Текст книги "Большие люди (СИ)"

Автор книги: Дарья Волкова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 13 страниц)

– Для меня нет разницы, какого пола клиент, – пытается образумить его Люся. – Гриша, пожалуйста… Неужели ты не понимаешь?

Нет, он не понимает, не хочет понимать категорически ничего, кроме одного – она его, и он не собирается ее ни с кем делить!

– Гриш, пожалуйста… – она подходит к нему, робко снова кладет руку ему на плечо. – Пожалуйста… я не знаю, в чем я виновата перед тобой. Это только работа, правда. – Люся вдруг всхлипывает. – Гриш, ну разве я что-то плохое делаю?

Каждое слово, словно пощечина ему, его эгоизму и такой внезапной ревности. И совестно становится, и противно. Прижимает ее к себе. Что сказать, кроме банального:

– Прости меня. Я дурак.

Он переехал, в конце концов. Собрал вещи под ехидные комментарии брата, на которые даже ответно огрызаться желания не было. Новая квартира была объективно хороша, но ему в ней было… никак. Пусто, уныло, бесприютно. Словно в гостиничном номере. Желание туда возвращаться после работы отсутствовало.

У него был дом. Потом дома не стало, но в Гошкиной квартире ему тоже было комфортно. Большей частью потому, что там был брат. Да и времени ни на что не хватало – все мысли даже дома занимала работа, тем более, что о ней было с кем дома поговорить. Теперь же тишина и пустота нового жилища угнетали. Если быть до конца откровенным, то, переехав, он рассчитывал… на что?

Люся даже ни разу не осталась у него ночевать. Отказалась, сначала сославшись на какие-то малоубедительные доводы – что у нее нет с собой зубной щетки, что ей завтра рано на работу, еще что-то. А потом и вовсе сказала странное: «Меня дома не отпустили». Он никак не мог взять в толк – как можно взрослого человека куда-то не отпустить? Как?! Но Люся упорно стояла на своем, и ему пришлось смириться. Видимо, у них в семье как-то все иначе устроено. Так, что ему не понять. Но вот какая-то почти детская обида грызла. И чувство, что она ему нужнее, чем он ей. А еще его доканывала ревность. Он просто не мог не думать о том, как Люся работает с другими мужчинами. Его Лютик!

Мелькавшие смутные мысли предложить ей переехать к нему так и остались невысказанными. Если уж она даже ночевать у него не хочет, то и не переедет. Откажется. А отказы Григорий Свидерский плохо переносил.

– Что значит – домой ночевать не приду?!

– А что в этом непонятного?

– Чем твоя кровать вдруг плоха стала? – бабушка закидывает полотенце на плечо и упирает руки в бока. – Что, на ней теперь спать нельзя?

– Да не в этом же дело…

– А в чем? Людям, чтобы ночь ночевать, кровать нужна только. Чем твоя вдруг стала не годна?

Людмила вздыхает. Вот с самого начала ясно было, что это затея обречена на провал. Не объяснишь. Если только поступить наперекор, по-своему. Но во что это может вылиться… Да и не хотелось ей особенно, если честно. Большего хотелось. Гораздо, гораздо большего. Не на одну ночь, и не на две. Навсегда. На всю жизнь.

Ему ее не хватает просто смертельно. Они так редко видятся, Люсе постоянно некогда. Что он за мужик, если у его женщины нет достаточно времени для него?! Он ужасно злился от этого ощущения бессилия, невозможности, неправильности.

Последняя капля в чашу его многострадального терпения упала в офисе. Они с Георгием собрали развернутое совещание по результатам месяца работы в режиме «антикризисных мер», как это не без пафоса называл Жорка. В конференц-зале, человек двадцать народу, все ключевые сотрудники из числа руководства. И, едва начавшись, совещание прерывается звонком мобильного генерального директора. А потом генеральный директор вскакивает с места и начинает метаться из конца в конец по конференц-залу. Что-то громко и бессвязно, по крайней мере, на слух собравшихся, кричит в трубку. А затем и вовсе вылетает вон, не дав никаких указаний. Совещание завершается, не успев начаться.

Его трясло, пока он ехал до места. Люсин звонок. Ее слова, которые он перестал толком понимать, едва услышав слово «авария». Она что-то говорит про машину, но он не слышит – все затмевает страх за нее. Он кричит, чтобы она сказала, где находится. А еще ему начинается казаться, что она плачет. А потом он слышит чей-то резкий и агрессивный голос на заднем фоне. И он просто срывается с места.

На его счастье, это недалеко от офиса, долетел за десять минут. Красную «Сузуки» заметил сразу, Люсю – бесконечное мгновение спустя. Подбежал к ней, едва не поскользнувшись на льду дороги. Наверное, выглядел как идиот, ощупывая ее – руки, плечи, наклонился к ногам. А она пытается ему что-то сказать, про машину, но ему плевать на машину!

– Люсенька, с тобой все в порядке? Больно где-нибудь?

– Да все в порядке со мной! Вот на машине… Там бампер задний, фара, крыло левое повело, кажется…

– Крыло повело! У меня чуть голову не повело! – он наконец-то верит, что она не пострадала, и обнимает ее крепко-крепко. – Люська, ты перепугала меня насмерть!

– Прости, – неразборчиво ему в лацкан пиджака. Он так торопился, что даже пальто не надел. – Но я думала, что ты должен знать, это же твоя машина. Гриш, но я не виновата, правда! Меня догнали перед светофором. Я даже тормозила не очень резко. Он просто не соблюдал дистанцию, а на дороге видишь, что творится! Ночью же резко подморозило, лужи застыли, скользко. А он еще утверждал, будто я его подрезала. Кричал на меня, что я ездить не умею, – тут Люся вдруг шмыгает носом.

– Кто – он? – Григорий отстраняется.

– Вон, – кивок за его спину, – он. Другой… участник.

Гриша оборачивается. Мужик, немного младше его, уже лысеющий. На лице смесь наглости и опаски. Теперь Григорий замечает и стоящий неподалеку от «Сузуки» «Ниссан Патфайндер» с развороченным капотом. А удар-то был сильным… Снова накатывает страх при мысли о том, что могло бы случиться. И еще – ярость.

– Так, ты… – он шагает к водителю «Патфайндера», тот поспешно отступает назад.

– Пожалуйста, давайте не будем горячиться! Я признаю – виноват, не соблюдал дистанцию. Так что, вина только моя, я отпираться не буду!

– А пять минут назад другое говорили, – подает голос Людмила из-за спины Григория.

– Он тебя обижал, Люся? Хоть пальцем тронул? – Гриша оборачивается к ней.

– Нет. Орал только.

Григорий делает еще шаг вперед, мужчина отступает назад.

– Прошу вас, давайте вести себя как взрослые люди! Я готов извиниться перед вашей женой! Я просто… очень расстроился, понимаете? Вез дочку на обследование, мы два месяца очереди ждали. Ну, вы должны понять, наверняка у вас с женой есть свои дети, вам все это тоже знакомо? А тут в пробках простояли, опаздывали, торопились.

– Теперь все – не торопитесь? – сардонически интересуется Гриша.

– Теперь уже – нет, – вздыхает мужчина, оглядывая поврежденные машины.

– Ваше счастье, что с вами ребенок, – цедит сквозь зубы Григорий, замечая стоящую недалеко женщину, а рядом с ней девочку лет четырех-пяти. – А то бы я… С ребенком все в порядке, кстати?

– Да, в порядке, напугалась только. Нет, вы меня действительно извините, – это за его спину, Люсе. – Я просто очень… ну и не сдержался. – И, уже снова Григорию: – Я не хотел обидеть или напугать вашу жену!

– Да иди ты…

– Гриш, пойдем, на бампер посмотришь, – Люся тянет его за руку. – Мне кажется, его выправить можно. А вот насчет крыла я не уверена.

– Да к черту и бампер, и крыло! – он снова обнимает ее, прижимается губами к виску. – Главное, что с тобой все в порядке.

В офис он вернулся только после обеда. Хорошо, что аварийные комиссары довольно быстро приехали. Но все равно, пока бумаги заполнили… Он остался с Люсей до самого конца, убедился, что машина на ходу. Левую заднюю дверь, правда, заклинило, но на управлении машиной это не могло сказаться. А эта упрямая девочка Люся поехала ведь работать дальше! Поблагодарила его за помощь, еще рад десять многословно извинилась за машину, а потом уехала… трогать кого-то. А он вернулся на работу – что ему еще оставалось?

Гошка не торопится прийти к нему и начать выяснять подробности. Может быть, не знает еще, что брат вернулся. Григорий попросил секретаршу сварить кофе и никого к нему не пускать. Но «никого» на Гошку не распространяется, Оксана знает.

Кофе медленно остывает, пар от белой чашки отражается в полированной поверхности его стола. А он сам задумчиво смотрит в стену, будто там написано что-то.

Почему так получается, что нечто очень важное о себе, своей жизни, мы зачастую узнаем от совершенно незнакомых нам людей? Как вышло так, что то, что он должен был давно понять сам, он услышал сегодня случайно, от постороннего и не очень-то симпатичного ему человека? Услышал то, что теперь казалось ему таким очевидным.

«Я не хотел обидеть вашу жену». А ведь если бы это было так… Вот тогда он бы положил конец этим возвращениям домой в десять вечера, этой работе по четырнадцать часов в сутки. И она была бы рядом с ним. Каждый день. В его доме, в его постели, в его жизни. Он внимательнее вглядывается в стену, будто там вот-вот появятся ответы на его вопросы. А в голове вдруг звучит собственный голос, будто он говорит кому-то: «Знакомьтесь. Людмила Свидерская, моя жена». Фраза звучит так… правильно. И отчетливое видение ее руки с обручальным кольцом на безымянном пальце. Кольцом, которое он сам ей наденет. И вот рука с этим кольцом уже точно не коснется другого мужчины, он не позволит!

Именно это было нужно ему, оказывается. Не чтобы она ночевала у него время от времени. И не жить с ней просто так. А чтобы она стала его женщиной насовсем. Навсегда. Гошка прав – он уже далеко не мальчик, чтобы дело все абы как. Все надо делать правильно. Шанса исправить может уже и не представиться. Именно это надо было ей предлагать. Не остаться на ночь, не пожить с ним. А сразу и навсегда. И теперь очень хочется, чтобы на стене, в которую он по-прежнему всматривается, появился ответ на главный вопрос: «Какого черта он дошел до этого только сейчас?!».

Распахивается дверь кабинета, и он наконец-то отрывает взгляд от стены. Гошка.

– Что с Люсей?!

– Все в порядке. Машину ей слегка помяли. Но Люся цела, слава Богу.

– Но ты и переполошил всех, Григорий Сергеевич!

– Так я и сам перепугался.

– Ну-ну, – Гоша протягивает руку, берет чашку с кофе с его стола. – Ой, а чего такой холодный? – И, не дождавшись ответа брата: – Гришка, ты когда уже признаешь очевидное?

Григорий запрокидывает голову, разглядывая теперь потолок. И все так же, откинувшись затылком на спинку кресла:

– А я, кажется, уже… признал.

– Да ну? Дошло?

– Угу.

– Глазам своим не верю! Прозрел наш великий слепой. Ну и когда пойдем оформлять явку с повинной?

– Ну, вот сейчас посижу, с мыслями соберусь… и поеду.

– Надеюсь, что Люся еще ждет от тебя… каких-то решительных действий.

Григорий наконец-то отрывается от созерцания потолка. Смотрит на брата, и губы его трогает самоуверенная усмешка, которая в свое время заставила дрогнуть не одно женское сердце.

– Можешь не сомневаться.

– Ой, а я бы не был на твоем месте так оптимистично настроен! Ты еще фейс-контроль не прошел.

– Какой еще контроль?

– Такой! Ты с бабушкой, мамой и собакой знаком? Нет? Вот и не выпендривайся раньше времени! Я, например, знаком у Лютика дома со всеми. Принят и одобрен. Могу хоть сейчас свататься!

– Она за тебя не пойдет, – все так же невыносимо самоуверенно.

– А за тебя пойдет?

– За меня – пойдет.

– Пока не увижу – не поверю.

– Эй! Не учи батьку детей делать!

– Вот, кстати! И с детьми тоже… не затягивай!

Григорий смеется.

– Ты так буквально мои слова не воспринимай.

– Ничего не знаю! Хочу племянников.

– Откуда ты взялся на мою голову? Племянников ему. Надо сначала предложение сделать как-то. Я так понимаю, от тебя практической помощи в этом вопросе ноль?

– Увы, – ответно смеется Гоша. – Не плавали, не знаем. Можно Илюху привлечь для консультации. Он у нас женатый, стало быть, знает, как это делается.

– Не говори мне про Илью Борисовича! Я тебе это еще припомню!

– Припоминай. Но только мне. И потом, человеку реально же плохо было.

– Вот пусть ему кто-то другой массаж и делает, а не моя жена!

Георгий уже хохочет во весь голос.

– Все, пропал Свидерский! Ты сначала согласие получи, а потом вопи тут про жену.

Глава 13. Большое решение

День выдался просто кошмарный. Одна авария сама по себе чего только стоила. Со всех сторон – неприятно, неожиданно и обидно. Повредила не принадлежащую ей машину, пропустила два сеанса массажа, да еще и получила незаслуженные обвинения. Люся вспоминает скандального водителя джипа. Интересно, до чего бы он довыступался, если бы не присутствие Гриши? А ведь Люся не рассчитывала, что Григорий приедет. Просто когда увидела, во что превратилась задняя часть «Сузуки», такой ужас охватил. Ведь машина не её! Столько лет она ездила на своей Мальвине безо всяких ДТП, и надо же такому случиться, чтобы Людмила попала в аварию именно тогда, когда она управляла чужой машиной. Вины её в произошедшем не было, но все равно неловко ужасно. И она решила, что должна сразу же сообщить Грише о том, что его машина пострадала в аварии. Но она никак не ожидала, что он, толком не выслушав ее, примчится тут же сам. И чуть ли не кинется в драку с водителем «Ниссана». Если говорить честно, то это было чертовски приятным. Но была и нотка горечи. Их приняли за мужа и жену. Господи, как бы она хотела, чтобы так и было! Все бы отдала, что есть, лишь действительно… Почему это не так?!

Люся вздыхает. Она устала, расстроена и еще не до конца выздоровела, наверное. Именно поэтому ей в голову приходят нелепые мысли, не свойственные взрослым, реально смотрящим на вещи женщинам. Говорят же – там, где мужчина видит секс и только секс, женщина придумывает цвет занавесок на кухне и имена будущим детям. Так вот, Людмила Михайловна, не придумывай то, чего нет!

Квартира встречает ее непривычной тишиной и покоем. Не выбегает, высунув от радости язык, Монька, не выглядывают в коридор мама и бабушка. Будто нет никого дома, но этого не может быть! Время девять вечера, куда бы все могли подеваться? Словно ответом ей негромкие голоса со стороны кухни. И почти одновременно она замечает чужую обувь – мужские туфли размера этак сорок пятого плюс еще сколько-то. И как-то сразу она понимает, кому принадлежит эта обувь. Но, видимо, свой лимит по потрясениям она на сегодня исчерпала, и даже не ёкает ничего внутри. И поэтому Людмила просто проходит вглубь квартиры.

На их крошечной кухне непривычно многолюдно и очень тесно. Мама, бабушка… Григорий, сидящий на табуретке за столом. Даже Монька тут, устроился у колен Гриши и признаков агрессии или недовольства не демонстрирует. День завершается более чем неожиданно.

– Добрый вечер.

Никто с ней, похоже, здороваться не собирается, Гриша смотрит на нее серьезно и молчит, мама с бабушкой переглядываются. А потом Фаина Семеновна берет с подоконника теплую пуховую шаль, накидывает на плечи.

– Ладно, пойдем мы на часок к Лидии. Она там какой-то кекс мудреный испекла, звала пробовать. И кино заодно посмотрим, втроем все веселее. Идем, Антонина.

В гости к соседке? В десятом часу вечера? Все удивительнее и удивительнее. Но дальше происходит еще более странное. Бабушка наклоняется вдруг к Грише, целует его в лоб и, мелко перекрестив, выходит с кухни, даже не посмотрев на Люсю. Мама тоже выходит, не удостоив дочь взглядом. Щелкает замок входной двери. И они остаются не только на кухне, в квартире одни. Если не считать Монти.

– Гриш, что тут происходит? – она по-прежнему стоит в дверях кухни.

Он тоже встает. Места снова становится очень мало. Гриша тяжело вздыхает, смотрит в окно, потом на часы на стене. Руки совершают путешествие – левая из кармана брюк до затылка, и снова в карман, правая рвано постукивает по столу. Он выдает еще один горестный вздох и, наконец-то, решается посмотреть ей в глаза.

– Слушай, Люсь… Наверное, есть какие-то правила, как это делать… Ну, там на колено вставать, кольцо вручать. Но… на колени вставать не буду – не имею такой привычки. А кольцо… да не угадаю я с размером ни в жизнь! Лучше с тобой вдвоем потом поедем и купим сразу оба, ладно? Тьфу! – перебивает сам себя. – Все задом наперед! Люсь, я что сказать-то хотел. Выходи за меня замуж.

Почему-то четкое ощущение, что это происходит не на самом деле. Истерзанная нервная система просто отказывается принять это. Что то, о чем она мечтала буквально полчаса назад, вот так вот буднично происходит у них на кухне.

– Замуж?

– Угу. За меня, – зачем-то еще раз уточняет он.

– Гриш… А… почему… ты вдруг решил? – кажется, что рот говорит сам по себе, отдельно от головы. Губы произносят что-то самостоятельно, потому что в голове совсем пусто.

– Ну как… – он слегка растерян. – Положено же…

Положено? Что там и кем у него положено?! И Люся вдруг понимает, что ей сейчас гораздо важнее этого абсурдного предложения руки и сердца. Что она хочет от него услышать. Очень хочет. Смертельно и сию секунду. Пан или пропал. Мало ли, что у него там положено. А у нее положено по-другому!

– Гриша, а ты ничего не забыл мне сказать?

– Забыл? – он моргнул недоуменно. – Ну, я не знаю… Жить мы будем пока вот в той квартире, где я сейчас живу. Потом, как дела у нас в бизнесе более-менее нормально пойдут, я дом начну строить. Я участок хороший знаю, поближе к городу, место удобное, – он помолчал, будто собираясь с мыслями. – Машину я на тебя перепишу, отремонтирую и перепишу, я знаю, она тебе нравится. Это будет мой свадебный… хм… подарок. Что еще? Родным твоим будем помогать материально, я понимаю, что им без тебя будет… непросто. Собаку с собой заберем, на кой им этот крокодил – не справятся. Ну, вроде бы все… Ничего не забыл.

– Ты издеваешься?!

– Нет, – он и в самом деле растерян.

– Так, Свидерский! – она решительно упирает руки в бедра, а он вдруг понимает, что первый раз она его называет так, по фамилии. – Прекрати мне морочить голову всякой ерундой! Скажи – ты меня любишь?!

– А… ну, Люсь, зачем бы я стал это все делать…

– Откуда я знаю – зачем?!

– А так… непонятно?

– Непонятно!

Голос ее звучит громко, Люся почти кричит. А ведь в таком тоне она с ним говорит тоже впервые. А еще ему кажется, что глаза ее подозрительно блестят. Неужели, только из-за того, что он сразу не сказал… Да он просто предположить не мог, что это так важно… и что она не догадывается сама…

– Лютик, конечно. Конечно, люблю. Я не умею говорить красиво, ты же знаешь. Но я никому раньше… – он делает шаг к ней и едва не теряет равновесие, запнувшись о собаку. Дальше следуют по очереди витиеватые ругательства и рычание. – Да что же такое?! Вечно у меня все… Так, Монти, а ну-ка отпусти штаны, я кому сказал! Все, мое терпение лопнуло!

Григорий приседает на корточки, оказавшись нос к носу со скалящим зубы ротвейлером.

– Слушай меня, Пантелеймон! Это, – указательный палец утыкается в Люсино колено, – моя женщина. МОЯ, ты понял? И вообще, я тут теперь главный, ясно тебе, чудище зубастое?

Спустя несколько секунд Монти опускает голову, подставляя крутой лоб под широкую мужскую ладонь, признавая власть нового хозяина. Гриша легко треплет пса по ушам.

– То-то же… А теперь марш на место!

Что удивительно, Моня послушно уходит с кухни.

– Вот видишь, – Григорий снова стоит перед ней. – Вот вечно со мной так. Я даже сказать, что люблю, не могу нормально, меня в этот момент собака за ногу кусает. Но это не отменяет того факта, что я тебя люблю. Очень. А ты… ты любишь меня, Лютик?

А вот дальше все наконец-то идет по классическому сценарию, где после признания в любви и предложения руки и сердца девушка бросается мужчине на шею, шепчет «да» ему на ухо и даже плачет. Но уже – от счастья. Выглянувший было из-за угла Пантелеймон, поняв, что людям сейчас не до него, снова ушел в коридор.

– Люсь, я правильно понял, что нас на час одних оставили?

– Да. Сериал до десяти двадцати идет.

– Отлично! – берет ее за руку. – Показывай свою комнату.

– Гриша! – до нее не сразу, но доходит. – Ты что… ты собрался… здесь… у нас дома?!

– Ага, – он подходит к входной двери и поворачивает внутреннюю защелку. Монти, строго:– Охраняй!

– Гриша!

– Не спорь со мной, женщина.

– По-моему, она нас двоих не выдержит.

– Так, может быть, и не стоит?..

Он садится на кровать, она жалобно скрипит под ним.

– Точно не выдержит, – игнорируя ее последний вопрос и стаскивая с кровати одеяло вместе с покрывалом.

– Гриша, ты сошел с ума!

– И кто в этом виноват? Но не переживай, – он улыбается ей. Он улыбается редко, и именно в этот момент она понимает, почему. Когда он улыбается, отказать ему невозможно, – я позволю тебе быть сверху. А лежать на мне удобно почти так же, как на кровати.

– Господи, Люська, как я дошел до такой жизни…

– До какой это такой? – расслабленным шепотом ему в шею, сейчас слишком хорошо, чтобы думать о чем-то.

– Мне осенью тридцать шесть исполнится, – он медленно перебирает ее волосы. – Уже седина на висках. Я директор и владелец собственного бизнеса, на меня не одна сотня человек работает. А я лежу тут голый на полу…

– И кто виноват? – как-то очень по-девичьи хихикнула Люся. – Не жалуйся теперь.

– А я не жалуюсь.

– И правильно. Слушай, Гриш… – нерешительным тоном произносит она, найдя на полу его руку и переплетя пальцы. – А ты же сегодня… ну… без…

– Людмила Михайловна, ты ведь взрослая женщина и медицинский работник к тому же. Почему ты не можешь выговорить это слово – презерватив?

– Я могу! Но ты же… без него… да?

– Да. Знаешь, начало дня как-то не предвещало, что он закончится вот так. Я не подготовился.

– Ну… просто… может же быть… – ее теплый выдох проходится по его груди.

– Может, – невозмутимо соглашается Григорий. – Я даже надеюсь, что это случится в ближайшем будущем. Я ребенка хочу. Даже двух, наверное. А ты разве не хочешь, Люсь?

– Хочу, – она счастливо зажмуривается и утыкается носом в его плечо.

А потом им все-таки приходится вставать, причем Гриша ворчит, что теперь она ему должна сеанс массажа, потому что у него затекла спина. А еще чуть позже они пьют чай с принесенным от Лидии Тимофеевны кексом. По-семейному, как говорит бабушка. Люсе ужасно непривычно от такого определения, от своего нового статуса. За Гришу тоже переживательно было, но, как оказалось – зря. Потому что выяснилось, что он два часа ждал ее у нее же дома. За это время успел полностью прояснить свои намерения маме и бабуле, рассказать краткую автобиографию, чуть ли не справку о доходах предоставить. Его даже борщом накормили. Ну и добро, разумеется, выдали. На сватовство.

Так что теперь Григорий чувствует себя, в отличие от нее, вполне комфортно, сидя за их кухонным столом, с Монькой, сложившим морду на его ноги. Гриша со вкусом пьет чай, отдавая должное соседскому кексу, и спокойно отвечает на расспросы Фаины Семеновны. Удивительно, что у них, спустя два часа перекрестного допроса, еще осталось что-то невыясненным. Хотя, зная неуемное любопытство этих двоих…

Ей было позволено в одиночку проводить его до двери – никто не вышел из кухни следом. Потому что она провожает… да неужели это правда?… своего жениха. «Люблю тебя» – говорят его глаза и беззвучно произносят губы. А потом он, скупо поцеловав ее в щеку, уходит. Но теперь она знает – совсем скоро они будут вместе навсегда.

Чудеса продолжаются. Ей позволили переехать к Грише, несмотря на то, что до заветной печати в паспорте был еще месяц как минимум. Но ее отпустили «жить в грехе». Видимо, за те два часа, что он ждал ее, Григорий произвел неизгладимое впечатление на ее домашних. «Серьезный мужчина» – вынесла вердикт бабуля, «И положительный» – дополнила мама. Оставалось только сожалеть, что она не видела этот процесс укрощения ее персональных церберов хотя бы в замочную скважину. Но результат, тем не менее, впечатлял: ее отпустили жить к «во всех отношениях серьезному и положительному мужчине». К ее Гришке.

Даже сумки помогли собрать. Более того, выдали невесть откуда взявшееся приданое, о существовании которого Людмила и не подозревала. А тут из неведомых закромов Родины были извлечены комплекты постельного белья, полотенца, еще что-то. Все Люсины попытки возразить были столь решительным образом отметены, что Людмила почла за благо далее не спорить. А Григорий, оценив количество сумок и пакетов, удивленно хмыкнул: «Если бы я знал… я бы грузовик пригнал».

А потом, пока Гриша курсировал между машиной и квартирой, перетаскивая ее вещи, «церберши» неожиданно расплакались, причем обе. И тут Люся совсем растерялась.

– Мам… бабуль… Ну, вы чего? – обнимая по очереди то одну, то другую. – Сами же все хотели… чтобы я… а теперь плачете!

– Так потому и плачем, – очень понятное объяснение! Бабушка вытирает глаза уголком передника. – Ладно, нечего мокроту разводить. И вправду – хорошо ведь все. Будь счастлива, Люсенька, – бабуля притягивает ее к себе, вынуждая наклонить голову, целует в макушку. – Молиться за вас буду.

Потом ее обнимает мать, крепко-крепко.

– Я все, – от двери слышится немного смущенный Гришин голос.

– Ну, езжайте тогда с Богом, – решительно произносит Фаина Семеновна.

– Люсь, тебе неудобно?

– Наоборот, – прижимаясь щекой к его плечу. – Очень удобно.

– Почему не спишь тогда? Устала же, день сегодня суматошный. А завтра вставать рано.

– Понимаешь… – так и не объяснишь сразу. Непросто это – уснуть на новом месте. Она и за городом тогда не смогла сразу уснуть, хотя там предыдущие события как раз способствовали быстрому отходу ко сну. А сегодня даже этого нет, и причина – в ней. Менструация началась два дня назад. А ведь она даже помечтать успела чуть-чуть – а вдруг? Ну, а вдруг вот прямо так сразу и случится? – Непривычно просто, – наконец-то подбирает слово Люся.

– Да матрас вроде бы хороший, ортопедический. Мне нравится.

– Не в матрасе дело.

– А в чем?

– В тебе.

– Отпустить тебя? – со вздохом разжимает руки.

– Не отпускай! – перехватывает его за локоть. – Обнимай, давай. Гриш… А ты, правда, этого хочешь?

– Очень хочу. Но тебе же нельзя.

– Что? Ты о чем?.. Гриша! Я про другое!

– Какое такое другое?

– Ты действительно… хочешь жениться… на мне?

– Людмила Михайловна… – он преувеличенно громко, демонстративно вздыхает. – А не вы ли со мной намедни в ЗАГСе были, заявление подавали? Или это я с кем-то другим там был? Запамятовал…

– Перестань! – он получает шутливый тычок в бок. – Я серьезно. Ты же раньше никогда до этого…

– И что теперь – крест на мне ставить?

– Гриша!

– Ладно, я понял, о чем ты, – он обнимает ее крепче. Какое-то время молчит, видимо, собираясь с мыслями. – Я сначала работал очень много, Люсь. Вот, правда… Пахал так, что не до женитьбы было. Знаешь, я так уставал, что у меня даже иногда по несколько месяцев не бывало… женщины. Не до них было, – тут он хмыкнул, как ей показалось, смущенно. – В общем, пока сам на ноги встал, пока Гошку поднял… Мать умерла потом. А когда у нас дело пошло… когда деньги появились… Вот говорят – жить для себя. И мне захотелось пожить для себя. Мы всегда с мамой жили скромно, детство и юность у меня были… спартанские. А тут возможности появились. Машины менял каждый год, если не чаще, квадрик купил, снегоход. Игрушки для больших мальчишек, – усмехается. – Поездил немного, места интересные посмотрел, какие хотел. Ну, так, у нас больше, но и за границей тоже. И как-то вот даже мыслей не возникало – про жену, детей. Да еще Лариса… – тут он осекся, почувствовав, как напряглась Люся под его руками. – Ладно, про нее не буду. А потом с Гошкой беда случилась и… и следом я встретил тебя.

– И?

– И… вот.

– Гриша!

– И влюбился, – капитулирует он со вздохом. – Первый раз в жизни, наверное. Если по-настоящему… Довольна?

– Очень, – трется носом о его щеку.

– Тогда спи, – усмехается. – Спокойной ночи… любимая.

Она словно ждала этих слов, и спустя минуту шею ему греет ее теплое мерное дыхание. Люся заснула. Впрочем, он тоже почти тут же засыпает.

Она сладостно привыкает к тому, что живет с мужчиной. Все вновь, все непривычно. И очень ей нравится. Ей даже нравится гладить его рубашки. Наверное, потом она привыкнет, и это станет просто обычной домашней работой. А сейчас нравится – и все тут!

А еще, может быть, это выглядит со стороны смешно, но она иногда в ванной комнате снимает колпачок с его пены для бритья и подносит к лицу. Это его запах, который ей теперь так знаком. И этот запах ей нравится до головокружения.

А еще ей нравится смотреть на него спящего, особенно по утрам. Она иногда просыпается до звонка будильника и смотрит. Говорят, тот, кто любит жену, бреется с вечера, а кто любит начальника – с утра. Вряд ли кто-то может сказать про Григория Свидерского, что тот любит начальника, тем более, что начальника у Григория Сергеевича нет. А если бы спросили самого господина Свидерского, то он бы сказал, что никого не любит так, как свою Людмилу. Но бриться по утрам – это многолетняя привычка, которой он не изменяет. И теперь, в тусклом предрассветном сумраке, отчетливо видно пробивающуюся темную щетину. Люся легко проводит по щеке, хотя точно знает, какая она на ощупь. И каждая тонкая ниточка морщин возле глаз ей тоже знакома. Взгляд ее опускается вниз. Широченные плечи и грудь с темными волосами. Она уже привыкла к его телу, но все равно не может не любоваться. Тем, какой он большой и такой… настоящий. Рядом с ним Люся чувствует себя женщиной – хрупкой и имеющей право на слабость. Только рядом с ним она такая. Потому что он – ее любимый, единственный, самый-самый.

– Люся, не смей идти у него на поводу! – негодует Георгий.

– Гош, – Люся смущенно улыбается. – Да я тоже не особенно хочу. Это наше общее решение.

– Чушь! – Георгий безапелляционен. – У каждой женщины в жизни должны быть белое платье, фата, букет, лимузин и что там еще положено!

– Слышу прямо слова эксперта, – вмешивается в дискуссию Гриша.

– А ты вообще молчи! Раз в жизни женишься, мог бы как надо все сделать.

– Гошенька, – Люся пытается урезонить брата будущего мужа. – Ну, зачем нам все это? Честное слово, не хочу – ни платье белое, ни лимузин. Я, наверное, – она усмехается, – вышла из этого возраста.

– Жениться никогда не рано и никому не поздно, – парирует Гоша киноклассикой. – Ну, должна же у вас остаться память какая-то об этом событии? Или что – приехали, расписались и домой – пельменями обедать? А медовый месяц? А свадебное путешествие?

– Жорка, ну ты же прекрасно знаешь, что я сейчас не могу никуда ехать, – на помощь жене приходит Григорий. – Вот летом мы обязательно… если получится.

– Я так и знал, что это твои гнилые инициативы, и ты Люсю сбиваешь с пути истинного! Я буду жаловаться!

– Прокурору? – усмехается Гриша.

– Фаине Семеновне! И Антонине Вячеславовне!