Текст книги "Семья"

Автор книги: Далия Трускиновская

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 6 страниц)

Мать узнала об этом решении случайно и растерялась. Она делала все, чтобы сын хорошо учился, она работала на двух работах, но зарабатывала немного. Деньги не любили ее. А она их попросту боялась. Если возникала возможность получить побольше, она испытывала удивительную для нормального человека неловкость, как будто ей кто-то запретил иметь в кошельке больше определенной суммы.

Она сделала именно то, что не сработало бы ни в коем случае. Взяв в долг у сослуживиц, она положила перед сыном стопку денег и сказала:

– Мишунчик, ты же так хотел велосипед! Купи велосипед, купи что хочешь, только учись!

При одной мысли о возвращении в школу Мерлина мутить начинало. Он закричал, смахнул деньги со стола, на ночь глядя сбежал из дому.

В школе он стал бы настоящим аутсайдером. Даже когда он искренне хотел учиться и получать хорошие оценки, у него не получалось. А в магазине он ощущал себя взрослым, грамотным, сильным, умным, уважаемым. Чего греха таить – Мерлин был честолюбив. Школа его угнетала – там в классе было по меньшей мере с десяток честолюбий, и все они реализовались в рамках школьной программы, соревноваться с ними он не мог. В магазине рядом был только Бурундук – но Бурундук, при всей любви к музыке, связывать с ней свою жизнь всерьез не хотел. Его честолюбие требовало другого – учебы за границей, и он копил деньги, зная, что домашние при необходимости добавят.

В конце марта хозяин магазина сказал Мерлину, что свою скромную ученическую зарплату за этот месяц он, конечно, получит, но вот филиал в ближайшее время не откроется. Бурундук потом объяснил, что хозяин вложил деньги в бизнес своего родственника, бизнес оказался прибыльным, и до того даже дошло, что уже имеющийся магазин хозяин подумывал продать, чтобы вложить в новое дело побольше денег.

Мерлин побежал в зоомагазин. Там место было уже занято – другой такой же нескладный парень, с такими же тараканами в башке, чистил клетки и оборудовал себе на складе лежбище – читать Кинга и слушать музыку.

Вдруг стало ясно:  тупик.

Этот апрель был самым поганым в жизни Мерлина. Возвращаться в школу он не мог. Деньги приходилось экономить. Будущее, уже выстроенное в голове, вдруг развалилось на кусочки, а кусочки растаяли.

– Знаешь, я с ребятами познакомилась, – сказала однажды Кузька – единственная из класса, с кем он встречался и честно рассказывал о своих проблемах. – Из «Беги-города», слыхал про такой? Они меня к себе звали поработать. Хочешь, познакомлю?

– А что нужно делать?

– Там ночные дежурства… Нет, ты точно не знаешь, что это такое?

– Не знаю.

– Погоди…

Кузькины родители подарили ей крутую мобилку. Выйдя в Интернет, Кузька быстро нашла сайт «Беги-города» и повела по этому сайту Мерлина, одновременно рассказывая про Джимми.

– Она как раз отвечает за маршруты, сама их придумывает, сама расписывает сценарий. Вот, видишь – можно заполнить форму и записаться на игру. Ближайшая, ближайшая… ну вот, послезавтра! Давай я позвоню? Может, тебя сразу и возьмут?

– Ну, давай, – неуверенно ответил Мерлин.

– Джиммочка? Это Кузя, помнишь такую? Джим, вам там еще нужен дежурный на пункте? Ой, классно! Тут у меня одноклассник подработать хочет… да, нормальный, с головой дружит… Ага, дам. Да? Ага. Угу! Здорово! Классно! Ну, до связи.

Мерлин слушал Кузькино щебетание, глядя сверху вниз на ее темно-красный затылок. Кузька красилась в противоестественный цвет, из-за чего в школе случались разборки. Длились они с сентября примерно по конец октября – потом тетки-учительницы как-то смирялись; ну, цвет и цвет, лишь бы ребенок был здоров… С другой одноклассницей, Аськой, сделавшей пирсинг в ноздрях и на нижней губе, они воевали до самой весны.

– Джимми велела дать тебе ее телефон. Чтобы ты часа через два позвонил, сказал, что от меня, и вы встретитесь. Тебе есть на что ее в кафешку сводить?

– Есть.

– Врешь. Вот, держи, потом отдашь, – Кузька протянула банкноту. – Ты должен сразу показать свою крутость, понял? Я в Инете читала…

И она пересказала своими словами статью о том, как нужно одеваться, когда идешь устраиваться на работу.

– Ты должен соответствовать той зарплате, на которую претендуешь. Если придешь весь в Версаче наниматься ночным сторожем – не возьмут. И если придешь в старых джинселях наниматься в банк – тоже не возьмут. Туда как раз нужно идти в костюме, но не слишком дорогом… – Кузька замолчала и прищурилась. – Ты сейчас можешь претендовать на пять тысяч в месяц, вот…

– Если это – пару раз в неделю подежурить…

– Родаки вчера грызлись – батя растолстел, в новый свитер не влезает, а свитер дорогой, стильный… Я его тебе принесу! Пока еще батя похудеет!

От кого другого Мерлин бы не принял – но от Кузьки…

Она была ему даже не младшей сестрой, хотя фактически – старше на полтора месяца, она была младшим братом. Ему в детстве сильно недоставало младшего… В доме, переполненном материнской любовью, он был крайним – все выливалось на него в громокипящем избытке; был бы младший – тот стал бы крайним…

Кузька с ее забавными повадками, смешным командирским тоном, была братишкой – Мерлин в упор не видел всплесков ее женственности, кокетства, нежностей с женихом Лесем. И вообще все, связанное с миром женщин, вызывало в нем легкую брезгливость – после того, как он проснулся однажды в чужой квартире, куда после концерта завалились целой оравой, под одним одеялом с какой-то жуткой теткой. Чича, наставник в алкогольных делах, объяснил потом, чего именно Мерлину ни в коем случае нельзя смешивать, а то опять потянет на идиотские подвиги, и подтвердил – да, было-таки, было, полночи диван скрипел. Мерлин попытался вспомнить – и его чуть не вывернуло.

Все произошло стремительно – в тот же вечер Мерлин сидел в кафе «Попугай», чувствуя себя очень неловко в дорогой обновке, и ждал женщину по имени Джимми.

Он ее побаивался – насколько легко он сходился с парнями из музыкальной тусовки, да еще за пивом, настолько трудно было начинать беседы с посторонними. Лучше всего он вообще чувствовал себя в одиночестве, а зимой и весной так и вовсе тосковал по одиночеству: днем раздражала школа, вечером – мать.

Но Джимми ему понравилась сразу – не размалеванная, в черной кожаной косухе, в черных джинсах, заправленных в сапоги, в майке с хулиганским принтом, с мотошлемом, надетым на руку, как корзинка. Ее темные волосы были стянуты в хвостик – такой же, как у него самого, только одна прядь, оставленная, чтобы падать на лоб, показывала: этот мальчик все-таки девочка. Определять женский возраст в первого взгляда Мерлин не умел – да и не все ли равно, сколько лет работодательнице.

– Привет, – сказала она. – Ты Мерлин? А я Джимми. Ты наш сайт видел?

– Да.

– Понял, что такое – сидеть на пункте?

– В общем, да.

– Иногда торчишь там до утра – ну, ничего не поделаешь… А иногда все команды проскакивают быстро, часов до трех, ты отзваниваешься и едешь домой. Одно дежурство – пятьсот рублей. Как, устраивает?

– Да.

– Тебе там будут вопросы задавать – о том, чего на сайте нет. Я тебе буду скидывать мейлом файлы по каждой конкретной игре. Что у нас хорошо – можно с нужными людьми познакомиться. Вон девочка была, Таша, раз шесть подежурила – ее и подобрали, теперь в аэропорту менеджером не-пойми-чего. Но довольна. Ты, я вижу, уже выпил кофе?

– Да.

– А я вот еще не ужинала. Погоди… и не обедала… Надо же, совсем ухайдокалась.

Джимми подозвала официантку, заказала французские блинчики, какую-то непроизносимую штуку с фруктами, кофе себе и Мерлину.

– Сегодня у нас игра – простенькая, так себе. Недорогая, всего три команды. Хочешь посмотреть?

– Да.

– Тогда возьми чего поесть – раньше двух не кончится.

Ей позвонили и рассказали что-то веселое – она громко рассмеялась. Мерлин до этого взрыва хохота как-то избегал смотреть Джимми в лицо. Но тут – увидел все это лицо разом и понял, что такое ему уже где-то попадалось. Маленький подбородок, широкий лоб – он их видел, определенно видел, но только, кажется, он знал парня с таким лицом… где-то в тусовке пересекались, что ли?.. При этом лицо Джимми вовсе не было мужиковатым, хотя взгляд… лоб, брови, глаза, да… какие-то они были не женские…

Поужинав, они вышли из «Попугая», и Джимми повела Мерлина в темный двор – там у нее, оказывается, было укромное место для парковки мотоцикла.

– Ехать тут недалеко, проскочим как-нибудь задворками, – пообещала она, потому что второго шлема с собой не имела. Мерлин не возражал.

Джимми не первый год каталась и вела мотоцикл умело, хотя в рокерской тусовке Мерлин ее не замечал. Семь минут спустя они въехали в переулок, и там по сигналу Джимми для нее отворили ворота.

Офис «Беги-города» помещался чуть ли не на чердаке. Там было весело – Мерлин даже не сразу вошел вслед за Джимми, так вопили и галдели «беги-горожане». В две комнаты набилось человек пятнадцать, причем самых разномастных, особенно выделялся седой бородатый дед ростом под два метра.

Джимми вошла в эту человеческую массу, как пуля в сливочное масло: тут же одного хлопнула по плечу, другому дала подзатыльник, третьего озадачила строгим вопросом о конвертах, четвертого выругала за давние грехи. И тут же пять физиономий нависли над нетбуком – там на экран вытащили план города и в последний раз выверяли маршрут. Мерлин, мало что понимая в разговорах, стоял у дверного косяка и разглядывал дальний угол комнаты. Там к обоям были приколоты большие фотоснимки, штук десять, а под этим вернисажем на крошечном столе стояли электрочайник, банка растворяшки и полдюжины кружек.

Снимки были интересные. Мерлин сам бы хотел делать такие. Особенно его заинтересовал двор…

Казалось бы, ничего удивительного – кто-то устроил в своем личном дворике клумбу, завел дикий виноград, пустил его ветки по кирпичной стене. Но фотограф установил посреди кадра стул, обычный деревянный стул, на вид довольно старый. И снимок обрел смысл.

Мерлин даже не сразу осознал, что снимок-то черно-белый, такая живая, пронизанная солнцем зелень курчавилась на стене. И этот стул… зачем, кто поставил?

***

Стул откровенно позировал, со скромной гордостью и чувством собственного достоинства. Стул собирал вокруг себя все, что было во дворе. Стул даже не нуждался в присутствии человека – кроме того, которому доверил увековечить себя.

Мерлин знал о художественной фотографии довольно мало. То есть, фотографировать-то он хотел, но изучение ремесла откладывал до тех времен, когда появится дорогущий фотоаппарат. Специализированных журналов он не читал – даже не знал, что такие существуют, на фотовыставки не ходил – как-то не додумался хотя бы рекламу поискать. И по части избранной профессии он был человек девственный. То есть, он видел многое, в голове он и кадры выстраивал, и освещение налаживал. А чтобы подвести теоретическую базу – все никак не мог собраться.

И вот сейчас он понял, что нужно бы подойти и внимательно рассмотреть снимки на стене – понять, как это все получается.

Он увидел там много любопытного – и мостки, отразившиеся в речке, и одинокий виноградный лист, вобравший в себя весь смысл жизни, и тень женского профиля на древней стене, и всякие иные художества.

Обычно Мерлин не чувствовал затылком взглядов. Вот такой у него был твердокаменный затылок. Но вот – впервые в жизни ощутил и резко повернулся.

Джимми смотрела на него, сдвинув не по-девичьи густые брови, склонив голову к правому плечу. Смотрела озадаченно, не обращая внимания на суету вокруг.

Мерлин понял это так, что она его к себе подзывает. Подошел, остановился у компьютерного стола, молча подождал – что скажет.

– На выход! – сказала она. – И ты тоже. Волчище, возьмешь его с собой на пункт. Там все объяснишь.

Волчищем оказался парнишка одних с Мерлином лет, коротко стриженый, щупленький, очкастый, совершенно не похожий на хищника.

– Пошли, – сказал он. – Команды уже внизу, а наш пункт – первый. Не опоздать бы. Они иногда дико шустрые…

3

Спрос рождает предложение. Главное – первым услышать неуверенный голосок этого спроса: а вот неплохо бы…

Когда в жизни все катится по привычным рельсам, когда со всех сторон – сплошной комфорт, а за приятную работу регулярно падают на счет хорошие деньги, у некоторых благополучных в душе поселяется скука. Хочется поиграть – но не засесть на сутки в преферанс, а, как в детстве, поиграть – с беготней, безобидной нервотрепкой, ощущением «мы против них», а главное – на такой территории, куда умные взрослые не полезут.

«Беги-город» предлагал игры для сорокалетних мальчиков, имеющих свой транспорт и считающих себя, как кавээнщики, веселыми и находчивыми.

Это были ночные игры, в которых выходило на старт не менее трех экипажей; вскрыв конверты, они получали странные тексты, по которым нужно было определить адреса пунктов; они ломали головы, приходили в ярость от собственной тупости, орали от восторга, расшифровав послание, носились по ночному городу с запредельной скоростью, карабкались на заборы и переворачивали мусорные контейнеры. Заплатив за игру побольше, они получали и перестрелку из пейнтбольных винтовок на каком-нибудь пустыре. Отметившись на всех пунктах и заработав очки, которые начислялись по хитрой схеме, игроки неслись в загородный отел, там победитель праздновал победу и угощал побежденных.

Волчище (парень был из Тамбова, и сперва его, понятное дело, звали Тамбовским Волком) был любимцем хозяйки «Беги-города», Джимми. Он помогал ей писать сценарии игр, получал самые удобные пункты – в теплых и сравнительно безопасных местах.

– А Клашка однажды чуть с крыши не слетел, – рассказывал он Мерлину. – Задание было такое…

Он задумался, вспоминая, и процитировал безумный стишок, в котором поминались цифры, крылья, трубы и барабаны.

– Крылья – это к тому, что взлететь вверх, то есть на крышу, трубы – там торчала печная труба. Мы нарочно лестницу починили, чтобы никто шею не свернул. Клашка сел под трубой, сидел, сидел и задремал. А крыша-то покатая…

Мерлин сразу не врубился, и Волчище растолковал подробнее: барабаны – это намек на Казарменную улицу, цифры – номер дома, от подворотни которого нужно отмерить сколько-то шагов вглубь квартала, чтобы упереться в заброшенную хибару. Чтобы уж совсем все стало понятно, хибара именовалась реликвией былых веков.

Дежурство на пункте оказалось забавным.

Волчище привел Мерлина в парк Коммунаров. Там вдоль аллеи стояли одинаковые постаменты, каждый завершался каменной головой, головы были практически одинаковы, с задранными к небу подбородками, только одни в кепках, а другие – без. Раздвинув голые ветки, Волчище вышел сквозь высокие кусты к сарайчику. Там работники парка держали метлы, совки и лопаты.

– Сейчас они сюда не лазят, – сказал Волчище. – Мы подобрали ключ к замку, стулья поставили, очень удобно.

Действительно, в сарайчик удалось затолкать два пластмассовых стула – не иначе как спертые еще осенью в уличной кафешке.

При себе Волчище имел термос и поделился с Мерлином очень даже подходящим для весенней ночи напитком – горячим грогом. А вскоре примчалась первая команда – прямо по парковой аллее подлетел серый внедорожник, оттуда выскочила тройка пузатых дядек и, переругиваясь, стала определять нужную коммунарскую голову. Конверт с вопросами был приклеен скотчем к ее кепке.

Ответы на вопросы принимал Волчище, он же дал игрокам расписаться в особой ведомости, где проставил время их прибытия на пункт.

– Сейчас перерыв, минут сорок. Они ездят по одним и тем же пунктам, но у каждого в задании эти пункты в разном порядке, – объяснил он. – А то столкнутся – могут и подраться.

Дежурить Мерлину понравилось. Если сидеть одному, то можно слушать музыку и балдеть. Только, кроме грога, не помешали бы бутерброды.

Волчище поспрашивал Мерлина о его делах (а какие дела – школу бросил, с музыкальным магазином не выгорело), посоветовал учить английский и рассказал о втором бизнесе Джимми – поздравлениях. Она бралась поздравить кого угодно и с чем угодно – за разумное вознаграждение. Бывало, нанимала целую команду актеров, когда заказывали розыгрыш.

– Если ты у нас приживешься, то будешь неплохо зарабатывать, – пообещал Волчище. – У нас флористка есть, Катя, так к восьмому марта на фирменных букетах сделала шестьдесят тысяч. Но там такие букеты! Или вот на свадебных поздравлениях звукооператор нужен – ты ведь справишься?

Мерлин кивнул.

Начиналась новая жизнь.

Прежняя стала неимоверно скучна – и вот Кузька приоткрыла дверь, ведущую в новую, совсем чуть-чуть приоткрыла, щелочка образовалась в полмиллиметра, но в эту щелочку Мерлин увидел веселый, радостный, звонкий мир, где хотел бы жить.

И он ломанулся в щелочку изо всех своих силенок.

Он целыми днями пропадал в Джиммином офисе – подставлял плечо всюду, даже бегал за растворяшкой в ближайший магазин. Он подружился с гигантским дедом – дед оказался фотографом, участвовал в поздравлениях, имел отличную технику. Звали его Лев Кириллович. Лев Кириллович вдруг ощутил свою ненужность в семье – дети выросли настолько, что сами вот-вот обзаведутся внуками, внуки – живут в какой-то другой вселенной; жена, когда потребность в личной жизни отпала сама собой, потеряла к мужу всякий интерес – кормила-поила-обстирывала, но пользовалась всяким случаем, чтобы сбежать к дочери или к двоюродным сестрам. Поэтому, наверно, старый фотограф охотно возился с молодым балбесом, учил уму-разуму, позволял снимать своей техникой.

Когда супруга уезжала, Лев Кириллович звал Мерлина к себе ночевать. Это было очень кстати – Мерлин не желал показываться дома и слушать материнское «Мишунчик-я-только-для-тебя живу». Мать своим жалостным голоском раздражала его безмерно. Особенно когда спрашивала в полнейшей растерянности: «Мишунчик, ну почему ты меня не слушаешься?»

Кузька, которая бывала у Мерлина дома и волей-неволей слышала эти странные упреки, сказала однажды:

– Знаешь, что ей нужно? Внук! Она получит внука, будет бегать с памперсами и оставит тебя в покое!

– Да ну тебя! – ответил шокированный Мерлин.

– Точно тебе говорю! Ей маленький нужен. А раз его нет – то ты будешь для нее маленьким, пока не облысеешь. У меня с теткой та же беда была – пока она второго в сорок лет не родила.

– Моей… Черт, сколько же моей? – Мерлин задумался. – По-моему, или пятьдесят, или даже пятьдесят один…

– А че? Будешь молодой папашка!

Еле Мерлин угомонил разыгравшуюся Кузьку.

Лев Кириллович лишних вопросов не задавал, рассказывал всякие байки из времен своей комсомольской молодости, давал читать книжки из своей немалой библиотеки.

– А что за фотки в офисе висят? – спросил однажды Мерлин. – Эта, со стулом, и с листом…

– Джимми принесла. Но это не ее работы. Это сделано пленочным аппаратом. Вырастешь – научишься различать.

– Разве она снимает?

– Пленочник у нее есть, старый и по тем временам очень хороший. Наверно, раньше снимала. Работы, я бы сказал, профессиональные. Пленочник – это вещь. Но и геморрой. Раньше говорили: хочешь разорить врага – подари ему фотоаппарат…

И старик объяснил, из чего складывается фотографическое разорение.

Но Мерлина заколодило – он захотел снимать пленочником. В хозяйстве у Льва Кирилловича нашлись умные книжки, и он таскал эту литературу с собой, вгрызаясь в теорию. Навык учиться за целую зиму безделья был утрачен окончательно, профессиональные словечки не застревали в голове, каждый раз их приходилось грузить туда заново.

В «Беги-городе» он понемногу делал карьеру – его уже привлекали к возне со сценарием игры. Причина была простая: шастая по тусовкам, музыкальным и прочим, он побывал во всяких неожиданных местах; например – только он знал географию старого немецкого кладбища на окраине, только он лазил на водокачку, только он бывал в дотах укрепрайона и даже начертил по памяти их расположение. Эти доты и старые артиллерийские склады еще нужно было уметь отыскать в лесу – а тусовщики устраивали там концерты-«квартирники» для своей публики.

Джимми выделяла его – но не тем, что хвалила, нет –  если Волчище, Клашка, Ян и Даник за оплошности карались ядовито, промашек Мерлина Джимми почти не замечала.

– Она к тебе присматривается, – сказал как-то Волчище.

Мерлин пожал плечами – он не понимал, зачем этой женщине присматриваться к нему.

А меж тем весна была в разгаре, резко потеплело, и работы в обеих Джимминых фирмах прибавилось.

– Это перед летним затишьем, – предупредил Лев Кириллович. – А кстати – ты так и не заглянешь в родную школу? Учебный год кончается…

– Хоть вы-то не пилите меня! – вдруг заорал Мерлин.

– Мне-то что. Не я останусь раздолбаем без всякого образования, – хладнокровно заметил старик.

На самом деле Мерлин понимал, что перегнул палку. Можно было не ходить в школу месяц, ну, два. Потом явиться, что-то подучить, сдать какие-то контрольные. А сейчас получалось, что его, взрослого человека, способного неплохо прокормить себя, оставят на второй год. Или вообще выкинут из школы – а куда потом идти, если действительно потребуется хотя бы аттестат зрелости?

Два дня спустя Джимми вечером вызвала Мерлина в кафе для разговора с глазу на глаз.

– Мне твоя мать звонила, – сказала она.

Мерлин окаменел.

Как мать узнала номер Джимми, он догадался быстро. У него были при себе визитки «Беги-города»; наводя порядок в карманах, он все выложил на стол, и их тоже; не иначе, парочка упорхнула и была найдена матерью на полу. А он, в ответ на очередное нытье, как-то сказал ей, что устроился в хорошую фирму, где страшно интересно работать, и плевать хотел на школу. Обычно не слишком догадливая, тут она сообразила, что к чему.

– Со школой надо что-то делать, – продолжала Джимми. – Я не психотерапевт и во второй раз успокаивать перепуганную даму не собираюсь.

– Она меня достала… – проворчал Мерлин. – Дама…

– Понимаю. Мне, конечно, все равно, что из тебя вырастет. Меня даже устраивает, что ты всегда под рукой. А сам ты действительно хочешь всю жизнь дежурить на пунктах или болтаться в моем офисе? Да или нет?

– Да! – выпалил он.

– А если игра выйдет из моды?

– Вы еще что-нибудь придумаете.

– Не стану я ничего придумывать, – ответила она. – И так уже… ну, ладно…

– Она больше не будет звонить, – глядя в стол, буркнул Мерлин.

Он прекрасно представлял себе разговор: ошарашенная Джимми сперва терпит жалобы («Мишунчик совсем не хочет меня слушаться!»), потом решительно сворачивает эту бесполезную беседу. И ведь надо же додуматься – позвонить начальнице фирмы, где он работает! Будто он – пятилетка, отказавшийся есть дома рисовую кашу, и мать взывает к главному пятилеткиному начальству – воспитательнице в детском садике!

Джимми вздохнула.

– Не исключено, что осенью я прикрою обе фирмы, – сказала она. – Или кому-нибудь передам.

– Почему? – прямо спросил Мерлин.

– Такие обстоятельства.

– Без вас их… они… ну, ни у кого ничего не получится…

Это была чистая правда – все держалось на Джимми. Она умела закрутить вокруг себя вихрь общей фантазии, гоняла мальчишек в хвост и в гриву, весело утрясала все недоразумения с клиентами; если нужно было выстроить новый маршрут для игры и убедиться в его безопасности, именно Джимми лезла во все дыры.

– Может, и так. Но я… я хотела бы заняться чем-то другим… – Джимми достала мобилку и посмотрела, который час. – Время… В общем, ты все понял. Иди, а я тут еще посижу.

Легкая тревога охватила Мерлина – что-то с Джимми было не так. Он встал, дошел до выхода из кафешки, но возле самой двери сделал финт и оказался в темном углу, где стоял одинокий столик.

Джимми кого-то ждала, и ждала безрадостно. Мерлин не мог бы объяснить происхождение своей тревоги – но, если бы его спросили, беспокоит его встреча Джимми с мужчиной или с женщиной, он бы не ответил вразумительно по той простой причине, что предвидел именно встречу с мужчиной. И никто в мире не мог бы объяснить ему, что это – внезапная ревность. Сколько Мерлин жил на свете – а ревности почитай что не испытывал и очень удивлялся, когда кто-то из одноклассников с ума сходил, потому что девчонка пошла на дискотеку с другим.

Он был прав – к Джимми подошел мужчина. Он сел напротив, подозвал официантку, что-то заказал. Джимми говорила с ним – но не так, как с ребятами в офисе. Там, наверху, она все обращала в шутку. А тут отказывалась понимать шутки – не отвечала мужчине улыбкой на улыбку. В конце концов он, выпив большой бокал «латте», увел Джимми. В окно Мерлин наблюдал, как мужчина останавливает такси, как Джимми стоит у распахнутой дверцы в сомнениях. Но он ее уговорил – они уехали вместе.

Если бы Мерлина попросили описать этого мужчину, он не припомнил бы никаких особенностей внешности и отделался всеобъемлющим определением: «Старый козел». А меж тем мужчина был для Джимми подходящим кавалером. Она – невысокая, темноволосая, со складной фигуркой, и он рядом с ней – выше на полголовы, плечистый, с правильным и выразительным лицом, которое умные люди назвали бы породистым, с легчайшей проседью, той самой, которая украшает сорокалетнего мужчину. Они были парой, на вид – даже очень удачной парой, вот только Джимми лучше смотрелась бы в платье, тогда всякий бы сказал: вот мужчина со своей женщиной.

Ни разу не испытав ревность и не ведая, с чем этот деликатес едят, Мерлин поступил как истинный ревнивец. Он отправился к дому Джимми.

Он знал, что начальница живет одна в маленькой двухкомнатной квартире, на четвертом этаже старого здания, отделанного лепниной; это здание попало в список третьестепенных архитектурных памятников, почему и оказалось даже без косметического ремонта – приобрести его, соблюдая все выкрутасы закона, было мудрено, желающих не нашлось.  Как-то в шесть утра такси развозило всех занятых в игре «беги-горожан» по домам – вот Мерлин и заметил подъезд, в который вошла Джимми.

Ему почти не приходилось бывать в этой части города. Но, подходя, он словно погружался в «дежа-вю» – многое казалось знакомым.

– Почему парикмахерская? – вдруг спросил он себя. – Тут не должно быть парикмахерской… Почему трамвайная остановка на углу?

Остальное не вызывало раздражения – с остальным все было в порядке.

Мерлин прогулялся взад-вперед у подъезда, потом вошел. Подъезд был именно такой, каким он за секунду до того померещился, – выложенный сине-желтыми изразцами. На площадках между этажами в угол возле высокого окна было встроено деревянное сиденье – для тех, кто на старости лет вынужден тащиться на шестой этаж без лифта. Ноги сами понесли вверх. Дойдя до третьего этажа, Мерлин остановился, подумал, и спустился к сиденью между первым и вторым.

Он не собирался просидеть там всю ночь, он вообще ничего не собирался… просто вот сел и сидел…

Минут через двадцать наверху хлопнула дверь, кто-то неторопливо пошел вниз. Мерлин не думал, что это мог бы быть мужчина, который увез Джимми, он вообще ничего не думал.

Но это оказался именно тот мужчина. Он шел задумчиво, глядя себе под ноги, и не обратил внимания на Мерлина. А Мерлин уставился ему уже не в лицо, а в затылок.

С каждым шагом затылок уплывал все ниже, а в голове делалось все светлее: блин-переблин, чего я тут вообще торчу?

Мерлин тоже спустился, вышел из подъезда и увидел, что мужчина садится в такси. Он усмехнулся – на душе действительно полегчало. И вспомнилась проблема, с которой следовало разобраться немедленно.

Для начала Мерлин позвонил Кузьке.

– Я не ослышалась? Она позвонила Джимми? – переспросила удивленная Кузька. – Ну, Мерлин, это не лечится! И не пытайся!

– Придется, – ответил он. – А то она повадится звонить моему начальству – что я носки не постирал, что я манную кашу не ем!

– Так ведь действительно не ешь.

– Она ее варить не умеет!

Этот разговор на самом деле нужен был Мерлину, чтобы завестись перед скандалом.

Он явился домой и был встречен неизменным:

– Ой, Мишунчик! Хочешь пельмешки? Я купила недорогие и очень хорошие пельмешки.

– Мать, я тебе сто раз говорил – не бери всякое дерьмо, – ответил Мерлин. – Отравишься же. И скажи, пожалуйста, как ты додумалась звонить в «Беги-город»?

– Я хотела… – мать смутилась.

– Хотела как лучше?

– Мишунчик, я встретила Наталью Петровну!

– Это она тебя подбила? Ты ей сказала, что я устроился в серьезную фирму! А она распищалась, что нужно вернуть меня в школу! Так?! Так, да?! Что ты наговорила Джимми?

– Какой Джимми?

– Той, с кем ты говорила!

– Я не знаю… Я попросила начальника… Очень приятная женщина… обещала повлиять… Мишунчик!..

– Не смей больше звонить ей, поняла? Ты из меня посмешище хочешь сделать?!

Дальше все было очень плохо – он кричал, она плакала. Потом он выскочил на лестницу, курил, сам себя успокаивал: ну вот, может быть, она поймет наконец, что взрослого сына нужно оставить в покое?

Когда он вернулся, она уже спряталась в свой закуток, легла, укрылась одеялом с головой. Он прошел на кухню. На плите стояла кастрюлька – правильно, с остывающими пельменями…

На следующий день преподнес сюрприз Лев Кириллович.

– Мне самому стало интересно, где это отсняли, – сказал старик. – И вот есть у меня одно подозреньице.

– И где же?

– На кладбище.

– Клумбы – на кладбище?

– А что? Бывает, такие огороды разводят! На Большом Семеновском есть такой уголок – часть забора заменяет стена кирпичного дома. Я дам тебе свой старый «никон», сходи, поснимай. Может, и в самом деле оно.

Мерлин любил шастать по старым кладбищам – что и пригодилось «Беги-городу». Но кирпичной стенки на Семеновском он вспомнить не мог. Получив от Льва Кирилловича технику, он сел в троллейбус и поехал разбираться.

Кладбище выглядело оптимистически – оно потихоньку зазеленело. Мерлин полюбовался, как разбухли почки на сирени – сирень в начале весны была его любимицей, но особенно он ждал, когда разрастутся огромные почки на каштанах, они еще в детстве поразили его великолепием. Еще ему нравились почки на декоративных кустах возле дома – они в начале апреля явственно светились, и потом из них выглядывали крошечные и сморщенные листки – в три миллиметра, не больше. И Мерлин всегда упускал те несколько часов, когда они разворачивались в настоящие листья.

Народу на кладбище было немного – в будни навещают дорогих покойников только пенсионеры. Мерлин забрался в самый дальний угол, где уже давно не хоронили. Там был именно такой пейзаж, который ему нравился – никаких клумб, никаких пластмассовых цветочков, что-то покосилось, что-то рухнуло, но общее настроение в весенний день хорошее: жизнь продолжается!

Стену он в конце концов нашел. Побродив вокруг, догадался, который холмик в давние времена исполнил роль клумбы, попытался восстановить нужный ракурс, нащелкал дюжину снимков…

А когда развернулся, чтобы уходить, увидел Джимми.