Текст книги "Каторжанка (СИ)"
Автор книги: Даниэль Брэйн
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 12 страниц)
Я вспомнила слова отца. Моего мужа лишат всех прав состояния – и это значит, что он потеряет часть гражданских свобод или как это правильно называется, а я перейду под опеку отца, останусь я в браке или приму ту милость от местной церкви. Или тоже есть нюансы?..
– Сколько будут делать мой паспорт? – Женщина непонимающе наклонила голову. – Дура. Сколько времени нужно, чтобы я получила паспорт?
– Не знаю, Аглая Платоновна. Мы люди господские, нам паспорта не положены.
Она еще и крепостная. Казни, заговоры, ссылки, люди-вещи. И я практически вещь с бессмысленным титулом. Кто считает эти века прекрасно-утраченными? Из-за этих вот поганых шелковых тряпок?
– Неси мне свою теплую одежду, – скомандовала я. – Смотри не попадись никому с ней. Поужинаем и отправимся в тюрьму.
Господи, глупо, как в средневековом любовном романе. И смешно, как в итальянской комедии – сперва поесть.
Глава третья
Женщина ушла, оставив меня в одиночестве. Я несколько секунд постояла в трепещущей полутьме и решительно протянула руку к шкатулке.
Я оказалась права: мятежная графиня Аглая Дитрих, была она любимицей отца или нет, по крайней мере, не дрожала над каждой копейкой. Я насчитала с дюжину колец, несколько браслетов, множество заколок, серег, все это из золота, с драгоценными камнями, и, насколько я понимала, это были цацки «на каждый день». Дурочка жила богато, тепло и сыто и как-то нелепо своротила свою жизнь ко всем чертям из-за неверного выбора.
Я была не наивна и не глупа, чтобы считать, что отец Аглаи – мой отец – на дочь обижен как ревнивая подружка. Нет, в его желании избавиться от меня был расчет, и я подозревала, что обоснованный. Где-то и когда-то эта сверкающая серая пташка что-то сделала или сказала, и вот результат.
«Дочь графа фон Зейдлица – жена цареубийцы. Возможно, ты была с ним заодно?» Очень и очень возможно. Граф фон Зейдлиц не мог не знать о паспорте и о том, что без него я никуда не уеду, и он не заикнулся о документе, зато спросил, есть ли кто-то в меня влюбленный, и плевать, какие у него эполеты и регалии.
Паспорт мой отец рассчитывал вручить только моему новому мужу. Чтобы не видеть меня больше никогда.
Я открыла ящик бюро, надеясь что-то там обнаружить – мешочек или кисет, что тут в ходу у аристократок? Но графиня Дитрих не курила, зато мешочек я сразу нашла – с какими-то солями, пахнущими лавандой и перцем, маленький, но для колец и серег его было достаточно. Я вытряхнула соли прямо в ящик и тут же расчихалась от запаха, из глаз брызнули слезы, но медлить было некогда, и я покидала в мешок драгоценную мелочь, а все, что крупнее – браслеты, цепочки, какие-то броши – связала в узелок из обнаруженного среди платьев шелкового платка.
В шкатулке осталась одна-единственная крупная вещь, и я не знала, что мне с ней делать. Она озадачила меня: браслет, дутый, похожий на подделки, которые впаривали туристкам в Египте и Турции, из слишком светлого золота, да и золота ли, и в нем недоставало огромного камня. Куда он делся? Если камень драгоценный, то такого размера он должен стоить очень немало, на что Аглая потратила вырученные от продажи деньги? На заговор? Заговоры на одной идее не держатся. Подозрения графа верны?
Я не услышала, как вернулась моя… – кто? Надсмотрщица? Служанка?
– И не просите, даже не думайте, – услышала я внезапно и обругала себя последними словами. Если бы в комнату зашел кто-то другой? – Ваше сиятельство, просто не думайте, погубите себя и меня.
Я обернулась. Женщина держала в руках ворох платьев, к моему облегчению, на вид действительно теплых, и смотрела на меня очень испуганно.
– Брось это туда, и где ужин? – отрывисто спросила я. Узнать у нее, где камень и с чем связаны ее слова? – Сколько этот браслет может стоить, как думаешь?
Она вздохнула. Я задала ей одновременно слишком много вопросов и задач, но ослушаться меня она опасалась. Она покачала головой, положила платья так, чтобы их не смогли заметить те, кто принесет ужин, – с другой стороны моей кровати, ближе к окну, протянула руку, я в ответ протянула браслет, но она не взяла.
– Ничего он не стоит, ваше сиятельство. Золото как золото, еще и беленое, чтобы силу держать в узде. Кто купит такую вещь, разве что на черных дворах, но и дадут там мало. Оставьте его, – посоветовала она, не догадываясь, что запутала меня еще больше. – И это, – она указала на собранные побрякушки, – спрячьте, не ровен час, увидят.
Я согласилась и кинула узелок и мешочек в бюро, а браслет вернула на место. В шкатулке оставались несколько тонких цепочек – слишком тонких, чтобы их вообще принимать во внимание. Я подошла к кровати и начала разбирать платья, юбки, панталоны и верхние кофты-куртки, почти как моя, но грубее, плотнее и однозначно теплее.
Я сознавала, что ради меня эта женщина идет на огромные жертвы. Вполне вероятно, она оставалась при графском доме лишь потому, что здесь была я – обитала где-то в шаговой доступности, и моя служанка могла мне потребоваться в любую минуту. Теперь меня вышибут вон, и она тоже лишится теплого места и вряд ли сможет купить себе новые теплые вещи. Впрочем, они не были новыми, их носили часто и много и редко стирали, они пропахли застарелым тяжким потом и сладкими дешевыми духами, они были мне велики, но велико не мало и можно надеть одно под другое.
– Не берите это, ваше сиятельство, – женщина склонилась надо мной. – Грубая шерсть, вы изранитесь. И большая она вам.
Я отложила в сторону рубашку, больше всего похожую на обычный лонгслив, только вязаный, такие же панталоны длиной ниже колен, а мне они как раз будут по щиколотку, длинные гетры – моя спасительница едва не завыла.
– Что? – удивилась я.
– Да как же возможно, – она опять приложила пальцы к векам, – вы же барыня! Вы же графиня, Аглая Платоновна! А это бабье исподнее!
– Зато теплое, – отрезала я, с содроганием вспомнив, как чуть не умерла от холода на улице. – В шкатулке остались цепочки, возьми себе как плату. А это все я забираю. И платья мои тоже возьми.
Я подняла голову. Женщина смотрела на меня обиженно, и я пожала плечами. У нее товар, я купец, у меня нет времени заниматься чужими задетыми чувствами. Но я ошиблась – причина ее обиды была не в эмоциях.
– Не могу, ваше сиятельство. Ежели кто опознает вашу вещь, меня запорят до смерти. Воля ваша и все это ваше, но ничего не возьму. Всевидящий вам судья.
Ах ты дрянь, еще и виноватой меня выставляешь!
– Ужин где? – рявкнула я и тут же пожалела о своей вспышке. Эта женщина не причастна к тому, что со мной произошло.
Но откуда я это знаю? Слишком рано мне раздавать индульгенции. Я будто смотрю интригующий фильм не с начала, только вот разобраться в сюжетных хитросплетениях необходимо мне еще до того, как кто-то решит, что этому персонажу пора проваливать из проекта. На плаху или на виселицу.
– Готовят, ваше сиятельство, – ответила она, ничуть не смутившись. – Так вы ужинаете под полночь, так пока все будет сделано…
Я поняла, что мне не суждено поесть перед тем, как вылезать на холод, и жестом подозвала женщину к себе.
– Помоги мне переодеться.
Неудивительно, что я так мерзла. Моя курточка была шелковой, отороченной мехом и на подкладке, но тонкой настолько, что я никогда не надела бы ее даже при пятнадцати градусах летом или поздней весной. Из какой ткани пошили платье, я не поняла, или атлас, или такой вид бархата, но юбка была тяжелая, и я не постеснялась, наклонилась узнать почему. В подол зашили камешки… Я вздохнула и выругалась про себя. Под платьем были тонкая шелковая рубашка и корсет.
– Снимай это, – приказала я, наконец осознав, что на меня давило все это время, и задав себе новый, не самый приятный вопрос. Тело графини Дитрих оказалось к корсету привычным, но если так мерзла я, Юлия Гуревич, а я прекрасно знала за собой эту особенность, и в то же время за исключением неловкой ходьбы в длинной юбке я не испытывала неудобств, в том числе и из-за корсета, значит ли это, что Аглая Дитрих так же страдала от холода и, видимо, просто молчала? Или она была приучена к холоду и мое тело – не вполне ее тело, и где заканчивается одно и начинается другое?
– Как снимать? – ахнула женщина.
– Просто!
Речь графини Дитрих изменилась, подумала я. И манеры, и мысли. Кто-то это заметит и спишет на заговор, его раскрытие, суд, казнь и ссылку. Если я… нет, невозможно допустить, что кому-то придет в голову заподозрить, что в теле Аглаи Дитрих другой человек. Насколько я знала, во все времена с такими идеями люди могли попасть только к душеведу, и помогай Всевидящий тому, кто окажется не в моем милосердном двадцать первом веке.
Фигура у графини была девичья, юная, с тонкой талией и широкими бедрами, и, что меня приятно удивило, у нее была пышная грудь. Я прислушалась к ощущениям, по опыту клиенток отлично зная, что большая грудь – это не только эффектно, но и тяжело, но тело Аглаи Дитрих к этому весу привыкло. Если в какой-то момент тело и восприятие Юлии Гуревич начнут одерживать верх, мне придется несладко. Потом меня кольнула мысль – Аглая замужняя. Может ли быть, что она уже в положении и не знает об этом? Или знает, но никто не в курсе, кроме нее?..
Вне зависимости от сроков мне придется рожать, потому что альтернатива – бабка со спицей, и умереть от ее умений шансы выше, чем от родов. И лучше рожать подальше отсюда, где тепло, сытно и безопасно. Чем скорее я доберусь до юга, тем… что? Я загадываю так далеко, не стоит ли сначала узнать, что со мной происходит, не с Аглаей, а с Юлией, и есть ли возможность снова вернуться в свое тело, пусть покалеченное, изуродованное, но свое?
На меня надели холщовую рубаху, сверху вязаный лонгслив, помогли натянуть панталоны и гетры. Все было мне велико, лонгслив закрывал бедра, рукава пришлось подворачивать, но меня лишь радовало, что увеличивается количество слоев. Панталоны женщина затянула веревкой на талии – предусмотрительно, хмыкнула я. Одежду здесь берегли и не избавлялись, чуть похудев или поправившись. Затем на мне оказалась длинная грубая юбка, и на мое счастье, прислуга носила юбки до середины голени, так что я, хоть и мела подолом пол, все же могла передвигаться.
– Подошьешь остальное, – велела я, пока женщина надевала на меня не то кофту, не то куртку. Она кивнула. Обувь мне досталась только моя – все те же изляпанные кожаные сапожки. Нога у моей помощницы была размеров на пять больше.
Женщина протянула мне накидку с капюшоном – тоже грубую, из плохо выделанной кожи, но она не промокала, в отличие от шелков, и не продувалась, как моя курточка. Затем она проворно запихала под одеяло ворох платьев и остатки своей одежды, придала этому кулю очень правдоподобную форму лежащего человека, лишнее побросала в сундук. Нет, она определенно делала это не впервые!
– Ловко у тебя получается, – заметила я, силясь прогнать из головы очень скверные мысли.
– Не забыла я, как вас, Аглая Платоновна, от его сиятельства прятала, пока вы к господину Дитриху бегали, – самодовольно отозвалась женщина. Я мысленно застонала и закусила губу.
Все же любовь, и, видимо, любовь сильная. Так может любить только молоденькая девчонка, у которой из всех трагедий – платье не самого модного цвета в этом сезоне. И если брак Аглаи был по любви, стало быть, отец пошел ей навстречу, не настаивая на более выгодной партии, не пользуясь влиянием, чтобы навсегда отослать из столицы неугодного жениха.
– Почему отец прогоняет меня? – вырвалось у меня прежде, чем я успела прикусить язык. Что это – гормоны Аглаи? Давно не виделись, подростковые истерики, которые у многих с возрастом не проходят, становясь образом жизни. – Он же любит меня!
Последнее прозвучало театрально, но женщина поверила.
– А то не догадываетесь, ваше сиятельство? – с грустным смешком ответила она, еще раз оглядела кровать, на которой явно кто-то лежал, кивнула довольно и отошла к моей шкатулке. Оттуда она выудила несколько оставшихся там цепочек, критически осмотрела их, покачала головой и сунула в карман. Я решила, что она смирилась и взяла плату за вещи и молчание, потому что цепочки сложно опознать, в отличие от колец и браслетов. – Если чего не дать, нас к вашему мужу не пустят, – негромко пояснила она, – а денег у вас, ваше сиятельство, нет.
Она меня добила этой новостью. Без паспорта, без денег. И я еще размышляла, какие могли остаться у графини Дитрих связи – ее окружали такие же богатые бесправные курочки. А сейчас никто не пустит на порог бывшую подружку по великосветскому салону. Преступники никому не друзья.
– Нет, не догадываюсь, – покачала я головой, возвращая женщину к разговору о моем отце и моей тяжкой доле. Значит, Аглая замешана в заговоре и уцелела потому, что отец каким-то образом отвел от нее внимание следствия? И теперь ссылка – лучшее, что он может мне дать, пока кто-то не сообразил, что прошел мимо очень важной фигуры, что пора хватать титулованную дуреху, палач уже наточил топор?..
Женщина выпрямилась. Она нависала надо мной, мне это не нравилось, но у меня не было никакого выбора союзников там, где я не знаю и имени единственного человека, готового мне помогать. Возможно, не без выгоды для себя, а может, и рассчитывая на мою гибель.
Никому, никому нельзя доверять.
– Его сиятельство намерен жениться на фрейлине княгине Дивеевой, – вполголоса ответила она, хмурясь, потому что это был факт, который я должна была знать. – Как, ваше сиятельство, одобрит его величество брак, если вы останетесь в этом доме? Вы – жена заговорщика, Аглая Платоновна.
Я в очередной раз снесла оплеуху. Да, это клеймо, от которого мне, наверное, уже не избавиться.
– Но я жила здесь какое-то время, пока длилось следствие, – возразила я со всей уверенностью, на которую оказалась способна. Это только предположение, основанное на том, что в доме полно моих вещей и комната кажется обжитой, но я легко могла ошибиться.
– Но и господина полковника арестовали последним, – она оглядела меня, вздохнула, неохотно пошла к двери. – Погодите, скажу, как выходить можно.
Я сильнее, с головой, закуталась в накидку. Нам нужно добраться до тюрьмы, здесь должны быть извозчики. Чем я им буду платить? Цепочкой? Стоит вытащить что-то из собранных мной драгоценностей? Я подняла руку к уху и обнаружила, что есть чем расплатиться, если извозчики или тюремщики возьмут те аккуратные серьги, что на мне.
– Давайте, Аглая Платоновна, быстро, к черному ходу, который за холопскими комнатами, – скомандовала женщина. Я решительно зашагала вперед, рассчитывая, что она остановит меня, если я сверну не туда, но, очевидно, пошла я правильно. По наитию, а может, по памяти тела этой Аглаи я пробежала по залу, по следующему, открыла дверь, выскочила на лестницу и услышала скрипучий мужской голос:
– Кого привела, Наталья? Скажу его сиятельству!
– Служка это, Стефан Казимирович, требы собирает, ее сиятельство приказала провести ее, отдала молитвенный лист! Мыслимо, что ее ждет, голубушку нашу? Только милостью Всевидящего жива будет!
Ответ Натальи неизвестного мне Стефана Казимировича удовлетворил, я постаралась запомнить все, что она сказала. Церковь, подумала я, церковь во все времена была прибежищем сирых, может, стоит подумать о монашестве, если не удастся сбежать или попытка провалится на каком-то этапе? Даже на дальних южных островах, где солнце, наверное, сжигает неверных, я смогу найти представителей местной религии. Если тут есть монахини, если служка – это не жена священника или другого клирика, если… столько «если». Но, может быть, это все для меня очень скоро закончится.
«А если нет?» – прозвучало в голове каким-то чужим голосом. Если нет, если мне придется жить здесь и сейчас, в теле девчонки, которая так ошиблась? Попытаться поговорить с отцом?..
– Пойдем, пойдем, – Наталья нагнала меня, начала подталкивать в спину. – Не споткнитесь, темновато тут. Вот так, еще, и вниз, вниз, а там пройдем проулками и на площади извозчика найдем.
Я наконец спустилась с лестницы, которая казалась мне бесконечной. Я вообще не помнила, чтобы я поднималась по ней, но мне тогда было настолько погано, что сейчас я не сочла, что здесь искривление времени и пространства. Нужно быть очень внимательной, ловить каждое слово, следить за тем, что сама говорю.
Или нужно, наоборот, спровоцировать? Спровоцировать отца? На что – на то, что не так страшно как ссылка, на монастырь?
– Идем, идем, – подпихнула меня Наталья и, проскочив вперед, приоткрыла дверь. Меня ждала улица…
Пока фигурально. Лицо мое моментально схватило холодом, из глаз полились слезы. Давно стемнело, редкие фонари пятнами растекались над головой, доносились крики, ругань, перестук копыт, женский смех – судя по его игривости, черный ход графского дома соседствовал с местным борделем. Но, несмотря на то, что настала ночь и резко похолодало, мне не было так убийственно холодно, как там, на месте казни, и после. Неудобная одежда терла тело, спина чесалась, но это были ничтожные пустяки по сравнению с муками, которые я перенесла, разгуливая в изящном платьице из шелка и рыбьего меха.
Мужчина захохотал прямо у меня над ухом, я дернулась, но Наталья продолжала тащить меня вперед. Я сообразила, что смех шел из открытого окна. На улице мы так никого и не увидели.
Как и обещала Наталья, мы вышли на небольшую площадь, где сидели на козлах, пуская облака пара, извозчики и лошади мирно жевали сено. Наталья пошла впереди, негромко спрашивая, не довезет ли кто бабу до городской тюрьмы.
– Золотой, – буркнул извозчик. Он был настолько завернут в шубу, что торчала одна борода.
– Больно дорого просишь, батюшка, – Наталья притворилась обиженной. – Откуда у нас золотой, сказал бы медяк. Медяк вон дам. За что золотой-то?
Извозчик отмахнулся. Может быть, ему была невыгодна эта поездка – ничем не отличается от такси, усмехнулась я. Наталья схватила меня за руку и повела прочь, и к нам подлетел тощий вихрастый парень, одетый совершенно не по погоде – в расстегнутом ношеном сюртучке и поеденном молью шарфе. Глазки у парнишки загадочно бегали.
– Идем, идем, барыни, я вас сведу, вас провезут, куда скажете, – зашепелявил он. Наталья остановилась, к моему недовольству, потому что я не люблю людей, возникающих ниоткуда с готовым решением всех проблем, и тут очнулся сквалыга-извозчик.
– А ну пшел! – рявкнул он и замахнулся на парнишку кнутом. – Серебряк дайте, – сказал он нам, – за серебряк отвезу.
– Смотри, дядь Микит, – пригрозил парень, успевший отскочить в сторону, и так же неизвестно куда исчез.
– Медяки есть, – начала торговаться Наталья. – Сам подумай, батюшка, откуда у нас серебряк? Два медяка, а больше нету.
– Значит, не очень надо, – буркнул Микита.
Я зашипела, но вступать в разговор поостереглась. По виду я была баба бабой, но по речи могли узнать барыню, и в лучшем случае ценник увеличился бы в два раза. Наталья была человеком опытным, она сграбастала меня и закинула на высокую, набитую сеном телегу. Лошадь, которая до того безразлично жевала сено, фыркнула и отошла. Капюшон с меня слетел, и я торопливо натянула его обратно на голову.
– Давай, батюшка, давай, – Наталья ловко взобралась следом за мной и похлопала Микиту по плечу. – Всевидящий за добро добром платит.
– Пока он моих детей что-то не кормит, – огрызнулся Микита, но поехал. Я оценила и странный бартер среди извозчиков – лошадь ест сено из чужой телеги, и разброс цен, который не шел ни в какое сравнение с ценами на услуги таксистов, и подозрительного паренька, неизвестно что замышлявшего, – оценила и тут же забыла об этом.
Паспорт. Мне нужен паспорт. Мой муж, пока он еще юридически может сделать подобное распоряжение, должен согласиться отдать мне паспорт. Дальше – я воспользуюсь правом на развод, для этого мне понадобится церковь, затем мне нужно сесть на корабль и отправиться подальше на юг. Я начну новую жизнь…
Я умею. Я все еще стилист – куафер, я даже умею шить, пусть не профессионально, но имею понятие и о выкройках, и о том, как одежда должна сидеть. Вряд ли здесь в чести макияж и точно нет средств, с помощью которых можно любую престарелую крокодилицу превратить в первую красавицу этого мира, но я справлюсь. Я выживу, главное – убежать от каторги. Убежать от ссылки, потому что это убьет меня. Дух силен, но сколько выдержит тело?
Мы ехали по темному городу, и запах соли преследовал меня по пути. Я слышала, как волнуется море – бьется громко, тревожно, раскатисто, и подумала, что, может быть, начнется шторм и я выгадаю немного времени. Ржали где-то вдалеке лошади, мы проехали еще одну площадь с извозчиками, а потом отказались на побережье.
Остров был холмистый. Море грозно шумело под нами, я не видела его; дорога была очень узкой, здесь едва ли могли разъехаться две телеги. Сидеть было холоднее, чем идти, и ветер на берегу не стеснялся, но меня не продувало под накидкой, разве уши и лицо начали коченеть. Я не решалась спросить, долго ли ехать, и смотрела наверх – туда, где остался город, возможно, столица. Каменная, серая, мрачная, безысходная, с редкими вкраплениями огоньков.
Я оказалась в очень негостеприимном месте. То, что ждало меня впереди, выглядело еще менее хлебосольно.
Телега начала подниматься, потом остановилась.
– Ну? – исчерпывающе бросил Микита. – Платите и проваливайте.
– Батюшка, подожди, – заюлила Наталья. – Нам же еще обратно ехать.
– Золотой.
Я понимала, что торг бесполезен для обеих сторон. Наталья денег не даст, есть они у нее или нет, а Микита или уедет ни с чем, или хоть что-то, но заработает. Что они устроят свару под стенами тюрьмы, я сомневалась.
Когда-то здесь был замок… Потеки соли покрывали старинные стены и были сияюще-белыми от отблесков единственного фонаря. Высокие башни, на вид неприступные, каменные бесконечные стены и тишина, если не считать шума моря. Наталья вынула что-то из кармана, я сползла с телеги, я все равно не знала, как торговаться, и пошла к башне с мерцающим фонарем.
Наталья догнала меня и сказала:
– Я с вами, ваше сиятельство, не пойду. Как выйдете, во-он туда идите, я вас с Микитой ждать буду.
– Дай цепочки, – я протянула руку, – мне нужно заплатить страже.
– То я сама с ними обговорю, – мотнув головой, пообещала она. Я не поверила. Стража в тюрьме – не извозчик. – Не вздумайте сказать никому, что вы графиня Дитрих, изволит господин оставить вас при себе – не выберетесь отсюда.
