Текст книги "Жажда странствий"
Автор книги: Даниэла Стил
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 22 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]
– Как поживаете, ваша светлость?
– Чудесно, Чарльз. А теперь, когда ты с нами, будет просто потрясающе. Ты надолго?
– На несколько дней, может быть, на неделю. – Он знал, как бурно все развлекаются тут летом, и, приезжая к Готорнам, с удовольствием принимал участие во всеобщем веселье.
«А ведь он необыкновенно красив», – подумала Одри, глядя на Чарльза. И почему она решила, что он старик? Наверное, потому, что он так много успел сделать… к тому же его необычная внешность и страсть к бесконечным странствиям чем-то напоминали ей отца.
Черные блестящие волосы Чарльза, казалось, отливают синевой, глаза большие, карие, смуглое матовое лицо, на редкость светлая открытая улыбка. Высокий, стройный, породистый, он внешне совсем не похож на англичанина, скорее испанец или француз, а может быть, итальянец, решила Одри, да-да, итальянский аристократ. На нем был темно-синий трикотажный купальник, и Одри невольно любовалась его длинными мускулистыми ногами, скульптурными руками, да и в плечах он был, пожалуй, пошире Джеймса. В свое время они вместе учились в Итоне и подружились на всю жизнь, были близки, как братья.
Джеймс схватил Чарльза за плечо и слегка встряхнул.
– Если моя жена хоть на минуту перестанет стрекотать, я представлю тебя нашему другу. Это Одри Рисколл из Калифорнии.
Чарльз подарил ей улыбку, от которой растаяло бы сердце любой женщины, и Одри тоже не осталась равнодушной. Они обменялись рукопожатием. Невозможно было не поддаться его обаянию, но книги Чарльза интересовали даже больше, чем сам автор, и она надеялась улучить время и поговорить с ним о литературе. После обеда все долго сидели на веранде и болтали, потом Чарльз с Джеймсом уехали прокатиться на машине, а Одри и Вайолет снова остались одни.
– Необыкновенно красив, правда? – сказала Вайолет. Она явно гордилась своим другом.
– Да уж, хорош. – И Одри засмеялась. Она с самого появления Чарльза отчаянно боролась со смущением, которое ее просто сковало, но Чарльз вел себя так просто, так непринужденно, что в конце концов она забыла о его поразительной красоте и преодолела робость.
– И что самое удивительное', он даже не подозревает об этом… – Дамы сидели на веранде с бокалами шампанского и ждали Джеймса. На обеих были белые шелковые платья, оттенявшие глубокий загар, посветлевшие на солнце волосы Одри стали просто огненными. – Представляешь, ему и в голову не приходит, какое ошеломляющее впечатление он способен произвести на людей. Каково? Может показаться, что он привык к своему сногсшибательному успеху у женщин и не замечает, как они при виде его бледнеют и падают в обморок. Так нет, ничего подобного, он сказал мне, что и думать о них не думает. Весь поглощен своими книгами.
Одри это понравилось, но гораздо больше ей нравилось, что он так умен. Еще в Америке она прочитала две его книги и буквально не могла от них оторваться. Из писателей, описывающих свои путешествия, Одри особо выделяла Никола Смита.
Чарльз отозвался о нем с большим уважением, и беседа на эту тему была долгой. Одри с восторгом слушала, как Чарльз рассказывает о Яве, Непале, Индии.
– Тебя-то туда ничем не заманишь, – напала Одри на Вайолет, когда та стала жаловаться, что ей скучно.
– Не представляю, почему вас так тянет на Восток, это же сущий кошмар.
Одри с Чарльзом расхохотались, и тут на сцене появился Джеймс – загоревший дочерна, в белом полотняном костюме, он словно перенесся сюда из Индии.
– Что, Од, опять мадам разошлась? – Джеймс налил себе шампанского и взял тарталетку с грибами. – А вы чертовски хороши сегодня, леди Ви, должен вам признаться. – Он с восхищением смотрел на жену. – Ты всегда должна носить белое. – Он поцеловал ее в губы, съел еще одну тарталетку и опять улыбнулся Одри. Как хорошо, что она с ними, а теперь вот приехал Чарльз, теперь уж они погуляют на славу!
Веселье началось с того, что все четверо поехали в Канн поужинать в любимом ресторанчике. Пили без меры вино, хохотали до слез всю дорогу до Хуан-Ле-Пен, там пошли на праздник, о котором Джеймс узнал случайно, танцевали до двух часов ночи, потом поехали на другой праздник на мысе Антиб и вернулись домой в четыре утра. Хмель уже изрядно повыветрился, и они решили не ложиться спать, а встречать восход солнца. Джеймс открыл бутылку шампанского, которую сам и выпил. Леди Ви мгновенно задремала на кушетке, и Джеймс, громко напевая, унес ее на руках наверх в спальню. Когда солнце медленно выплыло из моря и стало подниматься над горизонтом, на веранде сидели только Одри и Чарльз.
– Скажите, почему вы оказались здесь? – спросил он серьезно.
Целых два часа они без умолку разговаривали о том, что их больше всего интересует, радуясь обществу друг друга и перескакивая с предмета на предмет: путешествия в самые далекие уголки мира, лето на мысе Антиб, их друзья Ви и Джеймс. Но сейчас Чарльз неотрывно глядел на Одри, пытаясь понять, что она за человек, а Одри задавала себе те же вопросы о нем.
Какой каприз судьбы привел их обоих сюда в одно и то же время?
Одри решила сказать ему правду – в той мере, в какой это возможно.
– Мне непременно нужно было убежать.
– От чего? – Как мягко и приятно звучал его голос, каким чудесным золотым светом заливало их поднимающееся солнце. Чарльз спросил: «От чего?» Он решил, что Одри хотела скрыться от мужчины: по представлениям того времени женщина в ее возрасте непременно должна была быть замужем. – Или правильнее было бы спросить: «От кого?» – И он улыбнулся.
Одри покачала головой:
– Нет, тут совсем другое… Наверное, я хотела убежать от самой себя, от долга, который я на себя взвалила.
– Звучит серьезно. – Ему безумно хотелось прикоснуться к ее губам поцелуем, погладить пальцами ее длинную изящную шею, но он принуждал себя слушать ее и как мог подавлял вспыхнувшее желание.
– Для некоторых такое и впрямь серьезно. – Она откинулась на спинку кресла и вздохнула. – У меня есть дедушка, которого я люблю всей душой, и сестра, которой я отчаянно нужна.
– Она что, больна?
Одри удивленно посмотрела на него.
– Нет, почему вы так решили?
– Вы произнесли это слово – «отчаянно»…
Она покачала головой, глядя вдаль на море и думая об Аннабел. В первый раз за все время она позволила себе вспомнить обвинения, которые бросил ей в лицо Харкорт.
– Просто она очень молода… а я ее избаловала. Да и как было не избаловать? Мы потеряли родителей, когда были совсем маленькие, и мне пришлось заменить ей маму.
– Как странно. – На его лице мелькнула боль.
– Странно? Почему?
– Сколько вам было лет, когда умерли родители? Они умерли одновременно?
Одри кивнула, не понимая, почему он так взволнованно ее расспрашивает.
– Мне было тогда одиннадцать лет, моей сестре семь… это случилось на Гавайских островах… да, они погибли вместе, был шторм, и судно, на котором они плыли, утонуло… – Ей до сих пор было тяжело рассказывать об этом. – Мы вернулись в Америку, к дедушке. С тех пор я вела его дом и заботилась о сестре… наверное, слишком заботилась, так, во всяком случае, твердит ее муж. Он обвиняет меня в том, что я сделала из Аннабел калеку, потому что она совершенно беспомощна, ничего сама не может сделать и решить. Боюсь, он прав. А про меня он сказал… про меня сказал, что я только одно умею: следить за порядком в доме и нанимать и увольнять горничных. И мне нечего было ему возразить, так оно и есть. Поэтому я уехала из дому, ненадолго, мне так хотелось переменить обстановку…
Чарльз взял ее за руку.
– Я вас понимаю.
– Вы? Меня? – Она вскинула на него глаза, ресницы у нее стали влажными. – Разве это возможно?
– Конечно, ведь у нас с вами сходная судьба. Только вот дедушки нет. Были тетя с дядей, но и они умерли. Мои родители погибли в автомобильной катастрофе, когда мне было семнадцать лет, а моему брату – двенадцать'. Год мы прожили у тети с дядей в Америке, и нам там пришлось очень несладко. Родные, конечно, желали нам добра, – Чарльз вздохнул и слегка сжал руку Одри, – но совершенно нас не понимали. Им казалось, что я слишком независим для своего возраста, постоянно рискую, а мой брат слишком тихий мальчик. Он всегда был довольно болезненным ребенком, а смерть родителей окончательно подорвала его здоровье. Когда мне исполнилось восемнадцать, мы вернулись в Англию, я делал все, что в моих силах… – Голос его прервался, и сердце Одри переполнилось состраданием. – Он прожил дома всего год. В четырнадцать лет мой младший брат умер от туберкулеза. – Чарльз смотрел на нее невидящими глазами, в них было горе. – Я все время думаю: может быть, этого бы не случилось, останься мы в Америке… может быть, он был бы жив, если бы я…
– Нет, Чарльз, не надо упрекать себя. – Сама того не сознавая, она протянула руку и осторожно коснулась его щеки. – Жизнь нам неподвластна… Я тоже почему-то всегда считала себя виновной в гибели родителей, но это же глупо и бессмысленно. За что нам казнить себя? Судьба сильнее нас.
Он кивнул. В первый раз за все годы он рассказал о своем горе, и кому – человеку, которого едва знал! Но от Одри исходило такое душевное тепло и понимание: его настойчиво влекло к этой девушке, он понял это, едва увидел ее, и с каждой минутой она привлекала его все сильнее. Ему хотелось рассказывать о себе, о своей жизни, об умершем брате, поделиться всем радостным и трудным, что довелось пережить.
– И тогда я пустился странствовать по свету. Но сначала пытался учиться в университете, однако после смерти Шона ни на чем не мог сосредоточиться. Все напоминало мне о нем, у всех были младшие братья, на улице я видел детей, похожих на него. Мне хотелось убежать куда-то, где ничто не будет постоянно напоминать мне о моем несчастье. И я уехал в Непал, потом в Индию, прожил год в Японии. В двадцать один год написал свою первую книгу. – Наконец-то он улыбнулся. – Путешествия и книги стали моей жизнью, другой я просто не представляю.
Одри тоже улыбнулась.
– Книги вы пишете замечательные. – Она была благодарна ему за то, что он открыл ей свою душу, и полна сочувствия. Вдруг в голову ей пришла страшная мысль: а что, если бы она потеряла Аннабел? Нет, она не перенесла бы этого! Глаза Одри сразу наполнились слезами.
– Видите, какой я перекати-поле, – признался он чуть ли не виновато, и в глазах его появился прежний мальчишеский блеск.
– Что ж тут плохого? – Она вздохнула и улыбнулась. – Если хотите знать правду, я вам завидую. Мой отец объездил весь свет, и мне тоже всю жизнь так хотелось побывать в далеких экзотических странах.
– Почему же вы сидите дома?
– А Аннабел? А дедушка? Разве они могут остаться одни, без меня?
– Отлично могут, ничуть не сомневаюсь.
– Мне еще предстоит в этом убедиться. Потому я и уехала от них сюда.
– Ну, мой друг, мыс Антиб при всем желании не назовешь далекой экзотической страной.
– Догадываюсь. – Оба рассмеялись. – Но если я увижу, что они могут обходиться без меня и за мое отсутствие ничего дурного не произойдет, то, может быть, когда-нибудь я и отважусь на что-то более серьезное и смелое.
– Не когда-нибудь, а сейчас, иначе упустите возможность: не сегодня-завтра вы выйдете замуж, и тогда уж будет не до путешествий.
Она усмехнулась: что-что, а замужество ей не грозит.
– Напрасно вы тревожитесь, я ничем не рискую.
– Что, существует какая-то страшная тайна? На вас падет проклятие семьи? Или вы скрываете от всех ужасный порок?
Она со смехом затрясла головой, и пышный медный узел на затылке распустился, волосы упали на плечи.
– По-моему, я не принадлежу к тем женщинам, которые созданы для семейной жизни.
– Но вы только что рассказали мне, что пятнадцать лет ведете дом своего деда! Это вы-то не созданы для семейной жизни?!
– Все так, но прожила я все эти годы с дедом, а не с мужем.
Скажу честно, – Одри действительно не кривила душой, – из всех мужчин, кого я знаю, меня никто не привлекает.
– Почему же? – Он был в полном восхищении, его восхищало все, что Одри говорит, делает, думает. Никогда в жизни он не встречал такой необыкновенной женщины.
– Мне с ними до смерти скучно. Все до единого похожи на мужа моей сестры: все самодовольно убеждены, что имеют право диктовать женщинам, как они должны жить, что им позволено, а что нет. Женщины, видите ли, не должны говорить о политике, даже думать о ней не должны. А вот разливать чай, работать для Красного Креста, обедать днем с приятельницами – пожалуйста. Но о том, что мне действительно интересно, и думать не смей. Политика, путешествия – все под запретом. А я мечтаю увидеть мир и никогда не расставаться с моей камерой.
– Вы занимаетесь фотографией?
Она утвердительно кивнула.
– Наверное, у вас замечательные снимки. – Он сказал это с полной уверенностью, и она удивилась.
– Почему вы так решили?
– Вы тонко чувствуете, у вас хороший вкус, развита интуиция… Чтобы быть хорошим фотографом, нужны особый склад ума, острый глаз, собранность.
– И я повинна во всех этих грехах? – Как лестно он ее аттестовал! – А знаете, дома меня все зовут вековухой, никаких талантов во мне не видят.
Чарльз возмутился:
– Господи, какая глупость! Никто не желает нас понять, если мы не укладываемся в общепринятые рамки, в этом вся беда. А знаете, у нас с вами одни и те же сложности. Я тоже не могу жениться просто так, без душевной близости и понимания, я никогда и не пытался, после того как… – Она знала, что он имел в виду смерть Шона. – Жизнь слишком коротка, слишком быстротечна, преступление – истратить ее, играя чужую роль, я хочу всегда оставаться самим собой.
– А какой вы? – Настал ее черед расспрашивать его, ведь ей тоже хотелось узнать о нем как можно больше.
– Я не из тех, кто создан для тихих семейных радостей, я кочевник по натуре, только такая жизнь мне по душе, а много ли найдется женщин, готовых меня понять? То есть они делают вид, что ах как глубоко все понимают, а сами начинают заманивать в семейную ловушку. Да это все равно что заманить льва в клетку – ну заманили, а дальше что? Я рожден, чтобы жить на свободе, я люблю свободу, и, боюсь, приручить меня невозможно. – Он улыбнулся своей обворожительной улыбкой, и ее сердце затрепетало. До чего же он обаятелен! Он снова заговорил, и она всей душой отозвалась на его слова. – И еще мне кажется, я никогда не решусь завести детей, это тоже немалое препятствие, ведь почти все женщины хотят двух или трех. – Она не осмеливалась спросить его, почему он против детей, но он сам объяснил:
– После смерти Шона я понял, что не хочу никого любить так, как любил его. У меня было такое чувство, словно я потерял не брата, а сына, потеря была слишком тяжела. – В глазах Чарльза показались слезы, но он их не стыдился, не ощущал никакой неловкости. – Я бы так же сильно любил своих детей и, случись с кем-то из них такое, просто не смог бы это перенести. Нет уж, пусть все остается как есть. Я вполне доволен своей жизнью, чего мне желать? – Он горько усмехнулся. – Конечно, мои друзья негодуют. Вайолет считает своим долгом знакомить меня с подругами и приятельницами, так что, когда я оказываюсь в этих широтах, скучать никому не приходится. – Он легонько погладил ее руку. – А вы, мой друг, надеюсь, вы все-таки рано или поздно выйдете замуж?
– Чтобы выйти замуж, нужно от столького отречься… То, чего я хочу от жизни, несовместимо с браком – в том виде, в каком он у нас существует.
– А дети?
Она тяжело вздохнула и посмотрела ему прямо в глаза.
– У меня есть Аннабел. И теперь вот ее сын… дедушка… мне не нужно своих детей.
– Нет, так нельзя, вы не должны жить жизнью других.
Вам слишком много дано, судьба вас слишком щедро одарила.
– Откуда вы знаете? – Казалось, он читает ее душу, как открытую книгу, и ведь ни разу не ошибся. – Вот вы, например, вполне довольны своей жизнью. Что помешает мне быть довольной своей?
– Но ведь я живу именно так, как мне хочется. А вы нет, вы стремитесь к иному. – Он говорил так ласково, его сильная рука бережно держала ее руку. Она не могла не согласиться с ним и медленно наклонила голову. У нее нет своей жизни, есть только долг и обязанности по отношению к людям, которых любит, но стремится к иному.
Одри задумчиво улыбнулась ему, понимая, что между ними возникла дружба, которая продлится много-много лет.
– Вы правы, и не в моих силах что-то изменить, во всяком случае, сейчас. Я могу только радоваться, что судьба подарила мне такой щедрый подарок – лето здесь, с Ви и Джеймсом, но скоро я вернусь домой.
– А там, дома? Сколько еще лет своей жизни вы готовитесь принести в жертву?
– Как сколько? Всю. Любовь не делят на части.
Да, это он понял, когда пытался спасти Шона, потому-то и боялся теперь полюбить самозабвенно – a tout jamais, как говорят французы. Ведь тогда надо будет отдать всего себя без остатка. Пятнадцать лет он жил, не привязываясь прочно ни к кому, и вдруг встретил женщину, которая понимает тончайшие движения его души, как он понимает ее. Странно, очень странно.
Он ее не искал и, если говорить правду, вовсе не уверен, что хотел найти, – может быть, когда-нибудь потом… И тем не менее – вот она, сидит перед ним, и ее медные волосы ярко сияют в лучах поднимающегося солнца.
– Не знаю, почему мы встретились с вами именно сейчас, но мне кажется, я в вас влюбился.
Меньше всего на свете она ожидала такого признания, ее сердце чуть не выпрыгнуло из груди.
– Я… мне… я… – Так и не найдя слов, она смотрела ему в глаза. Конечно, он все понял из ее рассказов о Харкорте, об Аннабел, о дедушке, о страстном желании увидеть мир, жить полной жизнью, быть свободной, заниматься фотографией… Понял ее смутную, почти забытую мечту – поделиться с кем-то всем, что ей так дорого, встретить человека, который разделил бы ее мысли и желания… Что же, вот он, этот человек, перед ней, их пути сошлись на несколько дней или часов. – ..Мне кажется, я тоже, – с изумлением прошептала она, чувствуя впервые в жизни свою полную беспомощность. Одри чуть качнулась навстречу ему, он обнял ее и так крепко прижал к себе, что у нее перехватило дыхание. Его губы коснулись ее волос. Не было ни малейшего сомнения в том, что их поразила одна и та же стрела.
Он улыбнулся и поцеловал ее в губы сначала с нежностью, какой никогда не испытывал ни к одной женщине, потом со все большей и большей страстью…
Нет, это поистине безумие. До вчерашнего дня они вообще не знали друг друга, и вдруг сейчас она осознала, что влюблена в него.
Они медленно вошли в дом. Он положил руку ей на плечи и погладил пальцами загорелую шею. Одри чувствовала, что ее жизнь вдруг переломилась, прежнего никогда больше не будет.
– Одри… – Они стояли возле дверей ее спальни, и он с нежной улыбкой смотрел на нее. – Одри, ведь мы так с тобой похожи. – Он никогда не встречал женщины, подобной ей, никогда не надеялся, что встретит.
– Да, это удивительно. – Ив самом деле, произошло чудо, но как несправедлива жизнь! Перед ней мужчина, в котором воплотилось все, что она ценит выше всего на свете, и тем не менее через несколько дней они навсегда расстанутся. – Сколько вы еще пробудете здесь, на мысе Антиб? – прошептала она, собрав все свои силы.
– Постараюсь как можно дольше.
Они все смотрели в глаза друг другу. Наконец она молча наклонила голову и скользнула к себе в спальню.
Глава 6
Минула еще одна неделя безмятежного покоя, Чарльз все медлил с отъездом.
Одри и Чарльз почти не расставались с Ви и Джеймсом, и все же каждый день находили возможность побыть наедине.
Она обычно шла фотографировать, а Чарльз незаметно увивался за ней.
Одри наводила объектив своей «лейки» на какой-нибудь старинный дом в Изе, небольшом, затерянном в горах селении, а он замирал рядом, не спуская с нее восхищенного взгляда. Чарльз уже видел сделанные ею фотографии и понимал, какие чудеса творит она своей маленькой «лейкой».
– Послушай, Од, что, если нам вдвоем сделать какую-нибудь книгу?
Одри еще дважды щелкнула затвором, потом резко обернулась, и не успел он глазом моргнуть, как она сфотографировала и его тоже.
– Чарльз, ты всерьез?
С тех пор как он приехал, она просто расцвела. Стала более женственной и какой-то безмятежной, во взгляде появилось новое, не свойственное ей прежде выражение. Леди Ви, оставаясь с глазу на глаз с мужем, все время заводила разговор о Чарльзе и Од. Джеймс неизменно отвечал, что ничего из этого не выйдет – Чарльз не из тех, кто спешит связать себя брачными узами, он и сам все время твердит об этом. Да и то сказать, его образ жизни никак не вязался с такой перспективой. Однако Джеймс не отрицал, что Чарльз увлечен девушкой. А леди Ви, так та полагала, что он просто без ума от Одри.
– Конечно, всерьез. У тебя первоклассные фотографии.
Мне далеко до тебя, моя писанина куда хуже.
– Что-то не верится!
«Экий скромник», – подумала она с улыбкой.
– Ну что, позавтракаем?
В багажнике автомобиля стояла огромная корзина со всем необходимым для пикника. Они разложили снедь на поляне среди травы и полевых цветов. Позади поднимались стены Иза, далеко внизу синело море. Вид был столь живописен, что Одри усомнилась, сможет ли ее верная «лейка» запечатлеть всю эту прелесть. Она растянулась на траве, оперлась на локоть и принялась смотреть, как Чарльз ест яблоко. В его глазах сияла улыбка.
– Я так счастлива здесь, Чарльз.
– Правда? – Он наклонился и чмокнул ее в нос. – Открою тебе страшную тайну: я тоже счастлив. Счастлив, как никогда.
Она вспыхнула от радости, а он снова наклонился К ней и приник к ее губам.
– Что будет, когда придет время уезжать?
Эта мысль не давала ей покоя. Рано или поздно идиллия кончится, она со страхом ждала этого. И он тоже.
– Кто же должен решать, моя дорогая Золушка? Кто назовет срок, когда тебе пора возвращаться?
– Я отплываю домой четырнадцатого сентября. Это решено.
Вернуться к прежней жизни… к обязанностям… к ответственности… к Аннабел, которая опять ждет ребенка и, наверное, уже чувствует недомогание. Последнее ее письмо все закапано слезами, и Одри мучилась сознанием вины.
– Решение окончательное и обжалованию не подлежит?
– Да нет, конечно. – Она вздохнула. – Но пойми, все равно рано или поздно я должна вернуться.
– Почему?
– Ты знаешь почему.
– Нет, не знаю.
Он ненароком хотел выведать, насколько она тверда в своем намерении. Вот уже несколько недель он был одержим одной мыслью, но пока ничего не говорил Одри из опасения услышать решительное «нет». Кроме того, он понимал: откройся он ей – возврата к прежней жизни не будет ни для нее, ни для него.
– Чарльз… – Она умоляюще смотрела на него. В ее глазах было выражение неизбывной тоски.
Прежде он не замечал за ней такого. Да и откуда было взяться тоске, ведь они так веселились все это время, так много смеялись, пили шампанское, ходили на званые вечера с Вайолет и Джеймсом и говорили, говорили, ощущая неодолимое желание открыть друг другу свой мир, свою душу.
– Од, любимая, отчего такая печаль в твоем взгляде?
Он лежал рядом с ней на траве, и тепло его тела кружило ей голову. Чувство, которое пробуждал в ней Чарльз, она испытывала впервые в жизни. Ей и не снилось, что она на такое способна. А он не торопил ее, не предпринимал никаких попыток ускорить ход событий. Вот и сейчас он только с нежностью глядел на нее и тихонько щекотал ей ухо дикой гвоздичкой, которыми пестрела вся поляна.
– Чарли, не требуй от меня невозможного. Не могу я отложить отъезд. Это было бы нечестно с моей стороны.
– Нечестно? По отношению к кому? – упорствовал он.
Его настойчивость тяготила ее.
– К дедушке. Я знаю, какие мысли его мучили, когда я уезжала, и хочу ему доказать, что он ошибался.
– В чем? – недоуменно спросил Чарльз.
– Когда я уезжала, он смотрел на меня так, будто хотел сказать: «Знаем мы, чем это кончается». Он боялся, что я поступлю так же, как мой отец. И я ему обещала, что никогда этого не сделаю.
– Не понимаю.
– Видишь ли, мой отец уехал из дому и обратно так и не вернулся. Лишь иногда бывал наездами. Он давал дедушке обещания, но ничего не мог с собой поделать… не мог вернуться домой.
Когда Одри заговорила об отце, голос у нее дрогнул. Отец был неисправимый романтик. Его неудержимо влекла жизнь, полная приключений. Она снова устремила взгляд на Чарльза…
Как они похожи, думала она, иногда даже становится не по себе.
– Ну и что тут ужасного? – с искренним недоумением спросил Чарльз.
Ему близок и понятен такой образ жизни, вот уже пятнадцать лет он именно так и живет. Единственная разница – никто не ждет его. Никому и дела нет, где он… Разве что друзьям, Вайолет и Джеймсу. Но никто не заплачет, провожая его, никто не будет считать часы, ожидая его возвращения. Он даже испытал нечто вроде зависти. Пожалуй, ради этого стоило бы и жениться. А впрочем, кто знает.
– Ничего, конечно. Но я просто не могу так жестоко обойтись с дедом.
– Ас собой можешь? Од, неужели ты так легко отказываешься от своего будущего?
– Мое будущее – это моя семья, – снова вздохнула она. – И настоящее, и будущее.
– Раньше ты говорила по-другому.
– Не правда! – вспыхнула она. Интересно, что она могла тогда ему сказать, в ту первую ночь, когда они вместе встречали рассвет?
– Ты сказала, что хочешь повидать разные страны, далекие и прекрасные.
Она простерла руки, как бы желая объять этот чудесный уголок, этот земной рай, который их окружал.
– А это? Чего еще желать?
– Но разве речь шла об этом? Мы тогда говорили о Непале…
Все время, пока они лежали рядом, он нежно заигрывал с ней – то пощекочет, то проведет травинкой по шее. Он был весьма искусен в этой игре, но и она не уступала ему.
– Мне здесь тоже хорошо.
На его лицо вдруг набежала тень.
– Знаешь, Од, а ведь через несколько дней мне придется уехать.
Она впервые услышала об этом, и сердце у нее упало. Вот и конец…
– Я должен подготовить материал для лондонской «Таймс».
– Куда ты отправляешься?
– В Нанкин, Шанхай, Пекин…
– Боже мой!
Одри была потрясена, но пыталась сохранить присутствие духа. Ей показалось, что она мгновенно утратила ощущение счастья, которое, как воздух, все это время витало вокруг нее.
– Вот уж где, наверное, сплошная экзотика, – вымученно улыбнулась она.
Он кивнул.
– Мне бы хотелось, чтобы мы поехали вместе.
– Мне тоже.
Она говорила искренне. Шанхай, Пекин – эти слова звучали для нее волшебной музыкой. Но им не суждено войти в ее жизнь. По крайней мере пока.
– Представляешь, какие сказочные фотографии ты бы там сделала!
– Когда ты едешь в Китай?
Она невольно потянулась к нему, они взялись за руки. Как недавно они встретились под этим жарким небом и как стремительно сблизились!
– Еще не знаю. Сначала мне надо поработать в Италии.
Ну а потом сяду в «Восточный экспресс» и махну в Турцию.
– Счастливчик!
Он грустно покачал головой.
– Вот уж нет. Девушка, которую я люблю, бежит от меня…
Он пожал ее руку, она поднялась и села. Нет, нельзя вести себя как неразумное дитя. Какой смысл лить слезы, все равно они не могут быть вместе. По крайней мере в ближайшем будущем. И нечего себя обманывать…
– Почему бы тебе не приехать потом в Сан-Франциско?
Он засмеялся.
– Может, и приеду. И умчу тебя на белом; коне" и осыплю белыми розами…
– Ах, Чарльз, это было бы восхитительно!
Он притянул ее к себе, заставил снова лечь рядом на траву.
Они замерли, прижавшись друг к другу. Их объятия становились более пылкими, и все труднее было удержать себя в рамках дозволенного, .. Но благоразумие взяло верх, и Одри высвободилась из его объятий.
Чарльз поднял на нее виноватый взгляд. И хотя он благоговел перед ней, никогда еще ни одну женщину он не, желал столь страстно и безнадежно.
В обществе Ви и Джеймса, с которыми они по-прежнему проводили много времени, на них нападала неестественная веселость. Вечерами они засиживались все дольше и дольше. И с каждым разом Одри все труднее становилось расставаться с Чарльзом, однако она твердо решила не совершать опрометчивых поступков, пусть даже всю жизнь ей придется сожалеть об этом. А Чарльз просто не мог перейти известные границы в отношениях с ней. Он слишком сильно ее любил.
– Начну-ка принимать холодный душ… А может, купаться по ночам в море… Хотя, боюсь, вода теплая и меня не остудит, – говорил он посмеиваясь, когда они однажды медленно шли домой со званого вечера. – Знаешь, из-за тебя я совсем потерял голову.
Чувство вины кольнуло ее, и она сказала без всякого кокетства:
– Мне очень жаль, Чарльз.
– Не огорчайся. Это время – лучшее, что у меня было в жизни. Благодаря тебе. Воспоминание о нем я унесу с собой на край света.
Он улыбнулся и поцеловал ее пышные медно-золотистые волосы. Он еще не знал о том, что она приготовила ему подарок: альбом фотографий, запечатлевших их дни на Антибе. Еще один комплект она оставила себе. Пусть рассматривает альбом, когда будет ехать в свой Нанкин. Как ей не хочется думать об этом!
Но приходится. Ведь он уезжает через несколько дней.
В последнюю ночь они сидели, любуясь рассветом, совсем так же, как несколько недель назад, когда они только что познакомились.
– Странно, – сказал он серьезно и грустно, – у меня такое чувство, будто я знаю тебя всю жизнь.
– А я не могу даже представить, что ты уедешь и тебя не будет со мной. Такая пустота вдруг…
Она говорила совершенно искренне, ему она могла сказать все. А он желал только одного – не расставаться с ней.
– Од, я давно хочу попросить тебя… Обещай подумать, не говори сразу «нет». Ты не хочешь поехать со мной? Только до Стамбула. Ты успеешь вовремя вернуться в Лондон. Я уеду из Венеции третьего сентября.
Она покачала головой:
– Нет, Чарльз.
– Но почему? Когда мы с тобой теперь увидимся, Бог знает. Неужели ты с такой легкостью готова отринуть все, что было между нами?
Он в волнении встал и принялся вышагивать по террасе.
– Как ты можешь вот так просто сказать «нет»? Черт побери, Одри, ну пожалуйста, хоть на этот раз подумай о себе…
О нас, в конце концов!
Он смотрел так, что сердце у нее разрывалось. Не обязательства перед семьей удерживали ее сейчас. Нет, тут было нечто совсем иное. Она боялась ехать в Венецию, понимая, что может произойти, когда они останутся там вдвоем… Наверное, она пренебрежет условностями… она уже почти готова к этому здесь, на Антибе, но пока что-то удерживает ее от последнего шага. Отправиться с ним в Венецию? Ринуться с головой в этот омут? Она терзалась всю ночь и, когда наконец взошло солнце, уже готова была сказать, что не может ехать с ним. Но он поцелуем заставил ее молчать… А потом вдруг заговорил о Шоне, о том, как коротка жизнь, как бесконечно драгоценна и как прекрасна…. До нее вдруг дошло, почему он это говорит. Его жизнь полна опасностей. Китай…
Чан Кайши… А если его там убьют?.. Если они никогда больше не увидятся?.. Эта мысль потрясла ее. Он опять приник к ее губам, и она почувствовала, как его рука медленно скользит по ее бедру. У нее перехватило дыхание. Стон готов был сорваться с ее губ.
