Текст книги "Ложка"

Автор книги: Дани Эрикур

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 12 страниц)

Бедная Маргарита

Сверившись с атласом, схемой и заметками пчеловода, решаю начать с замка Маргариты Бургундской, расположенного в коммуне Куш. На повороте «вольво» злобно рычит, и я останавливаюсь на несколько минут, чтобы успокоить мотор. Мне и самой сейчас не очень: видимо, вчерашний гашиш боком выходит.

Подъезжаю к бывшей резиденции Маргариты. Башни цитадели воплощают сдержанность и спокойствие. Мое настроение поднимается. Предвкушаю знакомство с бытом милой одинокой аристократки, влюбленной в столовые приборы и гербы. Фантазирую, что она угостит меня чаем и булочками с шоколадом.

При виде стоянки перед замком мое настроение резко падает. Четыре автобуса, дюжина машин, два автодома и толпа скаутов в плащах, пластмассовых шлемах и с мечами в руках. Трое запыхавшихся вожатых пытаются построить мальчишек в колонну, но у них ничего не получается: стоит угомонить одних, другие отбегают и принимаются тыкать друг дружку мечами в живот. За окном мини-фургона я вижу двух стариков, которые с отсутствующим видом жуют пирожные. Эта сцена перебивает мне аппетит.

В арке ворот стоит застекленная будка. Билетерша сообщает, что вход платный. Я решаю, что не готова терпеть убытки только ради того, чтобы осмотреть башню и донжон, к тому же мой кошелек остался в машине. Объясняю даме цель визита, но она не слушает и переводит взгляд на группу из десяти пожилых людей за моей спиной, больше напоминающих зомби.

Приходит экскурсовод. Прямая юбка, мясистые икры, стрижка каре. При ее появлении скауты чудесным образом превращаются в агнцев, преданно следующих за пастухом. С таким лицом, словно сейчас поведет их ко рвам, дама кивает на плакат и говорит таинственным тоном:

– Юные рыцари, посмотрите внимательно на гербы Маргариты Бургундской! Когда экскурсия подойдет к концу, вы мне скажете, сколько раз они нам встретились…

Поднимаю голову и разглядываю три герба. Два – в желто-красную полоску, усеяны синими крестиками. На третьем изображена коронованная дама с детским лицом. Первые два герба поддерживают (или стискивают?) ее с обеих сторон. Ее мизинчик, цепляясь за пустоту, кричит о потребности своей хозяйки ухватиться за что угодно, пусть даже за воздух, потому что Вселенная стремится ее поглотить. Бедная Маргарита. Увы, ни латинских букв «В», ни каких-либо зверей на гербах нет. Здесь о происхождении ложки я ничего не узнаю.

Следующий замок на «Б» находится километрах в двадцати от Маргаритиного. «Вольво» спокойно едет по дороге между золотистыми виноградниками. На душе у меня легко и весело – вероятно, по той причине, что я не Маргарита Бургундская и что почти все мои близкие живы.

Замок Бурдон-Мотт пестрит объявлениями о продаже. Судя по тому, как выцвели буквы, эти листовки висят тут уже не первый год.

Отыскать замок Брале мне не удается, но, подъехав к парку, посреди которого стоит новый пансионат для престарелых, я прихожу к выводу, что замок, скорее всего, снесли.

Часом позже я вижу указатель с надписью «Бисси-сюр-Фле» и знак «Осторожно, дети». Подруливаю к замку по единственной проезжей дороге. Здание несколько накренилось, но выглядит прочным. На территории, которая, по-видимому, когда-то являлась огромным винодельческим хозяйством, стоят покосившиеся домики.

Припарковав «вольво» у стены, достаю из сумки ложку. На улице невыносимая жара, с первого же моего шага над гравийной дорожкой поднимается пыль. На высоких железных воротах две таблички: «ЧАСТНАЯ РЕЗИДЕНЦИЯ» и «ЗЛАЯ СОБАКА». В раздумьях топчусь перед воротами. Дверного звонка нигде не видно, но ставни на некоторых окнах открыты, а раз это резиденция, внутри наверняка находится какой-нибудь резидент.

Через пять минут к воротам, колотя хвостом, выбегает злая собака. Это золотистый ретривер, его шкура более светлая и однотонная, чем у уэльских ретриверов. Он просовывает нос-картошину через решетку ворот, я выставляю ладонь тыльной стороной и не смотрю новому знакомцу в глаза (так меня учил Дэй). Ретривер принимает грустный вид. Я глажу его, шепчу, что он славный, спрашиваю: «У вас дома сейчас еще кто-нибудь есть?», затем ухожу в тенек и жду.

Пес лает – хочет, чтобы я помогла ему выбраться из заточения. На ступеньках замка появляется дама лет сорока, на ней бежевый твинсет, и это в такую-то жару! Вид у нее менее приветливый, чем у ретривера.

– Что вам угодно?

– Добрый день, мадам…

На лице дамы недовольство – возможно, я отвлекла ее от важного дела. Протягиваю руку с ложкой через прутья решетки, улыбаюсь и мысленно декларирую: «Я человек, я пришла с миром».

– Мы ничего не покупаем, тем более у gitans[28]28
  Цыгане (фр.).


[Закрыть].

Понятия не имею, про каких gitans она говорит, но этот ее тон выражает раздражение – по крайней мере, в Пембрукшире он выразил бы именно его.

Я заверяю, что продавать мне нечего, и снова машу ложкой.

– Вы не встречали подобные?

Она мотает головой. Не встречала, значит. Эх, плюнуть бы на нее сверху вниз и крикнуть: «Ах ты гадюка в твинсете!» Молча разворачиваюсь и иду к машине.

Ретривер поскуливает – видимо, жалеет, что я ухожу.

Есть, рисовать и быть цыганкой

Сижу на тропинке, прислонившись спиной к дереву, и медленно жую кукурузные хлопья из пакетика, который откопала под пассажирским сиденьем «вольво». Грубость Гадюки в Твинсете меня ранила. Похоже, местные жители куда менее вежливы, чем уэльсцы. Пчеловод был исключением, которое лишь подтверждает правило. Разглядываю ложку, удрученная несправедливым обхождением, как сказала бы миссис Ллевеллин. Или разочарованная поворотом событий. Даже цветовое сочетание янтарных полей и кремовых облаков меня не умиротворяет.

На лугу пасутся девять коров, еле переставляющих ноги от жары. Они ходят так медленно, что я без труда могла бы их нарисовать. Мне нужно попасть в какой-нибудь город, потому что «вольво» требует горючего, да и мои собственные запасы провизии на исходе. Травлю себе душу, мечтая о клубничных шербетах Нану. Противно гудят мухи. Беру французско-английский словарь, ищу в нем слово gitans. Цыгане? То, что меня приняли за цыганку, мигом поднимает мне настроение. Вытаскиваю карандаш. Тени, свет, коровы, трава…

На проезжую часть выкатывается трактор. Я уже собираюсь переставить машину, но водитель трактора мотает головой, затем с довольной улыбкой машет мне рукой, глушит мотор, выходит из кабины и здоровается очень громким голосом. Должно быть, он глухой. У такого и дорогу-то не спросишь. Впрочем, это не мешает нам сидеть бок о бок и созерцать идиллический пейзаж вокруг. Тракторист достает из кармана сверток с ветчиной, угощает меня. Это замечательно. Я была бы рада ему сказать, что за три минуты он сумел очистить мою душу от злобы на Гадюку в Твинсете и восстановить мое положительное мнение о французах, но кричать что-то не хочется.

Сообщаю собеседнику, что мне нужен газойль (пользуюсь языком жестов, чтобы бедняга не напрягал слух).

– САЖАНГУ! – восклицает он. – НАПРАВО, ПОТОМ ВСЕ ВРЕМЯ ПРЯМО!

С этими словами он забирается обратно в кабину трактора и дает задний ход, чтобы освободить мне путь.

Держу курс на Сажангу. Там я раздобуду дизель и разживусь порцией мороженого.

Через несколько километров вижу знак с надписью «СЕН-ЖАНГУ». Вот, значит, куда мне надо!

Информационный щит у подножия холма сообщает, что это средневековый городок. Рядом со щитом висит знак «Осторожно, дети».

Еду вдоль каменных валов к историческому центру. Останавливаюсь около донжона, спрашиваю даму в цветастой блузке, есть ли поблизости заправка. Дама указывает в ту сторону, где дорога уходит вверх. Благодарю за подсказку и краем глаза замечаю булочную. Я не премину ее посетить, как только заполню бак горючим.

На выезде из городка, там, где уже начинаются виноградники, стоит будка и два насоса. На бетонном бортике одного из насосов сидит подросток с журналом в руках. Завидев меня, паренек нехотя встает и берет заправочный пистолет.

Пока он заливает газойль в бак «вольво», я завороженно глазею на ровные ряды виноградников. Цитируя мистера Хопкинса, можно сказать, что моему взору явился невидимый рисунок.

Заправщик вешает пистолет на крюк, говорит, что я должна заплатить за топливо «вон в том сарае», и направляется к будке. Протягиваю руку, чтобы вытащить из бардачка кошелек… но его там нет.

Паренек снова вздыхает, выходит из будки, велит мне припарковаться в конце заправки и заполняет бак другого автомобиля.

Напрасно я вытряхиваю на сиденья «вольво» содержимое рюкзака, спального мешка и сумки с палаткой, напрасно перекладываю с места на место блокноты, «Воспоминания коллекционера», полотенца и коробку салфеток, напрасно обшариваю каждый уголок чемодана – кошелька нет и в помине, черт побери!

В голове полнейшая чехарда. Я потеряла кошелек, когда ставила палатку в нудистском кемпинге? Уронила в канал, обкурившись шведского гашиша? Или кошелек стянул извращенец из кино, который был вовсе не извращенцем, а вором? Чувствую себя униженной – я-то возомнила, что он хотел полапать меня, а его, выходит, интересовал мой кошелек… Денег у меня больше нет, документов нет, в груди все сжимается, я вот-вот завою от отчаяния.

Внезапно меня осеняет: Нану уговорила меня спрятать пятидесятифунтовую банкноту в носок и наказала всегда держать паспорт под сиденьем!

Ощупываю пространство под пассажирским сиденьем и натыкаюсь на мягкую картонную обложку паспорта. Роюсь в куче одежды, вываленной из чемодана, и нахожу носки, в один из которых засунула банкноту. Нану, я тебя люблю!

Принимать фунты заправщик, конечно же, отказывается, но отпускает меня в банк у подножия холма, взяв обещание вернуться.

Работница крохотного банковского отделения с одной-единственной кассой любезно обменивает мои фунты на франки, и я снова отправляюсь в сторону автосервиса. Когда отдам деньги за горючее, у меня останется всего двенадцать франков, но любой путешественник, даже если он потерялся, обязан расплачиваться по своим долгам.

Парень на заправке уже и забыл обо мне.

Плачу за бензин (глупо, да?), и я свободна. Сейчас вернусь в центр городка, куплю мороженое и подумаю, что делать дальше.

До булочной остается ехать метров пятьдесят, как вдруг «вольво» начинает икать, трястись, из-под капота идет густой черный дым…

И моя машина останавливается.

Скользкий пол

Моя пол в вестибюле, коридорах или туалетах нашей гостиницы, в соответствующих местах мы непременно размещаем таблички, на которых изображен падающий человечек. Рисунок очерчен черным треугольником. Две волнистые линии под ногами человечка обозначают воду. «ОСТОРОЖНО!» – написано на табличках красными буквами. «СКОЛЬЗКИЙ ПОЛ!» – написано черными.

Ставить таблички нас обязует страховая компания. Если они стоят, где надо, и кто-то вдруг поскользнулся и получил травму или умер, нашей вины в том не будет, поскольку человек был предупрежден. Страховка покроет все убытки.

Эта схема всегда казалась мне подозрительной.

Если человек умирает у меня на глазах, проблема не в том, был он предупрежден или нет. Проблема в том, что он умирает.

Когда «вольво» ломается, я чувствую себя человечком с одной из тех табличек – без рук, без ног, без лица, падающим спиной назад. Прямо в бездну.

Не раздумывая, выставляю руку в окно и машу, чтобы едущий за мной автомобилист шел на обгон.

Он аккуратно объезжает «вольво», не сигналя, и паркуется метрах в десяти. Выходит из машины, смоля сигарету. Здоровенный такой детина. Знаком советует выжать сцепление, просовывает руки и голову в окошко «вольво», крутит руль, выводит автомобиль на обочину и… покидает меня.

Головокружительное падение человечка на скользком полу все не кончается. Чувствую себя камнем, который раскачивается. Одна, за границей, языка почти не знаю, на местности не ориентируюсь, денег в обрез, машина дымится… Жизнь не подготовила меня к таким сложностям. Похоже, начинается приступ паники. Вылезаю из машины, сажусь на обочину, скрючившись, и слушаю лихорадочное биение сердца. Террикон цементирует ребра. Семенящая по тротуару дама бросает на меня опасливый взгляд. До этой минуты собственные попытки потеряться меня забавляли и развлекали… Мимо проходит еще одна дама. Эта и вовсе отводит взор. Мне одиноко и страшно.

Страх расползается по всему телу.

Во время панической атаки надо либо погрузить голову в воду, либо подышать в бумажный пакет. Ни воды, ни пакета у меня под рукой нет, так что я прижимаю к носу футболку и принимаюсь энергично вдыхать и выдыхать. От футболки разит потом, но спустя несколько секунд мне уже становится легче. Тут-то меня настигает первое откровение сегодняшнего дня: чтобы получить помощь, о ней необходимо попросить.

Братство

На первый взгляд кажется, что в булочной пусто.

Протягиваю пятифранковую банкноту хозяйке, срывающимся голосом спрашиваю, есть ли в кафе телефон. Она отвечает, что телефон есть, но он сломался, и предлагает позвонить с почты, которая, правда, сейчас закрыта… Взглянув на мое перекошенное лицо, дама предлагает стакан воды. Осушив его залпом, я вдруг замечаю, что во втором зале кафе сидит компания азиатов.

На полу лежит мальчик, вокруг него скачет некрасивая маленькая собака. Когда она набрасывается на мальчугана, я замираю от ужаса – мне кажется, сейчас собака его загрызет.

Перед азиатами стоит представительная дама лет сорока. Она что-то оживленно говорит и так же оживленно жестикулирует. Все смеются, и мне вдруг очень хочется узнать, что их так развеселило, ведь сама я в данный момент не вижу ни малейшего повода для смеха.

– Это «Эколь Колетт», – поясняет хозяйка булочной. – Школа для беженцев. Иди поговори с той дамой, мадам Баске. Она милая.

Хм… Я что, приобрела статус беженки?

Ученики старательно произносят названия цифр по-французски… Три… четыре… пять… шесть… семь… восемь… девять…

– Десять! – восклицаю я, не в силах промолчать. Видя улыбки на их лицах, добавляю: – Добрый день, меня зовут Серен. Я потерялась.

Ill
БАЛЬРЕ

Владеть замком нельзя

Услышав мое признание, новые знакомые дружно начинают обо мне заботиться. Вьетнамцы (а это именно они) пододвигают мне стул и предлагают пепси. Низким, почти баритональным голосом Колетт (преподавательница) велит мне рассказать обо всем, точно им больше нечем заняться, кроме как слушать историю моих злоключений.

Когда я заканчиваю свое повествование, Колетт уверенно обещает, что автослесарь, к которому она сама регулярно обращается за помощью, отремонтирует мою машину. Затем добавляет, что живет в замке на букву «Б», и предлагает мне там погостить, пока я не «обернусь с делами».

– Э-э… С какими делами я должна обернуться?

– Пока не дождешься, что машину починят, или пока родители тебя не репатриируют!

Ее улыбка мне чем-то знакома.

Вскоре я сажусь в «ситроен» Колетт, хотя не знаю о ней ровным счетом ничего (ни Евы, ни Адама, как гласит одно из любимых выражений миссис Ллевеллин). Вьетнамцы невозмутимо смотрят нам вслед, страшненький песик, который, как выяснилось, является питомцем Колетт, мечется по машине и заливается отчаянным лаем.

– С Юпитером нет никакого сладу, но мы его любим. Ты голодна? Пьер приготовит нам поесть.

Запутавшись в именах, недоуменно кошусь на нее.

– Юпитер – это наш пес. Пьер – это мой муж. Его мы тоже любим!

Колетт поворачивает налево и выезжает на дорогу, по обеим сторонам которой растет орешник.

– Вы владельцы замка? – любопытствую я, гордясь своим словарным запасом.

– Владельцы – это громко сказано, – смеется она. – Замок Бальре, построенный в четырнадцатом веке, перешел во владение моей семьи, Баске, в тысяча восемьсот семьдесят втором году. Я говорю «перешел во владение», но на самом деле владеть замком нельзя. Скажем так, мы – его временные хранители.

Юпитер залезает мне на колени и высовывает мордочку в приоткрытое окно. Я крепко держу песика, боясь, как бы он не попытался выскочить наружу.

– Виноградников на территории поместья было мало, но мой прапрадед, потомок дальнего родственника короля Франциска Первого, не растерялся и сумел заработать состояние… Знаешь на чем? На сливовой наливке! Это был золотой век в истории семьи. Увы, впоследствии имение лишь плавно приходило в упадок.

Голубые глаза Колетт сверкают. Откинув со лба прядь коротких волос, она продолжает рассказ. Темп ее речи очень быстрый, но я почти все понимаю.

Ее прадед умер во время Первой мировой от подагры, а дед в результате Второй мировой «сломался». Я хотела бы уточнить смысл этого выражения, но не осмеливаюсь перебивать собеседницу. Ее бабушка, сильная духом женщина, расстается с частью поместья и в шестидесятые годы выходит замуж за какого-то жюрасьена[29]29
  Житель бургундского департамента Юра (фр. Juras-sien).


[Закрыть]. (Хм, еще одно незнакомое словцо.) Замок превратился в дом отдыха для «целой кучи кузенов, которые старели, беднели, делали не пойми что». На долю секунды Колетт тормозит перед знаком «СТОП», затем разгоняется и мчит в сторону холма.

– Три года тому назад, когда мама захотела перебраться в замок и провести тут остаток дней, мы с Пьером решили покинуть Шалон и покончить с delabrement в Бальре.

– Delabrement? Что означает это слово?

– Деградация, обветшание. Противоположность положительной эволюции.

Пытаюсь представить себе цвет этого словосочетания. Можно ли сказать, что судьба моей матери противоположна положительной эволюции? Слабоумный сын, не определившаяся со своим будущим дочь, двое ненадежных бывших супругов, мертвый третий муж. И в то время как дела становятся все хуже, мама решает устраивать себе ежемесячные уик-энды, словно бы гостиница, дело всей ее жизни, ее страсть, ее дом, стала тюрьмой. От печальных дум и поворотов петляющей в гору дороги меня начинает подташнивать, но, к счастью, машина наконец взбирается на вершину холма, и Колетт выключает двигатель.

– Добро пожаловать в Бальре, Серен!

Выйдя из автомобиля, она указывает на внушительное строение у подножия холма, окруженное старыми домами. Мне тут же хочется нарисовать его.

– Мы все живем на втором этаже. Видишь башню с круглым окном? Тебя мы поселим там.

– Спасибо.

– За зеленой дверью на первом этаже – «Эколь Колетт». Правда, сейчас каникулы, школа закрыта. Я преподаю латынь и французский. Мой муж занимается исследованиями. Его кабинет на последнем этаже, окна выходят на поля. А вон тот амбар тебе видно? В нем мы устраиваем маленький музей, чтобы замок не покрылся коростой. Ты понимаешь, что такое короста? Не путай с хлебной коркой. Или со старой каргой. Короче говоря, ты можешь помочь Пьеру все рассортировать. Так, что же я забыла… А, вот: видишь домик во дворе?

Поднимаюсь на цыпочки и отыскиваю взглядом маленький дом с красной крышей.

– Вот уже несколько месяцев мы сдаем его одному журналисту. Ты с ним еще встретишься. Мне кажется, зря он тут поселился: в городе ему было бы лучше.

Мы снова садимся в машину и едем через каштановый лес. Кроны деревьев заслоняют имение Бальре.

– Предупреждаю, наш замок довольно безыскусный. В скольких ты уже успела побывать?

– Ваш – пятый.

– Надеюсь, здесь тебе будет хорошо!

Hiraeth – уэльское чувство

Решающий миг настал, а я почему-то стесняюсь достать ложку и положить ее на стол.

За окном вечереет, но хозяева пока не зажигают свет. Все вплоть до корзинки с хлебом имеет торжественный вид. Предки Колетт, застывшие в рамах своих портретов на стенах столовой, кажется, совершенно равнодушны к судьбе старой ложки.

Если раньше она принадлежала Бальре, я хочу сегодня же от нее избавиться. Если она из другого места, хочу продолжить путешествие, пускай даже без «вольво». Душу охватывает hiraeth, этот хмурый прибой, бьющийся о берега моей родины.

Колетт хлопочет в кухне, а месье Куртуа (ее муж, Пьер № 2, по моей классификации) водит пальцем по прожилкам на деревянной столешнице. Он постарше жены, невысокий, сухощавый, не особенно разговорчивый, но, по-моему, чрезвычайно добродушный человек.

Ходики на стене отстукивают «тик-так», но как-то своеобразно. «Тик» раздается громко и победоносно, «так» – приглушенно и с усилием, будто I бы часовой механизм гребет против течения. Юпитер, ворча, запрыгивает на колени ко мне, затем к пожилой даме. Та не реагирует. Удивительно, но она вся какая-то серая. Единственное пятнышко цвета в ее облике – это помада на ввалившихся губах. Ногти на тонких пальцах царапают потертую бархатную обивку кресла, точно птичьи коготки.

Месье Куртуа наконец зажигает свет и ставит на стол четыре рюмки. Входит Колетт, в ее руках бутылка без этикетки.

– Наливка, – весело возвещает Колетт.

Ямочка на ее подбородке углубляется.

Бесцветная жидкость перетекает в рюмки. Пожилая дама отворачивается и смачивает наливкой губы. Пьер и Колетт чокаются со мной. Напиток крепкий, я делаю судорожный вдох и ощущаю мощный удар по террикону в груди. Хозяева замка улыбаются мне. Принимаю это за знак, что настало время продемонстрировать им предмет, который я так боюсь положить на стол.