Текст книги "Фантастика и фэнтези польских авторов (ЛП)"

Автор книги: Даир Славкович

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 23 страниц)

В норе забулькало, как будто закипел громадный котел с густым варевом, повалили клубы грязного пара, и из дыры появилась голова Пирруга. С боку и сзади была видна лишь узкая, выкривленная вниз щель морды с обвисающими брыжами и три толстых, коротких рога, защищавших ушную дыру. Пирруг выплюнул струю пара, что сопровождалось высоким свистом, а под самый конец из морды даже протянулись длинные языки пламени. Чудище высунулось еще на шаг, неуклюже помахивая башкой на длинной, покрытой чешуей шее. Хонделык уже отвел руку с сетью, но Пирруг задержался, откинул голову и еще раз харкнул струей пара, на сей раз более могучей. Языки пламени теперь тоже были длиннее и обильнее. Хонделык даже присел. Пирруг икнул и начал вылезать из берлоги. Когда показалась задняя пара ног, и было похоже, что чудовище сейчас начнет разглядываться по сторонам, а не только тупо пялиться перед собой в чисто поле, Хонделык метнул сеть. Та развернулась веером, грузики на концах стали падать первыми, и тщательно нацеленная сеть окутала Пирруга. Гадина дернула крыльями, но не слишком сильно, сделала еще один шаг, в это время Хонделык бросил вторую сеть, точно так же метко, и теперь схватил моток веревки. Он раскрутил петлей над головою и бросил, но поспешил – веревка пролетела над застывшей тушей. Тогда рыцарь дернул ее назад, но оставил, не сматывая. Вторая петля удачно захватила голову, и Хонделык затянул сетчатый мешок.

Пирруг почувствовал, что происходит что-то не то, и стал нервно крутить башкой, втягивая воздух в булькающую гортань. Совершенно не целясь, Хонделык выпустил первую стрелу. Та отскочила от ороговевшей шкуры на морде. Вторая стрела угодила прямо в пасть. Франча – разозлившаяся, но и удивленная – издала краткий рев. Хонделык наложил следующую стрелу, снова попал в морду. Пирруг уже забыл, что хотел плюнуть огнем, и уже начал медленно разворачиваться, а рыцарь все осыпал его стрелами. Большинство из них отразилась от панциря, но, поворачиваясь, Пирруг наступил на конец сети и, страшно рыча, свалился, открывая пузо. Рыцарь тут же вынул из колчана три стрелы со светлыми древками, снял с наконечников кожаные мешочки и, тщательно прицелившись, послал первую прямо в живот чудища. Но попал он в лапу, и стрела, отразившись рикошетом, полетела в поле. Вторая же утонула в пузе, третья рядом. Хонделык издал боевой клич, облегченно вздохнул, потянул лежавшую рядом первую веревку, быстренько намотал ее на предплечье, поправил и снова метнул петлю. Он целился в ногу дракона, которая все время дергалась и рвала сеть, но не попал. Тогда он подтянул веревку к себе, желая повторить бросок, только к этому времени чудище уже освободило одну заднюю лапу, а огнем пережгло сеть, мешающую двигать головой. Еще немного, и дракон мог освободиться. Хонделык удачно набросил последнюю оставшуюся у него сеть, схватил топор и, пригибаясь так, чтобы пузо Пирруга заслоняло его от взгляда хозяина, подбежал к мечущемуся дракону, сильно замахнулся и рубанул по суставу задней ноги. Могучее рычание завибрировало в воздухе, бесцельно мечущийся хвост чудовища свистнул и ударил Хонделыка в бедро. Рыцарь взлетел в воздух словно хлопнутая мухобойкой муха, перевернулся в воздухе и тяжело грохнул о землю. Несколько мгновений он даже не мог шевельнуться.

Пирруг заметил лежащее тело и радостно захрипел. Из-под хвоста с пердящим бульканием вылетела желто-сине-буро-черная струя испражнений. Чудище отряхнулось, вытянуло морду из дыры в сети, но без толку дергающаяся задняя нога вызывала то, что сеть тянула за собой башку. Только лишь потому струя кипящего пара попала не в Хонделыка, а пролетела высоко над землей. Рыцарь почувствовал резкий аммиачный запах, рванулся, перекатился по земле, глянул через плечо, схватился на ноги и, пригибаясь, помчался за оставленным оружием. Голова чудища поворачивалась, высматривая врага, но беспорядочные движения ноги вызывали то, что могучие заряды пара, газа и огня цели не достигали. Хонделык возвратился к вонзенному в землю мечу, там он подхватил еще и Ялмусову рапиру, и вот, вооружившись, он помчался вокруг кургана, но уже в другую сторону. Ноги скользили в дурно пахнущей грязи, воздух с тяжким свистом вырывался из легких. Захлюпанный шарф, казалось, совершенно не пропускал воздуха, поэтому Хонделык сорвал его с лица и чуть не подавился тяжким смрадом, выжимающим слезы из глаз и заставлявшим горло гореть. Храбрец почувствовал, что дыхание практически срывается, что оно все сильнее становится болезненным, но он уже почти добегал до валявшегося на земле Пирруга – мечущегося, размахивающего передней лапой и изо всех сил ревущего от боли и ярости. Задняя лапа, надрубленная топором, которую дракон бессознательно использовал для того, чтобы разорвать сетку, торчала свежей культей с обломанной синей костью, ошметьями мышц и сухожилий. Хонделык тщательно нацелился и воткнул рапиру между спинными пластинами, при случае пришпилив и левое крыло. Он оставил оружие в теле чудовища и передвинулся поближе к голове, осторожненько поглядывая на бьющийся на другой стороне тела хвост. Пирруг совершенно не отреагировал на рапиру, воткнутую под стекловидный панцирь, но вот когда Хонделык приблизился к шее, намереваясь рубануть мечом, голова дракона метнулась вниз. Хонделык ударил слабо, и приушные рога боднули его в живот. Рыцарь упал на спину, оставив меч торчать в ране. Пирруг мотнул головой и вновь достал головой уже поднимавшегося Хонделыка. Снова летя в дерьмо, рыцарь услыхал чудовищный треск и рев, от которого пошла рябь по жидкой грязи, грохнуло упавшее в лесу дерево, после чего мягкий занавес упал на уши. Хонделык дернулся назад, лишь бы только успеть отползти от башки чудища, он даже поднялся на колени, вновь грохнул в грязь, снова рванулся – и ему удалось-таки подняться. Только после этого он повернулся к Пирругу. Мутнеющие зеницы с ненавистью пялились на него, культя лапы чертила круги на фоне неба, но из перерубленной шеи, до конца разодранной бессмысленными движениями дракона толчками вырывалась бурая жидкость, исходя паром в утренней прохладе. В тяжелом, ядовитом воздухе появился новый запах. Хонделык с трудом отступил на пару десятков шагов. Он содрал с себя вонючий кафтан, обернулся в другую сторону и вытер лицо. А потом его вывернуло.

– Так… что тут еще… – прохрипел он. Коснулся груди, которая приняла удар головы чудовища, и застонал. Резкая боль прошила и разбитое бедро. В груди кололо и жгло. – Меч… забрать. Самострел можно оставить, рапира… обязательно. Так… веревки надо бы забрать, и еще сети… А, черт с ними, пускай Ялмус отдувается, что случайно набросил…

С наибольшей охотой рыцарь и не возвращался бы к франче, но знал, что придется. Он дождался, пока у гадины полностью не помутнеют роговицы, спотыкаясь, побрел вокруг туши, нашел свой топор, одним ударом обломал эфес рапиры, оставляя клинок в теле. Затем обошел еще разок, остановился возле головы и изо всех сил рубанул по надглазным роговым выростам. Они были цветастыми, буквально радужными, даже странными в такой отвратительной гадине, как будто драконий бог смилостивился в последний момент и одним небрежным мазком украсил свое уродливое творение. Хонделык забрал обе и, уже не оборачиваясь, побрел к лошадям. Перед тем, как карабкаться на склон, он вымыл руки и лицо в ручье, вода в котором через несколько недель снова будет чистой. Рыцарь сознательно не стал переодеваться, из-за чего были сложности с лошадьми, но, когда он появился в доме, в котором провел предыдущую ночь, он знал, что известие об убийстве Пирруга облетит округу молнией. А этого как раз было и надо. Он выкупался в бочке почти что кипящей воды, заставив сменить ее трижды. В последнюю смену он влил бутыль вытяжки из пахучей травы и бадью хозяйского винного уксуса. Но даже и так, когда закончил, ему казалось, что за ним, куда бы он не отправился, волочится смрадный шлейф. Только ему было на все наплевать. Хонделык завалился спать на хозяйские перины, оставив им праздновать и вопить радостные песни, последующие пьяной блевотиной.

– Возможно, что оно не слишком-то и приятно, – сообщил он, уже под собственной личиной, онемевшему от удивления Ялмусу, – но тебе придется, если уж и не надевать, то, по крайней мере, забрать из конюшни со своей одеждой; и хорошенько заплати хозяину, потому что вонь и вправду страшная. Конюшню придется окуривать не раз, и не два. Дальше… Тут вот рукоять рапиры. Что же касается Пирруга, то я уже говорил: веревки, сети, самострел, меч – все помнишь? – Ялмус кивнул. – Вот тебе одна надглазная плитка, вторую я заберу себе на память, можешь сказать, что вторая упала в грязь. По случаю поисков, людишки поле перекопают, тоже дело нужное. – Кривясь, Хонделык поднял к лицу кружку, подозрительно принюхался. – До сих пор еще отдает той дрянью. – Он сделал глоток. – Ага, еще одно дельце, для тебя, пан, не очень-то и приятное.

– У меня тоже имеется одно дело, – промямлил Ялмус. – Вот только все в голове крутится. Еще вчера, видя вас, я будто бы в зеркало гляделся…

Хонделык подмигнул Кадрону.

– Это уже не важно. А что касается дел, то вначале о моем. Ложись-ка, пан, на стол. Ведь не можешь ты цел-здоров, без хотя бы синяка, в замке показаться. Тебе нужны боевые шрамы, – заявил рыцарь без малейшей насмешки.

Ялмус отставил кубок и рванул сорочку. За окном раздался вопль множества глоток.

– Это в твою честь, – сказал Хонделык. – Скажешь им, что это мой слуга тебя перевязывал, только тянуть уже никак нельзя. Сорочку можешь и не снимать…

Ялмус лег на живот и в ожидании боли стиснул кулаки. Хонделык несколько раз, не обращая внимания на шипение юноши, прошелся по его спине плоской стороной меча. Затем, не довольный эффектом, дернул сорочку и сделал изрядную царапину. Прихлопнул тканью сорочки, на белом сразу же расплылись капельки крови.

– Ничего… Ага, вот еще что… – он указал на Кадрона, стоявшего у стенки со свечой в руке. – Все видели, что у тебя подшмалило волосы, – он повернул голову Ялмуса и почти полностью сжег хвостик-кисточку, подвязанную кожаным ремешком. После этого он отдал свечу Кадрону, а когда молодой человек повернулся, рыцарь заехал ему кулаком в лицо. Ялмус мешком свалился на пол. – Мог бы и сам это сделать, – с недовольством буркнул Хонделык слуге.

– Я? Да за что же? И кто бы мне позволил?

– Ладно уже…

Он склонился над Ялмусом и пару раз приложил парня головой об пол, затем поднялся с недовольной миной. Кадрон быстренько повернул Ялмуса и опрыскал ему лицо холодной водой. Юноша заморгал, застонал, коснулся пальцем вспухающей щеки.

– Ты уж извини, но нужно…

– Я понимаю, ничего страшного. – Ялмус бодро вскочил с пола. Он совершенно не обращал внимание на то, что случилось, в его глазах пылал странный огонь. Поначалу Хонделык принял это за радость от удачной сделки, только вот Ялмус, казалось, даже и не помнил, зачем он сюда пришел. – Я все понимаю, пан… А моя просьба… Ну, это значит… Все равно же нужно сказать… – Он схватил кубок и опороржнил одним глотком. – Я не могу без Айсеи!

– Без кого?

– Айсеи, – сконфуженно пояснил Ялмус. – Это та девушка, которая… Ну, вы же понимаете… Я с ней две ночи…

Хонделык наморщил брови, затем кожа на его лбу разгладилась. Он усмехнулся.

– Нет.

– Но ведь я не могу… Я дышать не смогу, если ее не увижу!

– Придется жить столько, на сколько хватит тебе воздуха.

– Пан смеется надо мной, и правильно, но ведь это необычная девушка…

– Вот именно: необычная, – подтвердил Хонделык.

– Так и я же говорю… – Наконец-то Ялмус отметил необычную интонацию хозяина. Он застыл с раскрытым ртом. – Но ведь как же это? Ведь…

– Успокойся, Ялмус, успокойся. Иди… – Хонделык обошел парня, сунул ему в руку замотанные в тряпку рукоять рапиры и драконью чешую, обнял одной рукой и подтолкнул к двери. – У тебя же каштелянка имеется, или ты забыл? – Ялмус попытался было сопротивляться, но пальцы Хонделыка стиснули его еще крепче. – Подумай хорошенько, а потом выбирай, я тебе добра хочу.

– Я не…

– Да!

Ялмус вздохнул и склонил голову. За окнами вновь раздался вопль нескольких десятков, а то и сотен глоток. Хонделык развернул парня и указал жестом на окна.

– Мне оно даже и не удобно… – пробормотал Ялмус. – Все ж таки, не я убивал…

– Тогда слишком и не хвались, – засмеялся Хонделык. – Тогда это воспримут как скромность, а ее много не бывает. Прощай.

Он открыл дверь и вытолкнул гостя за порог.

– Ну, вот и конец. – Он направился к столу, взял кружку и подошел к окну. Когда при виде выходившего на улицу Ялмуса вновь раздался приветственный вопль, он спросил у Кадрона: – Ну что, есть у тебя идея, куда нам отправиться теперь? Может какие слухи?

– И тебе недостаточно?

– А я знаю? А что ты посоветуешь? Сидеть у камина и слушать песни, прославляющие укротителей драконов? – Горечи в словах Хонделыка было достаточно, что ее можно было бы заметить и невооруженным ухом. – Уж лучше что-нибудь делать…

Кадрон сунул руку в карман и подошел к Хонделыку. Откашлявшись и усмехнувшись, он подал хозяину перстень.

– Что это… Чтоб я сдох?! – Хонделык всматривался в гигантский камень с прекрасно заметной пурпурной точкой где-то в самой глубине прозрачной, сочной синевы. – Да ведь это… Не может быть!?? Это самый большой Кини-Ка-Глаз, какой я когда-либо видал!

– Не только ты один, – согласился с ним Кадрон. – Наверное, это вообще самый большой Кини-Как-Глаз. Достойный королей! Видно наш Ялмус не из самого последнего рода, раз такие подарки девке делает.

Хонделык вздрогнул и поднял глаза на слугу.

– Что ты сказал? Он это дал Айсее?

– Да.

Рыцарь перевел взгляд с лица Кадрона на перстень, с перстня на слугу, еще раз на камень. После этого он расхохотался, откинулся на спину и стал смеяться даже еще громче, стуча себя кулаком в колено. Он схватился за столешницу, бросил перстень перед собой и, вглядываясь в него, ржал изо всех сил. Кадрон подошел поближе и тоже улыбнулся, но не заразившись весельем хозяина: просто он не понимал, что происходит.

– Кадрон? – Хонделык силой заставил себя быть серьезным, оттер слезы краем ладони, потянул носом. – Знаешь что? Знаешь? – Он снова фыркнул, смех побеждал. – Гораздо выгоднее, чем убивать драконов, знаешь что? Стать хозяином борделя! Как тебе темочка для философского диспута? Что скажешь?

Он поднялся и вытер слезы рукавом. Вновь фыркнул, глянул в окно. Опять прошелся рукавом по слезящимся глазам. Потом посмотрел на своего серьезного товарища.

– И неужто так будет всегда?

Якуб Чвек
ГОТОВЬ С РИМСКИМ ПАПОЙ

(Jakub Ćwiek – Gotuj z Papieżem)

Ох, и достанется же мне за этот текст. Откуда такое предположение? Потому что по башке получил за одну только идею. Родичи криво глядели, некоторые знакомые предупреждали, а были еще и такие, что прямо спрашивали: «А на кой это тебе надо, мужик?»

Правда же заключается в том, что давно уже мне хотелось написать в таком вот духе. Рассказ о манипуляции толпами, о мелкости при подходе к глубоким вещам, об изменяющихся точках зрения и о рождении идиотских догм. Но, прежде всего, мне хотелось написать нечто о несправедливости в отношении Папы и его дела. О том что, блин, мало кого интересовало, что он должен сказать, ибо гораздо забавнее было считать его каким-то праведным Малышом из книжки про Карлсона? Папа-мобили? Улицы в каждом городе? Кучи книжек? А теперь еще фильмы с комиксами…

Написанное мной является фикцией в том смысле, что никогда не произошло. Но, наверняка, если и случится, то не пойдет столь гротескно, как я здесь показал. Хотя… холера ясна! Вы когда-нибудь слушали передачи торуньского радио – голос католика в каждом доме? Достаточно услышать один разик, и человек ни в чем уже не может быть уверен…

Посвящаю: Кшысю «Букату» Бортелю.

Потому что именно он выдвинул идею рецепта написания бестселлера, которое и было зародышем рассказа.

Хорошая работа, Кшысь. Обязательно придержу для тебя на костре тепленькое местечко.

– И вот, напиши тут, курва, бестселлер! – как-то раз сказал Червяк, с отвращением глядя на столик с новинками в эмпике[24]24
  Сеть польских книжных магазинов (empik), где, помимо продажи книг, проводятся выставки, встречи с авторами и т. д. У нас, в Днепре, тоже имеется один. – Прим. перевод.


[Закрыть]. Было это то ли в октябре, то ли в апреле – точно не помню, но в одном из тех месяцев, когда все вдруг ни с того, ни с сего вспоминают, каким крутым чуваком был Папа, и как клёво было бы о нем чего-нибудь почитать.

Почему именно тогда? Просто – в октябре Папа был избран конклавом, а в апреле умер. Конкретно же: второго апреля в двадцать один тридцать семь. Было время, когда каждый в стране знал эту дату с точностью до минуты.

Как я уже упоминал, то был один из уже упомянутых месяцев, поскольку столик с книжными новинками буквально ломился от книжек папы и о папе. Вторых, ясен перец, было намного больше. Очередной епископ давал свидетельство о встрече с наместником святого Петра в мемуарной публикации, начальник охраны из Кастель Гандольфо[25]25
  Летняя резиденция Папы римского, находящаяся в паре десятков километров от Рима – Прим. перевод.


[Закрыть] делился своими впечатлениями и анекдотами, связанными с Иоанном Павлом II, на а актеры наиболее популярных польских сериалов говорили в интервью, какое громадное влияние на их жизнь оказали слова и послания Папы.

Где-то во всем этом терялись отдельные экземпляры книжек Харольда Кобена, Стивена Кинга или Катаржины Грохоли, столь любимой нашим слабым полом. Собственно, на столике не существовало ничего, кроме… Э нет, полный назад! Еще немного, и я спалил бы всю соль рассказа…

Помимо книжек о Папе довольно неплохо распродавались книги кулинарные. Начиная с того француза из телика дл сестры Анастасии с ее рецептами – все это были тома в твердой оправе, с фотографиями вкуснятины и простенькими инструкциями, как поразить гостей, имея под рукой кило муки, яйцо и две банки варенья. Тиражи были несравненно меньшими, по сравнению с книжками о Папе, зато сезон на них никогда и не кончался.

Ага, стоим мы у этого вот столика возле самого входа, то на книжки пялимся, то один на другого, и вот тут Червяк мне и говорит:

– И вот, напиши тут, курва, бестселлер. Если не назовешь его «Готовь с Папой», ты сразу же в заднице.

Помню, что тогда я над этим смеялся. Сами согласитесь, звучало смешно. Опять же, нужно было видеть рожу Червяка, когда он это сказал: будто бы кто-то ему прямо в харю после пива икнул, чессслово!

Но вот теперь, когда обо всем этом подумаю, мне уже и не до смеха. Ведь каким-то макаром – хотя не мог тогда предвидеть – все это началось именно тогда…

Меня зовут Ремек. И называют все: Ремек или Ремо.

Подобный тип вам известен – принципиально избегающие гулянок провинциальные студенты, которые уже настолько никакие, что даже ксивы у них нет. Именно у таких как я, вы и списываете на контрольных. Короче, мы друг друга поняли…

Ребята из моего потока относились ко мне даже хорошо, как относятся к безвредным придуркам. Бывало, что заговаривали со мной в коридорах, случалось, что смеялись у меня за спиной, но и на пиво приглашали, когда шли кучей после занятий.

С девчонками у меня было похуже. С несколькими я обменялся заметками во время вечерних встреч в кафешке; одна – совершенно пьяная – облизала мне ухо, спутав на какой-то вечеринке с Червяком. Еще я целовался с Эвкой, когда она готовилась к спектаклю – она хотела стать актрисой, так что иногда у нее бывали такие странные идеи. Я не протестовал – Эвка телка классная.

Ну ладно, похоже, вы уже себе представили полностью, так? Если нет, прибавьте ко всему этому еще бороду, несколько фланелевых рубашек, длинные волосы и гитару в углу комнаты в общежитии…

А вот это, как раз, важно, потому что я живу в общежитии. С Червяком. Комната тридцать девять, общага номер один, студгородок Лигота, Катовице. Если перед этим укажете мое имя, письмо дойдет из любого места в стране. Понятное дело, если сначала его не потеряют на почте…

Но мы же должны были говорить обо мне с Червяком. В общую комнату мы попали немного случайно, но в чем-то и по причине сходства дисциплин. Я как раз начинал изучать культуроведение, а мой напарник, после приличных боев и трудов, перешел на второй курс той же дисциплины. Комендантша общежития, вытащив из кучи наши документы, посчитала, что нам двоим вместе будет хорошо. И, похоже, она угадала, потому что объединяло нас многое.

Скорее всего, то, что оба мы желали изучать нечто совершенно другое – я компьютерную графику, Червяк – режиссуру на отделении Радио и Телевидения, и обоим нам жизнь приложила сзади, выслав на аварийную специальность. И загнанные в партер, мы вместе копались в будничной грязи, вдалеке от мечтаний и возвышенных планов… Несостоявшийся график и разочарованный писатель в стол с громадными амбициями. Казалось бы: комбинация безвредная, но именно мы двое и все это замешательство и вызвали. А точнее… Нет, давайте по очереди.

Вот как оно все было:

В общагу я вернулся часов где-то после трех дня. Немного удивился, что ключа на проходной не было, потому что по вторникам как раз я заканчивал раньше. У Червяка были семинары, а потом еще и подготовительные курсы на Быткове, где размещалось Отделение Радио и Телевидения. Правда, подумал я, студент – не трамвай, чтобы строго придерживаться расписания. Еще раз улыбнулся пани Касе – ее как раз мы любили, единственную среди дежурных – и, толкнув застекленную дверь, отделяющую холл от лестницы, пошел по коридору.

– Привет, – сказал я, войдя к нам в комнату. Сразу у входа слева была умывалка, а под ней стул. Я бросил на него рюкзак и глянул в зеркало. Выглядел я, как и всегда, паршиво. – Что, сорвался?

– Привет, – ответил сидевший на кровати Червяк. – Отпросился.

Я резко повернулся и, не скрывая сомнения, глянул на него.

– Это как? У преподавателя?

Тот кивнул.

Я свистнул под носом и недоверчиво покачал головой. Это была, не скрываю, новость и крупная неожиданность. Из нас двоих это я был тем, которые способны отпроситься. Червяку, как правило, жалко было времени на то, чтобы бегать за преподами раньше, чем перед самой сессией. Так что здесь что-то должно было быть не так…

Я сбросил ботинки, не развязывая шнурков, и прошел дальше, и уселся напротив соседа по комнате уже на своей кровати. Только сейчас я заметил, что рядом с Червяком лежит, до сих пор прятавшаяся за его бедром коробка из-под обуви. Крышка была сдвинута, из средины выглядывало множество покрытых от руки листков из тетрадей, салфеток, каких-то заметок. Там же имелись еще и черно-белые фотографии, скрепленные аптечной резинкой.

– Это что такое?

Сосед пожал плечами.

– Помнишь, я говорил тебе, что умер брат моего деда? Тот самый путешественник? – спросил он, не поднимая головы.

– Тот самый, после которого тебе должно было достаться наследство?

– Именно тот самый, курва! – Червяк выполнил небрежный жест рукой над коробкой. – Вот и получил….

И вот тут мне все сразу же стало ясно. Червяк получил от родственников сообщение о наследстве, в связи с чем, возбужденный, отпросился с занятий – для этой цели особо ничего не нужно было и выдумывать; после чего отправился как можно скорее пересчитать полагающееся ему бабло. А вместо конверта с наличными получил коробку от ботинок, наполненную писаниной покойного старичка. Так что его мина и нежелание говорить меня никак не удивляли.

Вообще-то мне хотелось над ним посмеяться, но я прикусил губы. Если живешь с кем-либо на этой паре квадратных метров в течение нескольких месяцев по пять дней в неделю, то быстро узнаешь, что эмпатия – это штука очень даже серьезная… а чувство юмора лучше всего иметь совместное.

– На пиво пошли?

Червяк кивнул, но с места не стронулся, так что я тоже не вставал. Вытянул лишь руку и вытащил из коробки фотографии. Снял с них резинку.

– Можно? – спросил я. Вообще-то, именно с этого следовало бы начать, но Червяк нарушением этикета особенно тронут не был.

– Можешь их все, курва, даже и забрать, если желаешь! – Он резко поднялся, сбрасывая коробку на пол. Листки, заметки и салфетки высыпались, открыв уложенные на дне маленькие мешочки. Я опустился на колени, чтобы увидеть, что это такое.

– Так ты идешь на пиво или нет?! – рявкнул Червяк. Хотя он был худой словно щепка и особенно страшным не выглядел, когда он начинал орать, я и вправду его побаивался. – И брось эту херню! Какие-то приправы…

– Ясное дело, Червяк, – сказал я.

Я поднялся с коленей и сунул фотки в карман куртки. Как-то так инстинктивно, понимаете. А потом мы вышли.

Мы хотели отправиться или в «Пугало», или в «За стеклом» – в одну из двух пивных студгородка, к сожалению, оба еще были закрыты. Так что все кончилось продуктовой лавкой и двумя банками тыского. С ними мы уселись на лавке в парке за общагами.

Я не отзывался. Да и что мне было говорить? Не у меня же рухнули мечты о наследстве – крупных бабок ниоткуда, за которые можно было бы купить ноут, или даже какую-нибудь б/у тачку. Червяк рассказывал про этого своего дядьку, будто бы тот был какой-то смесью Билла Гейтса с Индианой Джонсом. Так что он мог чувствовать себя обманутым, ибо все, что он получил за свою веру и рассказы – это коробка из-под обуви с несколькими фотками. Я отпил глоток пива, поставил банку на землю к окуркам и шелухе от семечек, валяющимся здесь настолько плотно, как лесная подстилка. После этого сунул руку в карман за снимками.

Перед нами пробежали какие-то две девицы. Одеты они были не сильно, в подстреленные юбчонки и топики, на головах наушники эмпэтроешных плейеров, закрепленных на поясе. Глядя на их подскакивающие груди, я размышлял, а в какой общаге они живут, видел ли я их уже где-нибудь. А червяк даже головы не поднял.

– Телки, Червяк, – шепнул я, толкнув его в плечо.

– Ага, – ответил тот, повернул банку в пальцах и начал читать меленькие буквочки, словно ему и вправду хотелось знать, из чего делают тыское. Совсем паршиво хлопцу…

Я вздохнул и начал просматривать фотографии. Чувствовал, что нужно каким-то образом его утешить, только, холера, ничего толкового в голову не приходило. Это он был у нас спецом по болтовне, утешениям и словечкам типа, что теперь все уже будет «заебись, словно бьющие степ медведи». Не знаю, откуда он взял этот лозунг, но он мне всегда возвращал хорошее настроение. Теперь же я чувствовал себя в дураках, поскольку никак не умел взбодрить его.

И вот я размышлял подобным образом, а пальцы автоматически действовали, перекладывая снимок за снимок сверху под низ колоды – словно я тасовал карты.

Все фотки изображали дядю-путешественника, скалящегося в объектив в различных закоулках земного шара. Так что там имелся дядя на каком-то арабском базаре, в африканских джунглях, окруженных доходящими ему до пояса пигмеями, рубающий какие-то суши в японской забегаловке… Везде одетый одинаково: в джинсы и рубашке с короткими рукавами и погончиками – повсюду он точно так же по-идиотски скалился зрителю.

Хотя, подчеркну, это только мое мнение. Когда я подобным образом сказал нечто подобное про улыбку Редфорда, то моя собственная мать глянула на меня так, словно я только что признался бы в десятке убийств. Еще сказала – помню, как сейчас – что я-то не знаю, а то, что вообще живу, я обязан благодарить исключительно тому факту, что мой отец, когда улыбался, то выглядел очень похоже на упомянутого актера. Ну что же… как мне кажется, дядька Червяка походил еще сильнее, скалился точно так же. – Прелестно, – сказала бы моя мать. По-дурацки, – говорю я.

Очередная фотка. Дядя-путешественник на каком-то Кавказе или какой-то еще Грузии готовит людям на улице. Подает тарелку супа какой-то старушке и – наконец-то! – не пялится в объектив. Вот эта фотка была даже совсем ничего. Было в ней что-то неподдельное.

Я поднял банку с пивом с земли и пихнул Червяка.

– Ну ладно, долго ты еще так будешь?

Ответа ноль. Я сам пожал плечами, попробовал переложить очередной снимок. Одной рукой как-то не удавалось, так что отставил пиво, на сей раз на лавку – банка как раз помещалась в щель между досками, и ее можно было поставить на бетонном литье. Я переложил фотографию и…

– Ну, курва, только без пиздежа! – воскликнул я с изумлением. – Ты это видел?

Эти слова наконец-то разбудили Червяка. Видя, как он выпрямляется, глядит сначала на меня, затем протягивает руку за снимком, я открыл у себя новый талант и способ воздействия на Червяка. Любопытство в качестве естественного антидепрессанта. Если бы я сдал вступительные на психологию, сейчас мог бы написать об этом магистерскую работу…

Парень, делящий со мной комнату в общаге, глянул на фотку, перевернул и глянул на подпись снизу. Потом снова на фотку, и на меня.

– А я и не знал, что они были знакомы, – сказал он. – То есть, дядька когда-то учился в Кракове, но…

– …никогда не упоминал, что в студенческие времена играл в мяч с римским папой?!

– Тогда ведь это еще не был папа.

Я только махнул рукой – нечего тут мне бухтеть. Папа – оно ведь, курва, всегда папа, разве нет?

А тот, на снимке, стоял улыбаясь, скрестив ноги, в майке и трусах. Одну руку он опирал на бедро, а вторую перевесил через плечо дяди-путешественника. В отличие от коллеги, он не скалился в объектив, а таинственно так улыбался, будто кинозвезда.

Я взял новый снимок, и снова тот же дуэт, на сей раз на общей фотографии. Пара десятков молодых парней, выстроенных словно футбольная команда для спонсорского календаря; папа и дядька самые старшие.

– По-видимому они были неплохими дружбанами, – заявил я.

– Должно быть, так оно и было. – Червяк забрал у меня фотографии, глянул на них мельком и сунул себе в карман. – Попробую их где-нибудь продать, быть может, получится пара грошей.

– Ты хочешь продать семейные фотографии? – удивился я. – И кто у тебя их купит?

– Есть у меня дружок в Вадовицах[26]26
  Городок неподалеку от Кракова, в котором родился (18.5.1920) Кароль Войтыла (впоследствии, Иоанн-Павел II). Сейчас там устроен музей Папы. – Прим. перевод.


[Закрыть]. Попрошу его заскочить в папский музей и спросить, не купят ли.

Я только покачал головой, отпил пива и метнул банку в мусорную корзину. Теплое сделалось, блин…

– Делай, как хочешь, – сказал я, поднимаясь с места. – А я бы оставил себе. Знаешь, семейные связи с Папой…

Червяк только поднял голову и печально усмехнулся.

– Что, бабы на это летят, что ли? У моих ног будут целые женские ордена, достаточно будет шевельнуть пальцем.

– Именно так, Червяк, – вздохнул я. – Ежели чего, так я буду в комнате.

Как только в голосе Червяка пробивался сарказм, нужно было смываться.

Есть еще кое-что, что вам следовало бы знать обо мне и моем приятеле по комнате в общаге. Было время, когда мы и вправду сильно действовали друг другу на нервы. Сегодня мы над этим смеемся, рассказываем своим знакомым будто анекдоты, но вот тогда, а это было не так уж и давно, по-настоящему хотели прибить один другого. Ну, когда, к примеру, Червяк приходил с женщиной, а я не понимал тонких намеков и продолжал сидеть на кровати с книжкой, или… Вот, расскажу вам один случай.