Текст книги "Противоборство"

Автор книги: Даниял Ибрагимов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 37 страниц)

Челябинский Кировский

Теперь уже трудно представить себе, что до 22 июня 1941 года уральские заводы не выпустили ни одного танка, что продукция эта была им незнакома. Трудно потому, что каждый танкист-фронтовик знает: танки в годы войны шли с Урала.

Как проходила эвакуация ленинградского Кировского завода в Челябинск? Об этом уже написано и рассказано немало. Да и это не тема нашей повести. Но кое-какие эпизоды, характеризующие ход такого гигантского мероприятия, привести следует.

Переломным на ЧТЗ оказался сентябрь 1941 года, когда сюда прибыло 6000 рабочих и 700 станков с ЛКЗ. А всего в октябре – ноябре 1941 года из Ленинграда в Челябинск было эвакуировано свыше 15 тысяч лучших мастеров, квалифицированных рабочих и членов их семей. Туда же перебазировали наиболее ценное оборудование.

Василий Иванович Ефимов, вспоминая те дни, рассказывает:

– Я на Кировском на сборке работал. Жили неплохо. 10 июня дочка родилась. Только-только привезли из роддома... Вдруг – война. Многие ушли добровольцами на фронт, не раз и я просился, не отпускали. Однажды вызывают в заводоуправление: «Собирайтесь». Куда – не сказали. Летели самолетами до Тихвина. Потом погрузились в теплушки и почти месяц прожили на колесах.

После тяжелого вздоха, Василий Иванович продолжил:

– Что было, когда прибыли? Рая не было, остальное было. Стены без крыши, крыши без стен, ботинки брезентовые на деревянной подошве, селедка без гарнира. Народу со всей страны тьма тьмущая. Станки, оборудование, машины – день и ночь поступали. Всего не расскажешь. Одно слово – эвакуация.

Челябинцы встречали ленинградцев с особой теплотой. С поезда сразу вели в столовую. Там дежурил врач. Часть людей направлял прямо в больницы. Но на следующее утро они были уже в цехах.

Как ни странно, славу первоклассного предприятия Челябинскому тракторному заводу создали именно специфические трудности. Ведь производство боевых машин требовало серьезного изменения технологического процесса, перепланировки и перестановки оборудования, изготовления новой оснастки, инструментов – короче говоря, коренной ломки и перестройки почти всех цехов.

Приняв под свое начало ЧТЗ, новый директор Зальцман шел к своей цели решительно. Тракторное производство было приостановлено: станки срывались с фундаментов, перетаскивались на новое место, где стояли сиротливо, никому ненужные. А ломать то, что вчера с любовью и большим трудом налаживалось, не просто. Некоторые кадровые рабочие завода буквально плакали.

Жизнь показала, что Зальцман, ломая старые линии, приспособления для тракторного производства, оказался прав: после войны к старой модели трактора возвращаться не пришлось... Особо нажимал он на концевые операции, не «слезал» со сборочного цеха. «Нет заготовок – посылай людей, иди сам, проси кузнецов»,– требовал он от начальников механических цехов.

Снег сыпался сверху, застывшую эмульсию смывали кипятком... Порой станки ставили моментально, иногда даже не заливали фундамент бетоном. Шлифовальные, зуборезные, требующие особой точности, правда, успевали все же и в этих условиях устанавливать капитально, чтобы не было тряски. Механики так уставали, что, получив отдых на 3 – 4 часа, здесь же, в подсобке засыпали. Иной засыпал, только начав снимать сапог. Один-то сапог он снимал, а на другой уже не хватало сил. Начнут человека будить, он проснется и... начинает снимать второй... Смешно, но и посмеяться не было времени: «Не спал, а на работу пора...»

Маневрировать приходилось даже отдельными станками, перенося их из цеха в цех, заимствуя временно «у соседа».

Кроме ленинградцев и москвичей на территории ЧТЗ разместился и Харьковский дизельный завод, возобновивший производство танковых моторов В-2.

Но если моторостроители-харьковчане, сохранившие и командный персонал, и основное оборудование, в Челябинске остались особым производством, заводом в заводе, то в танковых цехах многое было гораздо сложнее. Легендарный Танкоград, фантастические догадки о котором будут страшным кошмаром давить на инстинкт и сознание гитлеровской верхушки, складывался не вдруг, а в атмосфере исканий, споров и борьбы.

До войны челябинские машиностроители понимали, что хорошо налаженное массовое поточное производство тракторов не требовало высокой квалификации рабочих. Иное дело танк, особенно такой, как КВ. Он пока изготавливался небольшими сериями с подгонкой многих сложных деталей и наладкой. Делали это опытные мастера. Но для массового производства таких мастеров не хватало. Поэтому требовалось прежде всего максимально упростить конструкцию многих узлов танка. И здесь вступали в конфликт конструктор и технолог – извечный и плодотворный. Лучше всех знал и понимал этапы этого традиционного конфликта нарком В. А. Малышев. Конструктор, как правило, влюблен в свою машину. Создавая ее, он добился идеальной компоновки, гармонии между огневой мощью, броневой защитой, мощностью двигателя, учитывая массу других обстоятельств (удобство работы экипажа, замены и ремонта узлов и т. п.). Немаловажным он считал и возможность перевозки танка по железной дороге...

И вдруг конструктор получает от технолога отзыв: «Конструктивное оформление ряда деталей осуществлено таким образом, что выполнение их штамповкой затруднительно и для изготовления требуется значительное количество ручного труда. Для освоения в серийном производстве необходимо значительное количество оснастки. Целый ряд деталей ввиду сложности конфигурации вообще нельзя отлить» и т. д. В общем, узел, по заключению технолога, нетехнологичен, требуется его коренным образом переработать. Такое заключение подобно традиционному ушату холодной воды.

Конечно, технолог по-своему прав. Но не так то легко соглашается с ним конструктор. Обычно он резко отвергает всякие изменения. «Отехнологиченное» детище кажется ему чужим, непохожим на то, которое он выстрадал.

В таких случаях спор выносится на уровень главного конструктора и главного технолога завода. У них конфликтующие конструктор-разработчик и технолог излагают свои точки зрения...

Верные себе челябинцы настойчиво боролись за организацию конвейера или хотя бы его элементов, тянулись к тому, чтобы, скажем, свободную ковку, рассчитанную на первоклассного кузнеца, перевести везде на штамповку, где чутье, опыт человека во многом заменяет штамп... Чтобы меньше было «возвратных» движений деталей, чтобы конфигурация их была проще...

Наркому танкопрома В. А. Малышеву, теперь почти безвылазно сидевшему на танковых заводах, и раньше приходилось быть арбитром в спорах конструкторов и технологов. Но сейчас на ЧТЗ он должен был сглаживать нечто большее и серьезное – противоречия двух принципов, двух предприятий, двух заводов со своими устоявшимися традициями. И он постоянно думал над мучившим его вопросом: «Как совместить кировчан, бывших краснопутиловцев, представителей традиционного универсального предприятия и, с другой стороны, челябинцев, знавших только принцип крупносерийного производства?»

Выпуск танков на ленинградском Кировском заводе не мог быть крупносерийным. Сам принцип универсализма предприятия сдавливали это производство, подминали мысль конструкторов, заставляли их ориентироваться на специальное оборудование, на «кудесников»-слесарей, фрезеровщиков, литейщиков. Сейчас Малышев убеждался, что танк КВ – детище именно ЛКЗ, созданное в какой-то мере без расчета не только на крупносерийное производство, но даже просто серийное, изобилующее деталями сложной конфигурации, нередко не только малоунифицированными, но даже без намека на это...

На первых порах новое руководство завода и здесь, в Челябинске, решило, правда, без особой убежденности, по своему:

– Мы на Кировском заводе не знали конвейера, а танки делали...

Да, делали, но как? Собирали их стационарным методом – в сборочном цехе было несколько постоянных площадок, на которых танк обрастал узлами и деталями. Изготовление очень важных узлов возлагалось на рабочих-универсалов. Поэтому ленинградцы считали, что и на новом месте следует установить в цехе нужное количество тупиков, позиций для корпусов КВ и доставлять к ним детали россыпью, оснащать и сдавать. Умри, а танки дай!

Нельзя, конечно, видеть в этом только упрямство кировцев. У них опыт серийного производства тоже был. Они серийно выпускали тракторы «Универсал», полковые орудия... Но не танки. А танки нужны были немедленно.

Просматривая директорские распоряжения, протоколы совещаний у главного инженера, видишь муки рождения нового. Перемещались начальники цехов, участков, а корпуса пятидесяти КВ все еще стояли в тупиках. Бывшие тракторостроители искали нужные детали в груде металла, разбирались в последовательности сборки. Детали для них были новые, незнакомые. Иная из них и лежала на виду, но рабочие ее еще не знали. Попробуй найди.

Челябинцы же привыкли к другому, у них было все иначе. Тракторный завод, все его службы и цеха работали на главный сборочный конвейер, где каждый труженик выполнял только свою операцию. Обычно рабочие знали свои детали не по нумерации, а по прозвищам. Если начальник цеха или мастер спрашивал: «За чем задержка?», то в ответ можно было услышать:

– Опять не подали на конвейер барабан, клык и т. п.

Махонин твердо знал, а Духов понял сразу, что только сборочный конвейер даст возможность увеличить выпуск танков по сравнению со стационарным методом сборки. Понял Духов и другое: сборка КВ на конвейере требует изменения всего технологического процесса, рассчитанного на золотые руки слесарей.

Но многие ленинградские технологи, начальники цехов и другие работники никак не хотели принять челябинскую технологию, работать по-новому. Поточный метод в сборке выявил и недостатки в конструкции танка, ее крайнюю нетехнологичность. Много деталей нужно было срочно перевести с механической обработки на литье или штамповку, некоторые узлы упростить или совсем заменить, спроектировать новые, применив другие металлы.

Духов, тщательно ознакомившись с технологией производства на ЧТЗ, решительно заявил на планерке у Махонина:

– Будем переходить на челябинский метод!

– Тогда придется весь технологический процесс переработать,– выкрикнул кто-то из ленинградцев.

– Ну, что же, будем перерабатывать и немедленно. Ведь смотрите, что мы делаем? Опорный каток вытачиваем несколько суток. А сколько их нужно! Это ведь варварство – гнать столько стружки.

– Правильно! – поддержал Духова технолог-челябинец Артем Иванович Глазунов.– Каток мы можем отливать, потом проводить незначительную механическую обработку. Сколько сэкономим металла и времени!

Так в итоге побеждал принцип массового производства. Челябинские технологи А. И. Глазунов, С. И. Самородов, Ю. А. Божко, С. А. Хаит определили техническую политику завода.

В сжатые сроки конструкторский отдел, возглавляемый Духовым и его заместителем Михаилом Федоровичем Балжи, одним из самых опытных конструкторов ЧТЗ, проделал огромную работу, неутомимо перерабатывая чертежи КВ. Технологи потрудились над тем, чтобы не требовались уникальное оборудование и высокая квалификация рабочих. А когда переработка чертежей и технологий производства завершились, все облегченно вздохнули.

Скоро все три коллектива – челябинские тракторостроители, ленинградские танкисты и харьковские моторостроители – образовали столь прочный, нерасторжимый сплав, которому оказалось все по плечу.

Когда враг был у ворот Москвы

Во время оборонительных боев под Москвой у нашего командования на строгом учете находилась каждая боевая машина. Особенно не хватало средних и тяжелых танков. В этот период из Государственного Комитета Обороны почти ежедневно звонили на завод и просили дать для защитников столицы хотя бы несколько танков сверх плана. В один из таких дней со сборки доложили, что заканчивается запас двигателей. После эвакуации моторного завода из Харькова производство их в Челябинске еще не было налажено. У директора завода собралась очередная оперативка, и тут-то старший военпред завода полковник Александр Федорович Шпитанов вспомнил, что среди доставленного из Ленинграда имущества есть бензиновые моторы, которые прежде устанавливали на танках Т-28.

– Придется ставить на КВ мотор М-17,– произнес неожиданно для всех Шпитанов.– Конечно, в мощности он уступает дизелю, и это не может не сказаться на подвижности тяжелого КВ. Но сохраняются остальные козыри машины: мощная броня, сильное вооружение. А главное – выигрывается время.

– Хоть обстановка этого и требует, я возражаю,– категорически заявил Духов.– Хочу обратить внимание всех, что КВ проектировался под дизель В-2. С ним он может показать все свои лучшие качества. Если же поставим бензиновые двигатели М-17, танк будет гореть как свечка. Машины скомпрометируют себя.

Помолчав какую-то минуту, Духов добавил: – Танкисты потом будут бояться их брать.

Все притихли. Нарушил молчание Зальцман: – И как бы там ни было, Николай Леонидович, придется ставить бензиновый двигатель. Вы сделаете все возможное, чтобы он не горел,– спрячьте его в корпусе как следует.

Моторы тут же разыскали, их оказалось около сотни. По мощности они были слабоваты для КВ. Но, учитывая безвыходность ситуации, их направили на сборку.

Буквально сутки Духов и несколько его помощников не выходили из конструкторского бюро. Они произвели необходимые расчеты для установки двигателя, его центровки, сочленения с другими агрегатами КВ. И выдали цехам чертежи переходных деталей для установки бензиновых двигателей. Опытные рабочие изготовили необходимые детали. Шпитанов провел испытания. И вскоре около сотни тяжелых танков были отправлены с Урала под Москву. Они могли идти лишь со сниженной скоростью, иначе мотор перегревался. Но они шли в атаку и стреляли по врагу.

По штату того времени в танковых бригадах насчитывалось по 10 тяжелых машин. Этими КВ было укомплектовано до десяти бригад...

Впоследствии они участвовали в боях и на других фронтах. Когда двигатели израсходовали свой ресурс, их заменили штатными, дизельными. Это полковнику Шпитанову довелось делать непосредственно в боевых условиях, уже будучи заместителем командира 1-го танкового корпуса по технической части.

...В один из самых напряженных моментов битвы за Москву Зальцману позвонил Сталин. Поздоровавшись и расспросив о делах на заводе, Верховный приказал отправить эшелон с 30 танками под Москву.

– Товарищ Сталин,– начал докладывать Зальцман,– танки готовые есть, а вот стартеров к двигателям нет. Мы их получаем пока из Москвы, с завода «Динамо», а у себя их производство пока не наладили. У нас бушуют свирепые метели, и два самолета с необходимым грузом, пытавшиеся пробиться к нам, потерпели аварию.

– Танки ждет фронт,– произнес Сталин,– их нельзя задерживать и на день. Что вы думаете делать, товарищ Зальцман?

– Товарищ Сталин, сейчас дам команду грузить танки на платформы и позвоним в Москву на завод «Динамо», чтобы стартеры направили в вагоне встречного эшелона. С нашим эшелоном поедут монтажники, которые на станции встречи эшелонов перегрузят стартеры и до Москвы поставят их на танки.

– Товарищ Зальцман, а успеют ли ваши люди поставить стартеры на танки? Где, вы думаете, эшелоны встретятся?

– Где-то в районе Куйбышева или Пензы.

Сталин удовлетворенно хмыкнул и, попрощавшись с Зальцманом, повесил трубку.

Директор завода поехал с эшелоном танков и бригадой монтажников на запад. Как он и рассчитывал, около Куйбышева железнодорожные составы встретились. Работники завода перегрузили в свой эшелон стартеры и в пути ставили их на танки. Ставили во время движения эшелона, ставили днем и ночью, невзирая на непогоду, и Зальцман сам руководил работами.

Все это было и все это осталось в памяти Исаака Моисеевича. Этот эпизод он мне рассказал при нашей встрече:

«Так, прямо с железнодорожных платформ танки вместе с нашими рабочими и пошли в бой на одном из решающих направлений – битвы за Москву».

И на могучих КВ наши танкисты проявляли чудеса героизма.

Этот бой произошел 5 декабря 1941 года на Западном фронте под Москвой в деревне Нефедьево. О нем 8 декабря 1941 года написал корреспондент газеты Западного фронта «Красноармейская правда» Е. Воробьев, а в начале февраля 1942 года Н. М. Шверник об этом рассказал на массовом митинге в Лондоне.

...Ночь 5 декабря была такой темной, что не было видно дальше вытянутой руки, а танк можно было различить, лишь когда он двигался буквально по пятам.

Впереди, нащупывая дорогу, шагал лейтенант Павел Гудзь. Тяжелый КВ послушно следовал за своим поводырем. Он сейчас не шел, а полз, медленно полз... Это было во всех отношениях благом: и в ров не угодишь, и, когда мотор работает на малых оборотах, не виден огонь из выхлопных труб.

Еще в сумерки Гудзь присмотрел ветлы на берегу речушки, петляющей у околицы деревни Нефедьево. Заросли были густыми, у самой дороги. А то, что ветлы были низкорослыми, Гудзя не смущало, лишь бы укрыли танковую башню. Механик-водитель Кирин ввел машину в эту рощицу, как в гараж, и заглушил мотор.

По ту сторону речушки, в лощине, раскинулась деревня Нефедьево, занятая немцами. Противоположный берег был скрыт темнотой. Но Гудзь еще днем видел в бинокль: на улице стояли немецкие танки. Теперь он прикинул, что занял позицию метрах в семидесяти пяти от крайних изб, не дальше.

Гудзь приказал стрелку-радисту Татарчуку вылезти из танка и подать сигнал артиллеристам. Это под их канонаду Гудзь выводил свой КВ на позицию: за батарейным громом не слышно мотора и грохочущей поступи гусениц. Две ракеты одна за другой взвились ядовитым белым змеем. Мало ли ракет – красных, зеленых, белых – пытались раздвинуть черноту той декабрьской ночи. Но именно двух этих белых, одну вдогонку за другой, ждали наблюдатели на батарее. Сигнал был принят и артиллеристы замолчали.

Татарчук вернулся, закрыл за собой люк, но в машине не стало теплее. Зима 41-го! Она была особенно холодной. Каждый из членов экипажа примостился на своем месте и прикорнул в ожидании близкого боя, но вряд ли кто заснул. Лишь Старых остался дежурить у открытого люка.

Только вчера фронтовая судьба свела лейтенанта Гудзя с его экипажем. Он чувствовал себя не совсем уверенно и понимал, что еще меньше оснований для такой уверенности у его товарищей: идти в бой с незнакомым командиром! Каждый из них думал сейчас свою думу и, конечно, каждый терялся в догадках: каков он, новый командир танка? Не стушуется ли в бою? Хватит ли у него умения?

Комбат Константин Хорин пришел вчера с незнакомым лейтенантом.

– Вот ваш командир. А Старых займет пока место у орудия.

Невысокий, смуглолицый, черноволосый лейтенант в кожанке откозырял экипажу.

Танкисты встретили его по-разному: кто с открытой душой, а кто и недоверчиво. Но потом сошлись на том, что, уж если Хорин нашел нужным пересадить к орудию Старых, значит, новенький из отборного десятка. Только вот говорит он чересчур тихо, часто смущается, краснеет и, по слухам, до армии работал где-то в театре... Лейтенант очень молод, на вид ему года двадцать два – не больше. Но командир батальона обмолвился, что воюет с первых дней, чуть ли не с самой государственной границы.

Экипаж присматривался и изучал Гудзя, а он присматривался к экипажу.

Знать всех четырех в лицо и запомнить их фамилии не трудно. А вот как загодя узнать – стоящий ли это танкист, каков в бою? Гудзь про себя уже похвалил радиста Татарчука – парень исполнительный и расторопный, не стал зажигать ракеты близ танка, а отошел на солидное расстояние. И еще понравилось, как лейтенант Старых встретил вчера весть о своем понижении в должности – никакой обиды. Он всячески старался помочь Гудзю войти в курс дела, узнать все капризы машины.

Единственно, на что новый командир обратил внимание экипажа: необходимо опережать врага в бою, полностью использовать огневую мощь грозного КВ.

– Когда немец берется за снаряд,– сказал экипажу лейтенант,– мы уже должны выстрелить по нему. Кто первым выстрелит, тот уцелеет в дуэли.

Он говорил вовсе не поучающим тоном, а как бы напоминая эту истину самому себе...

Тот декабрьский рассвет 5 декабря был неторопким. Туман рассеивался медленно. Гудзь вылез на башню. Он стоял, упершись ногами в край люка, и всматривался вперед.

При скоротечном свете дальней ракеты ему удалось разглядеть крайнюю избу. Позже стал виден весь деревенский порядок. Где-то там, на улице, стояли танки, днем он насчитал их восемнадцать.

Восемнадцать против одного. Правда, все это были средние танки Т– III и Т– IV . КВ мог с ними состязаться, прикрываясь своей мощной броней. Главное – не подпустить близко, чтобы не ужалили.

Гудзь долго всматривался в деревню, затем закрыл глаза, словно так ему легче было напоследок обдумать план боя. Он спустился в машину и занял свое место.

– Начнем, друзья,– спокойно сказал он, но голос чуть дрогнул.

Все пятеро сняли с себя снаряжение, чтобы не мешало в тесноте боевого отделения.

Лейтенант решил ударить по головному танку, чтобы горящую машину увидели изо всех остальных, стоявших в затылок.

Подал команду:

– По головному, бронебойным, наводить под крест, огонь!

Прогремел выстрел, танк дернулся, проседая на балансирах. Гудзь и Старых стояли, прильнув к перископу и прицелу. Старых внес небольшую поправку и снова выстрелил.

Передний танк засветился в дрожащем пламени, а через четверть минуты выпустил красного петуха.

Второй танк зачадил дымным столбом без огня.

Татарчук до боли в пальцах сжал рукоятку и, плотно прижав приклад к плечу, готов был встретить немецкие экипажи и поводил стволом пулемета. Но никто не выскочил из горящих машин, даже люки не открылись.

Зарево вставало над деревней, отодвигая тусклый рассвет. Небо почернело, будто время повернуло вспять и на смену рассвету снова шла декабрьская ночь.

Пороховые газы и пламя первых выстрелов снесли, опалили верхушки ветел. Танк Гудзя стоял теперь «на самом на юру» – так выразился механик-водитель Кирин. Пока Гудзя выручало зарево, на него и рассчитывал командир: он знал, что из немецких машин сейчас танка не видно. Фашисты открыли ответный огонь, но он не был прицельным.

Экипаж неотрывно наблюдал за деревенской улицей, где поднялась паника. Немцы выбегали из домов полуодетые, несколько солдат выпрыгнуло из окон.

Татарчук открыл огонь из пулемета. Теперь танк, стоявший в засаде, полностью себя демаскировал, но командир не думал менять позицию – уж больно заманчивой была цель.

Не прошло и минуты, как танк содрогнулся в страшном грохоте. Ощущение у Гудзя было такое, будто его по танкошлему огрели кувалдой, после чего наступил конец света.

Снаряд ударил в лобовую броню, но она выдержала. Благословенны руки сталевара, который сварил эту снарядостойкую сталь.

Гудзя отшвырнуло от перископа, он больно ударился о что-то плечом, но тут же закричал:

– Быстрее! Опережайте их! Огонь!

Лейтенант Старых ничего не слышал, но понял командира.

Заряжающий едва успевал подавать снаряды, гильзоуловитель уже был набит до отказа. Саблин швырял пустые гильзы себе под ноги, складывал их за спину механика, бросал на десантный люк.

После трех десятков выстрелов дышать стало совсем нечем. Вентилятор гудел, выбрасывая загазованный воздух, но все равно все кашляли и задыхались.

Еще несколько раз свирепые удары сотрясли танк, но лобовая броня успешно противостояла им.

Уже пять танков горели на деревенской улице, высвечивая ее из конца в конец.

Гудзь мастерски использовал преимущества огневой мощи и толщину брони своей машины.

Вскоре один за другим запылали еще три немецких танка, не успевшие укрыться за домами. Гудзь даже приметил, что вокруг первого, головного, растаял снег, растопленный пожаром, и машина стояла на голой земле, как на черном острове.

Восемь чадящих костров, восемь зловещих факелов!

Откуда-то издалека донеслось нестройное «Ура-а-а». Или это броня отдалила клич? Пехота поднялась в атаку.

– Вперед! – скомандовал Гудзь.

Танк тронулся с места и пошел, набирая скорость. Командир опасливо посматривал по сторонам. Машина оставила выгодную позицию, где борта ее были защищены. Теперь она поневоле подставляла их противнику.

Танк миновал мостик, ворвался на деревенскую улицу. Немецкие машины бросились врассыпную. Гудзь дошел до западной околицы деревни и остановился за одной из крайних изб. Открыли люки. Все жадно глотали чистый морозный воздух. Саблин выбросил гильзы, которыми завалил весь пол.

Танк двинулся дальше. Немцы пытались преградить ему дорогу за околицей деревни. Но первым же снарядом лейтенант Старых с ходу подбил ближний танк, а вторым поджег еще одну машину. Восемь уцелевших танков бросились наутек от грозного КВ и скрылись по дороге на запад.

Кто-то из пехотных пулеметчиков или радист Татарчук догнал очередью немецких танкистов, которые выскочили из подбитых машин.

А Гудзь вел танк все дальше, настигая противника огнем, вминая в снег его орудия вместе с расчетом.

Но вот Саблин подал последний, сто восемнадцатый снаряд. Татарчук расстрелял последний, пятидесятый диск.

Остыл замок орудия, остыл на морозном ветру и раскаленный ствол пулемета.

В танке вовсе не осталось боеприпасов.

К этому времени в машине снарядами была вмята бортовая броня, разбит каток. Начал барахлить мотор.

Гудзь приказал повернуть назад. И танк медленно, боясь потерять гусеницу, двинулся через Нефедьево, уже занятое советской пехотой, прошел мимо горящих немецких машин, через мостик, мимо сожженных, вырубленных осколками ветел.

Когда танк вернулся на исходную позицию, его нельзя было узнать. Снаружи все смело: крылья, бачки, инструментальные ящики, запасные траки. Броня во вмятинах, царапинах, застругах, окалине.

Пять часов назад танк радовал глаз белой краской (это Кирин перекрасил его «для незаметности в пейзаже»). А вернулся опаленный дыханием боя, обугленный, закопченный...

Назавтра Павел Гудзь вместе с комбатом и корреспондентом фронтовой газеты насчитает на черной, покореженной броне танка двадцать девять вмятин.

И каждая вмятина была подобна шраму на его собственном теле.

За бой 5 декабря 1941 года в деревне Нефедьево Павел Данилович Гудзь был награжден орденом Ленина.

В 1947 году П. Д. Гудзь окончил Военную ордена Ленина академию бронетанковых и механизированных войск Советской Армии и остался здесь адъютантом. Много лет он руководил кафедрой академии. Ныне П. Д. Гудзь – генерал-полковник, доктор военных наук, профессор, заслуженный деятель науки РСФСР.

Так воевали наши танкисты на грозных КВ в тяжелейшем 1941 году.