Текст книги "Сыны Императора (антология)"

Автор книги: Дэн Абнетт

Соавторы: Аарон Дембски-Боуден,Гэв Торп,Ник Кайм,Джон Френч,Гай Хейли,Лори Голдинг
сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 12 страниц)

– Не желаете ли ознакомиться с последними данными? – спросил субкапитан.

– Мы могли бы поговорить с его семьей. Я надеялся на аудиенцию у Даммекоса, но ведь сестра примарха еще жива, – вставил Оливье. – Возможно, она побеседует с нами?

Снова нахмуренные брови.

– В настоящее время отношения между избранным губернатором Каллифоной и Четвертым легионом плохие. Не уверен, что правящая семья согласится, а я не уполномочен им приказывать.

– Тогда побеседуем с ними в удобное время. Мы наверняка останемся здесь на несколько лет, – сказала Марисса.

– Столько времени обычно и требуется, – небрежно добавил Оливье.

– Я мыслю прямолинейно, – продолжала его жена. – И люблю начинать сначала. Так что начнем с мест, связанных с юностью Пертурабо.

– Очень хорошо, – согласился Крашкаликс. – Легион организовал для вас проживание в Лохосе. Вечером вы сможете подкрепиться и осмотреть многочисленные улучшения, которые мой господин произвел в столице. А завтра я отвезу вас к месту, где мой отец впервые прибыл в этот мир.

Пертурабо знал все, что нужно, без всяких подсказок. Его растущий ум был библиотекой, полной книг, которые предстояло прочесть. Стоило подумать о чем-либо, и сведения всплывали сами собой. Иногда информация задерживалась лишь ненадолго, прежде чем вновь утонуть в глубинах подсознания, но с каждым новым днем в распоряжении мальчика оказывалось все больше сведений. По мере взросления ума росло и тело. Украденные грубые шкуры больше не прикрывали его, и Пертурабо заметил, что становится крупнее. Если он вернется к месту своего приземления, то не поместится в емкость, которая доставила его в этот мир гор, капридов и людей.

Подобно собаке, он за километры чуял в воздухе то, что ему требовалось, – сильный запах, богатый возможностями. Огонь и металл.

Впервые он спустился по горному склону ниже границы леса[7]7
  Граница леса – в горах линия или высота, над которой не растут деревья.


[Закрыть] и направился к зеленым долинам, где во множестве обитали люди.

Запах привел его в село. Откуда-то раздавался звенящий звук – ровный, как биение сердца. Пертурабо сосредоточился на нем, перелезая через стены, пробивая себе путь сквозь изгороди, двигаясь напрямик к своей цели. Дети, стайкой игравшие в поле, заметили его первыми. Он глянул на них сердито, и те, крича, убежали.

К тому времени, как он достиг поселка, поднялась тревога. Местечко было маленьким – двадцать домохозяйств суровых горских семей, расположенных вокруг мощеной площади на пологом склоне горы. Пертурабо отыскал дорогу и зашагал по ней, твердо ступая босыми ногами по неровным булыжникам. Когда он пришел, на площади уже собралась толпа. Люди не осмелились преградить ему путь, пока он шествовал к кузнице.

Кузнец, поглощенный работой, поднял глаза лишь тогда, когда Пертурабо протиснулся внутрь. Кузница была закрытым пространством, красно-черным миром тайн. Ее хозяин оказался мощным, мускулистым и искусным в своем ремесле. Но телосложением юный примарх ему не уступал, и кузнец не посмел возражать.

Пертурабо огляделся, узнавая имена инструментов и предметов в тот же миг, как их видел.

– Дай мне железо. Дай мне уголь. Высший сорт, горит долго. Дай мне инструменты. Дай мне их сейчас, – произнес он.

Примарх экстраполировал нужные слова из кратких обрывков речи пастухов. Речь, исходящая из его уст, была запутанной, но понятной. Он впервые разговаривал с другим человеческим существом.

Кузнец подчинился. Юный примарх источал власть. Остальное сделал страх.

Долгими часами трудился Пертурабо в кузне, создавая изделие, которого никогда раньше не видел, но чью форму носил в своей душе. Знание того, как работать с металлом, ковать из железа сталь, закаливать и оттачивать, пришло к нему так же инстинктивно, как и эта форма. Поначалу кузнец держался в стороне, хотя и не желал покидать свои владения. В конце концов он приблизился, чтобы помочь. В те суеверные времена богам молились, богов чтили, но никогда их не видели. И вот оно – доказательство их существования. Лишь посланник богов мог быть настолько странным, появиться настолько таинственно и творить кузнечную магию, несмотря на столь дикий облик.

Пертурабо принял помощь кузнеца.

Миновал целый день, прежде чем работа завершилась. В заключение Пертурабо поднес к лицу обыкновенный железный меч и изучил взглядом кромку. Это был первый меч, когда-либо виденный им. Он удовлетворенно фыркнул и развернулся, чтобы уйти. Не считая первоначальных требований, примарх не произнес ни слова.

– Кто ты? – спросил изумленный кузнец.

Мальчик задержался на пороге кузни.

– Я Пертурабо, – ответил он.

Снаружи молча ждали взволнованные люди, сжимая бесполезное оружие в дрожащих руках. Пертурабо прошагал мимо них, и они пропустили его.

Холодный ветреный участок, где, как предполагалось, примарх впервые появился на Олимпии, был отмечен лишь пирамидой, сложенной из камней. Оливье задался вопросом, почему здесь нет более крупных монументов, ведь уже стало совершенно ясно, что Пертурабо нравятся монументы. Они имелись в Лохосе, имелись на горных вершинах. И на обочинах дорог. Многие из них изображали Железных Воинов – как отдельных героев без шлемов, так и безликие воплощения IV легиона в целом. Но ничуть не меньше было и статуй Пертурабо. Крашкаликс гордо заявил, что многие из них – дело рук самого примарха.

Место посадки оказалось вовсе непримечательным.

«Лэндспидер» завис у горного склона под громкий гул двигателей. Этому склону – одной из многих граней покрытой льдом исполинской горной глыбы, поднимавшейся над Халдицейским нагорьем, – не хватало всего нескольких градусов крутизны, чтоб называться утесом. Здесь не было ничего живого. Оливье заметил, что ему стало трудно дышать. Не наблюдалось никаких признаков человеческого жилья, даже вездесущих древних рудников и карьеров, что испещряли всю Олимпию. На пути сюда транспортник пролетел над многими из них. То, что вначале казалось естественными образованиями, на самом деле было обширными разработками из Темной эпохи технологий. Но только не на этой горе. Пертурабо прибыл в саму первозданность, холодную, мрачную и печальную для человеческой души. Пожалуй, никто не стал бы сюда подниматься по собственной воле.

– Какое тоскливое место… – пробормотал Оливье.

– Это действительно произошло здесь? – осведомилась Марисса.

Крашкаликс выглядел озадаченным.

– С большой вероятностью. К тому времени, когда примарх сюда вернулся, его капсулу кто-то забрал. Даже на такой высоте подобный трофей непременно отыскали бы и похитили. На Олимпии нет доступных месторождений многих полезных ископаемых, поскольку их выработали тысячелетия назад.

– Разве он не помнит точно? – удивился Ле Бон. – У большинства примархов отменная память.

И вновь на лице космодесантника появился тот вариант хмурого выражения, что означал неловкость.

– У моего владыки тоже, но из своих ранних дней в этом мире он помнит немного. Воспоминания примарха начинаются с восхождения на Фригейские утесы близ Лохоса. Легенды халдицейских горцев – источник наших знаний о первых днях примарха. Они видели падающую звезду. Немного времени спустя в горах заметили странного ребенка. Тот убил часть их скота, и на него объявили охоту – до тех пор, пока он не сразил ялпиду и других местных хищников. После того люди решили, что примарх – дар прежних богов, и он странствовал из деревни в деревню, мастеря чудеса и убивая опасных зверей.

– Дар богов, в которых никто больше не верит, – уточнил Оливье.

– Не верит, – согласился Крашкаликс. – В соответствии с Имперской Истиной.

Марисса сделала подробные заметки и приступила к работе с пиктером. У ее мужа интерес не пробудился. Голый камень и вероятная зона посадки не предвещали обилия фактов. Летописец опасливо наблюдал за женой. Ей следовало бы знать, что не надо придавать этому месту никакого значения. Каркнула птица. Она летела на уровне глаз Оливье всего в тридцати метрах впереди, и под ее брюхом зияло больше километра пустого пространства. От взгляда вниз, мимо птицы, у Ле Бона закружилась голова.

– Здесь особо не на что смотреть, – сказал он. – Давайте двигаться дальше.

Космодесантник кивнул:

– Недалеко отсюда есть мемориальный музей. Там вы увидите больше.

– Еще минутку! – Марисса суетилась вокруг, фотографируя и делая зарисовки.

Летописец нетерпеливо ждал, пока она закончит. Крашкаликс устремил взор к далеким туманным лесам, озерам и скалам Олимпии. Холод его ничуть не беспокоил.

– Город впечатляющий, как вы и говорили, – сказал ему Оливье в надежде хоть немного разговорить легионера. Интересовала летописца вовсе не архитектура.

– Мой владыка Пертурабо наделен множеством великих талантов. И желает посвятить их мирным целям, когда закончится эта война.

– Я слышал, некоторые называют его Зодчим Императора.

Крашкаликс вновь нахмурился:

– Этот титул не из числа его любимых. Как и «Полководец Лохоса», «кузнец войны» или «магистр осад». Ни один из них не отражает всю полноту его мастерства.

– Но он искусный архитектор, – сказал летописец.

– Да.

Ле Бон выждал мгновение.

– Прошлым вечером я слышал на улицах крики.

Железный Воин обернулся и медленно моргнул.

– Звучало как протест, – продолжал Оливье.

– Среди населения есть элементы, которые выступают против необходимости снабжения Четвертого легиона, – пояснил Крашкаликс. – После смерти Даммекоса они стали активнее.

– Я не заметил здесь, на Олимпии, много молодежи. Город кажется каким-то пустым.

– Войны Императора взимают подать со всех миров. Олимпия не исключение, – напомнил субкапитан.

– Как поступят с протестующими?

– Их накажут.

Больше ничего из легионера вытянуть не удалось и Оливье продолжил медленно замерзать до смерти.

К тому времени, когда Марисса закончила, он дрожал.

Ее глаза над раскрасневшимися от ветра щеками светились: воодушевленная открывавшимися возможностями, она уже обдумывала историю Пертурабо, сплетая очередную паутину лжи.

– Куда теперь? – осведомилась она у Крашкаликса.

– В кузню первого меча.

По команде субкапитана «Лэндспидер» подлетел достаточно близко к поверхности скалы, чтобы они могли ступить на борт.

Пертурабо вошел в пастушью усадьбу, неся, будто младенца, голову змея. По контрасту с этой фермой – горсткой простеньких хижин и сломанных оград – селение, где жил кузнец, казалось грандиозным.

Примарх был весь в крови, и на бедре у него висел обнаженный меч. Пастухи заметили его приближение. Они ждали внутри, испуганно выглядывая из окон без стекол.

Пертурабо швырнул голову на пыльную землю перед главным жилищем и стал ждать.

Со скрипом открылась дверь. Вышел мужчина. Пертурабо подумал, что это пастух, который звал его на помощь. Но не был уверен. Воспоминания примарха никак не желали успокаиваться. Они постоянно соперничали со знанием, которое плавало в его разуме и вытесняло их прежде, чем они могли укорениться. Знание обернулось недугом в той же мере, что и подарком. Примарх надеялся, что этот пастух – тот самый человек. Голова предназначалась ему.

Пастух посмотрел на трофей:

– Ты убил ялпиду.

– Убил, – подтвердил Пертурабо.

– Ты украл у меня семь голов скота.

Пришелец глядел на него бесстрастно.

– Но она украла гораздо больше, – сказал мужчина. – И забрала моего сына. Ты отомстил за него.

– Отомстил.

– Какова цена?

Пертурабо нахмурился.

– Чего ты хочешь? – спросил пастух. – За услугу. Все имеет цену.

Быстрый ум примарха проанализировал шаблоны речи пастуха, совершенствуя его собственное владение языком по ходу разговора.

– Я ничего не хочу.

Пастух растерялся.

– Тогда зачем ты нам помог?

Пертурабо задумался.

– Это было правильно. Вы слабы, я силен.

– Ты пришел защитить нас. – Мужчина выглядел обнадеженным. Жалкое выражение.

Юный примарх пристально смотрел на пастуха, затем неуверенно кивнул:

– Да. Вот зачем я здесь. Всех защищать и всё улучшать.

Еще одно чувство отразилось на лице пастуха – то самое, презрению к которому Пертурабо научится в ближайшие годы. Все олимпийцы, даже самые скромные, умели мастерски использовать ситуацию в своих интересах. Если бы примарх знал это еще тогда, то развернулся бы и ушел обратно к высоким горным пикам, чтобы не иметь больше дела с людьми.

– Мы бедны, – пожаловался пастух. – В этих горах много зверей, которые лакомятся нашими капридами. Некоторые нападают на нас и забирают наших детей, как ты уже видел. Нам не под силу их убить. А тебе?

Пертурабо ждал. Воодушевленный его молчанием, человек продолжал:

– Неподалеку логово гидраки. – Он указал на северо-запад, где теснились в небе вершины скал. – В трех долинах отсюда, рядом с выступом, похожим на рогатую голову. Мы не смеем пасти стада на той территории – гидрака убивает все живое. Там полно хороших пастбищ, но нам их не использовать.

– Она вредит вам?

– Да.

– Тогда я убью ее.

Казалось, пастух почти сожалеет. Наверное, он не ожидал столь быстрого согласия. Или осознал, что из-за его алчности странный юнец может погибнуть. Однако, каковы бы ни были опасения крестьянина, он не стал отговаривать пришельца слишком настойчиво.

– Гидраки сильны и хитры. Они как ялпиды, но со множеством голов. Чтобы уничтожить гидраку, ты должен рубить стремительно: раны от клинка она быстро заживляет. Она тебя обезоружит. Она тебя убьет.

– Не убьет! – убежденно заявил Пертурабо.

Он покинул деревню. Той ночью он попировал мясом ялпиды, не зная, что оно ядовито для смертных людей. Ему оно вреда не причинило.

На следующий день примарх отправился к выступу. Когда он прокладывал себе путь по тропе с высоких пиков, где спал, то нашел сверток, втиснутый под скалу. Мальчик с любопытством раскрыл его и обнаружил комплект одежды вроде той, что носили пастухи, скроенной для его мускулистого юного тела. Качество изготовления было неудовлетворительным. Пертурабо видел мириады способов его улучшить и усовершенствовал костюм, прежде чем выбросить свои шкуры и надеть его.

На пути к долине гидраки он остановился, чтобы вырезать себе дубину из сердцевины дерева. Пастух был прав. Тварь быстро исцеляла раны от его меча. Она вырвала клинок у него из руки и отшвырнула прочь, но, когда Пертурабо размозжил дубиной три из пяти ее черепов, все равно издохла.

Головы он принес в ту же самую усадьбу, и на следующий день ему оставили еще больше даров. Еда и посуда – миска, ложка, ножи и прочее. Ничего подобного у него раньше не было, но в тот миг, когда он их увидел, примарх знал, что это такое, и понял, что эти вещи низкопробные. Он отказался от подаренных предметов и смастерил собственные.

Спустя неделю буря новых знаний вытеснила его воспоминания, и он забыл, что все это с ним произошло.

А еще через шесть месяцев он обнаружил, что цепляется за Фригейские утесы, и так началась его настоящая жизнь.

«Лэндспидер» доставил чету Ле Бон в маленький высокогорный городок. Современные здания, лепившиеся к голым скалам, составляли большинство улиц, но центр представлял собой неровно вымощенную площадь на вершине холма в теснине, на том месте, где кончался один утес и начинался другой. Площадь была старой, как и здания вокруг нее, сложенные из грубого камня задолго до пришествия Императора на Олимпию. Чуть в стороне от остальных построек стояла примитивная кузница. Из ее трубы валил дым.

Центр площади занимало идеализированное изображение Пертурабо. Отлитый в золоте примарх высился над наковальней, подняв кузнечный молот для удара. Каменная кладка пьедестала была безупречной, художественность исполнения – грандиозной. Так много золота – на обнищалой Олимпии оно имело баснословную ценность.

Стиль и роскошь статуи нелепо контрастировали с ее окружением.

Простой занавес из шкур отделял кузню от внешнего мира. Крашкаликс зашагал прямиком ко входу и придержал его открытым, пропуская летописцев. Их обдало жаром. Внутри работал кузнец.

– Сюда, – позвал легионер.

– Храм? – недоверчиво спросил Оливье.

– Музей, – поправил его Крашкаликс.

– Как по мне, похоже на храм, – сказал Ле Бон. – Мы уже видели такое раньше – чуть ли не культ сынов Императора в их легионах. Нам нужно не это, нам нужна истина.

– Тише, Оливье! – шикнула Марисса.

– Я не буду молчать, когда вижу, что Имперскую Истину игнорируют.

Крашкаликс уставился в пол. Легионы действительно почитали своих генетических отцов. Ле Бон был убежден, что в один прекрасный день это приведет к неприятностям.

– Я вас привел не для поклонения. Вы хотели поговорить с людьми, связанными с примархом. С честными людьми.

– Да, – согласился Оливье. – Хотели.

Он обвел взглядом городок. Подобно Лохосу, он был малонаселенным. Те немногие люди, что вышли поглядеть на чужаков, оказались стариками.

– Местный кузнец – Герадем, внук Андоса.

– Андоса? Приемного брата Пертурабо? – удивился летописец. – И что же он здесь делает?

– Почему бы нам не спросить у него, дорогой муж? – предложила Марисса и вошла в кузню.

Ле Бон глубоко вдохнул холодный воздух. Прежде чем он успел последовать за женой, его остановил Крашкаликс:

– Будьте осторожны, повторяя то, что он скажет. Герадем не боится высказывать свое мнение. В основном он говорит правду, но это неудобная версия правды.

Оливье изумился вновь:

– И ему позволяют?

– Он родственник нашего генетического отца и господина. Я уже говорил, что мы предпочитаем не вмешиваться в политику.

Летописец нырнул в жаркое нутро кузни. Крашкаликс зашел последним, нагнувшись, чтобы не задеть притолоку. Занавес из шкур опустился, погасив яркий свет дня и оставив посетителей в красноватой темноте.

Кузнец обматывал проволокой связку железных прутьев. Затем включил современную машину, приводящую в движение мехи, засунул связку в огонь и долго регулировал ее положение, прогревая металл. Минут пять мужчина, занятый делом, игнорировал Ле Бонов и их сопровождающего. И наконец, когда Оливье уже начал терять терпение, заговорил, не отрываясь от работы:

– Ничего не скажу, пока он тут.

– Прошу прощения? – переспросил летописец.

Легионер должен уйти. Что бы вы ни надеялись выяснить, при нем ничего не скажу.

– Откуда вы знаете, что мы рассчитывали на беседу? Может, мы просто смотрим. У вас наверняка бывают визитеры.

– Не часто. Не так часто, как хотел бы Пертурабо. – Герадем вынул связку, теперь светящуюся оранжевым, из огня и положил на наковальню. – «Спидер», – сказал он. – Этих «Спидеров» тут немного. И с вами один из них. Вы – иномирцы, важные шишки. Вам что-то надо, ясное дело. Но я не стану болтать при нем.

Оливье взглянул на субкапитана. Крашкаликс изобразил форменную нахмуренность Легионес Астартес, кивнул и вышел.

– Думаю, вы пришли сюда поговорить о примархе. – Трижды ударив, чтобы прицелиться, Герадем начал бить по размягченному металлу; его удары сваривали железные прутья в одно целое.

– Предположения ненадежны, – сказал Ле Бон.

Жена посмотрела на него с безмолвным упреком.

– Они забирают лучших, – проронил Герадем между ударами по металлу. – Не только мальчишек в легион, но и почти всю молодежь. Их забирают для флота, для верфей и ауксилий, а отбросы оставляют здесь. Но то, что не забрали меня, еще не значит, что я идиот. – Металл пел от его усилий. – Вы здесь, чтобы поговорить о примархе. Вы не первые.

– Тогда расскажите нам о нем, – попросила Марисса.

– И зачем это мне? Я не люблю Пертурабо, – без страха признался он и вновь засунул железо в огонь.

Скрипучая кожа мехов, приводимая в движение сверкающим технологичным устройством, вдохнула в угли жизнь, и жар усилился. Через несколько секунд кузнец вынул металл и молча возобновил сварку.

Оливье посмотрел на жену. Ее роль в партнерстве заключалась в разрушении барьеров, которые воздвигали вокруг себя информанты. Удобная стратегия, не входившая в какой-то специально составленный план, а выработанная на практике за время долгого брака. Ле Бону нравилось наблюдать за талантом супруги в действии. Их все еще связывало это. Но больше – почти ничего.

Марисса обходила тесную кузницу, все разглядывая, но ни к чему не прикасаясь. Она остановилась перед грудой того, что Оливье сначала принял за бронзовый лом, но, присмотревшись, понял, что в этих обломках еще видны следы прежнего великолепия.

Женщина указала на искореженный металл:

– Наверное, это было нечто изумительное. Работа вашего предка? Что с ней случилось?

– Это? Нет, это не моего деда работа. Это сделал Пертурабо своими собственными руками. – Кузнеца окутал пар, когда он погрузил металл в закалочную бочку. – И своими же руками уничтожил.

– Почему? – спросил Оливье.

Герадем засунул металл обратно в огонь. Вишневый свет омыл его лицо. В его глазах отразились рубиновые угли, когда он прислонился к угольному брусу. Кузнец был напряжен. Ему не нравилось, что эти люди здесь. Он обернулся:

– Ладненько. Я расскажу вам о своем предке, Андосе, который рос вместе с примархом и всего лишился из-за него. Делайте из этого любые выводы, какие вам угодно. А потом вы уйдете.

– Спасибо вам, – тепло сказала Марисса. – Кажется, это справедливо.

– Андос был человеком благородным, – начал Герадем. – Добрым и радетельным. На самом деле он настолько отличался от остальной родни Даммекоса, что люди шептались, будто он – чужое семечко, проросшее в ядовитой почве.

– Это правда? – спросил Оливье.

– Нет. Я лично прошел генотипирование, чтоб решить этот вопрос. Даммекос был моим прадедом.

– Тогда вы могли стать богатым, – заметил Ле Бон.

– Богатым? – Герадем невесело улыбнулся. – Не желаю иметь к нему никакого отношения. Он был таким же ублюдком, как и его приемыш, – сердито сказал кузнец. – А вот мой дед, великий искусник, прослыл бы, если б не Пертурабо, гением нашей эпохи. Андоса не обделил вниманием практически ни одного вида искусств или ремесел, и все в его руках становилось прекрасным. Никто не мог его превзойти, даже Пертурабо. Думаете, Даммекос, его родной отец, видел это? Нет, не видел. Даммекос был ослеплен Пертурабо и той пользой, которую этот юноша-чужак мог ему принести.

Герадем вынул из огня железо и принялся обрабатывать его молотом. Между звонкими ударами он продолжал свой рассказ:

– Зато Пертурабо видел, на что способен Андос, и злился. Он постоянно вызывал моего деда на состязания, чтобы посмотреть, кто из них сотворит чудеснейшее произведение или самое лучшее оружие. Все знали, что Пертурабо превосходит Андоса во всех отношениях, и никто не знал этого лучше, чем сам Андос. Но гнев примарха разжигал даже малейший намек на то, что он может уступать кому-либо, даже своему приемному брату, талантами. А гнева у него и без того Пертурабо всегда хватало. И поэтому он соревновался с Андосом, и побеждал его, и состязался с ним вновь, и вновь побеждал, и каждый раз упивался триумфом. Жалкое зрелище – ни дать ни взять десятилетка, ликующий, что одолел в борьбе трехлетнего братишку.

– Это не согласуется с официальной версией жизни примарха, – сказала Марисса.

От сильного удара металл вспыхнул веером искр. Герадем взял железо в щипцы и оценил заготовку. Она принимала форму меча. Металл остыл до светло-рубинового оттенка, и кузнец сунул его обратно в угли. Вновь заработали мехи.

– Ну разумеется, нет. Официальную версию написал Пертурабо. До пришествия Императора он являл миру лик, который сам считал спокойным и властным, но в действительности – угрюмый. Он прятал зависть, но гнев полностью скрыть не мог.

А вот история, поведанная мне отцом, который слышал ее от моего деда. И это самое правдивое, что вы узнаете о примархе, раз уж так этого хотите.

Однажды Пертурабо снова бросил Андосу вызов. К тому времени терпение моего деда истощилось. Достигнув средних лет, он затворился в своих мастерских. И больше не имел ни малейшего желания кому-то что-то доказывать, а лишь как мог продолжал свои труды в тени Полководца Лохоса. Но Пертурабо не собирался оставлять его в покое. Упрямо продолжал требовать нового состязания талантов. Андоса не так-то просто было раззадорить, но в конце концов он вспылил, как и всякий человек на его месте, и принял вызов. Они должны были изготовить статуи Шашала из Драста – это один из героев нашей культуры, – кисло пояснил кузнец. – Очередной кровавый убийца-тиран. Мы к ним слабость питаем.

На этот раз Андос трудился усерднее, чем когда-либо прежде. Весь свой талант вложил в эту статую. Пертурабо закончил свою гораздо раньше, но мой дед не хотел торопиться. Шли недели. Пертурабо тешил самолюбие мыслью, что одержал еще одну победу. Но затем Андос завершил работу, статуи поставили рядом и сняли с них покрывала.

Кузнец достал металл из огня и снова начал бить по нему, между ударами продолжая говорить:

– Статуя Шашала работы Пертурабо была идеальной во всех отношениях. Ни единого изъяна. Завораживающая композиция, дивно переданный человеческий облик. Казалось, Шашал вот-вот сойдет с пьедестала, бронзовый призрак станет дышать и жить. Придворные растрогались до слез.

– Так почему же Пертурабо ее уничтожил? – спросила Марисса.

Герадем издал горький смешок:

– Потому что возникла одна проблема, и для Пертурабо то была очень большая проблема. – Молот звенел по металлу. – Статуя, отлитая Андосом, оказалась лучше. Намного лучше. Разумеется, произведение примарха было технически совершенным, но Андос каким-то образом заключил в бронзе душу героя. Когда на нее смотрели под разными углами, статуя раскрывала новую грань характера Шашала. Андос изобразил пафос и трагедию. С помощью тонких средств он поведал историю жизни тирана в одной-единственной фигуре. В сравнении с шедевром Андоса статуя Пертурабо смотрелась пустышкой. Говорят, никогда еще не создавали на Олимпии более прекрасного произведения искусства, и Пертурабо это знал. Его лицо посерело. По он поздравил моего деда, и двор удостоил того высоких почестей. Статуи собирались установить бок о бок над Кефалонскими вратами Лохоса в честь обоих скульпторов. Этого так никогда и не случилось.

– Потому что обе разрушил Пертурабо, – сказала Марисса.

Молот вновь прозвенел много раз, прежде чем Герадем ответил.

– А вы понятливая, – заметил кузнец. – Он уничтожил статую Андоса полностью. Ясное дело, никто об этом и не пикнул. Это осталось незамеченным, как и все прочие мелкие вспышки ярости примарха. Статую своей работы он разбил на осколки, которые вы здесь видите, но позаботился сохранить достаточно, чтобы ее искусность все еще можно было распознать. Один из тонких уроков, преподанных нам нашим благородным господином. Андос и Пертурабо никогда больше не разговаривали. Дедушка состарился естественным путем и умер почти девяносто лет назад. Такой талант растрачен впустую, и его больше нет, а эти паразиты – его сестричка и папаша – управляют нами. – Он сердито покачал головой. – У Андоса было то, чего никогда не имел Пертурабо.

– И что же это? – спросила женщина.

Герадем фыркнул:

– Человечность.

Лезвие на минуту окунулось в огонь. Кузнец осторожно его поворачивал, следя, как оно впитывает жар. Марисса ждала, позволяя Герадему успокоиться.

– У меня последний вопрос, – сказала она.

– Вы хотите знать, почему я работаю здесь, если это место так тесно связано с примархом? – догадался он. – Ну, во-первых, оно отдаленное. Здесь я говорю свободней чем в городах. Не позволяйте статуе снаружи вас одурачить – сюда лишь иномирцы заглядывают. Легионеры всегда в походах, а остальным из нас, олимпийцев, наплевать. У меня гостей немного, и это мне по душе. Эта кузня была человеческим местом, для человеческого искусства. Работая здесь, я возвращаю ее нашему собственному виду. Память о Пертурабо запятнала это место. Он утверждает, что в глубине души заботится о благе народа, но на деле – такой же неуверенный в себе параноик, как и худшие из сатрапов. Здесь большинство людей его не любят, но уважают, а если и не уважают, то боятся. Ну а я не люблю, не уважаю и не боюсь чертова киритоя, – ввернул кузнец крепкое олимпийское словечко. – Если я когда-либо и чувствую нечто подобное, то смотрю на обломки статуи вон в том углу. Это напоминает мне, что невозможно создать идеального человека. Всегда есть изъян. Андос был лучшим человеком, потому что был человеком. Его не какой-то Император сотворил в склянке. А Пертурабо – чудовище.

Герадем опустил металл в закалочную бочку. Пар окутал кузнеца. Он вынул заготовку обратно. Металл приобрел небольшой изгиб.

– О, так это не меч, а коса, – отметил Оливье.

– С чего б это мне делать меч? – откликнулся Герадем. – Хватит с нас войны, вам не кажется? – Он бросил молот в бочку с инструментами и поднял точильный камень. – А теперь извините, конечно, но мне надо работать. – Кузнец отвернулся от них, ясно давая понять, что разговор окончен.

– Очаровательно, – сказал Ле Бон, когда они миновали монумент на обратном пути к «Лэндспидеру». – Великая прозорливость. Я удивлен, что его не заставили умолкнуть, с такими-то речами. – Он понизил голос, чтобы не услышал Крашкаликс, который шел в нескольких шагах позади.

– Некоторые миры более терпимы к несогласным, чем другие, – отозвалась Марисса.

– Не думаю, что мы в одном из таких миров, – возразил Оливье. – Кузнец, протесты… Здесь что-то происходит. Возможно, нам удастся изучить эту историю глубже и докопаться до истины? – Он оглянулся на космодесантника, но Крашкаликс не выказывал признаков того, что услышал их.

– Нет. Достаточно. Мы не можем включить это в книгу.

– Мы должны! – холодно отрезал летописец. – Ведь это истина.

– Истина или нет, ты и сам знаешь, что мы не можем, – твердо произнесла его жена.

– Я хочу показать вам, как видят Железного Владыку его сыновья, – объявил им в то утро Крашкаликс, прежде чем они улетели из Лохоса к горной крепости.

Непосредственный просмотр записей с легионерских шлемов обычно вызывал у Оливье головокружение, поэтому он выпил таблетку от тошноты перед тем, как ему на голову надели шлем с эффектом погружения. Устройство предназначалось для легионеров, поэтому субкапитан не без некоторых усилий отрегулировал внутренние лямки и подложил внутрь достаточно набивки, чтобы шлем подошел по размеру.

Поток цифр, обозначающих дату, время и местоположение, пронесся у летописца перед глазами, и он нырнул в самую гущу яростной битвы. И хотя знал, что его ждет, подпрыгнул от внезапного шума.

Кадры сохранились благодаря авточувствам Железного Воина. Все, увиденное им, теперь видел Ле Бон. Он как будто смотрел глазами другого человека. Использовался пикт-канал на внутренней стороне визора космодесантника, и на записи, помимо сумятицы, царившей снаружи, отображался дисплей самого шлема.

Энергетические заряды, потрескивая, проносились мимо головы легионера. Вид резко сменился, когда воин ринулся бежать по узкому коридору, чьи стены из цельного рифленого камня напоминали текстурой и блеском стекло. Космодесантник метнулся я укрытие, вскинул болтер и сделал четыре быстрых выстрела. Картинка тряслась в такт отдаче. В ответ коридор вспороло несколько пушечных турелей. Между этими огневыми позициями Оливье заметил врагов Железных Воинов: трэллы в черных мантиях при поддержке кибернетических воинов-рабов, на чьих плечах были закреплены энергетические пушки. Строевые бойцы с пусковыми установками вышли вперед, выпустили ракеты по турелям и отступили назад. Пушки исчезли в какофонии взрывов. Коридор затянуло дымом. Вражеский огонь на мгновение прекратился, и Ле Бон вздохнул с облегчением – как оказалось, преждевременным.