – младенца, разбудившую всех своим ревом, и атаман объявил во всеуслышанье, что этот ребенок – его собственный. По его словам, матерью ребенка была одна из женщин, по имени Елена, но ребенок будет отдан на попечение другой, Шуре, – у старшей женщины было больше опыта и она лучше справится с материнскими обязанностями.

Как-то раз, когда девочка, заигравшись, укусила его за палец, Закольев, радостно рассмеявшись, кивнул Шуре:

– Какая сильнющая, правда? Могла бы и палец отхватить.

В его  словах  слышалась отцовская  гордость, и  Шура поспешила согласиться с ним. Она всегда соглашалась со словами атамана. Все, что говорил атаман, становилось для нее истиной.

Сорокалетняя Шура была самой старшей из женщин в лагере и первой, кто последовал за отрядом. Обезображенная шрамами, которые были повсюду на ее теле, щеках, на груди – память об ожогах, полученных в детстве, – она сразу же пристала к старику Егорычу, единственному пожилому казаку в отряде. Тот с осуждением кивал головой, когда мужчины помоложе стали цепляться к ней со своими мужскими забавами, но и уклониться от этого бедной женщине было никак. Хорошо еще, что Королёву она не приглянулась. Ведь поначалу-то ее все обходили стороной, опасаясь ревности Королёва. Но Шура оказалась одной из тех немногих женщин, на которую Королёв не обратил внимания, чего от него никто не ожидал.

Может, все дело было в том, что Шура была отчаянной матерщинницей и без остановки костерила всех в лагере, не важно, слушали ее или нет. Когда остальные, устав от ее бесконечной брани, начинали сторониться ее, она жаловалась на жизнь самой себе, не выбирая выражений. Единственный, перед кем она не осмеливалась даже рта открыть, был атаман, и Шура только торопливо кивала в такт его словам. Но стоило атаману отойти, и она снова принималась браниться из-за любой мелочи, даже из-за такой, как спутанные волосы у ее воспитанниц. Стоило девочкам завидеть Шуру с ее деревянным гребнем, как они тут же пускались наутек.

Мало кто в лагере знал, что она была замужем, но много лет назад овдовела. Мужа, который нещадно ее бил, самого убили по пьянке. И когда ее сын Туморов попросился к Закольеву, она тоже решила идти вместе с ним. Остаться ей Закольев разрешил, но сразу же предупредил:

– Будешь при детях, но панькаться с ними не смей. Если они в лагере станут бедокурить – будем от них избавляться.

Шуре уже не надо было объяснять, как атаман привык избавляться от всего, что ему мешало. Она также поняла, что девочек, которых до поры отдавали под ее опеку, ждет одна судьба. «Ах, пойдут по рукам, как пить дать... и так наши уже косятся несытым глазом... ну, мужики», – и она снова заряжалась своей бесконечной бранью.

Но вот Павлина... Ее судьба, чувствовала Шура, должна сложиться по-другому.

Другой любимчик атамана, Константин, тоже рано смекнул, что у него особое место в лагере. К тому же этому смышленому мальчишке с огромными черными глазами и непокорной челкой и труда-то особого не стоило сразу стать всеобщим любимцем. Закольев, несмотря на напускную строгость, сам не прочь был отложить все дела и повозиться с пацаненком. Иногда, правда, когда Константин забирался к нему на колени, вместо привычной улыбки на атамановом лице появлялось выражение глубокой меланхолии – ее-то причину как раз силился и не мог отыскать Королёв.

Самого же Королёва просто из себя выводила атаманова чувствительность, а особенно то, что дети привыкли звать его «папка» и Закольеву это определенно нравилось. Первый раз, когда он услышал это слово, едва не сплюнул от отвращения, да побоялся, что атаман увидит. Утешало его разве то, что теперь ему была известна пусть всего одна, но слабость вожака. Если уж придется сапогом когда наступить, так чтоб по самому больному, а не абы как, повторял он себе.

И что еще было Королёву непонятно до отвращения, так это атаманова страсть присваивать себе имущество убитых евреев. «Ох, не по-нашему это, не по-русски, – качал он головой. – Жизни человека лишить – а отчего же и не лишить? А рыться по сундукам, как тать какой...» А то, зачем Закольев забирал всю эту дребедень в лагерь, и вовсе было Королёву непонятно. Ладно бы деньги, золото или драгоценности. А всякие записные книжки, фотографии, засаленные какие-то тетради, обтрепанные молитвенные талесы, ермолки, снятые с еще не остывшей головы... Королёв не был суеверным, но тут любой бы сказал, что тащить такие вещи в лагерь – только на себя беду накликать.

Впрочем, сам атаман, хоть его чудачества со временем становились все явственнее, от набегов не думал отказываться и руководил ими все так же хладнокровно. Обычно высылали лазутчиков, которые отделялись от отряда на расстояние двух дней пути, на север, юг, восток или запад, но никогда в одном направлении дважды. Заметив одинокий хутор или  небольшую деревеньку, они  сначала присматривались к ней с расстояния. Затем один из лазутчиков спешивался, оставлял своего коня остальным и шел в деревню, расспрашивал, выяснял, живут ли здесь евреи. Не было евреев, но были женщины – что ж, тоже неплохо.

Со временем в отряде  появились еще  две женщины, Оксана и Татьяна, которых украли из родных деревень – впрочем, они и сами были не прочь избавиться от постылой деревенской жизни. Так что четверо из восьми детей в лагере были рождены Еленой, Оксаной и Татьяной, притом никого особенно не волновало, кто был чей отец или мать.И все же, хотя внешне женщины и мужчины из закольевского лагеря ничем особым не отличались от своих современников, они сами поставили себя вне своего народа и вне законов  своего народа. Какие бы чувства они ни испытывали к своим товарищам по отряду и по лагерю, во время набега они теряли всякое человеческое подобие, убивая каждого, кто попадался им под руку. Не всем из них по душе было убивать, но они даже помыслить не могли, чтобы ослушаться приказа своего атамана. Безраздельно вручив ему свою жизнь, они стали слепым орудием в его руках.

.25.

Сергей продолжал свой путь на юг, вдоль по течению реки, затем на восток, где ему попалось еще несколько казацких станиц. Он хотел было еще поискать среди станичников тех, кто захочет с ним побороться, но потом передумал. Ему нужно было не соперничать, а побеждать, не испытывать судьбу еще раз, а точно знать, что он справится. Значит, нужно учиться не у случайных поединщиков, а у мастера сабли Разина. То, что Леонид Чикаленко упомянул о нем в первом же разговоре, теперь казалось Сергею чем-то большим, чем случайность. Подчинив всего себя этому решению, Сергей, словно одержимый, не останавливаясь, шел вперед.

Однако найти тот самый хутор, спрятанный от посторонних глаз в лесной глуши, оказалось делом непростым. Сергей приставал с расспросами к каждому встречному, но их ответы были невразумительны, а порой и противоречивы. За это время он наслушался немало всяких рассказов про невероятных мастеров махать саблей, и все это были, понимал он, просто басни. Но Сергей не отчаивался и не переставал искать.

Еще несколько недель – и Сергеево сердце забилось учащеннее. Сам того не ожидая, он наткнулся в лесу на небольшой хутор всего в каких-то несколько мазанок. Заметив, что приоткрылась дверь на скрипучих самодельных завесах и в щель, разглядывая чужака, выглянула старуха, он не мешкая, подъехал к ней.

– Здесь ли живет известный мастер сабли? – с надеждой в голосе спросил Сергей.

Какое-то время она рассматривала его, не говоря в ответ ни слова, словно стараясь по его лицу угадать его намерения. И все так же молча махнула высохшей рукой в сторону избушки с тесовой крышей, едва различимой меж деревьями. Не успел он и слова сказать, как дверь все с тем же скрипом затворилась.

Сергей подъехал к избушке, слез с коня и тихо постучал в дверь. Тишина. Он постучал снова. Внезапно он почувствовал холод сабельного острия у себя между лопатками.

Сергей не решился повернуться, но такое необычное приветствие скорее обрадовало его. Если тот, кто держал саблю в руках, захотел бы убить его, давно бы это сделал. Сергей понял, что приехал туда, куда хотел. После некоторого молчания послышался резкий голос у него за спиной:

– Чего надо?

– Я приехал учиться сабельному умению у господина Разина, – сказал он.

Острие сабли сильнее впилось ему в спину.

– Кто тебя послал?

– Э-э... один казак... рассказал мне о том, как...

– Я уроков фехтования не даю. Иди откуда пришел!

Опустив саблю, незнакомец обошел Сергея и закрыл за собой дверь.

Сергей постучал снова.

– Пошел прочь! – послышался из-за двери все тот же гортанный голос, теперь уже скорее похожий на угрожающий рык, от которого у Сергея невольно мурашки побежали по коже. Но он все же поднял руку и постучал еще.

– Позвольте же мне объяснить... Сама судьба привела меня к вам, чтобы вы стали моим учителем...

Дверь с треском распахнулась.

– Еще раз стукнешь... – тихо и внятно сказал незнакомец.

Сергей впился взглядом в его лицо: острые скулы, пронзительные глаза, загорелая, гладко выбритая голова... Но дверь тут же закрылась.

Сергей наконец пришел к тому, кого так долго искал. К тому, кто мог бы ему  с оружием в руках показать, чем победа отличается от поражения, победитель от побежденного. И вот, оставив за спиной столько верст трудных дорог, столько пережив в пути, он получил от ворот поворот. Внезапно ему вспомнились слова Алексея – или, может, это был голос его дяди Владимира? «Воин должен без остатка посвятить себя своему призванию... тому, что он должен совершить».

Другого призвания у него нет. Сергей решил, что не сдвинется с места. Разину придется стать его учителем. Или похоронить его здесь.

Осталось только решить, как быть с Дикарем. Он ведь не соглашался торчать тут у Разина под дверью до самой голодной смерти. Так что Сергей отвел жеребца к ручью, который был шагах в двадцати от хутора. Стреножив коня, Сергей оставил его под сенью раскидистых сосен. Было холодно, но не морозно, да и теплая зимняя попона не даст Дикарю совсем уж замерзнуть. Вдобавок накануне он получил щедрую порцию овса, когда они останавливались на ночлег в деревне, а по берегам ручья было вдоволь молодой травки.

Сергей же вернулся и, скрестив ноги и прислонившись спиной к стволу сосны, сел перед хижиной того, кого он выбрал себе в учителя.

Прошел час... два часа... четыре. Он сначала замерз, затем почувствовал, как тело стало неметь, потом перестал чувствовать, что у него есть тело и что он может пошевелить руками или стать на ноги. Подчас его трясло, как в лихорадке, потом он впал в забытье. Уже была ночь, когда он повалился набок, но, преодолевая мучительную боль, заставил себя вернуться в сидячее положение. Движение немного разогнало кровь по телу, но с кровообращением вернулась и боль. Казалось, в этот миг каждый нерв его тела кричал от боли.

Одно время им овладел лютый голод, но затем и он отступил. Новый день, холодный и ясный, словно подхватил его волной воспоминаний. Одни были светлыми и теплыми, другие – нет.

Аня... улицы Петербурга... ее смех... тепло... нет, уже холодно... ледяная улыбка Закольева и однорукий гигант, разрывающий на ней одежду...

Сергей с едва слышным стоном выпрямился. Пусть ему отказываются повиноваться не только тело, но и мысли. Но его решимость не стала слабее. Его прежняя жизнь умерла. А новая или начнется здесь, или ее не будет вовсе.

Тем временем день становился все теплее –  второй день его бдения, – и Сергея снова охватили сомнения. А знает ли Разин вообще, что он сидит здесь? Ведь ему, привыкшему к отшельнической жизни, ничего не стоит уйти в лес на несколько дней. Но, словно в ответ, скрипнула дверь, и едва слышные  шаги  стали удаляться в сторону леса. Прошло какое-то время, и он снова услышал звук тех же шагов. Нет, Разин, несомненно, заметил его. Он просто решил не обращать внимания на непрошеного гостя.

К закату уже второго дня тело Сергея закоченело настолько, что он не смог бы пошевелиться сам, даже если бы и захотел. Пересохшими губами он старался уловить хоть одну снежинку, страдая от нестерпимой жажды. К рассвету для него все перестало существовать. Не было больше смысла ни в чем. Ни в свете, ни в тьме.

И еще одна ночь. Еще один день. На какой-то момент в уме установилась неизведанная раньше ясность, словно серые клубки мыслей и образов в его уме, наконец-то расступившись, дали ему увидеть самого себя. Я лишился рассудка? – спросил он сам у себя. – Или наконец-то знаю, чего хочу? Одержим своими желаниями? Покорился своей судьбе?

Пришла полночь, и с ней полная, непроглядная темень. Последнее, что помнил Сергей, были вспышки молний, которые били то ли в ночном небе, то ли у него в мозгу.

Стала сгущаться какая-то чернота, и он понял, что назад уже хода нет. Он был на пороге смерти.

Голос, далекий и незнакомый, позвал его. Казалось, он звучал отовсюду, этот голос, но, вслушиваясь в него, Сергей понемногу приходил в сознание. Его звал учитель...

Это был голос Разина.

– Ну, ты, – Сергей уже явственно разбирал слова.

– Подыхать надумал? А могилу тебе кто – я буду копать? А ну, не спать, не спать!

Сергей постарался встать, но не смог даже пошевелиться. Чьи-то руки подняли его голову, но удержать ее он не смог.

– Гляди ж ты, – послышалось бормотание Разина.

Он принес ведро, с размаху окатил тело Сергея водой, а остаток вылил ему на голову. Холодная была вода или совсем ледяная, Сергей не понял, но руки и ноги постепенно стали отходить. Разин тем временем вернулся с новым ведром воды и с плошкой в руках. Осторожно умыв лицо Сергея, он поднес плошку к его губам.

– Только не все сразу, – резко сказал он.

Прошло какое-то время, и Сергей почувствовал, что ноги и руки снова слушаются его. Он начал понемногу растирать голени, массировать грудь, потом с тихим стоном откинулся на землю. Силы постепенно возвращались к нему, и он постарался встать. Разин подхватил его под локоть. На негнущихся ногах Сергей сделал шаг, другой.

Разин завел его в свою хижину, посадил на крепкий самодельный табурет. Вскоре на печке уже закипал чайник. Сергей только смотрел, как стремительны и в то же время размеренны движения его хозяина. В мгновение ока на столе уже стояли чайник, миска с колотым сахаром, лукошко с сушеными абрикосами. Разин протянул ему абрикос:

– Ешь не спеша!

Сам он налил себе чаю в блюдце и вприкуску, хрустя сахаром, стал потягивать горячий чай.

– Посиди покуда здесь, отогрейся, – кивнул он Сергею на чурбак возле очага, но теперь уже поддерживать не стал. Над очагом висел внушительных размеров котел, в котором булькала похлебка, судя по запаху, с мясом.

– Сейчас мы того... обедать будем... вот это моя миска... а это, получается, твоя будет.

Разин ткнул Сергею в руки грубую миску, налил черпаком немного похлебки, налил и себе, побольше. Сергей молча принялся есть. После обеда Разин предложил и ему чаю, с сахаром.

Когда Сергей допил чай, Разин, улыбаясь, кивнул на свою миску:

– А, знаешь, хорошо, что ты ко мне приблудился. Вдвоем будем жить... а чего? Я не против. Вот возьми пока, посуду нашу помой – дойдешь ведь сам до ручья-то? Будешь обед готовить, хату мою мести, а еще огородик у меня есть... И лошаденка твоя не  пропадет, не боись.

Сходи-ка за конем, небось, заждался там коник хозяина.

Веди сюда, будешь его в бабкином овине держать.

Он кивнул в сторону мазанки, в которой жила уже знакомая Сергею старуха.

Сергей поднялся и вышел из  хижины. Он сходил за Дикарем, привел его в овин, снял с него попону и седло, насыпал овса в ясли. Затем вернулся в хижину.

Все последующие дни Сергей из кожи вон лез, чтобы угодить старому воину. Разин оказался на удивление приветливым и словоохотливым, отчего Сергеево смущение стало только сильнее. Не таким он представлял  себе бывалого воина, победителя японских самураев. Разин не отходил от Сергея ни на шаг, указывая, что починить, что сделать, куда и за чем сходить. За обедом Разин теперь наливал ему столько же, сколько и себе, стряпню Сергееву хвалил...

Домашняя работа занимала большую часть его времени, хотя Разин не запрещал Сергею самому ходить в лес, тем более что у Сергея получалось то яиц насобирать, то зайца поймать. Временами же он просто прогуливался с Дикарем, изучал местность вблизи хижины или делал в лесу разминку в ожидании того часа, когда они наконец-то перейдут к тренировкам.

Прошла неделя, за ней вторая, третья... Сергей за это время сделал даже больше, чем просил его Разин: починил ему двери, навесил на окна ставни, чтобы стекло не дребезжало на ветру. Разин внимательно рассматривал его работу, цокал языком, хвалил, но о начале тренировок даже не заикался.

Еще четыре недели миновало, была уже середина мая. Больше ждать уже было нельзя. Этим вечером, раскладывая по мискам ужин, Сергей завел разговор, который так давно хотел начать и так долго откладывал:

– Учитель Разин...

– Ну ты сказанул, однако... – тут же перебил его старик. – Какой же я учитель? Просто Разин, да и все.

Сергей нетерпеливо кивнул и продолжил:

– Все, что вы приказывали мне делать, я делал. Надеюсь, я вас ничем не обидел.

Разин, у которого уже был полный рот каши, только согласно кивал головой и с интересом посматривал на Сергея.

– Скажите мне теперь, заслужил ли я право быть вашим учеником и тренироваться у вас?

Разин чуть не прыснул со смеху, и Сергею стало нехорошо. Разин же потянулся за чашкой, будто, поперхнувшись от Сергеевых слов, решил сделал глоток. Потом отставил чашку, но на вопрос не ответил. Поэтому Сергей продолжал:

– Я здесь не просто так. Мне отчаянно нужна ваша помощь, это вопрос жизни и смерти. Меня одно дело важное ждет...

Разин, прищурившись, взглянул на Сергея и небрежно бросил в ответ:

– Да у вас, молодых, все дела важные. Но, поверь мне, старику, это не дела, это так – приделки...

Сергей решил больше не крыться перед ним. Очевидно, это был единственный способ завоевать доверие Разина:

– Люди, выдававшие себя за казаков, убили мою семью. Они убили много невинных людей. Я должен остановить их. Вы обещали научить меня...

– Да когда же это я тебе такое обещал? И чему, главное? – Встав из-за стола, он спокойным жестом отодвинул Сергея и вышел прочь из хижины.

Сергей же, словно громом пораженный, так и стоял посреди избы. Неужели этот старик просто шарлатан? И морочил ему голову своей домашней работой? Неужели все это время пошло коту под хвост?

С тяжелым сердцем он вывел Дикаря во двор, но вместо того, чтобы оседлать его и ехать прочь, только взял его под уздцы и медленно пошел с ним в лес, прочь от своих тяжелых мыслей.

Но в этот вечер Сергей, сидя возле очага и помешивая похлебку, внезапно получил такой удар по голове, что свалился со своего чурбака и едва  не  потерял сознание. Схватившись за разбитую голову, он первым делом глянул на потолок, решив, что рухнул сволок с крыши. Еще не придя в себя от боли, он зажал рукой рану, из которой уже сочилась кровь, и в первое мгновение не поверил своим глазам – над ним стоял Разин. Двумя руками он держал гладко оструганную палку, которой Сергей у него раньше никогда не видел.

Его лицо было непроницаемо – ни гнева, ни злорадства, ничего. Он мягко повернулся, подошел к своему стулу, прислонил палку к стене и как ни в чем не бывало уселся за стол и принялся чистить кукурузу на похлебку. Затем, все так же молча, подошел к котлу, впервые  за много недель сам налил себе миску похлебки и принялся есть. Сергей наконец почувствовал, что его волосы вот-вот ссохнутся струпом от засыхающей крови. Он схватил черпак с водой и выбежал из хижины.

Вот оно, оказывается, в чем дело, сказал он себе. Разин просто сумасшедший. Безумец, который не может ни языка, ни рук держать на привязи. Плеснув на голову холодной воды, Сергей взвыл от боли. В сердцах отшвырнув ковш, он хотел уже было идти за своим конем, даже не заходя в избу, но потом передумал. Все-таки ночь на дворе. Утро вечера мудренее. Он сможет поутру все спокойно обдумать и взвесить, а не бежать очертя голову, как обиженный мальчишка.

Он зашел в избу. Разин уже спал. Сергей неторопливо поужинал в одиночестве и, задув лучину, устроился на своей лежанке лицом вниз, стараясь не думать о зудевшей ране. Но едва он успокоился и стал уже засыпать, как вдруг –  трах!  –  разинская палка прошлась ему как раз посередине спины. Взбешенный, он подскочил, замахнувшись кулаком, – но увидел только, как старик уже спокойно укладывается на своем топчане.

Стараясь не думать о случившемся, Сергей еще долго ворочался. Но наконец заснул.

Утром его ждал такой же подъем. Вместо обычного разинского многословия – палочный удар и спокойный взгляд прозрачных голубых глаз. Равнодушно почесываясь и теперь уже даже не думая бросаться на старика, Сергей вышел из хижины и направился к ручью. От холодной воды и ушибы его болеть стали меньше, и голова мгновенно прояснилась.

В этот день и каждый день следующей недели Разин, едва Сергей на что-то отвлекался или был чем-то занят, приводил его в чувство таким необычным образом. За это время он не сказал ему ни слова, но стал двигаться еще легче и свободнее, так что Сергею проще было бы, наверное, угнаться за ветром в лесу, чем за стариком. У Сергея даже появился какой-то спортивный азарт, ему хотелось поймать движение старика и отразить его нападение. Но все было напрасно. Удары Разина были и неуловимо-быстры, и неожиданны, как порывы ветра. К концу недели все его тело было в синяках, а боль стала настолько привычной, что Сергей даже перестал обращать на нее внимание.

Мое терпение не бесконечно, – временами успокаивал он себя. – Еще один такой день, еще один удар – и прочь отсюда. И сам себе на это отвечал: а разве старик меня держит на привязи? Его насмешливые глаза словно говорили: ну-ка, насколько тебя хватит. А если что, седлай коня и в добрый путь. Эта мысль удерживала его на месте. У него хватит сил и терпения выдержать. И не только выдержать – в конце концов узнать, зачем старик устроил все это представление с палочными ударами и игрой в молчанку. Где-то глубоко внутри он понимал, что необычное поведение Разина – своего рода ускоренная проверка ученика, насколько он терпелив и насколько предан учителю. Не говоря Сергею ни слова, он словно вколачивал в него: вытерпишь это – научу и чему-то другому.

Удары тем временем сыпались на него градом, не прекращаясь ни днем, ни ночью. Одно время Сергей даже взялся считать их – десять, двадцать, тридцать, потом плюнул. Тем временем он заметил, что у него появилась привычка спать с полуоткрытыми глазами.

Как-то ночью он резко дернулся и проснулся, сам не зная почему. Никто его не бил. Он осмотрелся, но Разина поблизости не было. Безумная веселость вдруг овладела им, и он сразу понял почему. А не поменяться ли им со стариком ролями, сказал он себе, хотя бы на один разок? Сергею вспомнилась кадетская забава, когда они ночью в казарме били подушкой по голове того, кто своим храпом мешал спать.

Топчан Разина был всего в трех шагах от него, но Сергею показалось, что он с дерюжной подушкой в руках подкрадывался к нему  целую вечность – в хижине было темно, хоть глаз выколи. Но вот наконец и топчан. Хихикая про себя от радости и представляв с каким лицом теперь проснется вечно невозмутимый старик, Сергей занес подушку и обрушил ее туда, где должна была быть голова спящего.

Но топчан был пуст – Сергей сам едва не свалился на него, потеряв равновесие.

Куда же мог деться Разин? Сергею больше не было смешно, наоборот – он мгновенно покрылся холодным потом. От Разина можно было ждать чего угодно. Он вполне мог ответить на Сергееву шутку своей, ткнув ему между ребер – нет, не палку на этот раз, а саблю.

Сергей резко обернулся. Никого вокруг. Только сверчок весело затрещал где-то в щели у потолка. Растерянный, он стал так же тихо пробираться к своей лежанке, вытянув перед собой одну руку, а другой прижимая подушку  к груди. Нащупав лежанку, он собрался уже лечь, как вдруг скорее почувствовал, чем увидел, что на его месте спокойно и тихо лежал Разин, накрывшись его же рогожкой.

Потрясенный Сергей пулей вылетел из дома. Остаток ночи он не спал, просидев до зари у той же сосны, под которой началось когда-то его ученичество у Разина. Днем им овладела какая-то нервная лихорадка. Словно забыв о домашней работе, он только сидел, съежившись в уголке, и следил взглядом за стариком, не отводя от него глаз.

Вечером он все же заставил себя принести воды, растопить очаг и стал варить похлебку.

Все случилось, когда он меньше всего был готов к этому и меньше всего этого ждал. Он поднял крышку, чтобы помешать варево в котле. Дальше все пошло словно во сне, как будто он сам со стороны видел свои движения, ставшие медленными и тягучими. Вот со спины появляется Разин, взмах палкой – и Сергеева рука с крышкой от котла движется ей навстречу.

Лязг железной крышки словно разбудил его.

– Ну вот, еще чего придумал, – удовлетворенным тоном сказал мастер. Он ухмыльнулся и легонько ткнул Сергея острием палки в грудь. – Давай будем мое имущество портить. Тебе-то чего... а мне тут еще жить и жить, понял?

– Я все понял, Учитель, – выдохнул Сергей, и слезы невольно выступили у него на глазах. – Ведь вы теперь мой учитель?

– Да, Сережа, можете меня так называть, если вам будет угодно. Хотя ваша учеба, можно сказать, успешно завершилась, в эту самую минуту.

Теперь только Сергей понял, что за кажущимся безумием мастера крылась продуманная, пусть даже и безжалостная, работа. Скорей даже это можно было назвать подарком мастера – всего за несколько недель научить его двигаться, реагировать, отвечать на движение инстинктивно и раскованно.

Едва рассвело, Сергей оседлал Дикаря и, выведя его из сарая, столкнулся лицом к лицу с Разиным.