Текст книги "Таверна «Ямайка»"

Автор книги: Дафна дю Морье

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 18 страниц)

Глава 15

Прошло долгое время, прежде чем Мэри нашла в себе силы отойти от места, где разыгралась трагедия. Ослабевшая, измученная, она безучастным взглядом скользила по осколкам битого стекла, разбитому корпусу часов, выгоревшим обоям и была не в состоянии полностью осмыслить происшедшее.

По руке Джоза полз паук, казалось странным, что рука оставалась неподвижной, не старалась стряхнуть насекомое. Это было так непохоже на ее дядю. Паук пополз вверх по локтю, перелез через плечо; добравшись до раны на спине, он остановился, пошел вокруг кровавого пятна, словно желая получше рассмотреть; в его быстром движении не было страха, и это, вызывая ужас, говорило о смерти красноречивее слов: паук знал, что человек не причинит ему вреда. Мэри тоже это знала, но страх еще не успел оставить ее.

Больше всего пугала тишина. Раньше часы ее раздражали, теперь она отчаянно хотела снова услышать их движение, знакомые звуки были символом привычной жизни. Пламя свечи освещало стены, но не доходило до верхней площадки лестницы, погруженной в зловещий мрак. Подняться вверх было страшно, Мэри знала, что она никогда не сможет этого сделать. Что бы там ни находилось, она не нарушит этого гробового молчания. В дом пришла смерть и все еще висит в воздухе. Таверна «Ямайка» жила ожиданием смерти последнее время, боялась ее. Сырые стены, скрипящие половицы, шорохи в темных проходах, шаги в ночи – все это само по себе не имело названия, но было предупреждением о смерти, которая давно уже угрожала дому.

Мэри дрожала; она знала, что означает эта тишина – молчание смерти, и чувствовала, что теряет способность рассуждать. Еще момент и, охваченная паническим ужасом, она закричит, пустится бежать прочь из дома, гонимая животным страхом. Этого состояния девушка боялась: можно потерять сознание, как с ней случилось уже однажды, тогда свеча упадет и погаснет, оставив ее в полном мраке рядом с распростертым на полу безжизненным телом. Ее охватило непреодолимое желание выбежать на воздух, но она подавила в себе это чувство. Медленно прошла по коридору, вошла в кухню. Дверь еще была открыта, сквозь проем виднелся кусок сада.

Самообладание покинуло ее, она бросилась бежать – во двор, не разбирая дороги, вытянув вперед руки, не сдерживая рыданий, летела, спотыкаясь, натыкаясь на стены, словно за ней была погоня. Выбежав на дорогу, Мэри увидела знакомую фигуру конюха мистера Бассата, он протягивал руки ей навстречу, чтобы помочь. Девушка вцепилась в его ремень – ей нужно было за что-то ухватиться – зубы стучали, состояние было почти невменяемым.

– Он мертв, – выдавила она, – мертв, на полу, я видела его.

Как ни старалась, она была не в силах унять дрожь и стук зубов. Ричардс отвел ее к карете, закутал в плащ. Мэри обрадовалась этому теплу.

– Он мертв, – повторяла она, – убит в спину ножом, я видела… пиджак прорезан, на спине кровь… он лежит лицом вниз… часы упали вместе с ним… кровь уже засохла… похоже, он уже давно убит. Больше никого в доме нет. Темно и никаких звуков.

– Где ваша тетя? Ее в доме нет? – спросил Ричардс шепотом.

– Не знаю… не видела… не могла там оставаться…

Он видел, что она сейчас упадет, помог ей сесть в коляску и забрался на сиденье рядом с ней.

– Ну, ладно, не тревожьтесь, посидите здесь. Никто вас не обидит, ну, ну… успокойтесь. Ну, вот и хорошо.

Его грубоватый голос помог ей овладеть собой, она сидела, скрючившись, рядом с ним, кутаясь в плащ, стараясь унять дрожь.

– Я же говорил, что вам не следует ходить одной. Конечно, это зрелище не для девушки. Нужно было оставаться здесь, я бы сходил сам. Как ужасно, что вам пришлось такое увидеть!

Его сочувствие несколько облегчило тяжесть на душе девушки, искренняя речь успокаивала.

– Лошади еще в конюшне. Они так и не собрали вещи к отъезду, в кухне лежат узлы на полу. Дверь была не заперта, они собирались готовить телегу. Это случилось несколько часов тому назад, – сказала Мэри.

– Не понимаю, где задержался сквайр. Он должен был быть в таверне «Ямайка» до того, как это произошло. У меня было бы на сердце легче, если бы он прибыл сюда и вы смогли бы рассказать все ему. Темные дела сегодня свершились, вам не следовало вообще сюда ехать.

Они оба замолчали и смотрели на дорогу в надежде услышать приближение отряда.

– Кто мог убить хозяина? – спросил Ричардс в раздумье. – Он был такой сильный, с ним не каждый смог бы справиться. У него было много врагов, возможно, там действовал не один человек.

– В доме находился жестянщик, – вспомнила Мэри. – Я про него совсем забыла. Это, наверное, он выбрался из кладовки и…

Она ухватилась за это объяснение, чтобы не искать другое. Рассказав Ричардсу подробности вчерашнего вечера, Мэри сама поверила в правдивость своей версии.

– Ну, он не убежит далеко, сквайр его схватит, – сказал конюх. – Это уже точно. Никому не удастся спрятаться на этих болотах, если только ты здесь не родился, а я никогда не слышал раньше о Харри-жестянщике. Да, люди Джоза Мерлина собрались со всех уголков Корнуолла, судя по всему. Все подонки стекались к нему в банду.

Он помолчал, потом продолжал:

– Если хотите, я пойду в гостиницу и посмотрю, может, обнаружу какие-нибудь следы. Должно же что-то остаться.

Мэри схватила его за рукав.

– Я не останусь одна, – умоляла она. – Можешь считать меня трусихой, но я не выдержу, если окажусь опять одна в темноте. Если бы ты видел то, что видела я, ты бы понял. Там такая ужасная тишина, словно и не лежит на полу несчастный убитый хозяин.

– Я помню время, когда дом еще пустовал, мы водили туда собак охотиться на крыс, – сказал слуга. – Тогда это был обычный дом, без дурной славы. Сквайр содержал его в порядке, пока искал покупателя. Я сам из Сент-Неота, и до того, как получить место на службе у сквайра, здесь не бывал, но слышал, что в доме собиралась хорошая компания, веселые добрые люди, для проезжих всегда были готовы постель, ужин, добрая улыбка. Во дворе стояло много карет, а раз в неделю собирались игроки в «лисички», мистер Бассат был тогда еще мальчиком. Может, когда-нибудь эти добрые времена снова придут в «Ямайку».

Девушка покачала головой, выражая сомнение.

– Мне довелось увидеть только зло в этом доме, ничего, кроме жестокости, боли и страданий. Когда дядя поселился в таверне «Ямайка», он, должно быть, убил все доброе, что здесь жило. Даже тень его несла нечто зловещее.

Они перешли на шепот и невольно с опаской поглядывали на высокие трубы гостиницы, выделявшиеся в лунном свете, прямые и серые, как могильные плиты на фоне неба. Оба думали об одном, но не решались произнести вслух: слуга – из чувства такта, Мэри – из страха. Первой заговорила она, голос не слушался, срывался и стал совсем хриплым:

– Что-то случилось с тетей тоже: чувствую, она мертва. Поэтому я боялась подняться наверх. Возможно, она лежит там у лестницы, в темноте. Тот, кто убил дядю, убил и ее.

Конюх откашлялся.

– Она могла выскочить из дома, чтобы позвать на помощь, побежала, наверное, через болота.

– Нет, – прошептала Мэри, – она никогда бы этого не сделала. Если бы она была жива, то находилась бы рядом с ним там, в холле. Тетя мертва, я знаю. Если бы я не ушла из дома, этого бы не случилось.

Ричардс молчал, он ничем не мог помочь спутнице, не знал, как утешить. Таверна и ее обитатели, в сущности, его не очень волновали – совсем чужие для него люди. Но ответственность за события этого вечера была возложена на него, а сквайра все не было. Можно сориентироваться, если идет драка, стрельба, но коль в доме действительно произошло убийство, что он должен делать? Теперь они сами напоминали беглецов. В этом случае уж лучше отъехать подальше от этого проклятого места, ближе к людям, живым голосам.

– Я приехал сюда по распоряжению госпожи, – начал он смущенно, – но она обещала, что сквайр будет здесь. А так как его нет…

Мэри подняла палец, призывая его замолчать и прислушаться.

– Слышите? – сказала она резко. – Вы слышите что-нибудь?

Они прислушались. С северной стороны донесся слабый звук подков, он приближался со стороны долины, из-за дальнего холма, был еле различим, но ошибки быть не могло.

Вскоре первый всадник появился на дороге, за ним еще и еще. Они, вытянувшись в цепочку, скакали галопом. Лошадь мистера Бассата навострила уши, повернула голову в направлении движения всадников. Цокот приближался, Ричардс побежал навстречу отряду, издавая радостные крики и размахивая руками.

Ехавший впереди всадник, увидев Ричардса, остановился в удивлении.

– Что ты здесь делаешь, черт побери, – закричал он, ибо это был сквайр собственной персоной. Он поднял руку, приказывая другим остановиться.

– Джоза Мерлина убили, он мертв, – кричал грум. – Я привез его племянницу, меня послала миссис Бассат. Девушка сама расскажет, что произошло.

Он придержал лошадь, помогая хозяину спешиться, отвечая, как мог, на его нетерпеливые вопросы. Люди собрались вокруг них, в нетерпении ожидая новостей… Одни еще сидели верхом, другие соскочили с коней и старались согреться, притопывая ногами и похлопывая в ладони.

– Если хозяина «Ямайки» убили, как ты утверждаешь, то, Богом клянусь, так ему и надо, – произнес мистер Бассат, – но я предпочел бы сам надеть ему наручники. С мертвым какие могут быть счеты? Идите все во двор, я попробую поговорить с девушкой, если она в состоянии объяснить разумно что-либо.

Ричардс, избавленный от необходимости отвечать за последствия, чувствовал себя героем: принимая всеобщий интерес как должное, он постарался представить дело так, что не только раскрыл убийство, но и имел схватку с убийцей, пока обстоятельства не заставили его признать с большой неохотой, что его роль в событии была невелика. Сквайр, не отличавшийся особой сообразительностью, не понимал, что Мэри делает в его карете и решил, что Ричардс взял ее в плен как заложницу.

С изумлением он выслушал рассказ девушки, как она шла к нему вечером многие мили, как, не застав его дома в Северном Холме, пустилась в обратный путь, еще более рискованный.

– Это не укладывается у меня в голове, – сказал он ворчливо. – Я считал, что вы заодно с дядюшкой, вместе нарушаете закон. Почему вы солгали во время моего визита в таверну «Ямайка» в прошлый раз? Вы сказали, что ничего не знаете.

– Я вынуждена была солгать из-за тети. Тогда я всего не знала. Сейчас я могу дать показания в суде, если необходимо. Если бы я захотела сейчас рассказать вам все подробности, вы бы не поняли.

– Да у меня и времени нет слушать, – ответил сквайр. – Вы совершили смелый поступок, проделав долгий путь, чтобы предупредить меня, это вам зачтется. Но если бы вы были более откровенны раньше, ужасных событий в канун Рождества можно было бы избежать. Однако в этом мы разберемся позднее. Мой грум сказал, что ваш дядя убит, но больше вам ничего не известно. Если бы вы были мужчиной, я бы взял вас с собой в таверну, но вам это не грозит. Вы и так перенесли достаточно.

Он громко позвал слугу:

– Завези карету во двор и побудь с молодой леди, пока мы осмотрим гостиницу.

Затем обратился к Мэри:

– Должен попросить вас подождать во дворе, если смелость позволяет. Вы единственный человек среди нас, кто хоть что-то знает о деле, и последняя, кто видел дядю в живых.

Мэри кивнула. Теперь она была не больше, чем пассивный инструмент в руках закона, и обязана повиноваться. Хорошо, что ее не заставляют снова пережить ужас, который она испытала в таверне. Во дворе было легче, он пришел в движение: сновали люди, привязывали лошадей, раздавались голоса, распоряжался сквайр.

Вскоре ожил и дом. Распахнули окна в баре и гостиной, несколько человек поднялись на второй этаж и обследовали гостевые комнаты, в них тоже открыли окна, в здание ворвался свежий воздух. Только массивная входная дверь оставалась запертой, за ней лежало распростертое тело хозяина.

Кого-то звали в доме, ответил голос сквайра, раздался гул собравшихся внизу. Разговоры были хорошо слышны во дворе. Ричардс взглянул на Мэри и понял, что она все знает.

Солдат, который присматривал за лошадьми во дворе и не пошел в дом, крикнул груму:

– Слышал, что они сказали? – в голосе звучало возбуждение. – Там еще один труп, на втором этаже, в спальне.

Ричардс не ответил. Мэри плотнее завернулась в плащ и надвинула капюшон. Ждали молча.

Вскоре из дома вышел сквайр и направился к карете.

– К сожалению, у меня для вас дурные вести. Возможно, вы догадывались…

– Да, – сказала Мэри.

– Думаю, ваша тетя умерла без мучений. Похоже, сразу. Она лежала в спальне в конце коридора. Ее убили ножом, как дядю. Она, наверное, ничего не подозревала. Даю вам слово, мне тяжело об этом говорить, жаль, что приходится выполнять такую роль.

Он стоял рядом с повозкой, подавленный, неловко переминаясь с ноги на ногу, все повторяя, что тетя Пейшенс не мучилась, что она не знала об убийце. Затем, поняв, что лучше оставить девушку, ибо помочь он не может, а ей лучше побыть одной, сквайр направился обратно в таверну.

Мэри сидела неподвижно, кутаясь в плащ, молясь по-своему, чтобы тетушка Пейшенс простила ее, чтобы на погибшую снизошла Божья благодать и успокоила страдавшую душу. Она молила Бога, чтобы тетя Пейшенс поняла правильно поступок ее, Мэри, более всего хотела, чтобы души тети и матери встретились и не были одиноки. Только надежда, что тетя Пейшенс найдет успокоение в ином мире, давала небольшое утешение, но мысль, что, если бы она не ушла из дома, тетя Пейшенс была бы жива, неотступно преследовала девушку.

Снова из дома донеслись возбужденные голоса, крики, топот бегущих ног. Несколько человек кричали в унисон. Ричардс не выдержал и побежал к окну – узнать, в чем дело. Послышались звуки разбиваемой двери, полетели засовы на потайной комнате в конце коридора, в которую, очевидно, до последнего момента никто не заходил. Кто-то осветил комнату. Мэри было видно, как огонь полыхает на сквозняке.

Затем свечи унесли, голоса затихли. Раздались шаги, человек шесть или семь вышли во двор через заднюю дверь. Впереди шел сквайр. Они волокли что-то, что визжало и извивалось, пыталось вырваться и издавало хриплые ругательства.

– Его поймали! Это убийца! – кричал Ричардс Мэри; она откинула капюшон, закрывавший ей глаза, и смотрела из кареты на людей внизу. Узник тоже уставился на нее, жмурясь от направленного ему в глаза света, весь в паутине, черный и грязный. Это был Харри-жестянщик.

– Кто это? Вы знакомы с ним? – сквайр подтащил пленника поближе, чтобы Мэри могла рассмотреть. – Что вы можете сказать об этом человеке? Мы нашли его в дальней комнате, на мешках. Он утверждает, что ничего не знает о случившемся.

– Это один из их компании, – сказала Мэри медленно, – пришел накануне, у них с дядей вышла ссора. Мой дядя оказался сильнее, запер его в той комнате. Он лжет, что не знает об убийстве. Это мог сделать только он.

– Но дверь была закрыта; нам потребовалось три человека, чтобы справиться с засовом. Это человек все время находился в запертой комнате, – говорил мистер Бассат. – Посмотрите на его одежду, на его глаза, он все еще не может привыкнуть к свету. Нет, это не он убил.

Жестянщик переводил украдкой взгляд с одного охранника на другого; его злобные подлые глазки бегали по сторонам. Мэри поняла, что сквайр прав: Харри-жестянщик не мог совершить этого убийства. Он пролежал взаперти более двадцати четырех часов. А в это время кто-то другой пришел в таверну и, сделав свою работу, так же незаметно удалился под покровом темноты.

– Кто бы ни был убийца, он не знал о запертом в кладовой человеке, – продолжал сквайр. – А жестянщик ничего не видел и как свидетель нам бесполезен. Но мы посадим его в тюрьму и потом повесим, если он этого заслуживает, за что я могу ручаться. Перед этим он даст показания Королевскому прокурору и сообщит имена сообщников. Один из них убил хозяина таверны из мести, в этом нет никаких сомнений. Мы пустим всех ищеек по следу, и он не уйдет. Уведите этого, – он кивнул на Харри, – в конюшню и держите крепко. Остальные вернутся со мной в гостиницу.

Солдаты оттащили Харри. Жестянщик понял, что совершено какое-то преступление, а подозрение падало на него. К нему, наконец, вернулся дар речи, и он лепетал доказательства своей невинности, божась всеми святыми и умоляя о пощаде, пока ему пинком не приказали замолчать и пригрозили повесить без суда и следствия прямо в конюшне. Угроза возымела действие – теперь он чертыхался себе под нос, косясь время от времени на Мэри через открытую дверь конюшни.

Девушка безучастно наблюдала за происходящим, не замечая косых взглядов Харри, ибо она вдруг вспомнила слова, произнесенные когда-то ночью в ее комнате:

– За это он заплатит жизнью.

Потом всплыла фраза, сказанная по дороге в Лонсестон:

– Я еще ни разу не убил человека.

Затем пророчество цыганки на ярмарочной площади:

– На твоих руках кровь, когда-нибудь ты убьешь человека.

Все эти случайные детали, о которых ей хотелось бы забыть, вдруг соединились в один обвинительный приговор, а взаимная неприязнь братьев, жестокость характеров, порочность всего семейства Мерлинов выступали как свидетели обвинения.

Все говорило против Джема: он был один из них, Мерлинов; вернулся под вечер в «Ямайку», как обещал; старший брат умер той смертью, которую ему назначил младший.

Страшная правда открылась Мэри во всем безобразии и кошмаре, она пожалела, что ее не было дома, пусть бы он и ее убил. Как это было на него похоже: вор, он пришел по-воровски и также, крадучись, ушел. Девушка понимала, что она сможет восстановить полную картину преступления, шаг за шагом, если выступит в качестве свидетеля. Она возведет забор из фактов вокруг него, из которого он не вывернется. Надо только подойти к сквайру и сказать: «Я знаю, кто убил», – и все будут внимательно слушать. Они окружат ее, как свора псов, рвущихся к добыче: след приведет их к Джему через Ратфорт, через Болота Треворта к Болоту Двенадцати Молодцов. Может быть, он спит там в своем маленьком доме, безразличный к судьбе; в том самом доме, где родились он и брат. Утром его уже не будет там, он уедет, насвистывая, верхом, подальше от Корнуолла, убийца, как и его отец.

Ей казалось, что она слышит цокот подков его пони по дороге, где-то вдали в тихой безмолвной ночи звук выбивает о камни последнее «прощай», но воображение вдруг стало реальностью: звук был не вымышленным, а вполне настоящим – по большаку ехал одинокий всадник.

Мэри повернулась на звук и прислушалась, нервы напряглись до предела, руки, сжимавшие плащ, похолодели и стали влажными. Лошадь приближалась, она шла ровно и ритмично, не слишком быстро, но и не медленно, каждый шаг отдавался в сердце девушки.

Солдаты, охранявшие жестянщика, о чем-то шептались и тоже смотрели на дорогу. Ричардс, стоявший рядом с ними, быстро повернулся и направился в дом, чтобы предупредить сквайра. Лошадь уже поднималась в гору, своим мерным цокотом бросая вызов молчанию ночи. Когда она была у вершины, из дома показался сквайр в сопровождении слуги.

– Стой! – закричал он. – Именем короля! Отвечайте, что привело вас ночью в эти места?

Всадник повернул лошадь и въехал во двор. Черный плащ с капюшоном скрывал лицо неизвестного, но когда он поклонился и обнажил голову, густой ореол белесых волос засиял в лунном свете, а голос звучал мягко и ласково.

– Мистер Бассат из Северного Холма, если не ошибаюсь, – сказал человек, протянув записку. – У меня письмо от Мэри Йеллан из таверны «Ямайка»: она меня просит о помощи. Но вижу, что приехал слишком поздно, здесь и без меня достаточно помощников. Вы меня, наверное, помните, мы встречались раньше. Я викарий из деревни Алтарнэн.

Глава 16

Мэри сидела в доме пастора одна у камина. Она долго спала и чувствовала себя отдохнувшей, силы вернулись, но душевного покоя, о котором она так давно мечтала, не было.

О ней заботились, были предупредительны и добры; пожалуй, слишком добры. После долгого напряжения последних дней внимание окружающих казалось внезапным и нереальным. Сам мистер Бассат погладил ее по плечу, словно маленького, незаслуженно обиженного ребенка, в своей незлобивой ворчливой манере старался успокоить:

– Теперь вам нужно выспаться после всех ужасов, через которые пришлось пройти. Но помните: страшное позади и больше не повторится. Обещаю, что мы найдем человека, который убил вашу тетю, это будет очень скоро, приговор о повешении вынесут уже в следующую сессию окружного суда. Когда вы немного придете в себя, вы нам скажете, как бы вам хотелось жить дальше. Сделаем все, что в наших силах.

В тот момент ей ничего не хотелось, не было сил думать и принимать решения. Когда Фрэнсис Дэйви предложил приютить ее на время в своем доме, девушка вяло согласилась, понимая, что невразумительные слова, которые ей удалось из себя выдавить, граничат с неблагодарностью. Еще раз пришлось убедиться в унизительном положении женщин – ее бессилие никто не воспринимал как нечто позорное, а, напротив, как естественное состояние, не подлежащее осуждению.

Мужчину на ее месте высмеяли бы или, в лучшем случае, отнеслись с презрительным равнодушием и тут же пригласили бы в Бодмин или в Лонсестон для дачи свидетельских показаний, а уж потом предоставили устраивать дальнейшую жизнь и отправляться хоть на край света. Ему пришлось бы наняться на корабль, отрабатывать свой проезд или бродяжничать на дорогах с пустым карманом и легким сердцем. Но поскольку она была женщиной, для нее не пожалели ни хороших слов, ни гостеприимства, дали возможность отдохнуть, хотя суду это было очень неудобно.

Пастор сам привез ее в дом в карете мистера Бассата, Ричардс ехал сзади на его лошади. Пастор не задавал вопросов, не утомлял Мэри выражением сочувствия, он гнал во весь опор и прибыл в Алтарнэн, когда часы на церкви пробили час ночи.

Разбудив экономку, жившую в соседнем доме, – ту самую женщину, которой Мэри оставляла записку, – викарий попросил приготовить комнату для гостьи, что женщина тут же исполнила без лишних слов и возгласов удивления. Из ее дома было принесено чистое, сверкающее белизной белье; она растопила в комнате печь и согрела у огня ночную рубашку, пока девушка раздевалась. Затем за руку отвела Мэри в постель, тепло укрыла, как дитя в колыбели. Не успела – Мэри закрыть глаза, как почувствовала чью-то руку на плече: у постели стоял Фрэнсис Дэйви, протягивая ей стакан со снадобьем и глядя на нее сверху вниз своими странными холодными глазами.

– Теперь вы будете спать, – сказал он, и Мэри поняла, что это горькое теплое питье было лучшим выражение сочувствия к ее исстрадавшейся душе.

Проснулась она около четырех часов дня. Четырнадцать часов сна сделали свое дело: жгучая боль за тетю Пейшенс притупилась, горечь страдания смягчилась. Голос рассудка убеждал, что ей не следует во всем обвинять себя: она сделала то, что ей подсказывала совесть. Правосудие ее опередило, ее неизощренный ум не смог предсказать столь трагичное развитие событий, в этом и состояла ее вина. Оставалось сожаление, но оно не могло вернуть тетю Пейшенс. С этими мыслями девушка оделась и спустилась в гостиную; огонь жарко горел в печи, шторы были раздвинуты. Викария дома не было. Опять вернулось ноющее ощущение вины и незащищенности. Перед глазами неотступно стояло лицо Джема, каким она видела его в последний раз: усталое и напряженное в сером ночном свете, в глазах и плотно сжатых губах угадывалась особая цель, которую он перед собой поставил и которую она намеренно не сочла нужным угадать. Он с самого начала был загадкой, с того первого дня их встречи в таверне «Ямайка», теперь оставалось только закрыть глаза на его поступки. Несмотря ни на что, она любила его, его близость, поцелуи навсегда покорили ее сердце, она не может отступиться от него. От сознания своей зависимости от другого человека Мэри почувствовала себя испорченной, униженной и ничтожной, а ведь раньше она была сильным человеком.

Достаточно шепнуть одно слово священнику, когда он вернется, или послать записку сквайру, и тетя Пейшенс будет отомщена. Джема повесят, как отца, а она вернется в Хелфорд, заживет по-старому, как когда-то на ферме. Все связи с той старой жизнью оборвались и похоронены глубоко в Хелфордской земле, вернуть их будет нелегко.

Она встала, начала ходить взад и вперед по комнате, обдумывая, как ей поступить, сознавая одновременно, что сама неуверенность ее лишена искренности, так как в глубине души она была абсолютно убеждена, что этого нужного слова она никогда не произнесет.

С ее стороны Джему ничего не угрожает, он может спокойно отправляться в дальний путь, посмеиваясь над ней и насвистывая свою песенку, может забыть о ней, о брате, о Боге. Она пронесет эту тайну через годы безрадостной жизни старой девы, которая так и не смогла забыть единственный поцелуй в своей жизни.

Инстинктивно Мэри всегда избегала циничности и сентиментальности – этих двух крайних полюсов в мироощущении человека; жалость к себе ей была не свойственна. Она вдруг почувствовала себя неуютно, словно кто-то тайно наблюдает за ней, может быть, сам Фрэнсис Дэйви, проникая своим острым взглядом в самые тайные уголки ее души. Все же она была неправа, когда полагала, что в комнате не ощущается его присутствия – оно чувствовалось, было нетрудно его представить в углу за мольбертом с кистью в руке, изучающим из окна то, что давно прошло.

У стены в углу стояло несколько картин. Мэри повернула их к свету и рассматривала с любопытством. На одной была изображена внутренняя часть церкви, рисунок, как ей казалось, был сделан летом в сумерках – центральный неф находился в тени. На арки падал странный зеленоватый отсвет, шел дальше к куполу. Он производил странное впечатление, не забывался, она снова вернулась к этой картине, вновь долго глядела и не могла оторваться.

Может быть, этот зеленоватый свет был частью деревенской церкви в Алтарнэн, но даже если так, он нес с собой что-то неприятное, недоброе, она не хотела бы повесить такую картину у себя в доме.

Трудно было найти слова для чувства дискомфорта, которое девушка испытывала, глядя на полотно. Казалось, что-то чуждое самой атмосфере церкви, ее сути, проникало внутрь и вдохнуло совсем новое содержание в укромное помещение. Остальные картины были сделаны в той же манере; должно быть, этот отсвет был гениально схвачен где-нибудь на болотах в весенний день, как и тяжелые облака, проплывавшие над изображенным пейзажем; их контуры темными резкими линиями выделялись на картине, и над ними тоже мерцал странный зеленоватый отблеск.

Мэри подумала, что, возможно, это было особое видение света, свойственное всем альбиносам – несколько искаженное и неестественное. Даже если объяснение правдоподобно, чувство внутреннего беспокойства не оставляло ее, она поспешила поставить картины на место лицевыми сторонами к стене. Дальнейший осмотр комнаты не дал ничего нового – строгий стиль, лишенный украшений. Книг в комнате не было. На письменном столе не было обычной корреспонденции, похоже, им редко пользовались. Она постучала пальцами по полированной поверхности, гадая, за этим ли столом он пишет проповеди. Незаметно для себя она открыла узкий ящик. Он был пуст. Мэри стало стыдно, она уже собиралась закрыть его, как обратила внимание на то, что у бумаги, выстилавшей ящик, один угол отогнут, и на обратной стороне что-то нарисовано. Это тоже был интерьер церкви, на этот раз прихожане сидели на своих местах, а викарий стоял за кафедрой. Сначала не было заметно ничего необычного в наброске: сюжет вполне привычный для священника, занимающегося живописью; но, вглядевшись внимательно, Мэри поняла, что он хотел изобразить.

Это был не обычный рисунок, а карикатура, гротеск. Прихожане сидели в шляпах и чепцах, нарядные шали покрывали плечи женщин, так одевались к воскресной службе. Но вместо человеческих лиц у них были овечьи головы. Все рты были глупо разинуты, глупо-торжественное выражение светилось на овечьих мордах. Набожно сложив передние копыта, они с благоговением слушали пастора. Каждая овца сохранила свою индивидуальность, мастерски подмеченную в натуре, но выражение у всех было одинаковое, как у идиота, который не думает и не понимает, что происходит. Священник в черной рясе и ореоле белых волос, несомненно, изображал Фрэнсиса Дэйви, но у него была волчья морда, и пасть растянута в откровенную издевательскую насмешку над сидевшей перед ним паствой.

Рисунок был страшным святотатством. Мэри поспешно сложила набросок, заменила чистым листом бумаги, расправив аккуратно на дне ящика и закрыв его, вернулась в свое кресло у камина. Случай позволил ей заглянуть в чужую тайну, это было неприятно, она предпочла бы ее не знать. То, что она увидела, ее совсем не касалось, это были личные отношения художника с Богом.

С улицы послышались шаги. Девушка поспешно вскочила и передвинула кресло подальше от света, чтобы священник не мог угадать ее смятения, когда войдет в комнату. Сидя спиной к двери, она напряженно ждала его появления, но он не входил. Мэри повернулась и увидела, что он стоит за ее спиной; она так и не услыхала, когда он вошел. Встретив удивленный взгляд, пастор прошел вперед к свету, извиняясь, что не постучал.

– Простите, – сказал он. – Вы не ожидали меня так рано, я нарушил ваше уединение.

Мэри, запинаясь, пролепетала что-то в знак того, что он ей совсем не помешал; тут же последовал вопрос о ее самочувствии, хорошо ли она спала. Разговаривая, он снял пальто и стоял рядом с ней у огня в церковном облачении.

– Вы ели сегодня? – спросил он. Узнав, что она не ела, он вытянул часы, заметил время – без нескольких минут шесть – сравнил со стенными часами. – Вы уже однажды ужинали со мной, Мэри Йеллан, и поужинаете со мной еще раз. Но на этот раз, если вы достаточно хорошо отдохнули и не возражаете, вы сами накроете на стол и принесете из кухни поднос, Ханна все приготовила, мы не будем ее больше беспокоить. А мне нужно кое-что написать, если позволите.

Девушка заверила его, что вполне отдохнула, что счастлива быть полезной. Он принял ее готовность как должное, сказал отрывисто:

– Без четверти семь, – и повернулся к ней спиной.

Мэри поняла, что пока она свободна.

Она прошла в кухню, еще не полностью оправившись от замешательства, вызванного его внезапным приходом. У нее было полчаса, чтобы справиться с мыслями: когда он появился, она была совершенно не готова к беседе с ним.

Возможно, ужин не займет много времени, потом он снова займется работой и предоставит ей думать о ее делах. Как было бы хорошо, если бы она не открывала ящик! Карикатура не выходила из головы. Было ощущение, что, как ребенок, она узнала нечто, что родители запрещали ей знать, и теперь, снедаемая чувством вины и страха, старается не выдать преступного знания. Ей было бы спокойнее поесть в кухне, чтобы он относился к ней как к служанке, а не как к гостье. Он и сам, видно, не определил полностью своего отношения к ней, ибо его реверансы и приказания странным образом смешивались, опровергая друг друга. Она попробовала представить, что готовит ужин дома в знакомой обстановке и ждет нужного времени, чтобы подать еду на стол. Часы на церкви пробили три четверти восьмого. Мэри понесла поднос в гостиную, надеясь, что ее мысли не совсем отчетливо отпечатались на лице.