Текст книги "Каторжанка (СИ)"
Автор книги: Даниэль Брэйн
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 12 страниц)
Глава четвертая
Оставив меня в полном замешательстве, Наталья широким гренадерским шагом направилась – нет, не к башне, как ожидала я, а в темноту, вдоль стены. Пока я пыталась осмыслить, что авантюра, в которую я ввязалась, может мне обойтись дороже, чем ссылка, Наталья обернулась и властно поманила меня рукой.
– Молчите, ваше сиятельство, пока не увидите господина. Я сама все улажу. Только молчите и кивайте, будто немая.
Меня подмывало спросить, откуда у нее такая уверенность. Она точно знала, куда идти, городская тюрьма была ей не в новинку. Если она была здесь в качестве узницы, как потом оказалась при графской дочери? Кто-то из ее родных был заключенным? То, что Наталья не скрывала своей осведомленности, останавливало меня от того, чтобы спросить ее прямо. Аглая должна была это знать.
– Вон, Аглая Платоновна, окошко видите? – Я послушно задрала голову, но различила только глухую стену. – Вон там мой дядька и сидел. Матушка ваша, даруй ей Всевидящий все блага на том свете, добрая была. Мы с матушкой моей покойной все сюда ходили… пока нас вместе с графиней в тяжести не отослали на юг.
– За что он сюда попал? – я потерла рукой лицо: начинала сказываться усталость, шум моря неприятно мешал мысли, соль разъедала глаза. – И что с ним стало?
– Помер, – равнодушно откликнулась Наталья. – Захворал да помер. А попал, так известно за что, за то, что спьяну конюшню поджег. Идите сюда, сюда, осторожно, приступочка.
Она вовремя меня предупредила: я запнулась о камень и едва не упала. Наталья подхватила меня, помогла удержаться на ногах. Жестом она велела мне остановиться, сама подошла ближе к еле заметной двери в стене и постучала. Никакого ответа не было.
– Ну, теперь ждать, – объявила Наталья, – слушать, как мимо стража пойдет. Сейчас нет никого.
– Долго ждать?
– Да как получится, – с простодушием простолюдина отозвалась она, и я лишь усмехнулась в сторону. Ни один самый изысканный аристократ не способен так изворачиваться, как крестьянин или небогатый мещанин, это у них в заложено в подкорке, это инстинкт выживания там, где прав всегда тот, кто знатнее и богаче.
Я опасалась, что начну мерзнуть. Стоять на ветру было невыносимо, и дожидаться, когда я снова начну сползать по стене безжизненной тряпочкой, мечтающей либо оказаться в тепле, либо немедленно умереть, я не стала. Возможно, приседания и бег на месте трусцой в исполнении графини повергли Наталью в ужас, но также могло быть, что она видела и не такое.
– Вы бы встали смирно, Аглая Платоновна. Так не ровен час, нас тут заметят. А рано еще.
Пришлось покориться и пропустить ее загадочные слова мимо ушей. Паспорт, думала я, мне нужен паспорт. Это моя свобода, это мое будущее, или я сейчас переживу холод, возможно, унижения, стерплю все, потому что люди вокруг меня сильнее, и потом смогу вздохнуть свободно, или моя жизнь перестанет быть похожей на жизнь…
Наталья, видимо, уловила чьи-то шаги, потому что метнулась к двери, застучала по дереву просительно и дробно, дверь приоткрылась, я различила мужской недовольный голос, Наталья говорила что-то негромко, потом полезла в карман, вытащила цепочки, затем махнула мне рукой.
– Вот, господин, она. Отведите ее до господина полковника, – кланяясь, попросила Наталья, и мужская рука втянула меня в темный коридор.
Стражников было несколько, они, как я поняла, совершали обход и на меня не обратили особого внимания. Тот, кто втащил меня в крепость, вопросительно посмотрел на одного из стражей, наверное, старшего, и тот кивком головы разрешил нам уйти.
Тюрьма, если отрешиться от того, что здесь происходит, и сказать себе, что это просто старая крепость, меня не пугала. Меня не пугала и собственно тюрьма, я была далека от наивных представлений, что заключенные сплошь невинные люди, оболганные, упрятанные на веки вечные в застенки своими врагами, торговыми конкурентами и политическими противниками. Я знала, что в эти времена доказательства не самые однозначные и в камерах действительно немало случайных людей, но все равно не пылала праведным гневом и животным страхом. Я боялась сама остаться здесь, и не потому, что кто-то избавился бы от меня, а потому, что это дозволял закон. И в то же время мне сложно было вообразить, почему бы муж Аглаи захотел для нее такой участи.
Но я верила Наталье и тому, что ее опасения небеспочвенны, а предупреждение – не голословно.
Моему сопровождающему надоело идти в тишине.
– Что, баба, думаешь волю для байстрюка испросить? – и он, захохотав, ткнул меня пальцем в живот, не больно, но обидно, если бы я хотела обидеться. – Эй, бабы, бабы, все бар в постель тащите. Хотя, – он подумал, дернул плечом, – поди и плохо? Он сейчас тебе бумажку даст, хоть и байстрюк, а все не крепостной. Или ты мещанка?
Я помотала головой.
– Ну? Так проси для себя вольную, дура, – подсказал стражник с сочувствием. – Проси, пока он еще что-то может. Вас же, баб, всему учить надо. Тебе вольную даст, и байстрюк твой вольный будет! Головой-то соображай!
А у простого сословия, подумала я, сильнее взаимовыручка, пусть меня этот стражник видит первый раз и никогда не увидит более. В отличие от графа фон Зейдлица, который нашел самый простой путь избавиться от запятнанной дочери и не терзался муками совести на этот счет.
– Жди здесь, – скомандовал стражник, впихивая меня в комнатку. Лязгнула дверь, и я осталась в абсолютной тишине безэховой камеры, во мраке, в камере…
В самой настоящей тюремной камере – кровать, крохотное зарешеченное окошко, накрытое крышкой подобие ведра, – и изящество коварства, с которым меня провели, против воли восхитило меня до пережатого отчаянием горла.
Я сама пришла в клетку. И никуда из нее уже не сбегу.
Стараясь не дать себе запаниковать, я подошла к тюремным нарам и ужаснулась тому, с каким безразличием я их так назвала. Как обстояло дело в тюрьме того времени и того мира, откуда я пришла сюда, я не знала, а репортажам не очень-то верила. Здесь… Нет, музеи врали. Обычная деревянная кровать, крепкая, только узкая, я потрогала рукой – матрас чем-то набит, я всегда полагала, что это должно быть сено, но, вероятно, сено слишком дорогой материал, чтобы на нем спать? Нет, тут же поправила я себя, его в достатке у извозчиков. И, заинтригованная, но точнее – это мой мозг переключился от безнадежности моего положения на любопытство – я присела, задрала дерюжку, заменяющую покрывало, и принялась ощупывать матрас.
Подвернулась дырка, я тут же просунула в нее руку и убедилась, что матрас набит чьей-то шерстью. Возможно, подумала я, здесь изобилие зверей, с которых можно постоянно счесывать шерсть, и стоит она потому очень дешево. Та же шерсть, из которой связаны вещи, те, что принесла мне Наталья? Колючая и теплая… Я зацепила клок и вытащила его наружу. Рассмотреть его в темноте мне не удавалось, на ощупь было очень похоже.
«Чтобы узники не мерзли», – сообразила я. А аристократия во все времена приносила удобство в жертву внешнему эффекту. А я, что я, у меня вдосталь времени, чтобы начать знакомство с этим миром… чем бы он ни был, с тюремной камеры.
Будь я помоложе, я порадовалась бы такому удивительному приключению.
Что-то впилось в мой палец, я зашипела и бросила клочок шерсти. Из пальца торчала заноза, я уцепила ее пальцами другой руки – остевой волос! – и выдернула. Если здесь я получу столбняк или заражение крови, я не жилец.
Я села на кровать и машинально расправила юбку. За окном в узком простенке взвыл ветер, нарушив тишину, и он теперь неизвестно сколько времени будет мне единственным собеседником. Мне должны принести поесть и, наверное, сообщить обо мне отцу, если он не сам распорядился меня сюда доставить.
Рука моя застыла на половине движения, и я бездумно уставилась на нее – на тонкие пальцы с короткими ногтями. Руки нежные, барышня их смазывала чем-то, а ногти не обработаны, только подрезаны под самый край. Длинные ногти – привилегия местных веселых дам? Нет, меня ударило совершенно другой мыслью.
Граф фон Зейдлиц не обмолвился и словом, что отправляет меня вслед за мужем. Почему же я сделала такой вывод? Он сказал, что всех жен освободят от брачной клятвы, но я за ошибки должна заплатить. Сказал, что никто из семьи не хочет пятна, и спросил, есть ли у меня на примете кандидат, который готов взять меня в жены. Кто придется, уже не до выбора. И заметил, что даст мне денег ровно столько, чтобы я не умерла по дороге… куда? Что он имел в виду? Он не сказал, что отошлет меня вместе с мужем.
Это стресс и знакомые мне по истории аналогии. Человеческий мозг так погано устроен, что идет всегда по знакомой тропе. Я загнала себя в западню, а она взяла и захлопнулась. Граф мог подразумевать какое-то имение на юге – по словам Натальи, туда отправили мою беременную мать. Мои поспешные выводы, вызванные тем, что мне хотелось как можно больше ясности как можно скорее, оказались ошибочными. Меня уже собирали в дорогу, и не было зимних вещей, той же шубы. С другой стороны: Наталья не удивилась, когда я сказала ей, что отец намерен отправить меня вслед за мужем, наоборот, она поддержала мою мысль о побеге, она готова была мне помогать.
Или, напротив, по сговору с моим отцом упрятала меня за решетку. Обезумевшая от непонимания происходящего лисичка сама сунула лапку в капкан?.. У графа были сомнения, что я непричастна к заговору. Боже мой, если бы я что-то знала, я бы все рассказала местным властям как на духу, но нет, вместе с юным красивым телом мне не досталось памяти.
Дверь снова лязгнула, и я резко подскочила, поворачиваясь к опасности лицом.
Я успела увидеть пропавшего в коридоре стражника, того самого, который меня сюда привел, и дверь закрылась. Я осталась один на один с каким-то мужчиной, он, застыв, некоторое время смотрел на меня, будто не веря своим глазам.
– Аглая? – с неуверенной радостью произнес он, и я поняла: это мой муж.
Глаза мои достаточно привыкли к темноте, чтобы я могла рассмотреть его и признать, что у ненормальной, с моей точки зрения, любви молоденькой Аглаи была причина. На таких статных, темноволосых, темноглазых красавцев девушки были падки во все времена. Арестантов не заставляли менять одежду, на нем все еще была форма, хотя и без эполетов, ему даже разрешали бриться, вот это непозволительно странно, мелькнуло в моей голове, а мужчина сделал ко мне несколько быстрых шагов.
– Как ты сюда прошла, в каком ты виде? – быстрым шепотом произнес он.
Я выпрямилась, сделала шаг от нар на всякий случай и изобразила нечто, похожее на смущенную улыбку.
– Мне сказали, что меня ждет беременная баба, – продолжал мужчина. Я снова не знала имени близкого мне человека. – Какая чушь, зачем мне бабы…
Он казался искренним, но я рассмеялась. Если выключить картинку с тюрьмой, старинными платьями и офицерской формой, то эту фразу говорил, наверное, каждый второй изменник.
– Звездочка моя, – прошептал он с нежностью и притянул меня к себе, а я не знала, как реагировать. Мужчина попытался поцеловать меня, и я отвернулась, выставив между нами поднятую ладонь, и, возможно, я сейчас опять допускала ошибку: ни в интонациях, ни в словах моего мужа не было ничего враждебного. Настолько не было, что я опустила ладонь и покорно приняла его ласки. Капюшон свалился, я ощутила себя будто голой.
Главное мне стало понятно сразу: в том, что он рад меня видеть, он не лжет. Когда тебе почти пятьдесят, ты иначе оцениваешь типично мужскую реакцию при физической близости, без розового романтичного флера, все же он пробыл без женщин довольно долгое время. Но поцелуй был приятен, если абстрагироваться от того, что я видела своего мужа впервые в жизни.
Я почувствовала, что меня подталкивают к постели, и это в мои планы совсем не входило.
– Мне нужен паспорт, – сказала я, глядя мужу в глаза. У меня не так много времени, а у моего мужа его катастрофически нет.
– Паспорт? – Неожиданность работает лучше, чем женские чары. – Зачем тебе паспорт, Аглая? – Он провел рукой по моей скуле, я приняла это стоически. – Тебе не нужен паспорт, чтобы ехать со мной.
Я осторожно высвободилась из объятий. Муж меня отпустил, что подсказало – он от меня чего-то ждет. Я влетела в жизнь этой маленькой семьи, и без того непростую, и собиралась ее беспощадно разрушить. Быть бесчеловечным очень легко, но не когда на тебя смотрят… с такой любовью.
На меня никто и никогда так не смотрел, и это пугало. В том, что испытывал полковник Дитрих к своей жене, были какие-то обреченность и одержимость.
А у меня не было выбора. Я не намерена заживо гнить в снегах вопреки воле, теперь уже однозначной, теперь уже моего мужа.
– Мне нужен паспорт, чтобы быть свободной от воли отца, – произнесла я, натягивая капюшон. Какого черта, господа, я не вещь, которой вы можете распоряжаться. Я в курсе, что вы иного мнения. – Я не знаю, что он задумает завтра. Я мешаю его браку с фрейлиной Дивеевой.
– Если я… – негромко, с болью проговорил мой муж. – Если я останусь жив, я увезу тебя отсюда. Неважно куда, пусть там холодно, пусть взгляд Всевидящего не падает на эти земли никогда и там обитают монстры из самой Темноты.
Я чуть отвернулась, спрятав напросившуюся гримасу. Бедная дурочка Аглая, он умеет красиво говорить. Начинающая парикмахерша Юлька с района щелкала ножницами над купившимися на гитарное бренчание девицами с подбитым глазом. Во все времена во всех мирах нет никакой разницы в том, как начинаются самые большие беды самых обычных людей.
Полковник Дитрих взял меня за подбородок и заставил взглянуть ему в глаза, и я снова начала терять уверенность. Не потому, что мне передавались чувства тела, в котором страдал мой разум, а потому, что я, возможно, не имела права крушить надежды человека, который верил в меня.
– Ты знаешь, что я не смогу без тебя.
В его голосе была скорбь, а мне не терпелось освободиться. Несмотря на работу, которая требовала близкий контакт с людьми, я не выносила прикосновений без моего разрешения. Пришлось стиснуть зубы.
– Мы давали брачную клятву, Аглая. Верь мне, все будет хорошо. Просто верь.
Я наморщила нос. Хотелось рявкнуть, но рявкнуть я могла и на отца… наверное. Просто попробовать. Все может сработать, если пытаться, я ничего не теряю, если рискну.
Есть еще ложь во спасение.
– Завтра твоя воля не будет стоить ничего, и отец отправит меня на другой конец света, – сказала я, не отводя взгляд. Лгать, когда от этого зависит твоя жизнь, несложно. Лгать человеку, который не скрывает, что он готовит тебе, наслаждение. – Мне нужен паспорт.
– Нет. – Пальцы мужа сжались на моем лице сильнее, затем он меня отпустил. – Я не отдам тебя твоему отцу или кому-то еще, Аглая. Я знаю, зачем ты нужна отцу, и ты это прекрасно знаешь. Княгиня Дивеева – отговорка. Иди, мы увидимся завтра. Или нет, но я не хотел бы, чтобы последним твоим воспоминанием обо мне стала наша размолвка.
Я выпрямилась. Зачем я нужна отцу, я понятия не имела, но у меня оставалась в запасе карта, о которой полковник Дитрих, вероятно, пока что не знал. Святой Трон и обещание освободить жен государственных преступников от брачной клятвы. Ночью я не могла ничего предпринять, но утром вряд ли кто-то мог лишить меня права посетить церковь.
Мой муж развернулся, и, больше не глядя на меня, постучал в дверь. Меня поразило, с каким достоинством он это сделал: словно это не он, а я была тут пленницей, и это он прекращал со мной свидание.
Сигнал ждали. Один из стражников увел моего мужа, который так и не обернулся, второй, уже мне знакомый, поманил пальцем меня.
– Что, баба, – невесело хмыкнул он, – дал господин вольную? А?
Я помотала головой.
– То-то… Ну, будет на то воля Всевидящего, будешь и дальше жить при господах.
Он запер камеру и махнул мне рукой. Я подумала – вот он, еще один шанс, пусть Наталья приказывала мне не раскрывать рта.
– У него жена есть, – тихо сказала я и, так как стражник мне ничего не ответил, сперва решила, что он не расслышал мои слова из-за отдающихся в каменном коридоре шагов. – С ней что будет?
– Графиня-то? – нет, услышал и даже хохотнул, отчего меня прошиб холодок: смешок стражника не сулил этой самой графине ничего хорошего. – Богатая, молодая, красивая, с потомственным титулом, батюшка ее при императорском дворе. Что ей будет?
– Она может с ним… разойтись? Я слышала, что Святой Трон освободит всех жен от клятвы.
Стражник остановился, оглядел меня с ног до головы. Был он немолод, лицо его прорезали глубокие морщины. Может быть, я напомнила ему сестру или дочь.
– Ох, бабы, бабы. Ты бы не рассчитывала на это. Ну, может, и добьется графиня, что ее освободят от клятвы. Тебе-то что? Замуж он тебя возьмет? – Стражник снова пошел вперед. – А и возьмет, что ты, за ним поедешь? На верную смерть? Нет? То-то. А графиня, она клятая. Знает она про вашу связь?
– Что? Нет, – растерянно ответила я. Клятая? Что я еще услышу о себе?
– Так и не попадайся ей на глаза, – серьезно посоветовал стражник. – А то не выносишь байстрюка своего. Все, пошла. Эх, бабы, бабы.
Он с надсадным «хе» вытащил из двери засов и почти выпнул меня на улицу. Я споткнулась о приступку, чуть не упала, обожженная ветром, запахнула накидку и побежала туда, где ждали меня Наталья и Микита.
Мне навстречу шли люди, довольно много. Кто-то по двое, кто-то поодиночке, расстояние между ними было большое, я посторонилась и, пропуская первую пару – пожилого господина и даму в маске, озадачилась, а когда мимо меня прошла старуха в вуали, совсем одна, гордая и величественная, я сообразила. Настал час незаконных посещений заключенных, у каждого господина и госпожи, возможно, была своя Наталья, знающая все ходы.
Мужчина и явно его слуга – с нечесаной бородой – не обратили на меня никакого внимания. Молодая женщина в фривольной шляпке и короткой накидке проскочила мимо, но вдруг обернулась и схватила меня за руку.
– Ты! – выдохнула она. – Ты! Это ты во всем виновата!
Глава пятая
Я вырвалась так для женщины внезапно, что она едва не потеряла равновесие, а я ненароком задела ее рукой по лицу и немедленно этим воспользовалась.
– Блажная вы, госпожа! – каркнула я хрипло, и пропитой хрип тоже вышел не намеренно, но сработал. Я понятия не имела, кто эта дамочка, и мне абсолютно не хотелось разбираться с ней здесь и сейчас.
– Хамка уличная! Подзаборная девка! – прошипела барышня, но больше кидаться на меня не осмелилась. Я, теперь уже стараясь не попадаться никому на пути, развернулась и поспешила к телеге.
У меня сомнений не было, что женщина не обозналась и узнала Аглаю Дитрих и в этом маскарадном костюме. Я даже догадывалась, в чем она могла меня обвинить, и знай я чуть больше, чем знала, я охотно вступила с ней – или с теми, кто мог принимать решения – в торг. Но пока я была в заведомо проигрышном положении: степень моей информированности близка к нулевой.
На пятачке теснились телеги. Желающих посетить заключенных было множество – в часы, когда тюремное начальство почивало, можно было передать запрещенные вещи и пройти за стены крепости тем, кто в официальное время посещений не мог. Любовницы, друзья… Но сейчас все визитеры прошли, и только пыхтели извозчики, я а протискивалась между телег в поисках Натальи и Микиты.
Я пришла раньше, чем они, скорее всего, планировали, и своим появлением испортила завершающие штрихи. Моя служанка и извозчик завозились под дерюгой, Наталья вылезла, охорашиваясь и отряхиваясь, лицо у нее было раскрасневшимся и довольным.
– Вот и славно, – сказала она, – вдосталь и без греха.
– Почему без греха? – простодушно удивилась я, потому что в моем понятии грех как раз присутствовал.
– За благо господина своего – то не грех, – важно кивнула Наталья и тихо добавила: – Ну? Дали что просили, ваше сиятельство?
Я помотала головой.
– Ох ты… – всплеснула руками Наталья, но я уже лезла в изрядно развороченное сено.
– Завтра поедем в церковь, – велела я. Наталья подняла меня и умостила в телегу, забралась сама. – У меня есть еще Святой Трон.
Наталья, которая укутывала меня дерюжкой, выпустила ее из рук. Я замерла, Наталья опомнилась и, качая головой и вздыхая, продолжила подтыкать под меня покрывало. Оно пахло лошадьми и почему-то воском.
Телега дернулась и поехала. Наталья пыхтела у меня над ухом, я думала – что снова не так? Клятая, тот стражник сказал – графиня клятая, что это значит? Сумасшедшая? Когда я металась, обезумевшая от холода, после казни, кто-то так и крикнул – «Графиня Дитрих скорбна стала». С сумасшедшими нельзя развестись? Такие законы существовали, я даже застала их – бесконечно отсюда далеко. В Великобритании, если мне не изменяла память, нельзя было расторгнуть брак с душевнобольным супругом. Если здесь действует тот же закон…
Мне конец. Если мой отец не имел в виду южное имение.
Я хотела задать Наталье вопрос, но Микита, выезжая, громко ругался с другими извозчиками, лошади ржали, телеги колотились друг о друга. Наталья не услышала бы меня, и намного хуже, если бы расслышал кто-то другой. Я упорядочивала мысли и чувствовала, как холод забирается под дерюжку и мою новую одежду.
Телега выбралась, вслед Миките кто-то послал нецензурную брань, я подергала Наталью за рукав и дотянулась до ее уха.
– Почему ты не собирала мне теплую одежду? – Я начала издалека. Может быть, все же южное имение.
– Разве шубу, – уклончиво ответила она. – А так другого и нет?
Она и прежде удивилась моему вопросу. Ладно.
– Имение, в которое тебя отослали вместе с моей беременной матерью, – зашла я с другого конца. Телега ехала к городу, ночь подступала, время мое истекало, как у приговоренного. Почему – как?.. Я и была приговоренная, сама не знаю за что. – Не слышала? Речь может идти о нем?
– Имение? – переспросила Наталья, захлопав глазами. – Где вы на свет появились? Так его ваш дядюшка покойный еще при жизни вашей матушки продал. Ваше сиятельство, – зашептала она, обжигая мне заледеневшее ухо дыханием. – Завтра чуть свет проведу вас до Тронного Двора. Будет милостив Всевидящий, сжалятся там над вами, дадут свободную грамоту и паспорт тогда дадут, молиться надо, глядишь, и выберетесь!
– Да почему мне не дадут? – обозлилась я, и Микита оглянулся на чрезмерно беспокойную бабу с неодобрением. Я не знала, что Наталья ему наплела, может, ту самую легенду про крепостную с байстрюком. Воображение у нее вряд ли было богатым.
Нервы у меня критически сдали, я это понимала. И если бы я знала, кто я, что я, почему я здесь и есть ли шанс – не на развод, не на юга, на то, что я открою глаза и увижу капельницу, мне было бы легче. Признать, что какими-то необъяснимыми наукой явлениями мой разум оказался черт знает где, я не могла, все тот же разум орал, сопротивлялся, начинал выискивать в собственных глубинах давно позабытые физику и химию… я должна была сесть и спокойно сказать себе – как и что бы ни произошло, это моя реальность, мне надо жить в ней и бороться за жизнь, и еще бы эта борьба хоть чего-нибудь стоила.
Кроме, гори оно все огнем, вот этой вот самой, как она есть, непонятной жизни.
– Вы клятая, – спокойно, без малейшей попытки меня оскорбить, произнесла в ответ Наталья. – Святой Трон не любит клятых. Уединенные Стены для вас закрыты, а лишены вы силы или нет, да кто то знает? У клятой закона нет и для клятой закона нет, дела-то такие…
«Что значит “клятая”?» – вопрос логичный, закономерный повис у меня на языке и остался невысказанным. Я тряхнула головой, утерла выступившие от ветра слезы. Аглая не так проста, как мне казалось, в ней что-то есть, и, может, не зря граф так…
Боится собственной дочери?..
«Золото беленое, чтобы силу держать в узде…» – вспомнила я, а Микита остановил телегу.
– А ну слазь, – скомандовал он, не оборачиваясь. Голос его дрожал не то от гнева, не от от страха, и, возможно, он от испуга и не решался повернуть головы.. – Ты, баба порченая, мне лихо сунула. За лихо с тебя плату взял, не отмолиться теперь. Проваливайте обе, или быть вам битыми кнутом и пожженными. Вон!
Он еще не закончил обвинительную речь, а Наталья уже сволокла меня с телеги и быстро потянула за руку прочь.
Я не узнавала улицы и стены, но куда меня сейчас ни закинь, я запутаюсь, все чужое. Город однообразен, темен и сер и то поражает просторами, как на месте казни, то сжимает в узеньких переулках. Наталья так спешила, что я внутренне сжалась: она не говорит ни слова, только злобно сопит и почти бегом уходит от Микиты – или другой опасности? Я, подобрав свободной рукой юбку, старалась не споткнуться и не упасть, мне стало жарко, капюшон слетел, и Наталья прямо на бегу сама его на меня натянула.
Мы остановились лишь тогда, когда вокруг появились не только стены, но и хоть какое-то освещение.
– Да чтоб тебя твари из самой Темноты куда достанут драли! – выругалась Наталья, наконец отпустив меня. Кулаком она грозила, вероятно, Миките. – Я еще скажу городовому, он тебя выпорет!
Я слушала ее и пыталась сообразить, насколько неженка Аглая способна перенести ссылку. Дыхание у меня срывалось, ноги ныли, я ударила мизинец о камень. Наверное, будь Аглая сама собой, она бы расхныкалась, я же прислонилась к стене. Меня вело, как после пары бессонных суток.
– Ты разве можешь кому-то нажаловаться? – устало спросила я.
– А то? Или раз я господская, то и безголосая? – удивилась Наталья.
– А я?
В этот вопрос я вложила все, что еще не знала. Свое проклятье и поражение в правах. Я же графиня, замужняя женщина, аристократка, не может быть так, чтобы дворянки были бесправнее крепостных?
– А вы, ваше сиятельство… – Наталья обняла меня за плечи и повела опять куда-то, к счастью, по освещенной улице. Мы шли как две бродяжки, и я уповала на то, что какой-нибудь городовой не вздумает остановить нас. – Бедная вы моя! Как же ваша матушка покойная выла, когда вы появились на свет!
Я бы тоже выла, если бы в этот ад привела еще и ребенка. Но я все-таки полагала, что у графини был иной повод завыть.
– Почему?
– В пеленке родиться – поди как не к добру, – всхлипнула Наталья. Как многие простые люди, она подкрепляла слова очень яркими искренними эмоциями, и это удивительно зависело от того, решала ли она какое-то дело или просто беседовала. В умении хладнокровно и хитроумно обстряпывать и улаживать я бы ей уступила даже как Юлия Гуревич. – Так-то оно и вышло, что клятая, а когда проносила вас графиня покойная в церковь через Святой Огонь, вспыхнул он, а потом и… – она махнула рукой, а затем остановилась и взяла меня за запястье, задрала рукав. Мы стояли как раз под фонарем, и что я должна была увидеть?
Я не увидела ничего, а Наталья лишь покачала головой. Как спросить, чтобы получить ответ и не вызвать никаких подозрений?
– Мне нужно в Тронный Двор, – напомнила я.
– Сходим, завтра утром и сходим, Аглая Платоновна, – пообещала Наталья, и мы снова пошли вперед. Сперва по освещенной улице, затем свернули во дворы, но Наталья шла уже спокойно, ничего не опасаясь.
Лихо, лихо. Это я – лихо, это меня она подсадила Миките, но отчего он так озверел? Расслышал слово «клятая», что оно означает? Я родилась «в пеленке»… «в рубашке»? В плодном пузыре? Здесь это значит какое-то проклятье?
– Почему ты считаешь, что Тронный Двор мне не поможет? – опять спросила я. – Я жена осужденного, я имею такое же право развода, как и все прочие жены.
– Вы клятая, – терпеливо, как ребенку, – объяснила Наталья. – Кроме как на чьих-то руках вы не пройдете в церковь никак, вы Огня Святого не стерпите, загоритесь. Вас венчали при церковном дворе, Аглая Платоновна, но одно – повенчать, другое – добро вам сделать. Люди, они зло ищут там, где его и нет.
Вот с этим я была совершенно согласна. Значит, о том, что со мной что-то не так, знают в церкви. И, наверное, я не одна такая, раз никого это особенно не удивило, но и не расположило ко мне никого.
– Но вы молитесь, – горячо посоветовала Наталья, – глядишь, и умилостивит Всевидящий их сердца и умягчит…
Она втянула меня в переулок, и я опознала место, где мы вышли из дома фон Зейдлица. Мои скитания завершены, но неизвестно, что ждет меня завтра. Я – человек, которого хочется уничтожить, только воспользоваться подвернувшимся шансом, но почему? Из-за того, что я родилась «в рубашке» и это связано как-то с огнем, с каким огнем? С тем, который я видела в домовой церкви и которого коснулась?
Я застыла, даже ногу на ступеньку забыла поставить. В моей голове начинало что-то складываться; пока робко, но нить я нащупала и боялась ее потерять. Наталья вопросительно на меня посмотрела, я кивнула и стала подниматься.
Со мной, с клятой, считались, пока я козыряла своим происхождением, деньгами, титулом и положением в обществе, и могли перестать, едва я перешла в разряд изгоев. Мне устроили брачный обряд – или что это было – в порядке определенного исключения, а дать свободу и развод могли лишь в случае искреннего сочувствия ко мне. Я не могла пройти через огонь сама и даже будучи младенцем чуть не устроила самосожжение, но теперь, когда я – не совсем я, что-то изменилось. Я уже касалась огня. Если я смогу убедить церковников, что я «нормальная», что у меня больше нет той силы, о которой обмолвилась Наталья, а я смогу, ну а если нет… лучше сгореть, чем гнить среди ледников?
Дом спал, и меня никто не хватился. Даже ужин оставили на серебряной изящной тележке возле двери моей комнаты. Холодный, черт побери, но поесть – и сразу спать, желательно не раздеваясь.
Я так и сделала. Еда была вкусной, несмотря на то, что давно остыла, мясо – свежим и мягким, пожалуй, холодным оно было аппетитнее. Воздушный хлеб, приятно хрустящие на зубах овощи – да мне еще повезло, иронично подумала я, вспомнив книгу про средневековье, которая мне попадалась как-то в связи с попытками погрузиться в историю парикмахерского искусства. Вот уж когда жирное несоленое мясо, разбавленное вино вместо чистой воды, а пить воду как она есть – обречь себя на скорую гибель.
Я как крестьянская девка облизывала озябшие пальцы. Горячая пища согрела бы, но где уж тут выбирать.
Наталья убирала шпильки из моей косы, снимала с меня верхнюю одежду, а я размышляла: о какой силе говорила она – о силе браслета без огромного драгоценного камня, и умоляла меня не думать… о чем? Что она имела в виду? Где моя голова, где проклятая память, или эта дуреха Аглая ее при своем разуме не имела?
Браслет, да, похоже на то, Наталья смотрела на улице на мое запястье. Я сейчас тоже взглянула, задрав рукав лонгслива: еле заметный отпечаток, и он действительно напоминает след от этого браслета.
Браслет, камень, которого нет, и сила, которой я лишена и о которой не стоит и заикаться. Сила… лихо… колдовство? Тогда объяснимо, почему местная церковь мне крайне не рада, и еще предупреждение стражника – «не попадайся графине на глаза, байстрюка не выносишь».
