Текст книги "Каторжанка (СИ)"

Автор книги: Даниэль Брэйн

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 12 страниц)

– Не-е-ет!

От меня отшатнулись. Неудивительно, если все знают, что значит клятая. И трость, у меня все видели теперь эту трость. Я опять тряхнула головой – мир походил на порванную картинку: деталь, обрывок, еще деталь…

– Ты доносила на всех императору. Я знаю. – Говорил он громко, но из последних сил, и из горла его шла кровь, не успевшая вытечь на землю.

– Я?.. – сорвавшимся голосом пискнула я и в испуге оглянулась на стражу. – Нет, нет. Я просто… я не хотела. Я не хотела, не хотела сюда!

Меня подняли – не грубо, но так, что я не могла ни вырваться, ни даже сопротивляться, и передали в руки другому стражнику. Каторжанина собирались переносить… он молчал, грудь его вздымалась, но надолго ли его хватит? Конечно, нет. Я оглянулась пару раз, стражник отводил меня к форту, а я гадала – какого черта, зачем этот каторжник меня оговорил? Он не в своем уме, он бредит, что могла кому донести Аглая, особенно с учетом того, что фрейлина Дивеева позаботилась, чтобы ее близко не подпускали ко двору? Наталья бы не преминула напомнить, что у меня есть высокие покровители, и раз она промолчала – это предсмертный бред…

Знать бы, чем он для меня обернется. Возможно, смертью. Обрывки мира складывались в мой похоронный саван.

Стражник оставил меня возле двери, посчитав, что я сама найду дальше дорогу, и ушел. Я приоткрыла дверь – какая разница, лучше скрыться, пока обо мне, может быть, не забудут. Но где, чтобы ему пропасть, мой муж?

Он меня ждал и не схватил лишь потому, что боялся. Глаза его горели почти что ненавистью, губы были сжаты, он пылал гневом.

– Ты меня едва не убила, Аглая! – прошипел он, не подходя близко, но преграждая мне путь. – Что ты натворила?

– Зачем ты бежал? – крикнула я, и вышло испуганно, словно я боялась за его жизнь – пошел он к черту! – Зачем ты бежал к форту?

Протянутая ко мне рука моего мужа дрогнула. Он перевел взгляд на трость, покачал головой. В глубине форта раздались шаги – наша беседа не могла продолжаться долго.

– Мы все решили с тобой, Аглая, – он говорил, и его трясло от негодования. – Ты согласилась! Ты знала, что я не смогу без тебя, что мне не выжить, ты предала меня!

– Пошел вон.

От негромкого голоса я вздрогнула. Комендант стоял в проеме, ведущем в глубь форта, и смотрел на нас, скрестив на груди руки. Я отступила назад, мой муж вскинул голову. Красив, конечно. Если бы знать, что за планы у тебя были, обольститель.

– Ефимов! – не поворачиваясь, крикнул комендант. – Этому всыпать двадцать плетей. И не так, как вы любите, дармоеды. По-хорошему.

– Будет исполнено, господин комендант! – отозвался кто-то из полутьмы. Комендант прошел мимо нас, мельком глянул в окно, как бы то ни было, он хотел убедиться, что ратаксы больше не атакуют. Я проскользнула мимо мужа и стражника, даже не посмотревшего на меня, побежала к себе.

В чем меня постоянно все обвиняют?.. Кто я такая? Глупая салонная куропатка! Все, на что я способна, танцы и женские сплетни – кто, с кем, как долго, есть ли рога…

А если нет?..

Мне стоило о многом подумать, очень о многом. Но едва я упала на кровать, едва вспомнила, что поела с утра какую-то ерунду, только подумала, что Парашка принесла мне что-нибудь вкусненькое со стола, как она делала это каждый день в последнее время – как я вырубилась. Возможно, от шока, от колдовства, от того, что из меня оно вытянуло все чувства, все эмоции, от ненависти до страха. Мне было решительно наплевать, что меня ждет, я коснулась головой подушки и уснула.

Глаза я открыла, поняв, что выспалась. Силы были, я ощущала, что я жива, силы были, вот мыслей – ноль, в форте стояла тишина, на кровати Марго сидела Теодора и ела мясо. От возмущения я задохнулась, открыла рот, признала, что молодой матери надо питаться лучше, чем мне, облизала губы, посмотрела на свечу.

– Сколько времени?

– Он умер.

– Мой муж? – уточнила я. Надо же, запороли до смерти. Почему не на той же площади, где казнили его соратников? От скольких проблем меня бы это избавило!

– Нет, – Теодора была кратка. Она отложила недоеденный кусок, решив, что хватит крысятничать, посмотрела на меня. – Я лягу здесь.

Я кивнула, перевернулась на спину, полежала так. Она устала, я не знала, что значит быть матерью новорожденного ребенка, но у Теодоры хватало помощниц, так уже легче. И все равно: она может хоть немного спокойно поспать.

Я уже спать не хотела. Можно пройти в казармы, где обычно всю ночь играет в кости дежурная стража, и спросить, правда ли, что умер каторжник, разорванный ратаксами, и как перенес порку мой муж. По себе я знала, что это больно, а у него не было ни магии, ни токена.

– Ты куда, Зейдлиц?

Я не ответила. У меня еще шитье, много шитья, старухи не особо смотрели, что я делаю, и поскольку сейчас глухая ночь, я смогу еще выклянчить у стражников немного жира и выварить его, пока в кухне никого нет. У меня раскроен и наметан жилет, а времени до утра, чтобы закончить работу, не так и много.

– Эй, клятая! – услышала я старушечий визг. – Ты куда? Бабу свою не видела?

Я рассмеялась. Да чтоб ты сдохла, вешать на меня такой крест. Я обернулась, старуха на ходу вытирала о рубаху жирные руки, перекладывая свечу из одной в другую, и что-то жевала.

– Где она? – опять проскрипела старуха. Машка, кажется. Все они на одно лицо. – Куда делась? Что молчишь, окаянная? Скорбна стала? Куда она делась вместе с дитем? Третий час ее по всей крепости ищем!

Глава девятнадцатая

В голове у меня стало гулко. Я недослышала, происходящее я воспринимаю слегка искаженно, и оно еле слышно звенит. Теодору я видела только что – искать ее не было смысла, но старуха была непривычно нервна, такой я ее не помнила.

– Кто это – мы? – зачем-то уточнила я и затрясла головой – не помогло. Это «откаты» моих магических экспериментов, в таком случае – неприятная штука. – Она в моей комнате. Теодора.

– А дите где?

Я должна была высунуться из воздушного замка. Из подручного дерьма и сгнивших палок я выстроила спокойный мирок с кружком кройки и шитья и ролевой игрой «Всемогущая ведьма». Одно успокаивало, другое пугало даже меня саму. Старуха же спрашивала простые, понятные вещи, а я никак не могла сопоставить одно с другим.

– В комнате? Где ему быть? – пролепетала я, и до меня дошло, что ребенка там нет. Я резко лишилась воздуха, перед глазами заплясали неоновые круги, сердце забилось часто-часто, я развернулась и бросилась по коридору к переходу в казармы стражников, остановилась на полпути, застыла, прислушиваясь. Третий час… ребенок должен кричать, он голоден, почему же тихо?

«Он умер…» – как наяву услышала я. Нет.

– Ой дурная! – донесся мне вслед раздраженный скрип, и я чуть не обложила старуху запасом ругани, но толку, она не стала бы допытываться у меня, если бы что-то знала. – Куда опять?..

Я пролетела мимо нее в свою комнату, потому что там был ответ. Теодора, может, и не спала, но лежала ровно, на спине, вытянув вдоль тела руки, я подскочила к ней, затрясла ее, она открыла глаза, уставилась на меня пустым взглядом.

– Где ребенок? – тихо и, наверное, угрожающе спросила я. Сама себя я за грохотом сердца не слышала. – Что с ним?

Теодора закрыла глаза, подняла руку, указывая наверх, и тут же рука ее безжизненно упала, по лицу растеклась блаженная улыбка. Что она несет, там ничего нет, только крыша, ратаксы валяются, хотя я догадывалась, что стража прошла и собрала всю дохлятину, пока она не стала вонять. Я наклонилась и отвесила Теодоре сильную оплеуху, приводя не столько ее в чувство, сколько себя.

– Где ребенок?

– Где ему быть, Зейдлиц, – простонала Теодора и отвернулась.

Сколько времени прошло – три часа? Старуха преувеличила, Теодора пришла ко мне как ни в чем не бывало минут двадцать, может быть, полчаса назад.

– Он умер?

По обескровленным, растянутым в болезненной улыбке губам я поняла, что, возможно, да. Теодора не хотела ребенка, она упрекала меня, что я со всей своей клятой магией не смогла исторгнуть из нее нежеланный плод.

– Где он?

Никакого ответа. Для Теодоры кончились все мучения, в эту эпоху детская смертность зашкаливала, и я не имела права ее обвинять – до тех пор, пока не получу доказательства, что в гибели малыша присутствовал умысел. Я выскочила из комнаты и налетела сразу на трех старух, ползущих с грязным бельем в охапках, они кинулись от меня врассыпную, я поймала ту, которая оказалась менее расторопной.

– Где можно спрятать тело?

Старухи переглянулись. Одна из них была моей жертвой, у прочих взыграл коллективизм и чувство локтя, они закудахтали наперебой, отвечая невпопад – от болот до подвалов форта, куда, как я знала, не совался никто, слишком непрочными были стены. Старухи путались, спорили между собой, я выпустила свою бесполезную добычу и побежала в казармы стражи.

Проклятые кирпичи валялись повсюду, бесшумно ходить по форту не получалось, каждый день кто-то из стражников сгребал обломки и крошку к стенам, и каждый день форт шатался и сыпался нам на головы. Первое время я боялась, что он рухнет, потом стало плевать. Сейчас хруст мешал мне расслышать возможный тихий, очень тихий писк, точнее, писк слышался мне ненормально отчетливо, и если я не найду ребенка, живого или же мертвого, он будет преследовать меня до конца моих дней. Проскочив мимо полусонного дежурного, я влетела в прокуренную комнатушку, где стража по обыкновению играла в кости и карты, и заорала с порога:

– Помогите! Скорее! Ребенок исчез!

Стражники лениво повернули головы, и то не все, их не волновала судьба каторжонка.

– Помер? – равнодушно процедил один из них, и у меня оборвалось все внутри. – Помер, так завтра снесут на погост.

На столе и вдоль стен сквозняк трепал свечи, я оглянулась на них с опаской, но огоньки не дернулись и стражники тоже. Возле форта не было ничего, похожего на кладбище, лишь ближе к скалам – ледяное болото, куда кидали тела.

Стражник, собрав колоду, принялся ее тасовать. За время службы здесь они повидали столько смертей, что еще одна ничего не меняла, и сегодня для них был день потерь – я была уверена, спастись удалось не всем, кто-то должен был погибнуть не только из ссыльных. Мне опять померещилось, что я слышу плач, потусторонний, зов призрака, и опасение за собственную психику взяло меня сильно как никогда.

Я и так держусь исключительно чудом.

На заднем дворе, где меня пороли, навалены кучи дерьма, зимой все это пойдет на растопку. Еще там есть плаха – как символично. Гори оно все огнем.

Я замерла в дверях, закусив губы. Никто не обращал на меня внимания, никто и не думал со мной идти, одним же больше или одним меньше, даже хорошо – нет лишнего рта. Я не могла обвинять Теодору в том, что она не жаждала материнства, но в том, что она убийца?..

Отсюда ей не попасть в место хуже, Соляная гряда – край всему. Ей уже не получить большей кары. Я вышла под пронизывающий сильный ветер – он метался среди строений, протяжно выл, свистел в щелях, и я не слышала ничего, кроме этого воя. Я раскидывала рухлядь, обдирая руки в кровь, и молилась, чтобы не проснулась неуправляемая магия, потому что, если младенец был там, если он еще был живой, я могла его серьезно травмировать. Сколько времени миновало, я не знала, стояла над развороченным мусором, обхватив голову. Вправду ли старухи осмотрели весь форт?

Я вернулась, дрожа не от холода, болел палец, который я рассадила о гвоздь, и с каким-то безразличием я приняла, что скончаюсь от заражения крови. Если ребенок умер сам… если нет, то я боялась загадывать, и неопределенность не давала покоя, а детское хныканье отдавалось в ушах. По коридору спешила Парашка, как всегда, обтирая руки о юбку. У старух этот жест был характерной семейной чертой.

– Где тебя, окаянная, носит? – беззлобно рявкнула она на меня. – Поди, там Федорка все сожрала! Иди, вон, пока она кормит, я тебе…

– Что? – переспросила я хрипло. – Ребенка нашли?

– А? – Парашка заморгала вполне натурально, без малейшей игры, у меня успела мелькнуть мысль – я… мне все почудилось? У меня, выражаясь простым языком, поехала крыша? Но тут старуха понимающе закивала и махнула рукой. – Живой, только жрать просит. И ты иди есть, – заботливо посоветовала она и ушла, недовольно ворча себе под нос.

Я потерла виски. Детский плач, выходит, он мне не чудится?

Чем ближе я подходила к своей камере, тем убеждалась сильнее – нет. Ребенок плачет, но не от боли, так требовательно он вопил, когда ему не давали есть. Я толкнула дверь, крик оборвался, и первое, что я подумала – мой нездоровый рассудок, и если мне теперь с этим жить всю жизнь…

Теодора трясущимися руками пыталась расстегнуть свое платье, по лицу ее текли слезы, и сложно было сказать, от облегчения ли, от отчаяния ли. Марго, расфурыренная почти так же, как и в столице, какой я впервые увидела ее возле тюрьмы – я с изумлением заметила на ее пальцах дешевые кольца – стояла над ней, малыш, уже вынутый из конвертика, лежал на моей постели и сосредоточенно сосал ломтик местного картофеля. Впечатление было, что ребенок ест кусок мертвечины, я подошла, осмотрела его как могла, дотронулась до неожиданно теплой ручки, теплого лобика. Где он был?

– Своих нет, заморить чужого решила? – прошипела над моим ухом Марго. Теодора вряд ли могла что-то воспринимать, значит, обвинение должно было остаться между нами. – Я и Парашке сказала.

– Ты в своем уме? – непонятно к чему, но бесстрастно спросила я, взяла ребенка, поднявшего крик, и вручила его Теодоре, справившейся наконец со своим платьем. Еще пару секунд малыш вопил, потом присосался к груди, и я обернулась к Марго. Лицо ее мало что выражало, разве усталость, как и у всех. Убивающую усталость. Даже сталла нам лишняя, каторга обратит нас в чудовищ и без нее.

Марго пыталась отыграться, взять реванш за прошлые обиды и в качестве судьи призвала Парашку, хотя я не стала бы вербовать в сторонницы женщину, чье место так усиленно пыталась занять.

– Ты же пустая, – так же ровно ухмыльнулась Марго. Кабы было все так легко, дура, я не заботилась бы о том, чтобы чистые тряпки были под рукой в нужные сроки, что бы ни плели обыватели, у старухи фон Зейдлиц были дети – если она, конечно, не померла старой девой. – Скажешь, нет? Тогда кто это сделал?

– Где он был?

Глаза Марго зло заискрились, ответила она бессвязно, но исчерпывающе.

– На улице, за старым каретником. Теперь сама ходи за поротым мужем, клятая.

Я знала, о чем она говорит. Маленький двор – некогда конный, до сих пор у стены стоял развалившийся экипаж, похожий на инсталляцию, весь в крупицах соли, как коралл. Моего мужа отнесли в дальнее крыло – все же каторжнику нечего делать среди людей вольных, так здесь понимали. Я толкнула одну дверь, другую, третью – только мрак в окне, а за четвертой дверью, в выстуженной комнате, на кровати кто-то лежал и рядом горела свечка.

Через муть стекла была ясно видна старая колымага. Может, ее и сделали колыбелью, но кто? Я зашла, притворив за собой дверь, сделала шаг и застыла, поняв, что мой муж мне уже ничего никогда не скажет.

Из спины его торчал тот самый нож, который он любезно вручил мне для самозащиты.

Я подошла, машинально отметив, что здесь так холодно потому, что створка окна прилегает неплотно… Полковник Дитрих еще не остыл, и мне лучше было поскорей сообщить о его смерти, пока в ней не обвинили меня.

Я вышла, пытаясь прийти в себя, стараясь прогнать множество лишних мыслей, но пока я дошла до стражи, я поняла – я знаю, кто виновен и в покушении на жизнь малыша, и в убийстве.

– Чего опять? – огрызнулся стражник, и я указала недрогнувшей рукой на коридор.

– Полковника Дитриха убили. Ножом.

Секунда молчания, и стражники все до единого сорвались с места. Они толпой пронеслись мимо меня, едва не затоптав, и я подумала – это не стремление расследовать и покарать, с таким же рвением мои бывшие современники бежали на место трагедии, и у них были в руках смартфоны с включенными камерами.

Если за мной придут – за мной придут. Мне тоже некуда деваться с этого острова. Не спеша, словно шла за катафалком, я добрела до своей комнаты. Теодора все еще кормила младенца, Марго исчезла, старуха обстоятельно вытирала руки, пахло сталлой, ребенок сосал грудь с такой яростью, будто матери мстил, а старуха, бросив на меня суровый взгляд, приказала:

– Посиди-ка тут, пока она опять что не выкинула, – и ушла, забрав нечистые детские тряпки. Я села, Теодора не поднимала на меня глаз. Старухи тоже ее подозревали?.. Им, старым ведьмам, было виднее, они не один раз, наверное, наблюдали, как женщина крадучись бежит к погосту-болоту. Текло время и молоко, чавкал ребенок, и когда он наелся, я взяла его, завернула в шкуру и положила на свою кровать.

– Зачем? – Теодора не ответила, я повторила вопрос, догадываясь, впрочем, что она уже ничего и не помнит. Постнатальная депрессия – все возможно, тем более здесь, на каторге, где кому угодно недолго тронуться. – Почему ты хотела его убить?

– Так, Зейдлиц… – тускло произнесла Теодора и легла на спину, не прикрыв обнаженную, истекающую молоком грудь. – Он говорил, что мы отсюда уедем. Но ничего, совсем ничего…

Она больна, ее реальность и моя различаются слишком сильно, ни одно мое слово не дойдет до поврежденного рассудка, все, что я могу ей сказать, бесполезно, все, что я могу предпринять – предотвратить. Например, забрать у нее ребенка, приносить его только кормить.

– И что я с тобой буду делать? – пробормотала я, опускаясь на кровать рядом с малышом. – Бедный, бедный, ты никому не нужен. Ты лишний. Такой же, как все мы здесь, но ты не виноват в том, что так получилось… Я, наверное, тоже, но насчет тебя сомнений никаких нет…

Я успокаивала не малыша, а себя, я подлезла рукой под шкуру и коснулась теплой ладошки – ребенок не замерз, его спас мой конвертик, не зря я старалась… Теодора всхлипывала, отвернувшись к стене, и я думала, что слезы, может, помогут, но надежды на это, как и на все остальное, не было никакой.

Скрипнула дверь, вошла старуха. Парашку от прочих я отличала – тяжелые шаркающие шаги.

– Ступай к коменданту, – велела она, и я осознала – вот и все. Моя очередь ложиться под розги, на этот раз без всякой пощады. Обратно я уже не вернусь.

– Позаботься о нем, – попросила я. – Не оставляйте малыша наедине с его матерью, никогда. Обещаешь?

– Да что я, дурная совсем? – оскорбилась Парашка. – Вона, какой конвертик-то у него, хе-хе… Иди, иди!

Что значили ее слова? Значения не имело. Я шла по коридору каторжной крепости в последний раз, вспоминая, как в известной книге по зеленому полу уходили к месту казни приговоренные, и каждый шаг их был длиною в целую жизнь.

Глава двадцатая

Я постояла перед дверью в кабинет – не тот, в котором я устроила катастрофу, в другой, куда никто, кроме нескольких стражников, доступа не имел. Мне мерещилось, что где-то ровно стучат часы, и каждая секунда казалась вечностью. По щекам покатились слезы – не хочется умирать, но мне припомнят и пожары, и угрозы, и ратаксов, и роды, и едва не погибшего ребенка лишь потому, что одного обвинения в убийстве может быть недостаточно. Что для меня, в конце концов, это изменит?

Я толкнула дверь и вошла без спроса. Комендант сидел за столом, перед ним лежали бумаги и мой детский конвертик, в подсвечнике на краю стола ровно горели три свечи. При виде меня комендант поднялся и переставил подсвечник подальше от себя и своих бумаг, на узкий подоконник, где полыхнуть нечему. Никаких часов в кабинете не было, но психика – штука гибкая, она выбирает, какую иллюзию реальности ей создать: теперь я словно слышала далекий, протяжный, призывный стон.

– Я его не убивала, – тихо произнесла я. Может, комендант мне поверит. Доказательств нет, но кому они здесь важны, кто смотрел на доказательства в это время, обвинения и казни следовали как придется – это не признак слабости, а признак несовершенства. Системы, мира, науки, а тремя веками ранее меня бы отправили на костер.

Комендант хмыкнул, повернулся ко мне, скрестил на груди руки. Он, вероятно, был на острове единственным человеком, кто меня не боялся. Он кивнул, и уголок его губ нервно дернулся.

– Вы здесь не за этим, – он указал на детский конверт. – Я предлагаю вам сделку, ваше сиятельство.

Голос его при упоминании моего забытого титула прозвучал не издевательски, будто он на равных со мной разговаривал.

Он не предложил мне сесть, хотя было куда, но сел сам, провел рукой по конверту. Я стояла и спокойно ждала, чем бы наш разговор ни закончился, это жизнь, которая мне отмерена. И сделка, о которой комендант завел речь, не факт, что будет кристально честной.

– Смерть полковника Дитриха была предсказуема, – опять усмехнулся комендант, – рано или поздно его бы прикончили или свои, или чужие. – Я оторопела. Были две стороны… среди кого? – Вот эта вещь, – он еще раз провел рукой по конверту. – Я могу попытаться разобраться, как вы ее сделали, сам. У меня это займет какое-то время. Может быть, я упущу немаловажную деталь и не сразу смогу повторить все в точности. Этот конверт спас жизнь младенцу двух недель от роду, будет полезен и императорской армии. Мои условия таковы, графиня: вы раскрываете свой секрет, а я взамен… хотите паспорт?

Я села. Я вдова. Официально вдова. Что это меняет кроме того, что я могу выйти замуж?

– Что вы еще можете мне предложить, комендант?

Зачем мне паспорт на островах, впереди зима и голодное время. Это пока Парашка носит мне остатки еды – не объедки, остатки. Через месяц я буду рада обсосать голые кости. Я ведь умру и так, и так, но умру, хотя бы что-то зная.

– Информацию? – предположила я. – Если вы знаете, кто убил моего мужа?..

– Вы так любили его, что готовы пожертвовать всем, что у вас осталось? – по выражению лица было ясно, что комендант не поверит, даже если я скажу ему «да». – Я не говорил, что знаю, кто его убил, но я знаю за что. Так как, графиня?.. Вы считали, что мне передали лишь вас, озлобленных, уничтоженных, обреченных? Мне передали еще кое-что, – и он опустил руку, постучал пальцами по ящику стола. Документы, но он их мне не покажет. – Нож, которым убили полковника и который стражники видели прежде у вас, я лично положил в контору, когда назначил Дитриха вести дела. Невелика же премудрость.

Комендант вернул руки на стол, сцепил пальцы поверх конверта, напоминая мне, что я не выйду отсюда, пока не исполню свою часть договора. Да боже мой, на каторге я ничего не выгадаю от технологии, а если мне повезет, если вдруг… на это рассчитывать не приходится.

– Я много лет на этом посту, ваше сиятельство, не делайте такие глаза, последнее слово в следствии всегда остается за мной. Все, что случается здесь, доходит до императора. Решайте. Паспорт?

Он кажется честным. Или играет со мной, зная, что он все расскажет мне, потом настанет моя очередь, а затем будет так, как ему заблагорассудится. Короткий приказ, задний двор, порка. Так что я теряю?

– Информация.

– Будь по-вашему, – легко бросил комендант. – Было ли для вас тайной, графиня, что среди заговорщиков был агент императорской жандармерии?

Я об этом узнала сегодня от умирающего ссыльного. Он обвинил в шпионаже меня, но было ли ему самому все известно?

– И этот человек еще жив? – спросила я. Из всех, с кем я прибыла на проклятый остров, живыми остались трое.

– Конечно, – комендант откровенничал со мной без утайки, что для меня значило: задний двор… – За рассудок его жены я опасаюсь.

Так вот почему Теодора здесь оказалась, из последних сил держалась в этом аду, пила сверх всякой меры сталлу, едва не угробив себя и ребенка – я не сомневалась, что роды у нее наступили раньше срока, измученный организм не справился с нагрузкой, которую давал согревающий отвар. Вот почему на ней женился Мезенцев – наследника прежде, чем его отправили в ссылку, у него завести не получилось. Теодора не пошла на Тронный Двор не потому, что опасалась пересудов, она тоже заключила с будущим мужем сделку, условия которой не знал никто. Позже она поняла, что что-то пошло не так.

«Он говорил, что мы отсюда уедем, но ничего, совсем ничего…» Она устала ждать.

– А полковник Дитрих?

Разорванный ратаксами каторжник обвинял в измене меня. Не так: в шпионаже. В предательстве меня обвиняла Марго, и получается, это разные вещи.

– Ирония, ваше сиятельство, – у коменданта была ухмылка умного и уставшего человека. – Ваш муж был казначеем заговорщиков, его до последнего берегли. Никто на допросах не называл его имени, а поверьте, допрашивать как надо умеют… Хотите вина?

Я помотала головой. Подумала и кивнула. Черт побери, у меня есть повод для пьянки, мне не будет так страшно. Наверное. Это не точно, но судя по звуку, который не думает замолкать, я, как и Теодора, сойду с ума, и это будет благословением свыше.

Если Мезенцев был официальным агентом, почему он попал на каторгу? В первоначальном плане всех причастных оказался изъян.

Комендант встал, подошел к шкафу, полному каких-то бумаг, и остался стоять ко мне спиной, а я смотрела – неужели на столе нет ничего, похожего на…

– Что вы, ваше сиятельство, – протянул комендант, не оборачиваясь, – вы не навредите мне до тех пор, пока не узнаете все до конца. Ваш муж был не в ладах со своим тестем, история, как юная графиня фон Зейдлиц упросила отца устроить неравный брак, дошла даже до этих скал, ваш отец сохранил вам семейный титул… Чего Дитриху не хватало? Влиятельный тесть, деньги, молодая жена, столичная жизнь, я бы с радостью поменялся с ним, знаете ли.

Верю. Что же до Дитриха – я не скажу, какая вожжа ему под хвост попала, а сам он мог наплести ерунды про равенство, братство, всеобщее благо, про то, что кто-то же должен лечь на алтарь. Его алтарем завтра станет местное кладбище – болото, покрытое коркой льда, а я лягу рядом немногим позже, как подобает верной жене.

– Участие Дитриха в заговоре было… пассивным. Но что-то его напугало, он бросился к тестю, и, думаю, граф был в большом замешательстве, – комендант повернулся, держа в руках два бокала. Он мог подбросить мне что угодно, подумала я, но приняла и пригубила вино. Наплевать. – Граф фон Зейдлиц явился в канцелярию с докладом, но его обошли недоброжелатели.

Так бывает, чтобы спасти свою шкуру, вместе с прочими сдают информатора. Графу было что терять, пришлось выдать собственного зятя и отречься от меня. Какая жалость. Что он мне тогда сказал?

Мои чувства не довели меня до добра.

Мой муж помилован, Святой Трон дает всем женам свободу, а мне за ошибки надо платить. Никто не хочет пятна, и есть ли кто-то, кто увезет меня из столицы ко всем чертям. Идеалистичная верная дура, которой кинут подачку из семейной мошны, чтобы она не околела уже по дороге. Он, граф фон Зейдлиц, сделал для дочери все что мог…

Избавил ее мужа от казни?..

Аглая любила этого человека. Настолько, что умолила отца на брак, и настолько, что граф сомневался, что дочь не участвует в заговоре. Настолько, что у него оставался выбор: пожертвовать только мной – или всем остальным, в том числе и браком с фрейлиной Дивеевой, и судьбой и карьерой моего брата.

Может, фрейлина, которой ни к чему было родниться с какой-то клятой, повлияла на то, что граф не смог найти иное решение после того, как сдал жандармерии и заговорщиков, и того, кто нашептывал ему все секреты. Граф опоздал и был вынужден откупиться и Дитрихом, и мной. Было ли ему тяжело? Пожалуй.

Я потягивала вино, комендант тоже. Стояла странная тишина, не хрупкая, как бывает, когда на белый свет выплывают тайны, а вязкая, непроницаемая, как тогда, когда они зарождаются, но стояла недолго, я снова услышала низкой стон. Морское чудовище выбралось из глубин и звало меня туда, где спокойно. Комендант к чему-то прислушивался, я замерла – он тоже слышит?.. Невероятно.

Дитрих считал, что мой отец от меня не откажется, а мне казалось, что граф был разочарован единственной дочерью. Ее выбором, ее безрассудством, но при дворе выживает тот, кто умеет принимать непростые решения.

Дитрих, как и Мезенцев Теодоре, обещал, что увезет меня отсюда. После того, как напомнил, что я не завишу от воли отца, что мне не нужен никакой паспорт… Что княгиня лишь отговорка, что мой отец нуждается почему-то во мне… Манипуляция. В последнем я была убеждена. Они делили меня – Дитрих выиграл. Если бы я тогда могла знать!..

«Без тебя мне не выжить…» Что он под этим имел в виду?

«Ты меня едва не убила», «мы все решили», «ты знала, что я не смогу без тебя». Это часть плана, часть заговора? Дитрих не просто так смотрел в окно, не просто так бежал к форту? Я его чуть не погубила при атаке ратаксов, между нами существовала договоренность, заранее, до того, как стало известно, что будет ссылка. Дитрих до казни знал, что она будет гражданской, и здесь, на каторге, должно было что-то произойти.

– Между вами ведь тоже был сговор, комендант. – Вино в полумраке выглядело темным, и можно было вообразить, что я пью кровь. – Ратаксы свидетелей не оставляют, а что потом? Он должен был уплыть на корабле?..

«Если я останусь жив, я увезу тебя отсюда». Еще бы, он так зависел от меня. Что я должна была сделать – спасать его, позволить ратаксам убить всех тех, кто мог случайно уцелеть и увидеть, что Дитрих не разорван на куски?..

Трость. Дитрих убил Никанорова, когда тот пытался его спасти, трость нужна была ему самому – чтобы я лучше справилась. Я же Аглая – обученная старой колдуньей клятая. И я же – та, кто с трудом дошел, как обращаться с таким сильным даром.

Но полковник Дитрих об этом не знал. Какие-то тайны он унес в могилу, а какие-то тайны достались мне.

– Ратаксы припозднились, – не слишком охотно объяснил комендант. – Корабль уже ушел. Сложно сказать, где бы я его прятал, но – да, и не пеняйте, что я не выполнил свою часть уговора.

А вы делец, господин комендант, и вам позавидуют все кошельки мира разом.

– Он обещал вам заплатить?

– Вы должны были заплатить, – и в голосе его зазвучала настороженность.

«В сундуке, ваше сиятельство…» Вот и деньги. Марго не зря так переживала из-за них. Но где «Принцесса», где сундук, а комендант был бы раздосадован. Теперь цена не имеет значения, потому что сторона сделки мертва, а я пропаду здесь, как и все остальные, вопрос лишь – кого из оставшихся я переживу.

– И вам не показалось странным, что полковник уедет, а я буду ждать? – бросила я пробный шар. Комендант пожал плечами, я расценила это как «муж и жена – одна сатана».

Скотина.

Нередко стоит послушать отцов. «Пятнадцать человек на сундук мертвеца…» Боже мой, как хочется выжить. Боже мой, как рвет слух этот звук.

Я вздохнула, прикрыла глаза. Кого же комендант считает убийцей?