Текст книги "Таверна «Ямайка»"
Автор книги: Дафна дю Морье
сообщить о нарушении
Текущая страница: 17 (всего у книги 18 страниц)
– Так мы уедем из Англии, мистер Дэйви?
– Что еще можете вы предложить? С сегодняшнего дня алтарнэнский священник вынужден покинуть Святую Церковь и снова стать изгнанником. Вы увидите Испанию, Мэри Йеллан, Африку, узнаете, как светит солнце в тропиках; вы почувствуете песок пустыни под ногами, если на то будет ваша воля. Не верите?
– Все, что вы говорите, кажется мне фантастикой, совершенно нереальным вымыслом, мистер Дэйви. Вы отлично знаете, что я сбегу при первой возможности, может быть, в первой же деревне, где мы остановимся. Я поехала с вами, потому что иначе вы бы меня убили, но днем, когда вокруг будут люди, вы будете так же бессильны, как я сейчас.
– Как хотите, Мэри Йеллан. Я готов рискнуть. Вы забываете в счастливом заблуждении, что северный берег Корнуолла очень отличается от южного. Вы родились и выросли в Хелфорде, насколько я знаю. В тех местах деревни лепятся друг к другу, как ласточкины гнезда, около реки вьются бесчисленные тропинки, по которым всегда проходит много людей, домики льнут прямо к проселочным дорогам. Северное побережье совсем не такое гостеприимное, вы это сразу почувствуете. Оно так же безлюдно, как эти болота, вы не увидите ни одного человеческого лица, кроме моего, пока мы не доберемся до райского уголка, куда мы держим путь.
– Ну, хорошо, здесь вы все отлично предусмотрели, пусть так, – сказала Мэри с вызовом, рожденным страхом. – Пусть мы сядем на корабль и прибудем в Испанию или Африку или куда-нибудь еще. Неужели вы думаете, что я не выдам вас, убийцу невинных людей?!
– К тому времени вы об этом забудете, Мэри Йеллан.
– Забуду, что вы убили сестру моей матери?
– Да, и многое другое: болота, таверну «Ямайку»… и как, спотыкаясь, бежали по болотам навстречу мне. Забудете свои слезы в карете, которая везла вас из Лонсестона в канун Рождества, и того молодого человека, который был их причиной…
– Вам угодно сегодня укорять меня личными переживаниями?
– Да, мне доставляет удовольствие задевать ваши чувствительные струны. Ну, не хмурьтесь и не кусайте губы. Ваши мысли нетрудно угадать. Я говорил раньше, что выслушал много исповедей и знаю, о чем мечтают женщины, знаю лучше вас. В этом я могу даже поспорить с братом хозяина таверны «Ямайка».
Он снова улыбнулся, Мэри отвернулась, чтобы не видеть его колючих глаз.
Они продолжали путь в молчании, вскоре ей показалось, что темнота сгущается, воздух становится плотнее, уже трудно стало различать очертания холмов. Лошади осторожно нащупывали землю, то и дело останавливались и фыркали испуганно, словно опасаясь западни. Земля пошла коварная, сплошь пропитанная влагой. Мэри поняла по тому, как лошади хлюпали по мягкой проваливающейся под копытами траве, что они въехали в самую середину болот. Этим объяснялось поведение лошадей.
Мэри взглянула на спутника, стараясь угадать его настроение. Он подался вперед в седле, пристально вглядываясь в темноту, осторожно нащупывая каждую кочку. Плотно сжатые губы, заострившийся профиль выдавали крайнее напряжение нервов и сил. Неосторожный шаг мог окончиться трагически. Волнение всадника передалось лошади. Девушка вспомнила, как эти места выглядят при дневном свете: длинные бурые стебли болотной травы сплошным колышущимся ковром покрывают поверхность. Над ним мерно кивают темными шапками длинные тростники, и этот причудливый узор природы скрывает под собой вязкую трясину, гибельную для всего живого, затаившуюся в ожидании новой жертвы. Она знала, что самые опытные охотники, изучившие эти места наизусть, могут внезапно ошибиться и исчезнуть, не успев позвать на помощь. Фрэнсис Дэйви знал болота, но и он мог оступиться.
Вода в болотах коварна – ее не слышно. Когда течет ручей, он журчит и бурлит, и мурлычет свою песенку. А вода в болоте молчит, и первый неточный шаг может стать последним. Девушка напряглась, как струна, готовая выброситься из седла, как только лошадь споткнется, и пробираться ползком наощупь через колючие заросли тростника. Она услыхала, как пастор глотнул, это подсказало, что опасность велика, и привело ее в совершенно паническое состояние. Он вглядывался в темноту: то вправо, то влево, сняв шляпу, чтобы было лучше видно; туман опускался, покрывая влагой волосы и одежду. Запахло гниющей травой. Вдруг белая завеса тумана опустилась прямо перед всадниками, отгородив их стеной от всех звуков и запахов.
Фрэнсис Дэйви натянул поводья. Обе лошади повиновались ему мгновенно, дрожа и испуская пар, который тут же сливался с туманом. Они постояли немного, ибо туман на болотах может исчезнуть так же внезапно, как появиться, но на этот раз не было похоже, что он быстро рассеется. Он окутывал их, как паутина.
Тогда Фрэнсис повернулся к Мэри. Рядом с ней он выглядел призраком. На воскообразном лице трудно было прочитать, о чем он думал, что чувствовал.
– Погода портит все дело. Я знаю, такие туманы держатся долго, по нескольку часов. Продолжать путь очень рискованно, еще опаснее возвращаться. Нужно ждать рассвета здесь.
Она не ответила; отсрочка давала слабую надежду, хотя туман мог остановить и тех, кто преследовал их.
– Где мы находимся? – спросила Мэри, пока он держал поводья обеих лошадей, уводил их влево, подальше от низины на более крепкий каменистый участок суши. Белый сырой туман полз неотступно за ними.
– Вы можете отдохнуть, Мэри Йеллан, – сказал он. – Здесь есть пещера, она укроет от сырости, спать вы будете на гранитной постели Ратфорта. А завтра будет видно…
Лошади с трудом поднимались по каменистым склонам, оставляя туман позади. Вскоре Мэри, закутавшись в плащ, сидела, как изваяние, в каменном укрытии. Подтянув колени к подбородку, обхватив их руками, она стремилась защититься от сырости, но влага проникала в складки одежды и добиралась до кожи, обдавая неприятным холодом. Скалистая вершина Рафтора возвышалась над туманом, как гигантское лицо. Облака проплывали над ними, густые и плотные, скрывая вид на болота.
Воздух здесь был кристально прозрачным и чистым, словно не хотел знать о том, что на земле внизу не видно ни зги, и все живое спотыкалось и двигалось наощупь в густом мраке. Воздух наверху жил отдельной жизнью – ветерком нашептывал что-то ласковое камням, шуршал ветками кустарника, то вдруг издавал вздох, острый, как лезвие ножа и такой же холодный, он пролетал по плоским отполированным глыбам и эхом отдавался в пещерах. Потом все звуки сливались в единую невнятную песню гор. Затем снова наступала недолгая тишина.
Лошади были укрыты в пещере, они стояли, прижавшись головами друг к другу, но видно было, что они чувствуют себя неуютно и неспокойно, то и дело поворачиваясь мордами к хозяину, как бы ища защиты и совета. Он сидел в стороне, в нескольких ярдах от Мэри, иногда она чувствовала его испытующий взгляд, взвешивающий шансы на успех. Она была начеку, готовая в любую минуту к атаке; когда он сделал движение, подвинулся или повернулся на своем каменном сидении, она отпустила колени и замерла, сжав кулаки.
Он посоветовал ей заснуть, но сон не приходил, а если бы и пришел внезапно, она отогнала бы его прочь, как можно прогнать только врага. Она знала, что может заснуть помимо своей воли, но, когда проснется, почувствует его холодные влажные руки на горле и его восковую маску над своим лицом. Короткие белые волосы нимбом окружат его голову, в глазах зажжется знакомый ей торжествующий блеск. Здесь было его царство, он здесь властитель этого молчаливого мира – венец мироздания, всемогущее божество.
Мэри вдруг услышала, как он откашлялся, намереваясь что-то сказать, но ничего не произнес, только ветер снова зашептал свои секреты. Девушка подумала, как далеки они друг от друга, два человека, волею случая оказавшиеся в этом месте, но разделенные вечностью. Ей стало страшно, что она может стать пленницей чуждой ей воли, раствориться в его тени, погибнуть как личность.
Ветер усилился, налетая на камни, он оставлял за собой стоны и рыдания. Этот ветер был ниоткуда и летел в никуда. Он поднимался от камней и с земли внизу, он завывал в пещерах и ущельях скал – сначала вздох, потом жалобное стенание – отзываясь в воздухе зловещим заунывным хором мертвецов.
Мэри плотнее закуталась в плащ и натянула капюшон, чтобы не слышать, но ветер свирепел, трепал волосы, заползал вглубь пещеры холодными колючими порывами.
Было непонятно, откуда он появился: внизу густой туман и облака создавали естественный заслон. Здесь же, на вершине, ветер бушевал, нашептывая неясные страхи, рыдая от воспоминаний об отчаянии и кровавых битвах седых веков, скорбел об одиночестве пещерным эхом, прямо над головой девушки, словно сами Боги извергали звуки с устремленной в небо вершины Рафтора. Мэри казалось, что она слышит множество голосов, звук тысяч бегущих ног, и камни вокруг нее превращаются в людей с иссушенными временем нечеловеческими лицами, изборожденными складками и морщинами, как скалы вокруг; они говорят на непонятном языке, а их пальцы на руках и ногах скрючены, как лапы хищной птицы. Они смотрят на нее и сквозь нее каменными глазами, не замечая, словно она маленький одинокий листок, гонимый ветром неизвестно куда, достойный только презрения, ибо они сами боролись, побеждали и стоят по праву на страже времени, гигантские изваяния древности.
Вот они надвигаются на нее сплошной шеренгой, готовые раздавить, она вскрикивает, вскакивает на ноги, каждая жилка трепещет от напряжения и страха.
Ветер утих, глыбы гранита по-прежнему возвышались над головой. Фрэнсис Дэйви пристально наблюдал за ней, подперев руками голову.
– Вы заснули, – сказал он.
Девушка запротестовала, пытаясь разуверить его и не веря сама тому, что говорит.
– Вы устали, не упрямьтесь, до рассвета вы можете отдохнуть. Сейчас расслабьтесь, еще долго ждать. Расслабьтесь, Мэри Йеллан, не боритесь с природой. Вы боитесь меня? Думаете, я воспользуюсь вашей слабостью?
– Я ничего не боюсь, просто не могу спать.
– Вы продрогли, сидя на камнях. Мне не теплее, но на моем месте не так дуст. Мы могли бы согреться, если бы сели рядом.
– Мне не холодно.
– Я предложил это, потому что знаю здешние ночи. Самое холодное время – после рассвета, перед восходом солнца. Вы поступаете неразумно, сидя в отдалении. Приблизьтесь и прислонитесь ко мне, спина к спине, и поспите. У меня нет намерения причинить вам вред. Обещаю не дотрагиваться до вас.
Мэри отрицательно покачала головой и сжала руки под плащом. Лицо его было скрыто в темноте, он не смотрел на нее, но она знала, что священник улыбается, издеваясь над ее трусостью. Девушка действительно очень замерзла, страшно хотелось согреться, но от него она не примет покровительства. Руки закоченели, ноги потеряли чувствительность от холода, казалось, она сейчас превратится в часть застывшей на веки гранитной глыбы. Сон подкрадывался, навевая причудливые видения, проплывающие чередой, но одна фигура не исчезала, она возвышалась, огромная и прямая с нимбом бесцветных волос и колючим взглядом водянистых глаз, вот она сжимает ей горло нервными холодными пальцами и нашептывает в ухо непонятные слова. Мэри снова просыпается, как от толчка, но все вокруг по-прежнему, никаких перемен, она спала только минуту.
Ей снилось, что они вместе гуляют по Испании, он рвет для нее гигантские цветы с пурпурными головками и преподносит, улыбаясь. Она отбрасывает их прочь, но они впиваются в юбку, как щупальца, ползут вверх, сдавливают шею плотным кольцом, издающим ядовитый удушливый запах.
Вот они едут в карете, черной, как шмель, стены надвигаются на них, прижимая друг друга, выдавливая из них жизнь, пока они не превратятся в мертвые плоские тела, раздавленные и исковерканные. И так застывают на века, как две сплющенные глыбы гранита.
Она снова очнулась, его рука зажимала ей рот, и это был не сон, но неоспоримая реальность. Она хотела оказать сопротивление, но он держал ее крепко, что-то резко шепча ей на ухо и требуя молчания.
Он заложил ей руки за спину и связал, не спеша, не причиняя боли, обдуманно и спокойно, воспользовавшись своим поясом. Провел рукой под ремнем, чтобы убедиться, что он не повредит кожу.
Она наблюдала, беспомощная, за его движениями, пытаясь угадать, что он задумал. Затем он вынул из кармана шарф, свернул и завязал ей рот, сделав сзади узел. Теперь она не могла ни говорить, ни кричать, но вынуждена была покорно ждать следующего хода в его игре. Он помог ей подняться и подвел к склону горы.
– Я вынужден сделать это, Мэри, ради нас обоих, – сказал он. – Когда мы вчера отправлялись в путь, я не учел тумана. Если нас схватят, это моя вина, прислушайтесь, и вы поймете, почему молчание важно для нас обоих.
Он стоял у спуска с горы, держа ее за руки и указывая вниз, где еще стоял туман. Слушайте. Ваш слух, возможно, острее моего.
Она поняла, что спала больше, чем сама думала, темнота рассеивалась, наступало утро. С востока сквозь густой покров облаков и тумана проникали робкие лучи восходящего солнца. Девушка посмотрела в направлении его руки, но ничего не увидела, кроме тумана и мокрых веток вереска. Однако, прислушавшись, уловила отчетливый звук, что-то среднее между зовом и плачем, напоминавший звук ветра в горах. Сначала он был очень слабым, странно высокого тона, непохожий на голос человека. Звук приближался, нарастал. Фрэнсис Дэйви обернулся к Мэри.
– Вы знаете, что это?
Она отрицательно покачала головой. Раньше ей не приходилось слышать этот звук. Он улыбнулся странной горькой улыбкой, прорезавшей шрамом его бледного лицо.
– Мне однажды довелось слышать, но я забыл, что сквайр в Северном Холме держит свору охотничьих псов. Жаль, что я забыл об этом, это для нас обоих плохо. Извините меня, Мэри Йеллан.
Она поняла, отдаленный кровожадный вой наполнил ее ужасом, расширенные зрачками она перевела взгляд с его лица на лошадей, спокойно стоявших под гранитным навесом.
– Да, – сказал он. – Надо отвязать их и пустить вниз как приманку. Нам они уже не пригодятся, только наведут свору на нас. Бедная Непоседа, снова тебе придется предать меня.
Она молча наблюдала, как он отвязал лошадей и пустил их вниз с горы, затем стал собирать камни, бросая вслед животным, чтобы отогнать их дальше от себя, пока они, заржав от страха, не пустились галопом, спотыкаясь, выбивая град камней из-под копыт, и вскоре исчезли в тумане. Лай собак слышался близко. Фрэнсис Дэйви подбежал к Мэри, снимая на бегу пальто, которое путалось в ногах, и, откинув шляпу, крикнул:
– Бежим. Друзья мы или враги, но нам угрожает одна опасность, надо спасаться.
Они полезли вверх, он помогал ей взбираться, ибо со связанными руками она не могла быстро продвигаться. Они старались забраться глубже в кустарник, росший на склонах, поднимаясь все выше к вершине Ратфорта. Здесь гранит приобретал самые причудливые формы, нависал над углублением, как крыша. Мэри спряталась за огромной глыбой под навесом, едва дыша, вся в царапинах. Фрэнсис Дэйви добрался до нее и приказал лезть дальше, она отрицательно замахала головой, давая понять, что больше не может. Он поставил ее на ноги и потянул дальше вверх, развязывая на ходу платок и срезая ремень, стягивающий ей руки.
– Спасайтесь сами, если можете, – кричал он; глаза его лихорадочно горели, волосы развевались на ветру. Она прижалась к высокой глыбе, задыхаясь, совсем обессилев, а он полез дальше вверх, как ящерица, по гладкой скалистой стене. Лай собак теперь был отчетливо слышен, ему вторили крики людей, этот возбужденный крик, в котором был дикий азарт погони, кровь и торжество, ранил сердце, в нем не было ничего земного и человеческого.
Туман вдруг раскололся пополам и стал отступать, скрываемая им часть болота осветилась лучами восходящего солнца и всплыла из мрака. Показались еле различимые фигуры людей, стоявших по колено в мокрой траве, собаки бежали впереди, темнея, как крысы, на фоне серого гранита.
Люди указывали вверх, на глыбы, за которыми скрывались беглецы, они быстро приближались. Крики людей и лай собак – все смешалось в один ужасающий гром, сотрясающий скалы.
Недалеко от Мэри в кустарнике притаился человек. Стоя на одном колене, он поднял ружье и выстрелил. Пуля просвистела близко, ударилась о гранит, но не задела ее. Человек поднялся. Мэри увидела, что это Джем, но он не видел ее. Он снова выстрелил. Пуля просвистела у самого уха, волна хлестнула по лицу.
Собаки приближались все ближе, одна уже была совсем рядом, обнюхивая камень, за которым укрылась девушка. Джем выстрелил снова. Мэри вдруг увидела долговязую темную фигуру Фрэнсиса Дэйви: он стоял на камне, как на жертвенном алтаре, выделяясь на фоне неба. Момент он стоял так, подобно изваянию, затем взмахнул руками, словно птица, готовая к полету, и упал, скатился вниз с гранитной вершины в мокрый кустарник, сбивая мелкие камни, с шумом низвергавшиеся со склона.
Глава 18
Морозный день начала января. Выбоины на дорогах, обычно наполненных жидкой грязью, покрылись коркой льда; борозды, проложенные на большаке колесами телеги, тут же затвердевали. Холод покрыл болота белесой пеленой, протянувшейся до самого горизонта, невыгодно оттенявшейся ясной голубизной неба. Трава замерзла и хрустела под ногами, как мелкий гравий. В более южных районах солнце светило бы теплее, создавая иллюзию ранней весны, но здесь воздух был холодным и колючим, все вокруг напоминало о зиме.
Мэри шла одна по Болоту Двенадцати Молодцов, резкий ветер кусал щеки, но Килмар, слева от нее, как ни странно, уже не таил угрозу, а возвышался как безликая гранитная глыба, изрезанная морщинами ущелий и трещин. Может быть, занятая своими невеселыми мыслями, она потеряла способность воспринимать красоту и значительность природы, приравнивала ее к уродству человеческой души; неприветливый вид болот все еще странно ассоциировался со страхом перед хозяином таверны «Ямайка», с ненавистью к этому дому. Горы вокруг еще окружали ее недружелюбным кольцом, но их злые чары рассеялись, они не внушали страха, только безразличие.
Теперь она могла идти, куда угодно, долгожданная свобода, наконец, наступила, мысли все чаще влекли назад в Хелфорд, к зеленым лугам и теплому южному солнцу. В сердце проснулась тоска по дому, знакомым приветливым лицам. Невольно вспомнились запахи и звуки родных мест, отдававшиеся болью в душе; неудержимо тянуло к любимой речке, маленьким ласковым речушкам и ручейкам, освежающей прохладе лесов, мелодичному шуршанию сочной листвы летом. Хотелось увидеть знакомые стайки птиц, услышать их разноголосое пение на заре. Влекли близкие с детства звуки фермы: кудахтанье кур, задорный крик петуха, суетливое гоготание гусей. Мэри словно наяву ощущала теплые терпкие запахи хлева, чувствовала успокаивающее дыхание коров на своих руках, их тяжелые шаги во дворе, позвякивание ведер у колодца. Вот она стоит, облокотившись на калитку, перебрасываясь незамысловатыми замечаниями с проходящими мимо соседями, смотрит, как вьется приветливый дымок из трубы, слышит знакомые голоса, ласкающие слух, а иногда откуда-то доносится задорный озорной смех. Она соскучилась по ферме, ей хотелось снова окунуться в привычные заботы: рано вставать и сразу идти к колодцу, легко и уверенно двигаться среди животных, заняться тяжелой будничной работой, считая ее благом и избавлением от боли и тревог. Любое время года, любая погода желанны, если они дают урожай, а с ним приходит душевный покой. Ее место на земле, она должна к ней вернуться, там ее корни. В Хелфорде она родилась, частью его она станет после смерти.
Одиночество не пугало, о нем и думать не стоило. Рабочий человек не обращает внимания на такие пустяки; когда трудовой день окончен, сон его крепок. Будущая жизнь представлялась ясной и размеренной. Последняя неделя прошла в раздумьях, но теперь все решено, откладывать дальше нельзя. Мэри сообщит Бассатам о своем решении за обедом. Они были добры к ней, предлагали остаться в их доме, даже настаивали, хотя бы до конца зимы, уверяли, что она не будет обузой, сможет выполнять какую-нибудь работу по дому, например, присматривать за детьми или прислуживать самой хозяйке. Девушка не отказывалась, но и не принимала предложений, неизменно благодаря за все, что они для нее сделали.
Сквайр, который за обедом обычно был в хорошем настроении и любил поговорить, упрекал ее за неразговорчивость:
– Ну же, Мэри, – говорил он, – улыбки и слова благодарности, конечно, неплохая вещь, но вы должны принять решение. Вы еще слишком молоды, чтобы жить самостоятельно, и, скажу откровенно, вы слишком привлекательны, чтобы жить одной. Здесь, в Северном Холме, вы обретете свой дом, вы это знаете, а мы с женой очень просим вас остаться с нами. Работы вам хватит. Нужно срезать цветы с клумб и расставлять их в вазы, писать письма, и кому-то нужно пожурить ребятишек. У вас не будет ни минуты свободного времени, обещаю вам.
В библиотеке миссис Бассат говорила то же самое, положив руку на колено Мэри в знак дружеского расположения.
– Нам так приятно видеть вас в доме, почему бы не остаться с нами навсегда? Дети вас обожают. Генри сказал мне вчера, что стоит вам сказать слово, и он отдаст вам своего пони. С его стороны это наивысшая жертва, смею вас уверить. Вы будете располагать своим временем; когда мистер Бассат куда-либо уедет, мы вместе скоротаем вечера, проведем время в ожидании его. Что вас так тянет в Хелфорд?
Мэри улыбалась и благодарила, но не могла выразить словами, как дороги ей были воспоминания о Хелфорде, как ей хотелось туда вернуться.
Они догадывались, что напряжение последних дней еще не прошло, еще оказывает влияние на девушку, и старались сгладить для нее тяжелые воспоминания; дом Бассатов был открыт для людей, соседи приходили из отдаленных мест, и тема разговора была, естественно, одна и та же. Сквайр каждому повторял рассказ о случившемся, названия Алтарнэн и Ямайка стали невыносимы для Мэри, ей хотелось их больше никогда не слышать. Она стала предметом всеобщего любопытства и пересудов. Бассаты с гордым видом представляли ее как героиню своим друзьям и знакомым. Это тоже становилось трудно переносить и торопило к отъезду.
Мэри старалась доказать свою благодарность, как могла, но в доме она не чувствовала себя легко: они были разными людьми, Бассаты принадлежали к иному слою, иначе смотрели на жизнь. Девушка понимала, что может уважать их, питать искреннее расположение, но любить их она не могла.
По доброте сердечной Бассаты всегда старались вовлечь ее в общий разговор, когда собирались гости, а ей хотелось уединиться, удалиться к себе в комнату или на кухню к Ричардсу-конюху, ей было там проще и уютней.
Сквайр же в разгаре веселья как назло обращался к ней за советом, смакуя каждое слово и от души хохоча.
– В Алтарнэне освободился дом. Может быть, вы примите сан, Мэри? Даю слово, вы лучше справитесь с обязанностями пастора, чем предыдущий викарий.
И ей приходилось смеяться над шуткой, чтобы не обидеть его, удивляясь в душе, как можно быть настолько тупым, чтобы не понимать, сколь тяжелы ей воспоминания.
В таверне «Ямайка» больше не будет контрабанды, – повторял он, – и, если мне разрешат настоять на своем, пить там тоже не будут. Я очищу дом от нечисти; ни жестянщики, ни цыгане не осмелятся там появляться. С этим я покончу. Я помещу туда порядочного человека, который и запаха бренди не знает, он наденет фартук, завяжет его сзади на поясе и напишет: «Добро пожаловать» над дверью. И знаете, кто будет его первым посетителем? Ну, конечно же, Мэри, вы и я.
При этом он разражался громким смехом, хлопал себя по ногам, а Мэри выдавливала из себя улыбку, чтобы не испортить впечатление от шутки.
Эти мысли и воспоминания занимали Мэри во время прогулки по болотам, укрепляли ее в намерении поскорее покинуть Северный Холм и вернуться в Хелфорд к близким ей по духу людям. Вдруг она увидела повозку, двигающуюся ей навстречу со стороны Килмара. За повозкой тянулся белый мерзлый след. Девушка насторожилась, она знала, что вокруг не было жилых домов, кроме Треварты в долине возле ручья, но она знала также, что в данное время ферма пустовала. Ее хозяина она давно не видела, с того самого утра в горах Рафтора.
– Он такой же неблагодарный, как все их семейство, – сказал тогда сквайр. – Если бы не я, он сидел бы сейчас в тюрьме с изрядным сроком наказания. Хотел бы я посмотреть на него тогда, не очень-то он бы важничал за решеткой. Но надо отдать ему должное, он сделал все, чтобы поймать мерзавца в рясе и вызволить вас, Мэри. Однако он даже не поблагодарил меня, а ведь я вернул ему доброе имя. Теперь гуляет где-нибудь на краю света, как я понимаю, подальше от этих мест. Я еще не видел ни одного порядочного Мерлина, и этот будет такой же, как остальные.
Итак, Треварта была на замке, лошади гуляли на свободе со своими дикими собратьями, их хозяин разъезжал где-то, напевая под нос одну из своих немелодичных песенок.
Повозка подъехала к подножию холма, Мэри наблюдала, прикрыв глаза от солнца. Лошадь согнулась под тяжестью груза, который ей приходилось тащить в гору. Присмотревшись, Мэри увидела, что это были горшки, сковородки, тюки с постелью и прочий домашний скарб. Кто-то переезжал на другое место, кто это мог быть, девушке было невдомек. Только когда повозка поравнялась с ней, а шедший рядом с повозкой человек помахал ей в знак приветствия, она узнала его, наконец. Подойдя к телеге с напускным безразличием, она погладила лошадь, сказала ей ласковые слова, пока Джем подтыкал камень под колесо, чтобы телега не съехала вниз.
– Тебе лучше? – спросил он из-за повозки. – Я слышал, что ты больна и не встаешь с постели.
– Тебя ввели в заблуждение, – отозвалась Мэри. – Я была у Бассатов в доме, на ногах. Ничего особенного со мной не было, я не выходила далеко, потому что не могла выносить вид этих мест.
– Ходили слухи, что ты собираешься остаться в доме в качестве компаньонки миссис Бассат. Это похоже на правду, как мне кажется. С ними тебе будет легко жить, не сомневаюсь, что они добрые люди, когда узнаешь их ближе.
– Ко мне они были очень добры, как никто другой со времени смерти матери; это для меня очень важно, я ценю их отношение. Но все же в Северном Холме я не останусь.
– Это почему же?
– Хочу вернуться в Хелфорд.
– Что ты там будешь делать?
– Попробую снова завести ферму, по крайней мере, буду работать, чтобы собрать деньги, у меня сейчас нет достаточной суммы. Но там есть друзья, и в Хелстоне тоже, они помогут встать на ноги.
– Где ты будешь жить?
– На юге люди очень гостеприимны, дом моих друзей будет моим домом.
– У меня никогда не было соседей, я не могу спорить, но мне всегда казалось, что жить в деревне – все равно что в клетке, мне там было бы тесно. Нельзя высунуть носа со двора, чтобы не попасть в чужой огород. А если у соседа картошка крупнее, чем у тебя, то пересуды идут по всем домам, каждый знает, что у тебя варится в горшке. Господь с тобой, Мэри, разве это жизнь?
Она расхохоталась, глядя, как он сморщил нос от отвращения, затем перевела взгляд на беспорядочно сваленные на телеге вещи.
– Что это значит?
– Я тоже возненавидел эти места, как и ты, – ответил Джем. – Хочу уехать подальше от запаха болот и вида Килмара, от этого каменного черепа, который с утра до вечера сверлит меня своими пустыми глазницами. На этой телеге мой дом, Мэри, все, что я могу увезти из него. Я отвезу его куда-нибудь и осяду, где мне понравится. С детства привык бродяжничать, без привязанностей, не пуская глубокие корни, не заводя длительных отношений с людьми. Видно, я и умру бродягой. Другой жизни не представляю.
– Думаю, ты ошибаешься, Джем. Перемена мест не дает ни мира, ни покоя. Сама жизнь – долгий путь, зачем усложнять ее? Настанет день, когда тебе захочется иметь свой клочок земли, четыре стены и крышу над головой, и постель, чтобы вытянуть усталые ноги.
– Если уж на то пошло, Мэри, вся страна принадлежит мне, небо мне может служить вместо крыши, земля – постелью. Ты женщина, твое королевство – твой дом, тебе трудно обходиться без привычных мелочей. Я же никогда не был привязан К дому, и никогда не буду. Одну ночь ночую в горах, другую в городе, мне нравится бродить по земле в поисках счастья, встречные люди – мои приятели, прохожие – друзья. Я могу с первым встречным пуститься в дорогу и путешествовать в его обществе час или год. Мы с тобой в этом разные люди и говорим на разных языках.
Мэри все еще гладила морду лошади, ей приятно было ощущать тепло ее шкуры. Джем следил за движением ее руки с легкой усмешкой.
– Куда же ты держишь путь? – спросила она.
– Куда-нибудь к востоку от Тамара, мне это не так важно. Я никогда больше сюда не вернусь, по крайней мере, до старости, когда уже многое забуду. Сначала думал податься к северу, в Ганислейн, там люди живут богато, можно заработать состояние, если постараться. Возможно, когда-нибудь у меня будет достаточно денег, чтобы завести солидное хозяйство и разводить лошадей, вместо того, чтобы воровать их.
– Те места очень неприветливы, противный край, земля черная, как смола.
– Меня не волнует цвет земли, – ответил он. – Болотная земля тоже черная, не так ли? И в Хелфорде, когда дождь заливает твой свинарник, он тоже черный. Какая разница?
– Ты говоришь так, чтобы поспорить, Джем. Не вижу смысла в этих словах.
– Какой может быть смысл, если ты стоишь вот так, рядом со мной, с моей лошадью, твои волосы сплетаются с ее гривой, а я знаю, что через пять-десять минут я пойду своей дорогой, а ты своей. Мы разойдемся в разные стороны навсегда!..
– Отложи отъезд, пойдем вместе в Северный Холм.
– Не притворяйся дурочкой, Мэри. Неужели ты думаешь, что я гожусь для того, чтобы распивать чай за столом сквайра и нянчить на коленях его детей? Это меня не устраивает, да и тебя тоже.
– Я знаю. Поэтому я хочу вернуться в Хелфорд. Меня тянет домой, Джем, хочется снова увидеть нашу речку и прогуляться по родным местам.
– Ну, и иди, повернись ко мне спиной и отправляйся в Хелфорд. Через десять минут ты выйдешь на Бодминский тракт, а оттуда – в Туро, дальше в Хелстон. Ты там отыщешь своих друзей и поживешь у них, пока не заведешь свою ферму.
– Ты сегодня злой и очень жестокий.
– Злым я бываю, когда лошади упрямятся и не слушают меня, но это не значит, что я меньше их за это люблю.
– Ты никогда никого и ничего не любил в жизни, – сказала Мэри.
– Просто у меня не было повода часто произносить это слово, – ответил он.
Он снова отошел от задней части телеги и выбил камень из-под колеса.
– Что ты делаешь?
– Уже полдень, нужно двигаться. Я и так долго задержался, болтая с тобой. Если бы ты была мужчиной, я бы предложил тебе поехать со мной, ты бы взобралась на сиденье, засунув руки в карманы, и мы бы бродили вместе, пока тебе не надоело бы.
