Текст книги "Жажда странствий"

Автор книги: Даниэла Стил

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 22 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]

– Довольно выдумывать. Ты же ничего не знаешь. А может, они помолвлены, может, они старые друзья или даже просто знакомые. И почему тебе всегда и везде мерещится нечто непристойное?!

Он всегда удивлялся этой ее способности. Самое огорчительное, что она редко ошибалась.

– Филипп, ты поразительно наивен. Убеждена, что они живут в одном номере, это можно проверить по регистрации.

Эта парочка уверена, что здесь они в полной безопасности.

Конечно же, миссис Браун была права. Одри в отчаянии металась по комнате, потом бросилась вниз, чтобы снять еще один номер на другом этаже – для Чарльза. Он вернулся через полчаса.

– Этот малый внизу говорит, что ты меня выставила, – смеясь, сказал он. – Вижу, ты времени даром не теряешь. Стоило мне зайти в бар пропустить глоточек, как ты уже все провернула.

Одри села на постель. Вид у нее был удрученный.

– Чарльз, мне не до смеха. Ужасно, что мы их здесь встретили. Хуже не придумаешь…

– Од, не огорчайся, по-моему, все не так страшно, хотя, признаться, я вел себя как тупица. У этой милой миссис Браун, похоже, длинный язык.

– В том-то и дело. К тому же она еще и злющая. Теперь о нас с тобой узнает весь Сан-Франциско.

Чарльз сел рядом с ней. Лицо у него помрачнело.

– Ты в самом деле хочешь, чтобы я перешел в другой номер?

Ради нее он готов был на все. Молодые люди часто забывали, что у каждого из них своя жизнь, от которой они не вправе отказываться. Но теперь они слишком много значили друг для друга. И все же он ни за что не хотел бы навлечь на нее беду, тем более что не сможет быть рядом и защитить ее.

– Од, я правда ужасно огорчен. Мне и в голову не приходило, что мы можем здесь встретить твоих знакомых…

– Как выясняется, мир тесен… Послушай, я вовсе не хочу, чтобы ты переходил в другой номер. Просто надо сбить эту ведьму с толку. Не могу же я допустить, чтобы она нанесла деду такой удар. Но я вовсе не собираюсь менять нашу с тобой жизнь в угоду кому бы то ни было. Не так уж много они все для меня значат.

– Да, но в один прекрасный день может оказаться, что очень даже значат. В тот день, когда ты вернешься домой.

Голос у него упал. Сама мысль о том, что ей придется вернуться домой, была ему ненавистна. Ее дом здесь, рядом с ним.

– Я не хочу, чтобы ты страдала из-за меня!

– Но я ведь знала, на что иду, и все же связала свою судьбу с твоей. Если бы я чего-то боялась, то сразу убежала бы домой. Я поступила так, как считала нужным. Я тебя люблю, и мне дела нет, что кому-то это не нравится. Мы ведь позаботились о том, чтобы не нарушать приличий. Для этого я и сняла еще один номер. А в остальном все, что мы делаем, касается только нас.

Чарльз улыбнулся и обнял ее. Он испытывал к ней любовь и благодарность. Ему нравились ее твердость, ее благородство и искренность. Она внушала ему уважение, какое он редко к кому испытывал. Почти всю ночь они посвятили любви.

– Интересно, что сказала бы миссис Браун, если бы вот так застала нас вдвоем?

Они живо представили себе эту картину и от души расхохотались.

– А мистер Браун, наверное, пришел бы в восторг.

Они уснули, как всегда, обняв друг друга. Одри всю ночь видела во сне деда, но к утру мысль о нем перестала ее тревожить. Она все ему объяснит, когда вернется домой. Скажет, что Чарльз – друг Джеймса и Ви и что у нее с ним просто дружеские отношения. Он случайно оказался в Шанхае в то же время, что и они. Она пойдет на эту ложь ради деда. Ему вовсе не обязательно знать, что они с Чарльзом любят друг друга. Дед, чего доброго, испугается, что потеряет ее, а она давно уже для себя решила, что никогда не заставит его страдать.

Одри вновь целиком отдалась неповторимому очарованию Шанхая. И сам этот город, и его обитатели поражали ее воображение. Китайцы, японцы, французы, русские, англичане, привносящие в атмосферу города свой чисто британский дух…

– Европейцы, как правило, держатся тут особняком, – заметил Чарльз.

– По-моему, это глупо, правда? Коль скоро они обосновались здесь…

Он кивнул, хотя понимал, что здешних порядков не изменишь.

– Видишь ли, в известном смысле они здесь колонисты.

Ведут себя так, будто они у себя дома. Никто из них не говорит по-китайски, я по крайней мере таких не встречал… Нет, пожалуй, одного могу припомнить, да и то все считали, что он не от мира сего. Китайцы говорят с ними по-английски или по-французски. Европейцы полагают, что это в порядке вещей, – И что за спесь такая? – возмутилась Одри. По ее мнению, было бы куда достойнее изучать китайский. – А ты, Чарльз? Ты ведь немного говоришь и понимаешь по-китайски, да?

– Дело в том, что здесь в каждой провинции говорят на своем диалекте, но я кое-как обхожусь, – улыбнулся он, швыряя свои брюки на кресло, – особенно когда немного выпью, – добавил он, в два прыжка пересек комнату и схватил Одри в объятия, – вот как сейчас, например.

Он пробормотал что-то по-китайски, сделал вид, что хочет укусить ее, и они с хохотом повалились на кровать.

– Понимаешь, здешняя атмосфера действует на меня разлагающе – я бы вообще не выпускал тебя из объятий. Просто невозможно удержаться! – шептал он, зарываясь носом в ее волосы.

Они оба так утомились за время своего долгого путешествия – все-таки пять тысяч миль! – что только теперь начали приходить в себя. Одри страстно потянулась к нему, и он обнял ее.

Его длинные чуткие пальцы нежно перебегали по ее бедрам, и она застонала в его объятиях. Когда он овладел ею, она едва слышно прошептала его имя…

Проходили часы, а они все не могли оторваться друг от друга. Потом они лежали, усталые, и она снова, уже погружаясь в сон, повторяла про себя его имя. Она отдала ему свое сердце.

Теперь и навечно. И нет на земле уголка, куда бы она не поехала, только чтобы быть с ним вместе… Он теснее прижал ее к себе и закрыл глаза, слушая немолчный гул Шанхая.

Глава 14

Они провели неделю в Шанхае, а затем отправились в Пекин. Из Шанхая плыли на пароходе до порта Циндао и провели романтическую ночь в каюте, предаваясь любви и долго еще потом шепчась под тихий рокот волн, ударяющих о бортовую обшивку. Одри даже грустно было оставлять Шанхай, где ее окружало столько чудес. Чарли тоже с успехом провел там запланированные интервью. Теперь ему осталось только несколько дней работы в Пекине, и можно будет начинать долгое путешествие обратно – через Стамбул в Париж и оттуда в Лондон, а там садись за работу, и к концу года, как предусмотрено в контракте, все статьи будут готовы. Его уже тянуло домой, к письменному столу, однако на пути в Циндао, лежа на пароходной койке, он думал не о предстоящей работе, а только о женщине, внушавшей ему такую страсть, какой он не испытывал до сих пор никогда в жизни. Он не мог на нее наглядеться, все в ней было ему по сердцу: и нежная шелковистая кожа, и медно-рыжие густые волосы, хотелось не отрывать взора от ее глаз и губ, от ее щедрых губ… весь ее облик возбуждал в нем восторг, и не было, кажется, ничего, чего бы он для нее не сделал.

– Ты правда поедешь со мной в Сан-Франциско познакомиться с дедом? – шепотом спросила она его в ту ночь. Он высказывал раньше такое намерение. А она уже со страхом думала о возвращении домой. Мысль о предстоящей разлуке была ей невыносима.

– Я приеду, если можно, потом… когда кончу работу.

Пекин поразил Одри. Он оказался совсем не похожим на развратный, пресыщенный Шанхай. Пекин – это воплощенная история. Восемьсот лет он был столицей Китая – здесь когда-то правил прославленный хан Кублай; стоя на огромной площади Тяньаньмынь, потрясенная Одри смотрела сквозь слезы восторга на изогнутые золоченые крыши Запретного города, где в течение многих лет находился императорский дворец Миньской и Чаньской династий. Часами бродила она и вокруг храма Неба, целиком выстроенного из дерева без единого гвоздя. Он произвел на нее самое большое впечатление. От площади Тяньаньмынь до храма Неба было всего пять кварталов, и Одри без устали расхаживала там, стараясь не выставлять напоказ фотоаппарат, который пугливые детишки по-прежнему считали «чертовой коробочкой», и незаметно снимала, снимала, снимала…

После Летнего дворца они посетили Миньские усыпальницы в долине Мин. Вдоль центральной аллеи, ведущей к гробницам, тянулись в два ряда массивные скульптуры животных – коленопреклоненные верблюды, ревущие львы, леопарды, приготовившиеся к прыжку, – и двенадцать человеческих фигур, среди них полководцы Миньской династии. И снова от грандиозности всего ансамбля, фантастической красоты и продуманности мельчайших деталей у Одри перехватывало дыхание и на глаза то и дело навертывались слезы. Но самое сильное впечатление произвела на нее Великая Китайская стена. Одри стояла и смотрела как зачарованная. Неохотно сели они вечером в поезд и поехали обратно в Пекин. Одри всю дорогу, всего какой-то час с небольшим, молчала, и только на вокзале, заглянув ему в глаза, произнесла:

– Этот день я никогда не забуду. Запомню на всю жизнь Великую Китайскую стену.

Она так и не уснула в ту ночь, и под утро, когда услышала, как Чарльз зашевелился, перебралась на его койку. Он принял ее нетерпеливо и жадно, но лишь только он разжал объятия, она снова погрузилась в задумчивость. Мысли Одри витали где-то далеко. Ей непременно надо было побывать еще в одном китайском городе – Харбине. Она читала о тех местах в книге, – в отцовской книге, само собой.

– Мы сможем съездить в Харбин? – шепотом, спросила она у Чарльза.

Ей вспомнились фотоальбомы отца. В молодости он бывал в этом городе. И говорил, что Харбин ему понравился больше Шанхая, но почему, Одри забыла, она ведь тогда была маленькой, и теперь ее тянуло съездить и посмотреть все своими глазами. Еще одна мечта, доставшаяся дочери в наследство, от отца.

– Ты в самом, деле хочешь там побывать. Од? – Чарльз задал вопрос без особого воодушевления. – Нам ведь уже пора в обратный путь.

– Чарльз, но я, может быть, больше никогда не попаду в эти места! Харбин так много для меня значит.

– Почему? Просто потому, что там побывал твой отец?

Одри… любимая, ну будь же благоразумна.

Неожиданно ее глаза наполнились слезами. Причинять ей боль – этого Чарльз никак не хотел. Он сделал еще одну попытку убедить Одри:

– Это далеко на севере, там сейчас должны быть ужасные холода. Я заезжал туда в ноябре три года назад, и температура воздуха была ниже нуля, а у нас с тобой нет теплых вещей на случай мороза.

Это звучало не слишком убедительно. Одри не сдавалась.

– Все, что нужно, можно купить здесь, – возразила она. – Да там и не должно быть так уж холодно. Чарли, пойми, я должна взглянуть на Харбин.

Подобрать в Пекине теплые вещи по размеру европейцам оказалось не так-то легко. В Шанхае это было бы проще. Но у них не осталось выбора. Брюки, купленные Одри, едва доставали ей до щиколоток. Зато меховой жакет и шерстяные чулки пришлись вполне впору. И удалось подобрать мужские ботинки по ноге. Чарльзу повезло меньше. Но он сказал, что за одни сутки не замерзнет и в том, что удалось приобрести.

Утром они сели в поезд и отправились по Китайско-Восточной (принадлежащей Японии) железной дороге за семьсот миль к северу через Маньчжурскую равнину. По расписанию они должны были прибыть в Харбин через восемнадцать часов, но поездка отняла больше двадцати шести часов из-за бесконечных остановок, задержек – на каждой остановке японцы обыскивали все вагоны. Наконец, ближе к полудню второго дня, поезд прибыл на Харбинский вокзал. Первое, что они увидели на перроне, были трое пухлых румяных детишек под призором русских нянек, несколько роющихся в снегу собак и костер, над которым грели руки мужчины в маньчжурской одежде. Они курили трубки и о чем-то неспешно беседовали. Поблизости стояла конная пожарная телега. В воздухе чувствовался запах дыма, и лошади были взмыленные, с пеной на мордах, очевидно, утром где-то поблизости был пожар.

Чарльз и Одри взяли такси и подъехали к отелю «Модерн», но там не оказалось свободных мест, и им порекомендовали гостиницу по соседству. Постояльцев здесь не видели уже несколько месяцев, и старичок за стойкой им очень обрадовался.

Радушный и на редкость словоохотливый, он взахлеб рассказывал про наводнение 1932 года и поместил молодых людей в одну из двух комнатушек, предназначенных для приезжих. Одри вся лучилась от счастья, Чарльз сказал:

– Согласись, что многое в Харбине скорее похоже на Россию, чем на Китай.

И действительно, повсюду на улицах слышалась русская речь Среди жителей города было много русских. Да и до русской границы отсюда совсем недалеко, всего каких-то двести миль Чарльз, невесело усмехнувшись, спросил:

– Может быть, отсюда ты теперь захочешь в Москву?

– Нет, не захочу. И пожалуйста, не дуйся, Чарльз. Я очень рада, что мы выбрались сюда и теперь я увижу Харбин.

И в самом деле, виды зимнего города напоминали рождественские открытки. Однако у Чарльза, увы, настроение было совсем не праздничное. Он погрозил ей пальцем и решительно сказал:

– Завтра мы едем обратно в Пекин. Договорились?

– Договорились. Но в таком случае я хочу за сегодняшний день получше осмотреть город. Мой фотоаппарат у тебя?

Он протянул ей аппарат, заряженный новой пленкой. Одри сняла с крючка свой толстый стеганый жакет. К сожалению, для такого мороза и он был недостаточно теплым.

– Куда теперь? – спросил Чарльз со страдальческой миной. – Как я понимаю, расписание пыток уже составлено на весь день?

Одри всегда четко знала, чего хочет. В разговорах старичка за стойкой прозвучало название Хулань – по его словам, туда стоило съездить. До Хуланя от Харбина миль двадцать, но можно нанять шофера, доставившего их на своем стареньком авто с вокзала в гостиницу. Одри рассказала об этом Чарльзу. Он простонал;

– Неужели нельзя посидеть в гостинице? Кажется, для одного дня мы уже достаточно наездились.

Одри досадливо поморщилась.

– Хорошо, можешь оставаться. Я приеду к ужину.

– А как насчет обеда?

С видом обиженного ребенка он потащился вслед за Одри в прихожую. Но в дверях кухни немедленно возникла жена старичка – хозяина гостиницы – и зазывно помахала им рукой.

Она накормила их горячим супом, который назывался «борщ», к нему были поданы пирожки с мясом. После такого обеда Чарльз окончательно смягчился. Они шли, по улицам, разыскивая такси, на котором приехали в гостиницу. Одри смотрела по сторонам и улыбалась от удовольствия. На домах висели вывески, китайские вперемежку с русскими, но в целом Харбин больше походил на европейский город, чем на азиатский. Здесь, как в Шанхае, повсюду слышалась многоязыкая речь французская, русская, меньше английской, китайская – и маньчжурский диалект, и кантонский. А как забавно были одеты жители Харбина! Все в меховых шапках и кургузых пальтишках. И, казалось, у всех идет дым изо рта.

Наконец они нашли то, что искали. Однако владелец такси предупредил, что шоссе возле города перекрыто и по прямой до самого Хуланя не проедешь. Поэтому она свернули и поехали по извилистым заснеженным проселкам, мимо живописных деревенских домиков и многочисленных хозяйственных пристроек.

Шофер объяснял, как здесь выращивают сою. Через полчаса показалась маленькая каменная церковь. Одри поинтересовалась, чья она. Шофер ответил, что французская, и как раз когда он это говорил, на дорогу выбежала девочка-подросток в тонком шелковом платье и стала махать, чтобы они остановились. Одри сначала почудилось, что она босиком, но вблизи оказалось, что на ногах у нее синие полотняные тапочки без задников, стопы ее, хоть, по-видимому, никогда не были спеленуты, все-таки выглядели крошечными. Возбужденно вскидывая руки и указывая на деревянное строение рядом с церковью, девочка что-то взволнованно втолковывала шоферу на незнакомом для Одри и Чарльза диалекте.

– О чем она просит? – спросила Одри, наклонившись вперед к шоферу; она чувствовала, что это юное существо охвачено страхом. Шофер обернулся и, пожав плечами, ответил:

– Она говорит, бандиты убили двух монахинь, которые заведовали детским приютом. Монахини не позволили бандитам спрятаться в церкви. – Он говорил по-английски, с трудом подбирая слова, а девчушка отчаянно причитала и все время указывала себе за спину на церковь и пристройку. – Женщин надо похоронить, но чересчур холодно. И нужно, чтобы кто-то позаботился о детях.

– А где все остальные? Сколько здесь жило монахинь? – спросила Одри.

Шофер снова нараспев заговорил с девочкой, она торопливо ответила. Выслушав ее, он объяснил своим пассажирам, обращаясь и к Одри, и к Чарльзу (хотя Чарльз не выразил никакого интереса и только сокрушался в мыслях, что согласился на эту злосчастную поездку):

– Она говорит, только две, которых убили. Были еще две, но они месяц как уехали в Шанхай и оттуда в Японию. Еще через месяц приедут две другие им на смену. А сейчас нет никого взрослых. Все дети – сироты.

– Сколько их тут?

Шофер перевел вопрос Одри девочке и, выслушав ее горестный плач-ответ, сообщил:

– Двадцать одна душа. Почти все малютки. Она и ее сестра – самые старшие. Ей четырнадцать, сестре одиннадцать.

И две мертвые монахини в церкви.

Он говорил это спокойно, как ни в чем не бывало. Потрясенная, Одри открыла дверцу и спустила ноги на землю. Но тут Чарльз поймал ее за локоть.

– Куда ты?

– А ты что, думаешь оставить детей на произвол судьбы с двумя мертвыми монахинями? Ради Бога, Чарльз, мы можем хотя бы помочь им навести какой-то порядок, пока кто-нибудь съездит и свяжется с властями.

– Одри, ты не в Сан-Франциско и не в Нью-Йорке. Здесь Китай, вернее – Маньчжурия, Маньчжоу-го, как называют эти земли японцы. Они оккупированы японцами. К тому же тут идет гражданская война, повсюду рыскают бандиты, в стране масса голодных детей, оставшихся без родителей. Они гибнут каждый день.

Как и монахини. И с этим абсолютно ничего нельзя сделать.

Одри посмотрела на него злыми глазами, вырвала локоть и наступила прямо в глубокий снег.

– Ты говоришь по-английски? – медленно и внятно спросила она дрожащую от холода девочку. Та сначала непонимающе вздернула брови, а потом снова забормотала свое, указывая на церковь.

– Да, я поняла. Я знаю, что у вас произошло… – Господи, как ей объясниться с этой девочкой? И вдруг ей вспомнилось, что говорил шофер. Монахини были француженки. – Vous parlez francais?[6]6
  Вы говорите по-французски? (фр.)


[Закрыть].

Одри учила французский в школе, кое-что подзабыла, однако школьных знаний ей, хоть и с грехом пополам, но все же хватило минувшим летом на Ривьере. Девочка, запинаясь, ответила, и Одри пошла за ней к церкви, на ходу пытаясь растолковать, что обязательно постарается помочь. Но к тому, что ей открылось в церкви, Одри оказалась не готова.

Мертвые монахини лежали на полу в полузасохшей луже крови. Одежда с них была сорвана. Их сначала изнасиловали, а затем обезглавили. Дурнота подкатила к "горлу Одри, но тут она с благодарностью ощутила поддержку сильной руки, обхватившей ее сзади. Она обернулась и увидела за собой бледное лицо, сжатые губы Чарльза. Он стал подталкивать Одри и маленькую китаянку к выходу из церкви, прочь от этого страшного зрелища.

– Выходите, выходите скорее, – бормотал он. – Я приведу помощь.

Они вышли из церкви на воздух, но девочка сразу же потянула Одри к деревянной пристройке. Едва переступив через порог, она оказалась в окружении детей четырех-пяти лет. Малыши смотрели на нее снизу вверх, серьезно, вопросительно, некоторые тихо плакали. Двое или трое выглядели чуть постарше, а было несколько совершенных крох, только-только научившихся ходить. Одри смотрела на них, потрясенная. Что теперь с ними будет? Четырнадцатилетняя девочка с младшей сестренкой не управится с такой оравой, а ведь они остались совсем без взрослых, если не считать единственного методистского пастора в городе, да и тот, как выяснилось, находился сейчас в поездке по дальним деревням, и его ожидали обратно не раньше чем через несколько недель. Одри повернулась к старшей девочке испросила, к кому они могут обратиться за помощью. Но в ответ та лишь посмотрела испуганными, расширенными глазами и покачала головой. И, запинаясь, объяснила по-французски, что никого нет, помощи просить не у кого.

– Но должен же кто-то быть? – не отступалась Одри, повторяя вопрос таким тоном, каким почти пятнадцать лет отдавала распоряжения по хозяйству в доме деда.

Девочка покачала головой и сказала, что приедут две монахини, но только в следующем месяце.

– Novembre[7]7
  Ноябрь (фр.).


[Закрыть], – повторила она несколько раз. – Novembre.

– А пока как же?

Та развела руками и оглянулась на столпившихся вокруг них малышей. Девятнадцать детей, не считая ее самой и ее сестры.

«Накормлены ли они?» – поневоле подумалось Одри. Трудно сказать, как давно убиты монахини, а дети, кроме двух сестер, еще совсем маленькие и беспомощные. Одри спросила, давно ли они ели. Оказалось, что вчера.

– Где у вас кухня?

Одри пошла за старшей девочкой и очутилась в маленькой опрятной кухоньке. Там имелась простая, но удобная плита, необходимая утварь и даже холодная кладовка. В приютском хозяйстве оказались две молочные коровы, коза, куры, большой запас риса и сушеные фрукты с прошлого лета. Нашлось немного вяленого мяса в хорошем состоянии и целая шеренга банок с консервами, которые успели заготовить осенью монахини. Одри сразу же энергично взялась за дело, приготовила на всех яичницу, дала каждому по тонкому ломтику хлеба, кусочку козьего сыра и по горстке сухого урюка. Малышам давно не доставалось такого угощения, и они глядели на Одри с немым восторгом.

Она уже прибиралась в кухне, когда вошел Чарльз. Лицо его было мрачным, ладони и брюки перепачканы кровью.

– Мы завернули тела в мешковину и вынесли в сарай Шофер привезет из города кого-нибудь из официальных лиц, они заберут трупы. А мы на обратном пути свяжемся с французским консулом.

Вид у него был измученный и подавленный. То, с чем пришлось ему здесь иметь дело, потрясло его. Одри тихо протянула ему тарелку с хлебом и сыром, заварила чай и поставила настаиваться на плите. Чарльз пожалел, что не нашлось чего-нибудь покрепче, хотя бы рюмки коньяку. Ему сейчас очень кстати пришелся бы глоток спиртного.

– Кто-то должен сюда приехать смотреть за детьми, Чарльз, – сказала ему Одри. – Две другие монахини, как я поняла, уехали в Японию, а в ноябре приедут другие им на смену. Но сейчас нет никого, кто бы взял на себя заботу о детях Чарльз кивнул на двух старших девочек.

– Какое-то время они смогут о них заботиться.

– Ты смеешься? Одной четырнадцать, другой одиннадцать. Им не под силу ухаживать за девятнадцатью малыми детьми. Они тут со вчерашнего дня не кормлены.

Чарльз взглянул на нее с тревогой.

– К чему ты это говоришь?

Она твердо встретила его взгляд.

– К тому, что кто-то должен приехать, чтобы заботиться о детях.

– Это я понял. Тут все ясно. Ну а пока?..

– Поезжай в город и свяжись с консулом, пусть пришлет кого-нибудь.

Она проговорила это ровным, решительным тоном, который Чарльзу очень не понравился. Он опасался, что ее намерения, когда он их узнает, понравятся ему еще меньше. И он не ошибся.

– А где будешь ты, пока я стану связываться с консулом?

– Здесь, с детьми. Чарли, нельзя же их бросить одних.

Это просто невозможно. Ты погляди, они ведь совсем малютки.

– О Господи! – Чарльз со стуком поставил тарелку на стол и зашагал по комнате. – Я так и знал, что ты к этому клонишь! Послушай, тут, или где-то совсем поблизости, идет война, черт возьми! Японцы ввели оккупационные силы, коммунисты подняли бучу. Ты американка, я британский подданный, все, что здесь творится, не имеет к нам никакого отношения, и если местные бандиты убили каких-то двух француженок, это, черт подери, абсолютно нас не касается. Мы вообще сюда не должны были соваться. Если бы не твое упрямство, мы бы сейчас уже были в Шанхае и завтра поутру выехали бы на Запад.

– Но мы, черт подери, не в Шанхае, нравится тебе это или нет. Мы в Харбине, и здесь находятся два десятка детей, все сироты, брошенные на произвол судьбы, и ни живой души, черт возьми, чтобы о них позаботиться! И я от них не уеду, пока здесь не появится кто-нибудь еще. Чарли, ведь они погибнут!

Они даже прокормиться сами не смогут.

– Да тебя-то кто над ними поставил?

– Кто? Не знаю. Бог! А что, по-твоему, мне надо делать?

Сесть в машину и уехать? А про них забыть? Я останусь, пока не придет помощь. И хватит тебе тут рассиживаться, поезжай скорее в Харбин, возьми консула за бока.

Пока он отсутствовал, Одри уложила маленьких спать, некоторых покормила с ложечки, получше убралась в кухне и сходила с двумя старшими посмотреть, как они будут доить коров.

Приютское хозяйство, как видно, поддерживалось надлежащим образом. У Одри немного отлегло от сердца. А тут и Чарльз возвратился. Но, как только он вылез из машины, Одри сразу поняла, что настроение у него мрачное. Что такого мог сказать ему консул? Долго гадать не пришлось. Хлопнув автомобильной дверцей, Чарльз прошел в дом и предстал перед Одри. Губы у него были сжаты.

– Ну что?

Одного этого короткого вопроса ему было довольно, чтобы понять, что она все так же твердо будет стоять на своем.

– Он сказал, что деятельность католической церкви не входит в его юрисдикцию и ответственности за монахинь он не несет. У него с ними все время одни неприятности. Он еще два года назад направил им предписание покинуть страну. Завтра или послезавтра от него приедут забрать трупы, но ответственность за сирот он брать на себя отказывается. По его мнению, приют следует, как он выразился, распустить.

– Распустить? Как он это себе представляет? Вытолкать детей на снег и пусть умирают?

Одри никогда еще не разговаривала с ним так враждебно.

– Не знаю. Может быть. Или раздать их местным жителям. А Ты что собираешься делать? Усыновить их?

– Да не будь ты таким тупицей, Чарли! Уехать от детей я не могу.

– Как это – не можешь?! – Он уже кричал, потеряв всякое самообладание. – У тебя нет другого выбора, черт возьми!

Тебе все равно придется уехать! Придется! Нам надо возвращаться. Я должен закончить свою работу, тебя ждут в Штатах… Что ты будешь делать в Харбине с кучей сирот?

– А ты что предлагаешь?

– Я полагаю, надо отыскать в городе другую церковь и перевезти детей туда. Не может же во всем Харбине быть только одна церковь!

Лишь бы как-нибудь увести Одри отсюда и вернуться в Шанхай! Чуяло его сердце, что не надо было сюда приезжать.

Одри, окруженная детьми, отнеслась к его предложению одобрительно:

– Прекрасно! Ты поезжай в город, а я останусь с ними здесь. Если ты привезешь кого-нибудь, кто возьмет их, мы сможем уехать. Или сами перевезем их партиями на такси.

Чарльз чуть в голос не застонал. Дело стало за малым: он должен отыскать в городе церковь, где согласятся приютить сирот. Это и в центре Филадельфии непросто было бы сделать, а уж на окраине Харбина и подавно. Будь проклят тот час, когда он согласился поехать в Харбин! Чарли проглотил чашку зеленого чая и пошел за шофером. Он приступил к поискам церкви, где примут под опеку два десятка подкидышей.

Во время его отсутствия Одри не тратила время впустую – она поменяла маленьким подгузники, приготовила на ужин рис с сушеным мясом, суп и постаралась восстановить прежний порядок в этом хорошо организованном сиротском приюте, служившем детям домом. Старшая девочка попыталась объяснить Одри по-французски, что произошло: коммунисты время от времени спускаются с гор и приходят в церковь, кое-кто из местных маньчжуров тоже прятался здесь, с тех пор как два года назад сюда пришли японцы и повсюду рыщут бандиты, убивают людей. Лин Вей, так звали девочку-подростка, рассказала Одри на ломаном французском языке, что ее родителей и троих братьев убили японцы. Из всей их семьи в живых остались только она и ее младшая сестра Синь Ю, и монахини взяли их в приют, хотя остальные дети здесь гораздо моложе. Девочки оказались прилежными помощницами, покойные монахини позволили им остаться здесь.

– А есть в Харбине еще церкви, где ваши монахини имели друзей? – по-французски спросила Одри.

Девочка покачала головой и объяснила, что больше монахинь в Харбине нет.

Она не ошиблась. Чарльз вернулся ночью, дети спали, только две старшие девочки тихонько шушукались в уголке. Вид у него был измученный и взгляд безнадежный.

– Никого не нашлось, Од. Я заехал в каждую городскую церковь, справлялся у хозяев нашей гостиницы. Эти монахини здесь держались особняком, ни с кем не общались, и во всем городе нет никого, кто готов был бы взять теперь на себя заботу об их подопечных.

Одри и Чарльз видели на улицах Шанхая голодных побирушек трех и четырех лет от роду, но Чарли тоже переживал, как бы здешние малыши не оказались на улице. Он просто не знал, как выйти из этого ужасного положения, в которое они с Одри лопали здесь, в далекой, чужой стране. – Он с тоской смотрел на Одри, уставший, промерзший, целый день не евший.

– Не знаю, что и сказать, Од.

В полном унынии он присел на деревянную скамью. Взгляд Одри смягчился. Она ласково взяла его за руку.

– Спасибо, что ты приложил столько стараний, Чарльз. – Ситуация действительно складывалась отчаянная, все их попытки найти выход ни к чему не привели. – Может быть, захватим их в Шанхай и попробуем пристроить там?

– А если никто не согласится их взять? На улицах полно брошенных детей. Ты же сама видела. А оставить их одних в Шанхае ничуть не лучше, чем здесь, разве что там не так холодно. Но зато здесь у них по крайней мере есть крыша над головой и запас продуктов на какое-то время, к тому же обстановка привычная. Сомневаюсь, что японские оккупационные власти отпустили бы их с нами. Японцы очень щепетильны в таких делах: кто едет, куда, с кем? Особенно если такая большая группа.

У Одри снова гневно сверкнули глаза. Она ходила взад-вперед по чистой кухоньке.

– Ах, щепетильны? Почему же они тогда не берут на себя заботу о сиротах? Постой, а если послать телеграмму в главный монастырь этого ордена? Может быть, оттуда пришлют кого-нибудь на помощь.

– Да, это мысль. Вот только… как скоро можно ждать ответа? Пусть что-нибудь устроят тут, пока прибудет подмога.

Или временно направят сюда кого-то из своих, кто живет поблизости. – Чарльз воодушевился. – Поедем утром на вокзал и отправим телеграмму.

Телеграмма, которую Чарльз утром отправил – Одри и Лин Вей старательно перевели ее на французский, отчего она хотя и утратила изящество английского оригинала, все же вполне вразумительно доводила суть дела до сведения монахинь во Франции, – имела такой вид: «Прискорбием сообщаем, что монахини, заведовавшие приютом Святого Михаила Харбине, Китай, убиты бандитами, приюте остался двадцать один ребенок, нужна немедленная помощь; сообщите, как быть». Чарльз подписался своей фамилией и без всяких сведений о себе указал только в качестве обратного адреса Харбинский городской телеграф.