Текст книги "Каторжанка (СИ)"
Автор книги: Даниэль Брэйн
сообщить о нарушении
Текущая страница: 7 (всего у книги 12 страниц)
Глава двенадцатая
Мне казалось, что я не выживу – но не сразу. Первый удар был щадящим и ласковым, я повелась на его обманчивую мягкость, решила, что меня напугают, унизят, не более. Нет.
Порка провинившихся была делом обычным. Меня выволокли на задний двор, в скопище негодной рухляди, я увидела низкое подобие плахи – отесанное, отшлифованное сотней тел бревно в рост взрослого человека, и швырнули меня на него животом вниз. Все, о чем я думала в тот момент – нож и токен. Ни нож, ни токен у меня не должны найти ни в коем случае.
– Глянь, какая госпожа славная, – раздалось над моим ухом, и тут же чья-то рука по-хозяйски прошлась по спине и ниже. Я замерла: там спрятан нож. Только не нож. – Неси розги, а то замерзнет, вон, платье еще мокрое.
Первый удар поверх платья я стерпела. Не так и больно, решила я, но уже на третьем ударе поняла, что закушенные губы меня не спасают, что из груди рвется крик, а на пятом, кажется, потеряла сознание.
Эти люди знали свое дело крепко.
В себя я пришла лишь на третий день – так сказала мне Теодора. Она сидела возле моей постели, если кучу вонючего меха и свалянной шерсти, в которую я безнадежно уткнулась носом, можно было так назвать, и будто ждала, пока я либо очнусь, либо сдохну. Сдохнуть хотелось – я не чувствовала ни ног, ни спины, любое движение причиняло боль, как фыркнула Теодора – повезло, что с меня не сдирали кожу. Каторжанин не должен умереть раньше, чем ему положено, а меня пожалели, не стали раздевать. Что же, спасибо им и на этом.
Я попыталась вдохнуть полной грудью застоявшийся, спертый, вонючий воздух – мое тело тотчас разорвало пополам. Отдышавшись, я попробовала повернуть голову – и меня полоснуло как кинжалом. Кинжал. Нож. И токен?..
Превозмогая боль, я сунула руку под меховую накидку. Кто-то снял с меня платье, оставив юбку, панталоны и, основное, лонгслив, и насколько же я была предусмотрительна, что спрятала токен под него, но нож…
– Что ищешь? – буркнула Теодора. Я не видела ее до того дня, как она оказалась со мной в одной лодке, но могла оценить, что с ней сделали несколько дней на острове. – Нож? Я его у тебя забрала и выкинула в отхожее место. Скажи спасибо, что не сказала страже.
Никогда не делай людям добра. В лучшем случае они потребуют еще и еще, в худшем – захотят отплатить тебе тем же.
– То есть я тебя спасла, – прохрипела я, заново учась дышать. Заново, чтобы не было так больно. – Да. Спасибо. Не переживай, я и без ножа соображу, что воткнуть тебе в спину, если понадобится.
– И это после того, как я от тебя три дня не отходила, клятая? – Теодора присела напротив меня. Молодая еще, но сильно отекшая, пальцы ее напоминали связку сосисок, лицо потеряло очертания, под глазами ненормальные мешки. – Зачем тебе нож?
– Просто так, – скривилась я уже не столько от боли, сколько от осознания: мало мне одной идиотки, еще и эта. – Хорошая и очень полезная вещь.
Без нужды мне матросы его бы не дали. Чем дальше в прошлое человечества, тем больше в людях дерьма. Я везунчик, могла бы попасть во времена инквизиции. Все познается в сравнении, не правда ли?
– Полковник все эти дни приходил, – продолжала Теодора. – Надолго его не пускали и только со стражей. Если сегодня сможет, тоже придет.
Черта с два. Что ни новость, то одна поганей другой.
– Он выжил?..
– Выплыл. Никаноров погиб. – Тот, вероятно, кто протянул ему трость. – Это начало, жаль, что тебя не забрали из Темноты в обмен на кого-то. – Теодора поднялась, поправила живот, посмотрела куда-то в сторону.
– А остальные?
– Откуда мне знать?
Я не видела, куда она смотрит, я не могла повернуться. Единственное хорошо – с меня сняли цепи, и с Теодоры тоже. А где Селиванова, тоже попала под розги или все-таки умерла? Я закрыла глаза, медленно сделала вдох и сильнее вжалась в подстилку, хотя это и причинило мне боль. Токен, я его чувствую. Его тепло, его непонятную, но такую важную магию, его способность спасти меня.
Но, как ни странно, мысли мои перестали быть тягуче-мучительными, исчезло состояние, которое сейчас я могла бы охарактеризовать как апатию. И, конечно, не порка была причиной, а последовавшие за ней беспамятство и сон. Никогда не знаешь, где твое счастье, а где беда.
– Когда тебе рожать? – спросила я. – Выглядишь препогано.
– Когда Всевидящий даст, – огрызнулась Теодора и куда-то ушла. Я слышала шаги, потом загремело что-то, и тишина. Гиблая тишина. Гиблое место.
Я осталась одна, но сомневалась, что мне предоставили отдельную комнату. Двигаться и даже дышать мне было по-прежнему больно, и я лежала, сосредоточившись на тепле токена. Вдох, по моему телу растекается спасительный жар, проникает в каждую клеточку, утешает, лечит. Выдох, боль испаряется словно пот, мои раны холодит и гладит магия, заживляет, затягивает, возвращает жизнь. Опять вдох, потом выдох, медленно, смакуя каждый целительный миг – и вот я уже могу шевелить рукой, поднять голову, но нет, еще рано, слишком рано. Набираться сил, взять от токена все, что он может мне дать, пережить и это.
Все проходит, и это пройдет. Обязательно. Я справлюсь. Все, кто отобрал у меня волю, свободу, имя, титул, вы все отныне – мои враги. Клятая или нет, я не покорна. Каждый, кто выступит против меня, заплатит. Каждый, кто причинит мне зло, пожалеет. Я пройду по вашим головам и не обернусь, если кто-то закричит, моля о пощаде. Меня не жалеют – и мой ответ: ваша игра, ваши правила.
Я выберусь отсюда, не знаю как, но выберусь. Непременно.
Магия токена словно качала меня на волнах.
Однажды я устала мучиться от переутомления, панических атак и бессонницы, которые списывала на бесконечные рабочие дни без отдыха, без перерывов, нередко и без еды, и настояла, чтобы мой терапевт направила меня к эндокринологу. Тот посмотрел на результаты анализов и приговорил меня к посещению психиатра – в самом обычном диспансере. Я была против, мешало предубеждение, но жить полноценно, не быть постоянно раздраженной и разбитой хотелось сильнее. Результатом стали диагноз «депрессия» и прием антидепрессантов. Было сложно, было невыносимо, но скоро я начала чувствовать себя человеком, мир перестал казаться тесным беличьим колесом, сон наладился, яркий свет не резал глаза, звуки не раздражали – мне стало лучше. От токена был тот же эффект, и я даже списала его на самовнушение. Пусть так, мне ведь безразлично, что спасает меня, разве нет? Я полежала еще, осмелела и смогла сесть, не испытывая никаких болевых ощущений. Я завела руку за спину, просунула ее под лонгслив…
Что это было, черт побери?
«Без него вам не выжить»… Моя преданная служанка сделала все, чтобы спасти мою жизнь. Наталья знала или догадывалась, что меня ждет, пошла на кражу, может быть, и на подкуп, если ей было чем кого подкупать, чтобы я получила единственную вещь, которая мне поможет. Если бы я могла передать ей мое «спасибо», если бы я могла ее обнять, но увы. Наталья осталась там, далеко, где тоже холодно и погано, но ее положение крепостной лучше, чем положение ее бывшей хозяйки…
Комната, где меня разместили, точнее, нас, потому что лежаков было три, была крохотная – сперва она при свете свечи показалась мне больше, но нет. Полторы «хрущевские» кухни от стены до стены, но стены кирпичные, значит, я все же в развалившемся форте. Сложно сказать, тепло здесь или нет, токен греет меня, как и раньше, нет ни еды, ни воды… Конечно, ни сундуков, ни одежды.
Потолок низкий. Нет окна. Это чтобы мы не сбежали – куда и как? Пол усыпан кирпичной крошкой – кажется, здесь она повсеместно, форт рассыпается на глазах. Огонек свечи трепещет – значит, дует, это мне от токена тепло. Не слышно звуков с улицы. Нечем дышать.
Третий день. «Принцесса» прибудет дня через четыре. Я лежу здесь и издыхаю, и нужно протянуть до этого дня, терпеливо продолжать издыхать дальше. Чем дольше я буду валяться как полумертвая, тем больше шансов, что я успешно сбегу. Теодора не работает нигде потому, что ей вот-вот рожать, а Селиванова – кто знает, чем она занята, если вообще жива, быть может, традиционным для бесправной женщины этого времени делом.
Я не вдова – я должна этим воспользоваться, и пока я не знаю как. Только каторга такова, что вдовой я могу стать в любой миг, это нужно учесть и подумать, как обернуть себе на пользу. И как?..
Я услышала тяжелые шаги и легла как прежде. Теодора вошла, трудно дыша, и поставила передо мной прямо на пол горшок с чем-то горячим и положила на него краюху хлеба.
– Здесь есть еда, – простонала я. А откуда? Тут камни и песок, и соль, значит, кроме «Принцессы», приходят баржи, выходит, мои шансы только что выросли в неизвестной прогрессии.
Теодора мне не ответила и, постанывая, легла на спину. Я подождала, протянула руку за хлебом. Мне очень хотелось есть, но встать и насытиться мешала моя осторожность, Теодору, как бы скверно ей ни было, насторожило бы, что я так легко могу двигаться после порки. Так что я отщипывала хлеб, макая его в острую, обжигающую жижу, и думала, что буду делать, когда после такого обеда мне захочется пить. Теодора, возможно, сегодня уже не встанет, а Селиванова поднесет мне разве цикуту.
Или я – ей, но проблема пришла откуда не ждали, мне захотелось не пить, а наоборот, и я, убедившись, что глаза Теодоры закрыты, свесилась с лежака и посмотрела, не стоит ли где-нибудь ночной горшок.
– Теодора? – окликнула я. – Эй? Мне нужно облегчиться.
– Встань и выйди, – на выдохе тут же отозвалась она, и я покорилась. Мой поход в местный сортир легким не будет, это точно, и все мои актерские способности, какие есть, я призову на выручку, иначе крышка.
Я же видела, что такое настоящие киносъемки и какой это адский физически и морально труд. Десятки раз одно и то же, в полную силу, со всей отдачей, и когда кто-то из съемочной группы шутил – а быть может, и нет – не хочу ли я сняться в каком-нибудь эпизоде, я отказывалась. Мне хватало образа персонажа и пары кадров среди декораций «для себя», потому что не приведи бог эти снимки окажутся где-то опубликованы, но сейчас я жалела, что Голливуд не видит все грани моего нечеловеческого таланта. Ведь никому и никогда не приходилось играть перед светом софитов так, будто от этого зависит вся жизнь.
Я ни на секунду не забывала, что исполосована до полусмерти. Я кричала, двигая рукой или ногой, шаталась, опять кричала, я падала на колени, истошно вопя, протягивала руку вперед и орала, на мои крики заглянул равнодушный стражник, и я завопила так, что он сбежал, не в силах смотреть на мои мучения. Я вовремя начала бесконечный путь, потому что к тому моменту, как я – ориентируясь на отвратительный запах – добралась по кирпичным обломкам до сортира, мой организм держался из последних сил. Ему пришлось терпеть целую вечность.
Я рассмеялась, но не в голос, от облегчения, и заверещала – я ведь должна подняться и сесть в позе орла над этой ямой, а это больно, пошли все вон, в моем положении я нашла неоспоримые плюсы: никто не помешает мне сделать свои дела. И надо крайне бережно обойтись с токеном, одно неловкое движение – и все, из ямы с дерьмом мне его уже никогда не вытащить. Я поэтому задрала нижнюю юбку, придерживая токен поясом, и только тогда смогла позволить себе немного расслабиться.
Не забывая, конечно, кричать.
И путь назад, крики, слезы, мне начало казаться, что токен стал работать уже в обратную сторону – моя спина снова покрывается рубцами и кровью. Надо быть осторожной, кто знает, какой силы эта неясная магия, она как спасла меня, так в состоянии и убить.
Я упала на порог, подозревая, что Теодора уже пришла в себя и наблюдает за мной. Грязные сапоги, на которые упал мой взгляд, подсказали, что Теодора не так опасна.
– Аглая!..
Черт же тебя принес. Я, испуская болезненные стоны, растянулась на голом полу в надежде, что мой супруг додумается отнести меня на кровать.
Он и в самом деле поднял меня, положил на кровать, сел рядом. Я отвернулась, а когда муж коснулся плеча, опомнилась и закричала. Он наклонился ниже, взъерошил мне волосы, и без того похожие на воронье гнездо, провел пальцем по шее – снова мой крик, – потом тихо спросил:
– Так ты жива?
Господи, он еще и непробиваемо туп. Кто смеялся над голливудскими фильмами с их бесконечными «Are you all right»?
– Как видишь, – простонала я, – но лучше бы сдохла.
– Не говори так, – прошептал он с заметной нежностью. – Но, милая, как?
Его рука сползла мне на спину, и я с легким сердцем застонала. Я не могла повернуться и взглянуть ему в лицо, но очень хотелось посмотреть в глаза человеку, который одновременно пытается получить ответ на загадку и тело своей супруги. Пожалуй, узнать, как выглядит тот, кто готов воспользоваться еле живой любимой женщиной, мне хотелось намного больше. Любимой – если полковник Дитрих и сам верит в свои пылкие чувства.
– Ради Всевидящего, – прохныкала я, потому что я еле сдерживалась, чтобы не двинуть ему ногой, – убери руки! Мне больно! И…
Я осеклась. Стонов Теодоры я за своим актерством не слышала. Она спит, потеряла сознание или ушла?
– Где Теодора? И где Селиванова? Это она пыталась убить меня. Там, на барже.
– Аглая, здесь никого нет, – снова жарко зашептал мне на ухо муж. – Пока никого нет, милая, – но потом отстранился. Я перевела дух и поверила ему на слово, и, возможно, я зря отказалась от его ласк, потому что мне нужно узнать две вещи: почему я не сгорела в огне и что за причина у Селивановой – была или осталась – убить меня во что бы то ни стало.
– Я не знаю, почему я не умерла, – сказала я. Это было, наверное, самое искреннее, что я произнесла с первой секунды в этом мире. Пару лет новой жизни я легко отдала бы за понимание почему. – Все видели, как я горела. Но нет.
«А почему ты не умер?» – вот что следовало спросить. Судьба? Стихия не самая справедливая вещь на свете.
Мой муж взял меня за руку и задрал рукав. Я, как водится, завопила, потому что движение вышло резким, и без израненной спины было больно, и я понимала, что он ищет – браслет на моей руке, браслета нет. Это связано с тем, что я выжила, или не имеет никакого значения?
– Неужели ты… – пробормотал полковник, но мысль свою не закончил, я сделала это за него: «Утратила свой проклятый дар». Да, утратила, все, что я могу, это взаимодействовать с токеном, и, скорее всего, потому, что его создала либо я сама, либо моя бабка. Магия крови, если она тут есть, но других объяснений у меня не нашлось.
Полковник опять склонился надо мной, я почувствовала, что его рука проникает под матрас из шерсти. Если его и мучило воздержание, то он не предпринимал больше попыток склонить меня к близости.
– Если Марго снова захочет убить тебя, – еле слышно проговорил он, и я как минимум узнала, что Селиванова жива, – ударь. Никто не знал, что она поедет сюда, никто. Ей здесь каждый второй желает смерти.
Он поднялся, пошел к двери, и шаги его были странными: раз, два, три. Раз, два, три, и я, не имея возможности повернуться, догадалась, что он идет, опираясь на трость, вероятно, ту самую, с золотым набалдашником, трость, которая стоила жизни ее владельцу.
У меня не получится сблизиться с мужем никак, неизвестно, что к нему испытывала Аглая, но я другой человек, мне не хочется подпускать его близко. Признаю, где-то неправильно, но он относится к жене как к вещи, потребительски, не щадя ее, пытаясь всегда получить свое, настоять на своем, чего только стоила его копеечная попытка манипуляции в городской тюрьме. Я могла ошибаться, впрочем, и поэтому, повернувшись, сунула руку под вонючий матрас.
Все же нож. Так почему этой Марго каждый второй желает смерти, а меня мечтает прикончить она сама?
Больше, чем Марго Селиванова, меня занимала только я. Я же утратила дар, и Святой Огонь не причинил мне никакого вреда, так что случилось в тот день, когда я так удачно едва не овдовела и не менее удачно пережила и ледяную воду, и порку? Я напугала стражника. Я управляла огнем. Как у меня это получилось, как? Или не я это сделала, но кто тогда?
У меня был небольшой запас времени, пока никто не явился сюда, и я села, вытянула руку к свече, вздохнула, сосредоточилась.
– Огонь!
Глава тринадцатая
Ничего не произошло. Я попробовала снова – с тем же разочаровывающим результатом, и снова, и ничего. Мне нужно сильнее злиться, выкрутить эмоции на максимум? Пока я на это не способна, посмотрим, что будет дальше, как я могу судить, жизнь меня еще не раз заставит защищаться.
Я успела лечь обессиленной тряпичной куклой, заслышав шаги: шаркающие и семенящие, и незнакомый мне женский голос. Тут есть женщины помимо нас, они сумасшедшие или каторжные? Ссылают ли женщин за какие-то преступления?
– …Лежит, – донеслось до меня. – А третья где, ну та, клятая?
– Может, сдохла уже! – О, моя дорогая Марго, как я рада, подумала я и переложила нож таким образом, чтобы вытащить его я могла в доли секунды. В отличие от моего мужа, я сомневалась, что Марго попытается убрать меня вот так, нападением, у нее была отличная возможность придушить меня хоть этой шкурой, но почему-то она не сделала этого.
Почему и так ли это важно?
Женщины появились на пороге, и я с удовольствием послушала бы что еще, кроме брани Марго в свой адрес, что-то, что помогло бы мне получить информацию, а не только поток дерьма. Третья женщина, по голосу намного старше нас, велела Теодоре лечь, а Марго явиться в кухню, и ушла, но никто ее указания выполнять не спешил.
– Почему она не уехала с остальными? – Марго подошла к моей кровати, и я притворилась, что сплю. Сложно выдерживать дыхание, спящий дышит иначе, и мне показалось, что Марго что-то заподозрила. – А эта, клятая, значит, очнулась?
Теодора ходила по комнатке, Марго стояла у меня над душой, и ничего мне не давалось с таким неимоверным трудом, как изображение спящей. Если она сейчас же не отойдет, то догадается, несмотря на полумрак, шаги и пыхтение Теодоры.
Она пнула ногой горшок – я услышала удар и как глиняная крынка покатилась по полу. Что Марго мешает убить меня? Страх? Но мертвая я буду уже безопасна, или полковник Дитрих ошибся, или здесь кроется что-то еще, и сомневаюсь, что со мной, как в приключенческой книге, поделятся всеми подробностями.
– Очнулась, не очнулась, – простонала-прохрипела Теодора, – кто подойдет к ней? О, Всевидящий…
Она со всхлипом села. Боли у нее не прошли, а я, даже если бы и могла взять и «проснуться», ей ничем помочь не могла. Это нормально на ее сроке? Ненормально?
– Эта дрянь специально все устроила, – взвизгнула Марго. – Специально!
– Чтобы ее избили до полусмерти? – Теодора, как мне почудилось, легла, но тут же села. – Вода. Принеси мне воды…
Ругаясь про себя неразборчиво, Марго вышла, и Теодора, к моему удивлению, перестала стонать. Полно, вспомнила я, она чувствовала себя прекрасно, пока сидела возле моей постели, и скрутило ее ровно тогда, когда я очнулась. Я не одна ломаю комедию?
– Кто это был? – спросила я в собственный рукав, но Теодора, как я и предполагала, услышала.
– Жена коменданта, – неуверенно отозвалась она. – Она не уехала с прочими бабами.
– Уверена, что жена коменданта – баба? – саркастически хмыкнула я. – Бабы – мы трое, плакало наше счастье, а она, полагаю, хоть какая-то, но дворянка.
– Тебя крутило от живота, а не от порки? – поинтересовалась Теодора. Куда пропали ее страдания, сарказм выплескивается через край. – Облегчилась и миновало?
– Не забывай стонать, – отбила я. – Вернется Марго, а как хорошо иметь ее на побегушках. Да? – И я повернулась, не забыв исказить лицо как от боли.
– Ты клятая, я на сносях, а баб тут – жена коменданта да три старухи, – ответила Теодора, пристально глядя на меня, и этот взгляд мне не нравился. – У стражи баб вообще нет, так что лучше… лежи. Авось не тронут.
Вот оно что, подумала я, не испытав ни особого страха, ни сочувствия. Это каторга, не курорт, где ты клиент и за комфорт щедро платишь. Здесь ты добыча, бесхозная вещь, красная цена которой – лишний ломоть хлеба, но как знать, как скоро я сама буду соглашаться на такие сделки.
– А ты что будешь делать? – спросила я. – Когда родишь и станешь не менее лакомой для стражи, чем Марго?
– А ты? Снова устроишь представление? – Теодора смотрела на меня не мигая, и я поняла о ней две вещи. Первая: она сама актриса каких поискать. Вторая: она не глупа. Третья: она моложе, чем, наверное, я, просто беременность протекает не очень гладко. Что заставило ее поехать сюда за пару-тройку месяцев до родов? – Как ты это сделала, Зейдлиц, ты же стала бессильная, ты не сгорела в Святом Огне!
Что-что-что? Что? Как она ко мне обратилась?..
– Кстати, как твое имя? Мое ты теперь знаешь.
Зейдлиц, она сказала – Зейдлиц. Она хваталась за меня в лодке, она приняла от меня шубу, она просила меня отойти, когда я «колдовала», но отобрала нож и не выдала меня страже, она обратилась ко мне по фамилии – мы вместе учились? Жили в одном пансионе? В институте благородных девиц воспитанницы обращались друг к другу исключительно по фамилиям, выходит, мы пусть не близко, но были знакомы?
– Не слышишь меня? Или графинюшке с нищей говорить не пристало? Опять решила нос воротить?
– Аглая, – ответила я задумчиво. Сейчас я выложу карты на стол, сейчас я сделаю очень большие ставки, не имея на руках ничего. Ни-че-го. – Прости, я была действительно глупой. Видишь, как жизнь уравняла нас, но я – у меня не было выхода, отец и муж, они оба, как сговорились, вышвырнули меня из столицы. А ты? Как здесь оказалась ты? У тебя скоро будет ребенок. На что ты его обрекла?
– А кому еще нужен этот байстрюк, Зейдлиц? – быстро, будто боясь передумать, бросила Теодора. – Кому нужна я? Атташе написал письмо и поминай, как его звали когда-то. Мезенцев по доброте женился на мне, он вдовец, ему кому-то оставить имение нужно… было. – Она прервалась, прислушалась, но не было никого. Тишина, лишь где-то гремят посудой. – Я рожу и отправлю его со следующим кораблем.
– Могла бы остаться в столице, – пробормотала я. Здесь так запуганы женщины? Судя по Наталье, нет, если только купчихи и мещанки, да и крепостные, не чувствуют себя вольготнее, чем дворянки. – Тебе было куда пойти. На Тронный Двор. К тем, с кем ты училась… хотя бы ко мне.
– Когда все знают? Когда я гулящая?.. Как будто этот брак что-то скрыл! Скажи, Зейдлиц, почему твое проклятие не выкинуло его, а, скажи? – она с ненавистью ткнула в свой крупный живот.
Вот только этого мне не хватало, но как знать, может, обычные беременные гормоны. Вся жизнь Теодоры Мезенцевой – а как звали ее до брака? – изменилась из-за нелепой связи, потом – из-за заговора, но глупо, глупо оглядываться на общество и калечить две жизни разом. Здесь все идиоты, кроме меня, потому что просвещение дало мне не столько мозги, сколько чувство собственного достоинства. Здесь все понятия искажены – честь выше благополучия, своего и ребенка, здоровье не стоит ни гроша, а мнение света значит больше, чем пусть не роскошная, но сытая жизнь в тепле и достатке. Из дворянки превратиться в каторжную – легко, из белоручки в работницу – лучше ссылка.
– Ты просила, чтобы я отошла, а не пыталась тебя согреть, – напомнила я. – Значит, боялась. Я не знаю, что происходит со мной и почему Огонь меня не убил. Не знаю. Возможно, бояться тебе уже нечего.
– Клятая, – пробормотала Теодора и застонала, откинувшись на лежак, и я приняла это как сигнал. И мне пора возвращаться в лежачее положение.
Но пришла не Марго, а жена коменданта. Она с грохотом поставила глиняный горшок, выругалась, увидев на полу жирную лужу, прикрикнула на Теодору и ушла. Дверь она за собой закрыла.
Я разумно подождала, и как оказалось, правильно, потому что комендантша тотчас просунула голову:
– Ваша девка баню топит. Пойдете обе.
И ушла уже насовсем. Я припомнила все ругательства, которые знала, а учитывая ПТУ – хватило надолго. Токен, если я останусь без токена хотя бы на пару десятков минут, мне конец. И шрамы. Если они действительно зажили, это вызовет вопросов намного больше, чем есть сейчас, и что отвечать, кроме как «я не знаю»?
Кто-то в этом убийственном мире не спросит хотя бы себя самого, какого черта клятая не сгорает, справляется со взрослым мужиком, владеет огнем и заживляет страшные раны? Это ведь невозможно. Или нет? Есть что-то, что считается обывателями безусловным, а правда известна избранным? Но кому?..
Я никогда не чувствовала себя так неуверенно, и одновременно мне было настолько смешно, что я сдерживалась, чтобы не расхохотаться, и смех этот был бы близок к настоящей истерике.
Мне некуда было спрятать токен, разве что съесть, но я понимала – случись что, я потеряю его насовсем, проще встать в гордую позу и без лишних рефлексий выкинуть его прямо в общую выгребную яму. Оставить его без присмотра я не могла – но все же не находила другого выхода, уговаривая себя, что все хорошо, и если никто не обнаружил мощный магический артефакт до сих пор, то он пробудет час, максимум полтора надежно спрятанным. И тут же обрывала себя: неизвестно, кто и когда решит нашу комнату обыскать не в поисках токена, а того же ножа, и я утрачу свой шанс на жизнь. Без токена все будет бессмысленно и бесполезно.
Старуха вернулась. Не так она и стара, отметила я, когда она начала помогать раздеваться Теодоре, вряд ли старше, чем была Юлия Гуревич, но климат, еда и образ жизни превратили ее в каргу. Морщины и старческие пятна на вполне еще молодой коже смотрелись чужеродно и жутко, а во рту у старухи не хватало половины зубов.
Это ждет и меня, если я… Я, когда комендантша отвернулась, тоже принялась раздеваться, и, как Теодора, стонала и корчилась, хотя все мои стоны вызваны были одним: боже, боже, как мне спрятать токен так, чтобы никто ничего не увидел? Если увидит, то как сделать так, чтобы никто не понял, что я делаю?
Чудом, но у меня получилось. Тело жгло изнутри, и оставалось надеяться, что не случится ничего из ряда вон выходящего и в процессе мытья токен не выпадет, а я не сгорю.
На что только ни пойдешь ради того, чтобы выжить. И поэтому – да, поэтому мне было смешно.
– А ты чего стонешь, клятая? – прошамкала старуха. – Гляди на нее, резвая, как и не лупили. Смотри, скажу, что тебе было мало, так всыпят еще. Заворачивайся давай, окаянная! Бесстыжая!
Завернулась я в шкуру, которой укрывалась. Спина зажила, но этому я знала объяснение, а вот ткань исподнего осталась цела… И платье практически не пострадало. Кое-где образовались прорехи, их легко можно было зашить, и я озадачилась этим, но не настолько, чтобы не пойти в баню вместе со всеми. Я не мылась больше недели и уже опасалась, что подхвачу педикулез или какие-нибудь не менее приятные и однозначно неизлечимые в этих условиях заболевания.
Баня была общей, но, судя по всему, предназначалась для старших стражников, не для каторжан, и нас туда отвели лишь потому, что мы были женщинами. Слишком большое помещение только для коменданта и его помощников, слишком роскошное для остальной стражи и ссыльных: свежие деревянные полки, хорошая кирпичная яма для огня, новые глиняные плоские тазы, низкий, сохраняющий тепло потолок, и можно было сказать, что баня напоминала обычную русскую, если бы не несколько важных отличий. Топилась она открытым огнем, веников не было, и сидеть полагалось в той же шкуре, в которой мы сюда зашли, и потеть.
Теодора осталась внизу, я тоже, потому что не рисковала с токеном акробатничать. Марго же лежала на самом верху, но когда мы пришли и старуха кинула на пол три черных обмылка, слезла, сбросила шкуру на пол, и я обратила внимание на ее синяки. Характерные и многочисленные, будто ее держали несколько человек.
Если я не хочу так же, мне придется сожительствовать с мужем, и маловероятно, что это меня спасет, Марго тоже была невестой, но я хотя бы отсрочу неизбежное. Не обязательно мне поможет, но вдруг.
Мне было жарко, и, пользуясь тем, что я сижу спиной к стене, я сбросила шкуру. Внутренности от токена горели, но не болезненно, терпимо, даже приятно, я взяла мыло и начала намываться, не забывая – не забывая! – стонать. Марго бросала на меня злобные взгляды, но комендантша постоянно заходила в парную подлить нам воды в тазы, и уходила, тряся головой, и я рассчитывала, что сейчас, по крайней мере, нападения не случится.
– Есть же где-то край, где не так погано, Всевидящий, – вдруг провыла Марго и опустилась на мокрый пол. – Где не так погано сестре нашей!
– Ищи да найдешь, – с ненавистью выкрикнула Теодора. Она опять тяжело дышала, и я не могла понять, жарко ей, притворяется она или ей действительно стало плохо. – Помоги мне… – хныча, попросила она меня, демонстративно отвернувшись от плачущей Марго. – Вот помощи просить у клятой – все, что осталось…
Есть ли где край, где женщинам хорошо, усмехалась я, намыливая ей спину. Конечно, есть, и твое счастье, что тебе нечего представить, не с чем сравнить. Есть перегибы, есть недостатки, но никто не осудит тебя за то, что ты беременна не от мужа, никто не посмеет отобрать у тебя паспорт, не ограничит свободу без установленной судом вины, никто не упрячет на каторгу и в тюрьму потому, что муж твой – преступник. Впрочем, тебя все равно будут бить, если ты это кому-то позволишь, будешь страдать, если ты так захочешь, будешь чувствовать себя ненужной и незаметной, если себя в этом с успехом убедишь, и несчастной, если счастье твое будет зависеть от кого-то другого…
Марго, как мне показалось, не домывшись, вышла, на прощание хлопнув дверью. Я встала, сунула Теодоре обмылок и пошла мыться дальше сама. Наконец я смогла распустить и распутать волосы и подивиться, какой красотой наградила природа малышку Аглаю. Подобное богатство я редко встречала, даже будучи Юлией Гуревич. Пожалуй, в этот роскошный водопад ниже пояса и влюбился полковник Дитрих, если он видел не убранные в прическу локоны жены, и если любил ее, а не уверил ее в этом.
Теодора стонала без устали. Я повернулась с кривой улыбкой, покачала головой, удивляясь ее выдержке и добросовестности, она с не менее кривой гримасой поправила живот и ничего мне не ответила.
Поразило меня, что шкуры, в которых мы парились, стоило лишь встряхнуть – и они стали сухими и чистыми. Мы сидели в предбаннике, пили отвар – противный, кидающий в самое пекло, но, вероятно, полезный, и Марго, и Теодора отплевывались, но наливали себе еще и еще, я исподлобья смотрела на бывшую однокурсницу и нынешнего врага, мочила губы в отваре и прикидывала, от кого мне ждать дерьма больше.
– Госпожа, – встрепенулась я, когда старуха явилась снова. – Ей скоро рожать, в нашей комнате сквозит и воняет, младенца туда неуместно, и есть ли здесь доктор?
