Текст книги "Крысиный волк"

Автор книги: Дарья Беляева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 15 страниц)

10 глава

Шацар мог провести без движения пять или шесть часов, как в детстве. Для него не существовало времени, для него не существовало даже его самого, собственные мысли растворялись в бесконечном ожидании, холод тоже уходил. Оставались только зрение и слух. Шацар улавливал мельчайшие звуки леса, ни одна тень не ускользала от него.

Наверное, эти часы, проведенные в ожидании были одними из самых счастливых в его жизни. Весь мир сужался до прицела снайперской винтовки.

Война шла уже три года, если не считать Времени Крови – революции. Шацар знал, что так просто ее не остановить. Он знал своих братьев и сестер и знал их слишком хорошо. Игры кончились, и в хаосе, который творился в мире Шацар больше ничего не понимал.

Сначала старое правительство воевало с революционерами, потом революционеры победили и, неожиданно для Инкарни, принялись вычищать их из своих рядов. Кто-то наверху или, лучше сказать, внизу, в темноте недооценил силу духа тех, кто зубами решился вырвать для себя лучшую жизнь.

Революция победила, аристократия проиграла, а Инкарни – проигрывали. И Шацар оказался вовсе не на той стороне, на которой должен быть. Шацар думал сбежать во Двор, как только все началось, но ему не хотелось оставлять Мелама.

А потом Митанни попросила его присмотреть за Меламом, и ей Шацар уж точно не мог отказать. Шацар стал снайпером, он хорошо стрелял еще во Дворе, и ему пришлось доказывать это на своих братьях и сестрах.

Шацар был хорошим снайпером, но других путей у него и не было. Снайпер невидим или мертв. Шацар вел свою войну так, чтобы другие Инкарни не узнали, кто он, чтобы его не выдали пленные и не приняли за шпиона свои же. Его война была одинокой войной, неподвижной войной.

Сначала Мелама распределили в пехотные войска, но когда Шацара впервые наградили, он смог добиться, чтобы Мелама приставили к нему в качестве напарника, обеспечивающего огневое прикрытие и убежище.

Шацар обещал Митанни его защитить и должен был выполнить свое обещание. Ему и самому не хотелось бы, чтобы Мелам погиб.

Сначала Шацар видел себя в качестве диверсанта на стороне противника, однако ему пришлось выслужиться, чтобы заполучить Мелама, поэтому он убивал Инкарни первое время. Затем ему пришлось убивать Инкарни, потому что начались чистки и велик был риск, что его раскроют. Это означало смерть, достойную для Инкарни. Но теперь не только для него, но и для Мелама.

Куда ни кинь везде был клин. Шацар продолжал стрелять. Он и не думал о том, что будет делать после войны. Он надеялся, что она никогда не закончится. Он мог бы вечность провести лежа на холодной земле, укрытый маскировочным костюмом, присыпанным листьями или снегом.

Нужно было быть незаметным не только для людей, но и для зверей и птиц. Местоположение снайпера можно было вычислить по тишине, которая остается после покинувших человеческое владение птиц и зверьков.

Шацар не шевелился, чтобы не спугнуть даже их. Он должен был быть невидим, он так поверил в собственное несуществование, что иногда ему и вправду казалось, что его нет.

Впрочем, он появлялся, когда видел цель.

На расстоянии около пятисот метров от холма, где он устроился, было озеро. Шацар разведал все источники воды в радиусе доступа, этот был чистейшим и ближайшим. Значит, скоро они придут.

Место было для него новое. Нельзя было долго задерживаться на одном, поэтому они с Меламом вдвоем курсировали по территории, захваченной врагом.

Врагом? Шацар приучил себя думать фразами с агитплакатов, чтобы сердце его казалось горячее, чем у самых отъявленных патриотов. Даже наедине с собой он старался думать о других Инкарни только как о врагах.

Они появились около полудня. Пришли за водой, разумеется. Молодые парень и девушка, смешливые и громкие. Маленькие птички, крохотные зверьки. Еще чуть-чуть беззащитности и неловкой злости – и в них стало бы стыдно стрелять.

Первым Шацар снял парня.

– Двести сорок пять, – прошептал он одними губами. Затем прицелился в девушку и понял, что знает ее. Нет, знает – не то слово. Видел – всего один раз. Шацар выстрелил прежде, чем вспомнил – когда. Сначала стреляй, потом думай, тогда будешь жить. Будешь жить ты – будет и Мелам. Выполнишь свое обещание. Молодец.

Девушка, упавшая прямо в озеро и теперь плававшая там тухлой рыбиной, была той самой красавицей с баррикад. Она помогла Шацару устроить пожар, скрыла следы его кражи.

С папкой, которую Шацар спас благодаря ей, он до сих пор не расставался.

Она выжила и сражалась. Шацар испытал легкую неприязнь к себе, будто у него заболел зуб в неподходящий момент. Надо было сниматься с места, выстрелы были слышны. У него было около пяти минут.

– Двести сорок шесть, – прошептал он. Шацар поднялся, боль в затекших мышцах тут же дала о себе знать. Он двинулся к убежищу, осторожно и быстро. Минут через десять, когда Шацар был уверен, что оторвался, ему на плечо уселся Мардих.

– Все в порядке? – спросил Шацар.

– Ну, разумеется. Но ты же понимаешь, что я тебя не одобряю.

Шацар кивнул. Конечно, Мардих его не одобрял – но и сам он предал Двор уже очень давно. Шацар его, в конечном итоге, не держал.

– От твоего Мелама толку, как с козла молока, – сказал Мардих.

Шацар снова кивнул. Именно поэтому это Мардих должен докладывать им о приближающемся противнике. Не в последнюю очередь ручное чучело сорокопута делало Шацара таким успешным снайпером. Мардих всегда вовремя предупреждал их об опасности. Они всегда покидали убежище до того, как враг мог бы до них добраться.

– Знаешь, мне надоело молчать! Может, скажешь Меламу о нас? Я не хочу тут в сырости ночевать больше! Шацар!

Шацар пожал плечами. Прозвучало все это отвратительно.

Мелам ждал его в землянке. Чадила свечка, вкусно пахло пшенкой с мясными консервами, на очаге грелся котелок с каким-то травяным отваром. В лоне дикой природы Мелам открыл в себе бабку-ведунью и часто совершал вылазки за лечебными растениями.

Сам он лежал, поджав колени на тесных нарах. На коленях у него был лист бумаги, он что-то ожесточенно на нем строчил.

– Двести сорок шесть, – сказал Шацар.

Мелам вздрогнул, приподнялся, едва не потеряв очки.

– А, – сказал он. – Это ты!

– А если бы не я?

– Но это же ты.

Шацар вздохнул, потом повторил:

– Двести сорок шесть.

– Ты говоришь так, как будто этим гордишься.

– Потому что я этим горжусь.

– Это же люди, живые люди!

– Они не люди.

– Две руки, две ноги, одна голова, снова два глаза – они как мы!

Война совершенно его не ожесточила. Это с одной стороны раздражало Шацара, а с другой – смешило.

Шацар сел на свое место. Землянка была тесной, оттого и не было ничего, кроме своего места, места Мелама и общего места у огня. Они часто меняли убежище, оттого Шацар привык считать, что его дом там, где Мелам.

– Когда один из них будет тебя пытать перед тем, как прикончить, будь добр, вспомни этот разговор.

Мелам пробормотал что-то недовольное, поправил очки. Грязный и взвинченный еще больше обычного, он казался особенно жалким.

– Давай я обработаю твою рану.

Шацар разделся до пояса, тут же стало зябко. Осень уже вступила в свои права, а зимой обогревать убежища станет еще тяжелее.

На плече у него была воспаленная рана. След, оставленный вражеским снайпером никак не хотел заживать. Шацар подозревал, что это магия Инкарни Осквернения. Его собственная на таком расстоянии не действовала, он даже свои цели обездвижить не мог, находясь за пятьсот метров от них. Однако, не стоило считать, что нет на свете никого умелее его.

Рана гноилась и болела, но Шацар вспомнил об этом только после того, как Мелам напомнил ему. Он снял старую повязку, бросил в огонь.

– Как ты вообще можешь сосредоточиться и стрелять? – спросил он.

– Просто не обращаю внимания.

Мелам поцокал языком, потом смочил марлю спиртом и принялся обрабатывать рану. Шацар закрыл глаза. О боли он то забывал, то чувствовал ее слишком сильно, так что его тошнило.

Спирта оставалось мало, нужно было экономить его.

Вторую марлю Мелам обмакнул в отвар в котелке.

– Должно помочь. Я не то чтобы верю в гомеопатию, но когда ничего кроме нее нет… Знаешь, салициловая кислота, это противовоспалительное, преобладающее вещество в аспирине, но содержится в чистом виде она в ивовой коре, я тут немного добыл, а сейчас еще заварил шалфей и…

– Тебе здесь действительно скучно.

Мелам не слушал его, насыпал на вымоченную в шалфейном, Шацар наконец узнал запах, когда Мелам сказал, отваре марлю немного резко пахнущего белого порошка.

– Нет, просто я хочу, чтобы ты поправился. Я переживаю за твою рану. Она не заживает, понимаешь?

Мелам перевязывал его очень осторожно, но это было без толку, все равно плоды его экспериментов с живой природой жглись так, что перед глазами темнело.

– Знаешь, я люблю тебя, Шацар.

– Что? – спросил Шацар. – А как же Митанни?

– Не в этом смысле! – быстро ответил Мелам. – Я люблю тебя, как моего друга. Лучшего.

– Хорошо.

Мелам вздохнул:

– Хотя иногда ты ужасный. Но очень мне дорог. Я не хочу тебя потерять.

Чтобы сосредоточиться на чем-то кроме боли и дурацкой болтовни Мелама, Шацар взглянул на письмо, которое Мелам держал у себя на коленях, как будто боялся, что потеряет его, если хоть на секунду с ним расстанется.

Шацар видел многословные описания их нелегкого быта, опасения и страхи, жалобы на ссоры с Шацаром, всю эту чушь, которую Мелам отправлял Митанни в надежде, что ей интересно, как у них дела.

Но самое главное в письме въелось в его мозг, как въедалась в плоть салициловая кислота.

«Я люблю тебя, Митанни. И когда я вернусь, ты пойдешь за меня замуж? Я понимаю, что это не романтично и неправильно – говорить о таком в письме. Но если ты только согласишься, я предложу по-настоящему! Просто мне было страшно тебе предлагать, но если ты откажешь в письме, все будет не так ужасно!»

Боль, которую испытывал Шацар хорошо отражала то, что происходило у него внутри.

Однако, по зрелому измышлению, однажды этим должно было закончиться. Много раз Шацар представлял, как убьет ее, его и себя.

Амти заснула прямо на диванчике в гостиной, несмотря на все уговоры госпожи Тамии. Она вернулась домой к вечеру, оставив Мескете наедине с ее обязанностями. Ей столько надо было рассказать друзьям – о ритуале, который готовит женщина-зверь, о роли Эли в нем. Мескете еще долго рассматривала стелы, а Амти, которая понимала исключительно картинки, чувствовала себя бесполезной дурочкой. Потом Мескете сказала:

– Эта ваша женщина-зверь…

Мескете ткнула пальцем в картинку, на которой было изображено существо со множеством щупалец, огромное и беспорядочное нагромождение нелепых и странных линий.

– Жрица Тьмы, – сказала Мескете.

– Да, мы тебе говорили.

– Но я подумала, что имеется в виду жречество в современном понимании этого слова. Хранитель комплекса знаний о достижении гармонии с Тьмой и истории Мира. Смотритель Храма. Мудрец, в конце концов.

– А что такое жрец в несовременном понимании этого слова? – спросила Амти.

Мескете снова ткнула пальцем куда-то в центр безумного сплетения конечностей чудовища.

– Вот это – жрец. Конечно, судя по тому, что тут написано – довольно высокоранговый. По-настоящему искаженный. Я никогда не знала, что они могут владеть больше, чем одним видом магии. Здесь написано, что когда жрец приносит кого-нибудь в жертву Матери Тьме и испрашивает ее благословения, она может даровать ему силу убитого им. По крайней мере, в это верили. Судя по всему женщина-зверь – представитель того самого забытого жречества.

Мескете помолчала, потом посмотрела на Амти, будто в ней содержался ответ.

– Что-то тут не сходится, – сказала Мескете. – Эти знания были утеряны с разрушением единственного во Дворе Храма. Кроме того, очень немногие могут читать на забытом языке. Если даже Царица не знала о том, что здесь находится и не всякий мог дойти до конца…

– Шацар мог, – сказала Амти. – И его наставница. Она уже наверняка умерла, но она могла показывать это место не только Шацару.

Однако говоря это, Амти не верила собственным словам – часть ее сознания, впитавшая воспоминания Шацара говорила, что лишь он один был избран госпожой Айни, чтобы быть посвященным в тайны Матери Тьмы.

– В любом случае, ты представляешь, сколько у нее может быть магической силы? – спросила Мескете.

– Здесь написано, как побеждают Жрецов?

– Нет, это же не стела Перфекти. Зачем нашим предкам было побеждать собственных жрецов? Они были кем-то вроде вождей, защищали первых Инкарни. Здесь говорится, что каждый Жрец или Жрица владели искусством прошения. Не совсем понимаю, что это значит.

– Связь с Матерью Тьмой?

– Возможно. В любом случае, нужно хорошо подготовиться, прежде чем действовать.

– Но Эли…

Мескете скривилась, поправила очки, а потом резко сказала:

– Я понимаю. И я надеюсь, что Адрамаут и остальные не попали в беду, наткнувшись на похитительницу раньше времени. Если она Жрица в этом…

Мескете провела пальцем по рисунку, на пальце у нее осталась пыль.

– … смысле, значит у нас довольно мало шансов. Представь себе, у нее могут быть десятки сил.

Амти сглотнула. Впрочем, страх не убавил ее решимость. Амти начинала привыкать к нему, страх стал ее частью, и чем дольше она с ним жила, тем больше понимала, что испытывает его постоянно.

А бояться постоянно значит не бояться вовсе. С этим тоже можно было научиться жить.

Впрочем, Амти быстро вспомнила, что такое бояться по-настоящему, когда вернулась в пустой дом. Она провела ночь с Шацаром, а Адрамаут и остальные уехали утром. Они могли вернуться днем или даже к завтрашнему вечеру.

Однако Амти затрясло от мысли, что они могли уже быть мертвы, только потому что Амти узнала об опасности слишком поздно, только потому, что она не успела предупредить их.

Скептический голос в ее голове напомнил, что если бы Амти не поехала к Шацару, она не пошла бы в Храм с Мескете и не узнала бы ничего вовсе. Однако Амти слишком хорошо умела себя обвинять, чтобы упустить такую зацепку.

Амти ведь уже видела сон про Храм, стоило догадаться и сказать об этом остальным. А теперь все они мертвы, лежат где-то, холодные и одинокие, и Амти никогда не увидит их и не найдет, даже не похоронит, как полагается.

Словом, Амти погрузилась в бездну страха и печали, по сравнению с которой ее обычные страхи и печали казались лужицами. Амти лежала на узком, кожаном диванчике и думала, чтобы отвлечься, что такое труп – вещь или существо? С одной стороны, он больше не одушевлен, с другой – когда-то был. Наверное, для трупов надо было выдумать особенную категорию. В конце концов, история оставила их намного больше, нежели живущих.

Странное дело, но эти мрачные мысли не успокаивали. Амти ворочалась и думала о добром, вечно недовольном Ашдоде, о милосердной Яуди, заботливом Адрамауте, обаятельном Шайху, смелом Аштаре, деликатном Неселиме, любимой Эли и о…

Ну, просто о Мелькарте, словом. Ничего хорошего о нем сказать все равно не получалось.

Думая о том, как она любит своих друзей и о том, что Яуди и Ашдод в любом случае не заслужили такой страшной смерти, Амти незаметно для себя заснула. Провалившись в тяжелый сон об отце, Шацаре и их невидимой войне, Амти проснулась будто бы тут же, но за окном уже разливался, как пятно отбеливателя на черной ткани, рассвет.

Ключ в замке повернулся, Амти вскочила с дивана, едва не упав, понеслась встречать Адрамаута и остальных. На полпути у Амти проскользнула мысль о грабителях, очередная глупая и параноидальная фантазия. Амти с облегчением откинула ее в сторону, когда на пороге появился Мелькарт. Рожа у него, с другой стороны, была самая что ни на есть бандитская. За ним вошли Шайху и Аштар, они увлеченно шептались о чем-то, Неселим и Ашдод шествовали с видом самым обиженным и судя по тому, как они держались, смотря в разные стороны, поссорились они друг с другом, Яуди шла предпоследней, оглядываясь периодически назад. Последним порог дома госпожи Тамии перешагнул Адрамаут, на руках у него спала бледная, тощая, будто куколка, девочка лет девяти. Впрочем, может быть она выглядела младше своего возраста, потому что была истощена. Адрамаут укутал ее в свою куртку, а сам дрожал в одном свитере.

– Ребята! – сказала Амти. – Я так рада вас видеть!

– Мы знаем, что ты сбежала, – сказал Мелькарт походя. – Тебе конец, идиотка!

– Эй!

– Ой, Амти, – фыркнул Аштар. – Забудь, никто все равно не слушает Мелькарта. И у тебя засос на шее, малолетняя шлюшка!

– И тебе конец, идиот.

– Конец, блин, – засмеялся Шайху.

– О, Свет, почему я вообще с тобой встречалась!

– Яуди! Ты уже ругаешься как Перфекти.

– Перфекти не ругаются как-то по-особенному, Шайху, – вздохнул Ашдод.

– Что довольно странно для таких надменных существ!

– Неселим! – отдернул его Адрамаут. – Не обостряй! Амти, малыш, мы…

Тут Амти почувствовала резкий приступ дурноты, она побежала в ванную.

– Куда ты?

– Ты что обиделась на Мелькарта?

– Правильно, он же гандон!

– Амти, что случилось?

Амти выпалила только:

– Меня от вас тошнит!

И заперлась в ванной госпожи Тамии, где купали в чистом, болезненном свете Яуди. Очень подростково, оставалось надеяться, что все подумают, будто у Амти припозднившийся и пришедший так не вовремя бунт.

Выходить из ванной не хотелось, хотя любопытство Амти одолевало. Чтобы как-то оттянуть этот момент, Амти четыре раза почистила зубы щеткой госпожи Тамии, в полной мере осознавая, как неправильно поступает.

Минут через двадцать в ванную постучали.

– Да? – откликнулась Амти.

– Малыш, мне нужна твоя помощь, – сказал Адрамаут.

Ну вот, подумала Амти обиженно, все умотались, и только тогда Амти ему нужна. Может, отчасти, у нее и был вредный подростковый бунт.

Амти щелкнула задвижкой на двери, высунула голову.

– В чем? – спросила она строго и тут же сама себя устыдилась – Адрамаут выглядел усталым. Он скептично приподнял бровь, вздохнул:

– Дурной у тебя характер, малыш. Если я скажу тебе, что ты поможешь спасти ребенку жизнь, ты перестанешь капризничать?

– Да! – быстро сказала Амти. Больше потому, что ей не хотелось мучительного чувства вины за страданий ребенка, чем из жалости.

Они с Адрамаутом пошли наверх. Амти слышала голоса из кухни, смех Шайху. Они что-то обсуждали, и Амти на них отчего-то обижалась, но куда больше радовалась им, радовалась, что они живы и здоровы.

– Как все прошло? – осторожно спросила Амти, чувствуя себя капризной дурочкой.

– Не лучшим образом. Мы прочесали всю округу, но не нашли убежища женщины-зверя. Однако, Мелькарт и Неселим нашли в лесу эту девчушку. Она лежала прямо на снегу. Судя по всему, она без сознания уже довольно давно. И до сих пор не очнулась.

– Обморожение?

– Не уверен. Но возьмем это за рабочую гипотезу.

Они зашли в комнату Адрамаута. Там на кровати лежала девочка, теперь, без куртки она казалась еще меньше. На ней было легкое, белое платьице, кружевное, нежное и напомнившее Амти еще чье-то платьице, виденное когда-то давно. Может быть, у самой Амти в детстве было такое.

– Удивительно, как в такой легкой одежде она вообще смогла хоть сколько-то продержаться в лесу.

– Иди сюда. Я покажу тебе кое-что еще более удивительное.

Адрамаут взял ее за руку, подвел к девочке. Губы у нее были бледные, как у трупа, снежинки растаявшие на ресницах превратились в капли воды, румянца на щеках не было.

И она все еще оставалась холодной. На ощупь девочка была как лед. И все же – она дышала. Едва слышно, слабо, но дышала. Адрамаут пощупал ее пульс, поцокал языком.

– Слабый, но ей, очевидно, хватает. Знаешь на что похоже? Лягушки.

– Ты с ума сошел, Адрамаут? – спросила Амти.

– В спящем режиме все процессы жизнедеятельности в организме лягушки замедляются. Так они переживают зиму. С этой девочкой происходит что-то похожее.

Амти снова потрогала девочку, ей было странно осознавать, что кто-то столь холодный все еще живет и дышит. Обессиленное выражение лица девочки делало ее похожей на мертвую. Амти даже не могла понять, красивое ли у нее лицо – черты были слишком заостренными, неестественными.

– А как мы можем ей помочь? – спросила Амти.

– Что касается старой доброй медицины, я уже все попробовал. Попробуем дать ей своей крови. Кровь Инкарни тонизирует организм наших собратьев. Мать Тьма сделала нас предрасположенными к каннибализму.

– Довольно иронично, – задумчиво сказала Амти. – Это, наверное, для конца времен, когда не останется никого, кроме нас.

– Чтобы сожрали друг друга. Да, зло несет в себе семена собственного разрушения или вроде того. Но самое главное, наша кровь может помочь поглотить враждебную магию, наложенную на обычных людей, Инкарни и даже Перфекти. В нашей крови есть экстракт небытия, и первое, что он уничтожает – чужеродную магию. Говорят, что кровь Перфекти аналогичным образом усиливает действие магии.

– Вот почему во Дворе используют кровь!

– Да, но некоторые – просто извращенцы, – сказал Адрамаут. – Сейчас далеко не многие способны накладывать долговременные магические эффекты.

Он взял с тумбочки чашку с теплым чаем, и вытащил из кармана нож, резанул себе по ладони. Амти посмотрела, как кровь капает в чашку, услышала мерзкий звук разбивающихся о жидкость капель.

– Мне тоже добавить? – спросила она.

– Да, немного. Для надежности. Полагаю, концентрация тьмы распределена не по количеству крови, а по количеству Инкарни. Давай начнем с нас двоих.

Амти поняла, что Адрамаут просто хотел поговорить с ней наедине. Этого стоило ожидать. Адрамаут сжал и разжал руку, чтобы кровь шла интенсивнее.

Амти выпалила:

– Я знаю, почему женщина-зверь умеет растворяться в темноте, душить, перемещаться и превращать людей в лягушек…

– Про лягушек, это метафора, – напомнил Адрамаут. Но на Амти вдруг нахлынуло возбуждение. Она схватила нож, резанула себя по ладони, тем же движением, что и Адрамаут. Боль, казалось, была почти незаметной. Амти лихорадочно рассказывала то, что узнали они с Мескете, как ходили в Храм, как видели там ритуалы, описанные на забытых языках. Адрамаут наблюдал, как Амти сцеживает кровь в чашку, и в какой-то момент отвел ее руку, покачал головой, мол хватит.

Взгляд у него был очень внимательный.

– То есть, – сказал он, когда Амти закончила. – Древняя Жрица Тьмы хочет вселить богиню в тело нашей Эли? И мы понятия не имеем, что с ней делать.

Адрамаут аккуратно, поддерживая голову девочки, поднес к ее губам чашку, смочил ей губы напитком из чая и крови. Некоторое время она оставалась безучастной, а потом начала пить. В сознание она, казалось, не приходила, глотала жидкость рефлекторно.

– Уже что-то, – задумчиво сказал Адрамаут. Девочка опустошила всю чашку, и Амти увидела, что кожа ее медленно начинала принимать естественный, живой оттенок.

Скоро она очнется, подумала Амти. Скоро она очнется и отвлечет Адрамаута от нее. Амти подумала, что это лучший момент для того, чтобы ему сказать:

– Я сбегала… – начала она и остановилась.

– Мы догадались. Мелькарт не видел тебя в твоей комнате утром. Если ты хочешь мне сказать, то я буду очень рад…

– К Шацару.

– Что?

– Я беременна от него.

– Что?!

Адрамаут помолчал, они с Амти одновременно посмотрели на девочку, в порыве одинаковой надежды, что она проснется и прервет этот разговор.

– Ты точно уверена? – спросил Адрамаут.

– Да, мне сказала женщина-зверь. И три теста. Поэтому она меня и не украла. А украла Эли. Из-за того, что я шлюха…

Был бы здесь Мелькарт, он сказал бы, что шлюха – Эли, а Амти просто дура. Как хорошо, что не везде есть Мелькарт.

– Кто-нибудь еще знает?

– Шацар.

– И что он говорит по этому поводу?

– Ничего. Я думаю, у него аутизм.

Амти помолчала, потом сказала:

– Еще знает Ашдод.

– Он-то здесь причем?

– Долгая история. Он работает на телефоне доверия. То есть, наверное, уже работал, а не работает.

И тут они с Адрамаутом одновременно засмеялись, совершенно одинаково и отчаянно.

– То есть, – сказал Адрамаут, с трудом перестав смеяться, и Амти тоже захлопнула рот. – Ты беременна от Шацара?

– От Шацара.

– А Эли похитила хтоническая жрица?

– Да.

– А Мескете теперь – царица депрессии во Дворе?

– Да.

– Шайху подсадил свою девушку на свою кровь?

– Вроде того.

– А Мелькарт просто паскуда?

– Ну, точно.

Тут они снова засмеялись, громко, взахлеб, истерично. Амти смеялась долго и до слез. Сквозь смех Адрамаут спросил:

– Почему ты не сказала мне?

– Я боялась. У вас и так много проблем, а тут я.

– Но твоя проблема бы никуда не делась со временем Амти.

Амти снова засмеялась, а потом подалась к нему, и Адрамаут ее обнял, успокаивающе погладил по голове. Его еще трясло от смеха, Амти чувствовала, а потом она разрыдалась.

– Прости меня, пожалуйста. Просто мне было так стыдно тебе говорить, и я боялась, что у тебя столько проблем.

Адрамаут тут же перестал смеяться, обнял ее крепче.

– Успокойся, Амти. Я с тобой. Чего ты сама хочешь, малыш? Что бы ты не решила, я буду на твоей стороне и помогу тебе.

– Ну, да. И Эли мы спасем.

– Непременно.

– И Мескете сможем вытащить.

– Постараемся.

– И с Яуди все будет хорошо.

– Теперь за ней присмотрит Ашдод.

– Но Мелькарт…

– … останется паскудой, с этим нужно просто жить.

Они снова засмеялись, и Амти подумала, что ей невероятно повезло с Адрамаутом. Он был с ней, поддерживал ее, несмотря ни на что, ему хватало сил и для нее. Амти продолжила плакать, но уже оттого, как сильно любила Адрамаута, как он был дорог ей и как она была благодарна ему только за то, что наконец рассказала. Все оказалось не так страшно.

Но чего хочет сама Амти, она не понимала. С одной стороны, ей хотелось узнать получше существо, в котором ровно половина – от нее, с другой стороны – ровно половина ведь от Шацара. С одной стороны Амти не хотелось до конца жизни думать, живое оно было или нет, с другой стороны – если она не готова, то обречет его на еще большие мучения. Ей не хотелось лишать его возможности посмотреть на мир, там было много хорошего. Но и приводить ребенка в мир, где ему придется провести детство, прячась и выживая – было бы несправедливо. Да и чему Амти и ее жизнь могли его научить? Амти не знала, сердце ее было переполнено любопытством к этому странному, даже не существующему еще в полной мере созданию. Но было ли в этом хоть что-то от любви, она не понимала.

От этих размышлений Амти, заливающую слезами свитер Адрамаута, отвлек шелест одеяла.

Амти обернулась. Девочка сидела на кровати, скрестив ноги. Взгляд у нее был испуганный, но она не издала ни звука.

– Привет, – сказал Адрамаут. – Мы – друзья, не сделаем тебе ничего плохого. Тебе нужна еда? Давно ты ела?

Девочка пожала плечами, не отводя от них больших, блестяще-карих глаз. Амти протянула ей руку, девочка посмотрела недоверчиво, помотала головой.

– Ты говоришь? – спросила Амти. Девочка промолчала, потом снова пожала плечами.

– Наверное, это от шока, – сказал Адрамаут. – Принесу ей еды. Она может быть очень голодна.

Амти осталась с девочкой одна и тут же засомневалась в своей любви к растущему в ней существу. Девочка казалась ей жутковатой, но Амти подсела к ней.

– Не бойся. Теперь все будет хорошо. Ты, наверное, была в страшном месте. Но мы тебя защитим и вернем родителям. Но для этого нужно знать твое имя. А еще ты можешь помочь нам найти других девочек и помочь им. Ты видела там, где была других девочек?

С полминуты глаза у нее были совершенно бессмысленными, в их карамельном блеске не мелькало ни единой эмоции, будто Амти говорила на чужом для девочки языке.

Потом она заторможено кивнула.

Амти протянула к ней руку снова и подумала, что девочка отшатнется. Но вместо этого она крепко вцепилась в руку Амти. Помедлив, Амти обняла девочку и почувствовала, что она дрожит.

– Ну же, ну же, милая, – сказала Амти неловко. – Все теперь хорошо. Скоро ты окажешься дома, там будут мама и папа.

На слове «мама» девочка заплакала, слезы страха скатывались у нее по щекам. Амти чувствовала ее страх, он был ей почти приятен. И в то же время – как надо запугать ребенка, чтобы он боялся слова «мама».

Мама? Что-то мелькнуло в голове, но искра мысли погасла не успев разгореться, потому что девочка затряслась у Амти в руках еще сильнее. Амти прижала ее ближе к себе одной рукой, а другой принялась шарить в тумбочке, достала блокнот и карандаш, зашептала:

– Хочешь покажу хорошее? Хочешь! Все в порядке, тут много хороших людей, мы все тебя защитим от любого чудовища.

Девочка вцепилась в Амти, и Амти, освободив руки, начала ее рисовать. Быстрый, кривой набросок, но девочка впервые смотрела на что-то осмысленно, ей нравилось, как появляются на бумаге линии.

Интересно, думала Амти рассеянно, а у нее будет сын или дочь? Это ведь уже решено.

Наконец, Амти закончила рисунок, показала девочке блокнот, где изображена была она сама – ее кудряшки, большие, как вишенки, карие глаза, вздернутый носик.

– Это ты, – сказала Амти. – Нравится? Правда, ты красивая?

Девочка задумчиво кивнула. Она утерла слезы.

Где же Адрамаут, думала Амти, он-то умеет обращаться с детьми. Все умеют это лучше нее. Кроме, может быть, Мелькарта. Тут девочка выдернула у Амти из рук карандаш и блокнот. Рядом со своим портретом она принялась что-то рисовать. Линии были по-детски жирными, дети еще не умеют рассчитывать силу, когда рисуют. Из-под ее руки выходил неловкий до жути, нарушающий простейшие геометрические законы, темный и нервный рисунок маяка с жуткими, черными птицами, витающими над ним, как падальщики в ожидании пищи.

Девочка нарисовала стрелочку от собственного портрета, нарисованного Амти, к маяку. Она погрызла карандаш, потом отложила его и, совершенно внезапно, исчезла. Амти подхватила рисунок и бросилась вниз, чтобы найти Адрамаута.

Какой ей собственный ребенок, если Амти не была способна просидеть с девятилеткой десять минут так, чтобы она не исчезла неизвестным образом в неизвестном направлении.

Амти забежала на кухню, едва не снеся дверь.

– Адрамаут! Она пропала! Маленькая….

– … девочка! – закончил за нее Адрамаут. – Она тут!

Амти посмотрела, и действительно, девочка сидела за столом, перед ней был поднос, который Адрамаут собирался нести к ней в комнату. Девочка сосредоточенно наматывала макароны с сыром на вилку, не обращая ни на кого внимания.

– Видимо, у нее уже есть магия, – сказал Мелькарт. – Какой талантливый ребенок.

– Почему даже когда ты правда говоришь что-то хорошее, звучит как сарказм? – с искренним любопытством спросил Шайху.

– Потому что заткнись.

– Именно так, полагаю, – сказал Неселим. – Она и сбежала. Может быть, ей удалось переместиться в этом летаргическом состоянии. Как иногда мы рефлекторно дергаемся во сне. Она могла провести в лесу сколько угодно времени, просто переместившись в случайное место поблизости.