Текст книги "Большие люди (СИ)"

Автор книги: Дарья Волкова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 13 страниц)

– А они, между прочим, с нами согласны, – смеется Люся.

– Боже мой… – Георгий демонстративно закатывает глаза. – Ни на кого надежды нет! Когда регистрация?

– Через две недели, в субботу. В девять утра.

– Только ты, Свидерский, можешь жениться, когда все нормальные люди спят! Так, ресторан я закажу часов на пять вечера. Вы двое, я, Фаина Семеновна, Антонина Вячеславовна. Лютик, пара симпатичных подружек невесты будет?

Григорий громко раскатисто хохочет. А после, отсмеявшись:

– А я-то думал, из-за чего весь этот сыр-бор со свадьбой…

Невеста была невозможно хороша в жемчужно-сером кружевном платье на шанжановом чехле. Просто убранная назад парой красивых заколок копна волос, перламутровый браслет на запястье и туфельки с серыми атласными ленточками на щиколотках. Жених был сверх обыкновения молчалив, но выглядел чрезвычайно внушительно в классическом черном костюме с белоснежной рубашкой и белой же атласной бабочкой. Общее впечатление портила только пара порезов на свежевыбритых щеках и легкая испарина на лбу. А еще пальцы у Григория отчего-то дрожали так, что Люсе пришлось ему помогать надеть ей кольцо на палец. И расслабился он уже совсем после, когда они с молодой женой вышли, наконец, в холл ЗАГСа, и он залпом выпил бокал холодного шампанского. Вот тогда его, наконец-то, отпустило. А уж когда они оказались на улице и подошли к машине, то тут Гриша просто согнулся пополам от хохота. Потом спохватился – не обиделась ли Люся. Людмила рядом с его братом чуть ли не плачет от смеха. Перед ними его «Тундра», на которой рядом с Шреком пририсована принцесса Фиона в свадебном платье. А рядом с машиной стоят, сияя, как две галогеновых фары, Палыч с Леонидом.

Гошка уболтал, ухохотал и утанцевал всех четырех дам. Вальсировал с Антониной Вячеславовной, ходил курить на улицу с Викой, откуда приводил свою даму, способную только стонать от смеха. Жаловался Маргарите на комплексы, сформированные под влиянием старшего брата, а от Фаины Семеновны дождался-таки ласкового определения «ирод», но даже ее сумел вытащить из-за стола на медленный танец. Лишь к новобрачной Гошу не подпустили, и Люсе было позволено танцевать только с мужем. Впрочем, абсолютно никого это не расстроило. В общем, удалась свадьба.

– Гриш, помоги замок расстегнуть, – она поднимает тяжелую копну волос от шеи.

Плавно расходится «молния», Григорий двигает ткань вперед, и платье сползает вниз, чуть задержавшись об эффектные округлости, затянутые кремовым атласом и кружевом. Люся оборачивается к нему лицом, отпустив на волю волосы.

– Ого… почему я не видел этого на тебе раньше?

– Потому что на это позволено смотреть только законному супругу.

– Знаешь, – проводя пальцем там, где заканчивается кремовое кружево и начинается гладкая упругая плоть, – только ради этого стоило жениться.

– Ну, вот, – Фаина Семеновна со вздохом протирает и без того чистый кухонный стол, – одну к делу пристроили. Теперь можно и о второй подумать.

– Второй? – смеется Антонина. – Мама, я о тебе чего-то не знаю? У тебя две внучки?

– У меня дочь незамужняя.

– Я разведенная, – поправляет Антонина мать. – И потом, я уже вышла из призывного возраста. Да и не хочется. Привыкла я одна.

– Привыкла она! – фыркает Фаина Семеновна. – А о других подумать? Так и будешь ему только пироги таскать?

Тоня мгновенно грустнеет.

– Мам, он к себе не подпускает. Ты же знаешь – гордый. И жизнью битый. Помнишь, его жена бросила после того, как он…

– Тем более! Хватит Валентину бобылем жить. Да и нам тоскливо без Люси будет.

– Мам, он не согласится. Говорю же – гордый. Жалости к себе не терпит.

– А кто о жалости говорит? – мать садится за стол, напротив. – Не жалость это.

– А что?

– Ох, Тоня, Тоня… люди тем от зверей и отличаются. Что руку могут протянуть, плечо подставить. И не обидеть человека при том.

– Нет, – Антонина невесело качает головой. – Не согласится он. Точно тебе говорю.

– А ты спроси! Не переломишься. За спрос денег не берут.

Он стоит лицом к окну. Как будто смотрит на то, что там, за стеклом. А там, на улице, уже совсем весна, яркое солнце и капель. Но он этого не видит.

– Здравствуй, Тоня, – Валентин говорит первым.

– Здравствуй, Валентин, – она проходит в кабинет. – Слушай, все спросить хочу. Как ты узнаешь, что это я?

– Походка, – он оборачивается на звук ее голоса. – Я шаги твои знаю.

У Валентина светлые глаза. Голубые. Красивые, если бы не этот неподвижный взгляд. Который он, как правило, прячет за темными очками.

– Сегодня твои любимые. С картошкой и грибами, – Антонина кладет пакет с пирогами на стол.

– Фаине Семеновне мое почтение.

– Передам. Я пойду, чайник поставлю, пообедаешь?

– Хорошо.

Но Антонина медлит отчего-то. Если решаться на этот разговор, то почему не сейчас? Пока есть хоть какая-то смелость после вчерашних слов матери.

– Валь, я поговорить с тобой хочу.

– Ну, давай поговорим.

– Иди сюда, – она садится на массажную кушетку, хлопает рядом, чтобы он услышал. А потом, уже почти не удивляясь, смотрит, как он уверенно проходит к месту. Он как-то рассказывал ей, что знает свой рабочий кабинет с точностью до полшага. И все меряет шагами.

А начать страшно. Вот страшно и все тут. Она вздыхает. Взрослая женщина, мать тоже уже взрослой, замужней дочери. А волнуется, как девчонка.

– Тоня, если тебе неприятен этот разговор, то и не начинай.

Ее всегда удивляло, как много он слышит. Как угадывает только по голосу, какое у нее настроение.

– Дело не в том, что разговор неприятный.

– Но ты боишься чего-то.

– Я боюсь, что ты… откажешься, – слова вылетели сами собой.

Валентин молчит какое-то время. Сидит неподвижно. А потом произносит ровно:

– Вот ты о чем… Да, откажусь.

– Валя!

– Антонина, не начинай, прошу.

– Почему?!

– Скажи мне, Тоня, – он поворачивает к ней лицо. – А еще лучше – внимательно посмотри на меня, Тоня. Я слеп. Я инвалид. Я буду только обузой. И… я привык один.

– Может быть, я хочу о тебе заботиться! Если хочешь быть один – так и скажи. Но не решай за меня, чего хочу я!

– Тоня… Ну зачем?..

– Я тебе все сказала, – Антонина чувствует, как на глаза наворачиваются слеза. Но он их не увидит.

– Тонечка… ты плачешь?

– Нет.

– Плачешь. Неужели из-за того, что…

– Между прочим, – она вздыхает, вытирает слезы со щек, – это мужчине положено уговаривать женщину, а не наоборот.

– Я бы уговаривал, Тонь. Если бы имел право… Если бы мог рассчитывать… Между прочим, ты мне еще в студенчестве нравилась. А ты так скоропалительно выскочила замуж.

– Быстрее соображать надо было, Валентин Алексеевич! И вообще, ты сдал себя с потрохами, ты знаешь? Твои слова я воспринимаю как капитуляцию.

– Тонечка, не надо…

– Тонечкой будешь меня называть, когда жить к нам переедешь!

– Тоня… – он грустно усмехается. – Ну, вот скажи мне, зачем тебе я?

– Между прочим, ты очень привлекательный мужчина. До сих пор. Вон, стройный какой, не чета мне.

– Очень привлекательный… просто до слепоты.

– Дурак ты, Валька. Кстати, в этом есть и плюсы.

– Да? И какие это?

– Во-первых, ты не будешь замечать, если дома беспорядок. И что на мне бигуди, нет косметики и старый халат. А во-вторых, ты помнишь меня тридцативосьмилетней. И не знаешь, как я постарела.

– Тоня… – Валентин горько улыбается, качает головой. – Ох, Тоня, Тоня…

– Если я сейчас уйду, – произносит она чуть слышно, – то больше не приду сюда.

– Не надо, – он безошибочно находит ее ладонь на массажной кушетке. – Не уходи.

Григорий любит просыпаться раньше и смотреть на нее спящую. Вот сейчас Люся лежит, повернувшись к нему спиной, хотя так бывает редко. По подушке растекся водопад ее волос. Тоненькая бретелька пересекает округлое плечо, норовя сползти. Гриша потерпел сокрушительное поражение в борьбе с ее пижамами, так и не добившись желанной обнаженности любимой женщины в постели. Ну, за исключением очевидных случаев. Но, по крайней мере, кошмарные пижамы с зайцами сменили шелковые сорочки, которые были приятны на ощупь. Да и на взгляд – тоже.

Он легко трогает бретельку пальцем, и она сползает окончательно, совсем оголяя плечо. Красиво. Он прикасается к теплой коже губами, Люся сонно вздыхает, поворачивается на спину.

– Уже пора? – бормочет она, не открывая глаз.

– Через пару минут будильник зазвонит, – он изучает такое знакомое лицо: аккуратный нос, мягкие губы, заметный только на ощупь детский пушок над верхней. Открываются серо-голубые глаза. Улыбается ему.

– Доброе утро, Гришенька.

– Доброе, – на сожаление ему краткий поцелуй в теплые, еще сонные губы. – Вставай. Я пойду кофеварку включать и крокодила выгуливать. Уже скребется под дверью.

Кофе по утрам всегда готовит он. Им нравится одинаковый – умеренно крепкий и без сахара. Пока Гриша гулял с собакой, Люся сделала бутерброды. А во время завтрака звонит ее телефон. Это что-то совсем из ряда вон выходящее – когда работа начинает ее беспокоить в полвосьмого. Если это не родные, конечно. В любом случае, этот ранний звонок ему не нравится, и он внимательно прислушивается к разговору. Кажется, все-таки с работы. Совсем обнаглели!

– Что случилось? – едва она успевает закончить разговор.

– Заведующая звонила. У нас там авария рядом с «Фламинго», воду отключили. Сказала, что мы сегодня не работаем – без воды там делать нечего, не положено по нормам санитарным.

– То есть, тебе на работу не надо?

– Только в два, – она слегка растеряна. – Когда первый сеанс на дому. А до двух… окно, получается.

– Так это же хорошо. Иди, поспи. Не высыпаешься же.

– А ты?

– А я поеду на работу, – со вздохом. – Кто же меня отпустит?

– Жаль, – Людмила встает со своего места, подходит к нему, обнимает за плечи. И, наклонившись к уху: – Не хочешь сеанс массажа? Индивидуальный? Я могла бы… очень тщательно надо тобой поработать…

– Люся… – стонет он. – Прекрати! У меня на девять совещание назначено!

– Прости-прости, – целуя его в макушку и разгибаясь. – Конечно, езжай. А я, пожалуй, и правда пойду, попробую поспать, раз уж такой шанс выпал.

Она не спеша выходит из комнаты, на ходу расстегивая пуговки на синем джемпере. Он остается один и смотрит на телефон, лежащий тут же, на столе. Размышляет Григорий недолго.

– Олеся, отмени совещание, у меня срочные дела. Буду позже.

– Людмила, ты мне обещала! Что никаких сеансов после семи! – любимый мужчина, он же теперь – законный супруг, не стесняется в демонстрации негодования.

– Гриша, это особый случай. И особый клиент.

– Мужчина?

Его ревность была бы так лестна, если бы не доставляла ей столько проблем. И так пришлось существенно пересмотреть свою клиентскую базу, потому что реально же до скандалов доходило. Смешно… и не смешно одновременно. Когда Гришка злится, это выглядит очень не смешно. И объяснять ему бесполезно, собственник чертов.

– Гриша… он парализованный. Пожалуйста, пойми, ему нужно. Я много лет с Александром Андреевичем работаю.

– Ладно, – он морщится недовольно, но соглашается. – Люся, но помни – ты мне обещала!

– Да, конечно, дорогой, – она примирительно целует его в упрямо выдвинутый подбородок. – Это исключительный случай.

– У тебя все случаи исключительные, – ворчит он. – А мы с тобой договаривались, что ты будешь работать только во «Фламинго»!

– Со временем – обязательно. Гришенька, но я не могу так сразу людей бросить! Я сокращаю, правда. Я помню…

– Что-то я не замечаю, – он по-прежнему неуступчив. – Между прочим, я консультировался с Валентином Алексеевичем.

– На какой предмет? – Людмила округляет в изумлении глаза.

– На твой! Он мне сказал… – тут Григорий лезет во внутренний карман пиджака, достает какую-то бумажку, вглядывается в буквы, – где-то я тут записал… Вот! Наружный эпикондилит плеч, теносинавит сухожилий мышц-сгибателей, синдром запястного канала…

– Гриша, что это?!

– Это то, что тебя ждет, если ты не перестанешь так впахивать!

Она не знает, плакать или смеяться. И Валентин Алексеевич туда же, предатель. А еще учитель называется!

– Гриша, да все не так страшно, поверь мне.

– Я не собираюсь проверять это на практике! И потом, в этом вопросе я Валентину верю больше чем тебе. Люся, ты мне обещала, что свернешь частную практику.

– Обязательно, любимый. Просто дай мне время на это.

– Люся, я занят. Срочное что-то? – слегка раздраженно в трубку.

– Нет, солнышко, ничего срочного, – невозмутимо отвечает она. – Я позвоню попозже. Удачи.

– Занят? – Георгий изумленно выгибает бровь, глядя на телефон в руке брата. – Это что-то новенькое. С каких это пор ты для бываешь для Люси занят? Тем более, что и не занят вовсе?

– А вот так вот.

– Ага, – понимающе улыбается младший, – воспитываешь женщину?

– Пытаюсь, – вздыхает Григорий. – По-моему, не очень успешно. Опять вчера в восемь вечера домой пришла. Ну, куда это годится – жена приходит домой позже мужа?!

– Бедненький… И ужин тебе никто не приготовит…

– Да не в ужине дело! И его готовят, кстати. И вкусно. Но ведь… – он качает головой, – неправильно это.

– Да не переживай так. Вот забеременеет Лютик – и все само собой образуется.

– Скорее бы уж.

– Может быть, ты что-то не так делаешь? – смеется Георгий. – Я могу помочь… В теории, разумеется!

– Иди к черту, – старший не поддается на провокацию. – А вот насчет помощи… Есть разговор.

– Внимаю с трепетом.

А Григорий в ответ молчит, в упор глядя на младшего, сидящего напротив него, через директорский стол.

– Свидерский, не пугай меня, – Гоша перестает улыбаться. – Последний раз ты был такой серьезный, когда собирался делать предложение жене. Что на сей раз?

– И на сей раз предложение.

– Кому и какое?

Выслушав предложение, младший недоверчиво смотрит на старшего.

– Гришка, ты шутишь?!

– Если верить тебе, то у меня нет чувства юмора, – Григорий невозмутим. – Поэтому – нет, не шучу.

– Но ты же не можешь говорить это всерьез?..

– Абсолютно серьезно.

– То есть… ты хочешь… чтобы я, – Гоша показывает пальцем на себя, потом на брата, – чтобы ты…

– Жорка, я устал. Вот реально… задолбался. А у меня, между прочим, молодая жена. Я молодожен, если что! И вообще, мне надо женщину воспитывать. И ребенка в скором времени, я надеюсь. В общем, время мне нужно, Гош. Время и силы. А работа эта все пожирает… А ты, я уверен…

– Гришка, это же твоя компания! Ты ее создавал. Ты в нее вложился. А теперь ты готов передать управление мне?!

– Мы оба в нее вложились. Вдвоем ее вытаскивали. Еще неизвестно, смог бы я это сделать без тебя.

– Без меня тебе бы не пришлось ничего ниоткуда вытаскивать!

– Перестань, – морщится Гриша. – Дело прошлое. Я уверен, что ты выводы сделал.

– И ты готов… – Георгий все никак не может поверить в то, что услышал, – готов уступить свое место мне? Настолько веришь мне, что готов отдать мне дело всей своей жизни?

– Ни секунды не сомневаюсь, что ты справишься с этим не хуже меня. А, может быть даже, – Гриша усмехается, – и лучше. Ведь ты же у нас умник с высшим образованием.

Георгий сидит по-прежнему с ошарашенным видом. Допивает залпом остывший кофе. И спрашивает вдруг первое, что приходит в голову:

– А ты? Ты чем будешь заниматься?

– Ну… Я надеюсь, ты возьмешь меня к себе заместителем по производственной части. К машинами поближе.

– Нет, ты вот это все серьезно?!

– Молодым везде у нас дорога, – кивает Григорий, тщательно пряча улыбку.

– Что, и подчиняться мне будешь?!

– Конечно. Успех любого бизнеса строится, в том числе, на непререкаемости авторитета руководителя.

– И спорить не будешь?

– Если не будешь чушь пороть…

– Ага! Я так и знал!

Григорий уже не может удержаться и смеется.

– Гошка, хорош выпендриваться, – он встает с места и отходит в сторону. – Давай, присядь, попробуй. Тебе понравится, я уверен.

Какое-то время Георгий испытующе смотрит на старшего брата. А потом решается. Подходит к огромному директорскому креслу черной кожи и, постояв в нерешительности, все же садится. Гриша же, наоборот, проходит на место, где недавно сидел брат.

– Ну и как тебе там?

Гоша сначала молчит, будто прислушиваясь к своим внутренним ощущениям. А потом кивает решительно:

– Нравится!

– Я так и думал, – широко улыбается Григорий.

– Знаешь… – младший задумчиво смотрит на старшего, – а отсюда, с этой стороны стола, все выглядит совершенно по-другому.

– И как же?

Георгий откидывается назад в кресле, демонстративно барабанит по поверхности стола.

– А вот что, Гришенька, голубчик… принесите-ка мне кофе… с коньяком.

Григорий хохочет, запрокинув голову. А потом демонстрирует новому генеральному директору средний палец.

– Георгий Александрович, вон там на аппарате есть кнопочка. Нажмите ее и скажите это Олесе Сергеевне. И будет вам кофе. А где коньяк – ты знаешь сам.

– Что, и коньяк мне оставишь?

– Нет, с собой заберу!

– В таком случае… Я согласен! От такого предложения просто грех отказываться.

– Я в тебе не сомневался.

– Олесечка, это Людмила Свидерская.

– Здравствуйте, Людмила Михайловна.

Попытки наладить более неформальные отношения с секретаршей мужа так и не увенчались успехом. Олеся упорно величала Люсю по имени-отчеству и на «вы», но бывала всегда крайне любезна и предупредительна.

– Олеся, Григорий Сергеевич у себя?

– Да, Людмила Михайловна. У него Георгий Александрович. Соединить?

– Не надо, – Люся улыбается. – Передай ему сообщение.

– Записываю, Людмила Михайловна.

Люся улыбается шире.

– Мы беременны.

Карандаш в руках секретарши замирает над листом бумаги, не успев ничего на нем написать. А потом, забыв о субординации, Олеся кричит в трубку, громко, с эмоциями:

– Людмилочка Михайловна! Как же я за вас рада!

– Спасибо, Олеся. Передашь? Надеюсь, Григорий Сергеевич не будет тебя слишком ругать за такое… сообщение.

– Я даже думаю, что могу рассчитывать на премию за это, – смеется секретарша.

Он перезвонил через полчаса. Разумеется, орал.

– Люся, почему я должен узнавать об этом таким образом!?!

– Ты был занят, милый, – воркует она в трубку, шагая по подземному паркингу. А в ответ вдруг молчание.

– Гриша?.. – она останавливается.

– Лютик, ты… ты ведь не пошутила? – теперь его голос звучит очень тихо, едва слышно.

– Гриша, как я могу шутить… о таком? Это правда.

Его шумный выдох отчетливо слышно даже по телефону.

– Я еду домой! Ты скоро будешь?

– Я уже дома. Жду тебя.

– Лечу!

Она сидит в кольце его рук, прижимаясь спиной к Гришиной груди, ладони его греют ее живот.

– Старшего сына назовем Романом.

– Старшего сына? – она улыбается, но он не видит.

– Угу. А второго – Игорь.

– Роман и Игорь, значит… – она продолжает улыбаться. – А почему именно такие имена, можно поинтересоваться?

Он наклоняет голову вперед, пряча лицо в ее волосах.

– У меня друга два были в десанте – Игорян и Ромка. Мы перед дембелем пообещали друг другу… Смешно, да?

И в самом деле – забавно. Но она помнит его рассказы об армии, понимает, что это был важный этап в его жизни. И все равно удержаться не может.

– А третьего сына, видимо, мы назовем старшина Петренко?

Гриша весело хмыкает.

– Старшина Пилипенко, – поправляет ее он. – Но мне и двух сыновей вполне хватит.

– А если я хочу дочь?

– Ну, вот ее и назовем… старшина Пилипенко.

Люся звонко смеется, он вторит ей своим низким смехом.

Вы можете мне не верить, но почти так оно и случилось. Старшего сына действительно назвали Ромкой. Игорь родился через три года после Романа. А родившуюся еще спустя четыре года дочь, папину любимицу, Григорий назвал Ниной – в память о своей матери.