Текст книги "На карте не значится"

Автор книги: Д. Ионичев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 12 страниц)

КАЗЕМАТ СМЕРТНИКОВ

За воротами Борщенко и Шакуна встретил начальник внешнего караула.

– Следуйте за мной! – приказал он и прошел к каменному строению у скалы. У массивной двери эсэсовец нажал кнопку звонка. Открылся глазок, после чего залязгали запоры и прибывших впустили внутрь.

Здесь уже ожидал начальник внутреннего караула. Он также внимательно проверил пропуск и молча провел их в глубь помещения. Там стоял еще один часовой. По знаку начальника он открыл тяжелую дверь и пропустил Борщенко и Шакуна дальше.

Тусклая лампочка освещала узкую площадку, от которой вниз уходили такие же узкие каменные ступени.

– Иди за мной, Павел! – пригласил Шакун и уверенно начал спускаться.

Внизу их встретил коренастый тюремщик, нетерпеливо позвякивая тяжелыми ключами, нанизанными на огромное кольцо.

– Что ты так долго канителился?! – грубо спросил он Шакуна по-русски. – Машина ожидает уже целые полчаса. И я из-за тебя торчу тут, внизу… Пошли скорее!.. .

Они двинулись по узкому, низкому коридору, вырубленному в скале. Стены и потолок были неровные, не обтесанные. На полу лежал настил из досок, сколоченных поперечными планками. Под тяжелыми шагами Борщенко доски прогибались и из-под них брызгала грязная вода.

По обеим сторонам коридора, на равном расстоянии друг от друга, высоко от пола чернели толстые деревянные двери – короткие, почти квадратные, с зарешеченными вентиляционными окошечками в верхней половине. У одной из таких дверей тюремщик остановился.

– Здесь! – сказал он. – Ты, Федор, пойдешь со мной; я дам носилки. А он, – тюремщик кивнул в сторону Борщенко, – пусть стоит у этой двери и никуда не отходит. Иначе – беда!

– Да-да, Павел, замри на месте! – подтвердил Шакун и повернулся к тюремщику: – Осипов, познакомься! Это наш, из Киева… Бугров!

Осипов тяжело посмотрел на Борщенко и угрюмо добавил:

– Тут железный закон! Кто из нашего брата вступит в разговор со смертником, – сам немедленно попадает в гробницу. Железный закон!..

– Не двигайся, Павел! – еще раз подтвердил Шакун. – Это и есть каменные гробницы… А до Осипова тут был один, любопытный, так я же его потом и закапывал… Так что, не отходи!

Шакун и Осипов ушли в глубь коридора и свернули в какой-то закоулок, а Борщенко остался у квадратной двери. Несколько минут он стоял неподвижно, подавленный угнетающим душу подземельем и с трудом дыша тяжелым воздухом. Глухо доносился тихий разговор Шакуна с Осиповым. Где-то капала вода…

У Борщенко сжалось сердце. Стало быть, здесь томятся товарищи. И нет возможности помочь им, хотя бы шепнуть несколько слов ободрения… Борщенко сделал несколько шагов к следующей двери, но тут же застыл на месте. Заскрипели мостки. Возвращались Шакун с тюремщиком.

Они подошли, продолжая перешептываться. Шакун приготовил носилки, а Осипов вложил ключ в скважину и с огромным усилием повернул. В замке заскрежетало, пронзительно взвизгнули проржавевшие петли, и дверь медленно открылась…

Осипов вытащил из кармана электрический фонарь и ярко осветил узкую дыру, выдолбленную в скале. Каменная гробница была пуста. Лишь два огромных паука, потревоженные светом, один за другим быстро пробежали в темный угол.

Осипов с усилием закрыл тяжелую дверь и мрачно посмотрел на Борщенко.

– Ты, наверное, отходил. Я не мог перепутать двери!– и он грубо выругался. – Тут лежал поляк, а инженер – рядом.

– Молчи, Ефим! – вмешался Шакун. – Ты мог сбиться!..

Осипов еще раз выругался и, зловеще лязгая ключами, подошел к следующей двери.

В соседней гробнице лежал труп инженера.

– Вынимай! – бросил Осипов Шакуну.

Тот легко переложил мертвеца на носилки,

– Берем, Павел…

По спине Борщенко прошла дрожь, но лицо его, со стиснутыми челюстями, было непроницаемо. Он занял свое место,, и они пошли… А вскоре уже сидели в машине, которая на большой скорости мчалась к побережью. Добравшись до главной дороги, машина понеслась еще быстрее, а затем внезапно свернула в узкое ущелье. Еще минут десять она двигалась но ущелью, все медленнее и медленнее и, наконец, остановилась.

– Выходи! – предложил Шакун. – Дальше не проехать: осыпь… Понесем на себе.

Они вышли из машины.

С трупом на носилках перебрались через подмерзшую осыпь. Ноги скользили, звенела щебенка, скатываясь вниз. За поворотом, обогнув скалу, Шакун, шедший впереди, скомандовал:

– Стоп, машина! Опускай носилки! Перекур! – и, хихикнув, добавил: – Все эти, которые здесь, отказывались работать. Вот и получили вечный покой!..

Только теперь Борщенко увидел, что они остановились перед длинной ямой-могилой. Он подошел ближе и заглянул в нее. Она еще не была заполнена до краев.

Борщенко смотрел в могилу и думал: кто они – эти безвестные герои, не пожелавшие работать на врага? Почти у каждого из них где-то остались мать, жена, дети… И сколько еще людей будет оплакивать окутанные мраком неизвестности судьбы таких вот «без вести пропавших»!..

Полный горечи, Борщенко медленно повернулся – и оторопел. С папиросой в зубах, Шакун бесцеремонно шарил в карманах мертвого Андриевского.

Борщенко не выдержал. Одним прыжком он очутился около Шакуна, схватил его за плечи и отшвырнул в сторону. Тот кубарем отлетел к скале и с трудом встал, испуганный и обозленный.

– Ты что, Павел, сдурел?! Думаешь, я нашел что-то ценное? Да у него всего-то один паршивый портсигар. Вот смотри!..

Он, прихрамывая, подошел к Борщенко и. виновато протянул руку.

Борщенко, все еще не в силах успокоиться, молча рассматривал потертый портсигар из карельской березы, с выжженной на крышке монограммой «ЕА» и датой «8 мая 1941 года». По неуверенному рисунку букв чувствовалось, что трудились над ним неумелые детские руки…

Стараясь удержать мысли Шакуна в том же русле, Борщенко резко приказал:

– А ну, раскрой!

Шакун торопливо открыл портсигар. В нем оказались лишь сложенная бумажка и изжеванный окурок.

– Дай бумажку сюда!.. А больше там ничего и не было?

– Ничего… Это все его богатство…

Борщенко стоял мрачный, а Шакун продолжал оправдываться:

– Ты не подумай, Павел! Если бы нашлось что ценное, разве бы я скрыл…

Морщась от боли, он начал растирать ногу и плечо.

– Набросился, как медведь! Ведь я мог напороться на собственный нож. От твоего швырка все тело гудит. Не нагнуться к лопате…

Борщенко уже овладел собой полностью.

– Ладно. Иди к машине, посиди. С лопатой я и один управлюсь.

Успокоенный Шакун, прихрамывая, ушел.

Борщенко вытащил записку, развернул ее, но прочесть мелкие карандашные строчки в сумерках было невозможно, и он снова аккуратно сложил бумажку и спрятал в карман.

Затем Борщенко ухватился за лопату, выбрал место и принялся быстро рыть могилу. Он работал, как одержимый, временами используя и кирку. Грунт был трудный, смерзшийся. Скрипела галька, выворачивались камни, трещала лопата. Но вот и готово все…

Борщенко снял фуражку и осторожно уложил легонькое тело героя-москвича в могилу, затем быстро засыпал, прикатил от скалы тяжелый острозубый камень и установил его на могильном холмике.

– Прощай, дорогой товарищ Анджиевский! Прощай!..

Дальше задерживаться было нельзя. Борщенко надел фуражку и быстро зашагал к машине, где его ожидал Шакун.

ПОРТСИГАР С МОНОГРАММОЙ

Ночью Борщенко приснилось, что его заживо замуровали в каменную гробницу и там на него напали липкие, холодные пауки. Он отбивался от них, содрогаясь от отвращения и ужаса. Проснулся Борщенко в холодном поту и долго лежал с открытыми глазами.

Несколько успокоившись, он снова заснул и снова оказался в подземном каземате смертников. И опять Борщенко проснулся и опять долго не мог заснуть. Лишь под утро он забылся тяжелым сном.

Разбудили его сменившиеся с ночных постов охранники. Они уже успели в столовой позавтракать и теперь, укладываясь спать, спорили по поводу неоконченной накануне игры в кости.

Шакуна уже не было, и Борщенко смог без помех вернуться ко вчерашней записке.

Инженер Андриевский Е. А. указывал адрес семьи и писал жене: «…Он дорог был мне – этот скромный твой подарок, с каракулями нашего мальчика… Пусть сохранится у вас, как память о моей короткой тропе, на трудных путях от человека к человечеству…»

Борщенко прочел записку до конца и долго не мог успокоиться, взволнованный множеством интимных деталей, говорящих о больших чувствах любви и дружбы в семье Андриевских, оборванных злым врагом. Затем он бережно сложил листочек, тщательно обернул его чистой бумагой и спрятал.

Завтракать Борщенко пошел с другими охранниками. Но место свое за столом занял не сразу, поджидая Шакуна. Однако тот так и не появлялся.

Встретился с ним Борщенко уже вечером в казарме.

Посередине комнаты, за длинным и широким столом группа охранников с азартом играла в кости. Другие следили за игрой и активно реагировали на капризы «фортуны».

Шакун подсел к Борщенко на койку, возбужденный и довольный.

– У меня, Павел, хорошие новости,-зашептал он, опасливо поглядывая на увлеченных игрой немцев. – В славянской зоне – готовятся вовсю…

– К чему готовятся? – Борщенко сделал вид, что не понимает, о чем идет речь.

– К побегу. Я же тебе рассказывал.

– Ну куда отсюда бежать, Федор? Ерунда все это.

– И все равно готовятся, сволочи. Точные сведения…

– Все это враки! – решительно сказал Борщенко и, подчеркивая свое пренебрежение к распиравшим Шакуна новостям, попросил:

– Дай мне посмотреть вчерашний портсигар… На нем что-то было нарисовано.

– Портсигара у меня уже нет, – отдал земляку! – отмахнулся Шакун. – Да он ерундовый, ничего не стоит… Нет, все это серьезно, Павел!.. Уже организуется один отряд. Понимаешь?..

Борщенко весь сжался. «Разнюхал уже и это, сволочь!.. Правда, только об одном отряде… Какая же гадина ползает там? Но как узнать?»

Он повернулся к Шакуну и безапелляционно заявил:

– Бежать отсюда некуда, разве только утопиться! И все эти твои новости – чистейшая фантазия! Выдумка твоего осведомителя.

Шакун загорячился:

– Он не будет выдумывать! Это человек верный. Из нашего лагеря, власовец! Это мой земляк! Он в полном курсе и скоро подаст подробный рапорт.

– А ну тебя!-отмахнулся Борщенко, озаренный догадкой: «Тогда, на скале упоминался «земляк», сейчас – опять «земляк», и портсигар отдал «земляку», – одно и то же лицо…»

Продолжая демонстрировать пренебрежение к новостям, Борщенко сказал:

– И у меня там свои люди. Не один, а трое! Они мне тоже рассказывали о побеге. Но они забрались в дело глубже твоего земляка. Разговоры о побеге ведутся для отвода глаз. Там замышляется что-то другое. Побег отсюда – фантазия!..

Шакун озадаченно вцепился взглядом в лицо Борщенко. Тот продолжал:

– Не вздумай вдруг раззвонить об этом раньше, чем выяснишь, в чем там дело… Осрамишься… Когда будет настоящее, – можно действовать. И я тебе помогу тогда. Расскажи лучше, – где пропадал весь день?..

– А я был там.

– Где там? – непонимающе переспросил Борщенко.

– Да там… – замялся Шакун. – А что ты делал без меня? Наверно, отсюда ни шагу… Учись разговаривать по-ихнему.

– Да… Без тебя сидел весь день в казарме.

Шакун закурил и после продолжительного раздумья спросил:

– Так ты не советуешь пока докладывать?

– Кому? О чем?

– Начальству о заговоре.

– Ну что ты! Надо прежде выяснить все по-настоящему, что у них на самом деле. Поспешишь – людей насмешишь… И себя подрежешь!

Шакун молча докурил папиросу и встал.

– Пожалуй, ты прав. Ты помоги мне. Поручи своим ребятам разузнать все получше. И я своему скажу…

– Ладно, Федор. Раз сказал помогу, – значит, помогу!

– Ну, я пойду спать, – успокоился Шакун. – Устал до чертиков… Так наведайся к своим поскорее.

– Обязательно… Скоро наведаюсь… Ложись, а я пройдусь перед сном. Надоело весь день в казарме…

И Борщенко «прошелся»… В этот же вечер он имел встречу со Смуровым. Когда он вернулся в казарму,– Шакун уже крепко спал.

Через три дня после этого, отделавшись от Шакуна, Борщенко с наступлением темноты снова улизнул «на прогулку». Он быстро добрался до знакомой пещеры и вошел внутрь.

Засветив электрический фонарь, Борщенко, следя за знаками, осторожно углубился в подземный лабиринт, тщательно проверяя по знакам, куда сворачивать.

Наконец он выбрался к стене седьмого барака. У крыльца его встретил Данилов и молча провел в знакомую уже кладовку.

– Садитесь, товарищ Борщенко. Сейчас все соберутся.

Не прошло и пяти минут, как члены комитета уже сидели на своих местах, вокруг бочки, заменяющей стол. Кроме уже знакомых Борщенко товарищей, было еще двое. Тусклая коптилка освещала суровые лица комитетчиков и создавала ощущение глубокой таинственности происходящего.

Смуров открыл заседание комитета и объявил:

– Докладывай, товарищ Ракитин, как обстоит дело с отрядом…

Ракитин, худощавый блондин, говорил спокойно, тихо.

– Отряд получился хороший, – заключил он. – По отделениям мы его разбили учитывая, кто в каких частях был на фронте. Ребята подобрались подходящие. Я доволен…

Задав Ракитину несколько вопросов, Смуров обратился к его помощнику:

– Не найдется ли у тебя, Гуров, сигаретки для гостя?

Гуров охотно вытащил из кармана портсигар, открыл его и протянул Смурову. Тот, не трогая сигареты, передал портсигар Борщенко.

Борщенко впился взглядом в знакомую монограмму «ЕА», выжженную на крышке, и дату «8 мая 1941 года». Он осторожно закрыл портсигар и вернул Смурову.

– Я не курю, товарищ Смуров.

Потом встал, прошел к ящику, на котором сидел Гуров, и стал за его спиной.

Смуров внимательно посмотрел в лицо Борщенко, перевел глаза на портсигар, который продолжал держать, и, разглядывая монограмму, спросил:

– Что это за монограмма на твоем портсигаре, Гуров?

– А это инициалы моего старого друга, который преподнес мне когда-то этот скромный подарок. Он дорог мне как память…

– Интересно. Поглядите, товарищи…

Портсигар пошел по рукам. А Смуров, как бы продолжая прерванный ранее разговор, спросил:

– А что ты, Гуров, скажешь об отряде?

– Я присоединяюсь к словам товарища Ракитина.

– А как фамилия товарища, подарившего тебе портсигар? – неожиданно, в упор спросил Смуров.

– Фамилия? – забеспокоился вдруг Гуров. – Фамилия Ефремов… Андрей Ефремов… Андрей Петрович Ефремов…

– Когда он подарил тебе портсигар? Отвечай быстро! Ну!

– Перед войной.

– Где?

– В Одессе. Да что ты, товарищ Смуров, так меня, словно допрашиваешь?..

– В Киеве был?

– Нет, не был.

– Врешь! Ты был там вместе с другими власовцами!

Гуров побледнел, но продолжал держаться:

– Я протестую!..

– Тебе подарил этот портсигар твой земляк Шакун, с которым ты в Киеве расстреливал наших людей! – с ненавистью сказал Смуров и встал.

Вскочил и Гуров. Он рванулся к выходу, но был брошен на ящик обратно, придавленный рукой Борщенко.

– Выкладывай, Гуров, начистоту, кто ты и кого уже успел предать! – предложил Смуров.

Неожиданным прыжком Гуров попытался снова вырваться к двери, но снова был придавлен к ящику с такой силой, что затрещали доски. Тогда он сунул руку в карман. С обеих сторон его схватили Глебов и Анисимов.

– Обыщите его! – приказал Смуров.

Борщенко быстро вывернул карманы Гурова и вытащил оттуда пистолет и какие-то документы и бумаги. Все это он положил на бочку, перед Смуровым. Тот просмотрел документы, развернул большой лист бумаги и начал молча читать.

Лицо Гурова побелело.

– Вот, товарищи, смотрите, – медленно начал Смуров. – Донос в гестапо о наших планах, со списком руководящего центра и актива. – Смуров передал бумагу Митрофанову, и она пошла по рукам.

– Так, – продолжал Смуров. – Значит, ты уже трижды информировал о нас своего «земляка». Информировал предварительно, устно. А теперь приготовил рапорт, по всей форме, для высшего начальства. Сейчас мы будем судить тебя нашим революционным судом!.. Будешь отвечать на вопросы?..

Гуров молчал, стиснув зубы.

– Товарищи! Вещественные, неопровержимые доказательства предательской деятельности власовца Гурова – Пенкина перед вами, и они неопровержимы. Будут ли вопросы к подсудимому?

– Что же тут спрашивать? – сказал Виндушка.– Оружие и документы дают ответы на все вопросы. А рассказывать о своей провокаторской, изменнической деятельности он не хочет.

Гуров молчал, злобно сверкая глазами,

– Немедленно казнить предателя! – предложил Медведев.

– Немедленная казнь! – сказал Митрофанов.

– Немедленная казнь! – повторил Будревич.

– Вы не посмеете меня тронуть! – крикнул Гуров.– Меня будет искать гестапо, и вас всех заберут. Отпустите меня немедленно, и я больше о вас ничего не скажу.

– Нет, грязная тварь! Ты живешь последние минуты! – неумолимым голосом сказал Смуров. – Будут ли другие предложения?

Лица членов комитета были суровы и беспощадны.

… На следующее утро труп Гурова был обнаружен у подножия скалы, на узком повороте дороги. В его карманах нашли пистолет и пропуск гестапо на выход из лагеря.

Погоревал о Гурове один Шакун. Вечером, укладываясь спать, он рассказал Борщенко о потере «земляка» и попросил:

– Ты, Павел, уступи мне одного из своих. А то у меня нет сейчас подходящего человека. Помоги.

– Ладно, Федор, – великодушно согласился Борщенко. – Одного тебе, так и быть, отдам. Пользуйся…

Через несколько дней Борщенко свел Шакуна с человеком, выделенным для этой цели Смуровым. Комитет получил новую возможность использовать Шакуна для дезинформации врага.

БОРЩЕНКО ПОЛУЧАЕТ ПОМОЩНИКОВ

Шли дни. Они складывались в недели, а с ними продолжалась и жизнь на острове – явная и скрытая. Явная – это издевательство над человеческим достоинством заключенных, расстрелы, каторжный труд до полного истощения сил… Скрытая – все нарастающая подготовка заключенных к восстанию и побегу.

… Хмурым и холодным днем, под свист пронзительного ветра, перемешанного с острым сухим снегом, хлеставшим в окна, – за столом казармы охранников в Центре разразилась ссора. Играли в кости. И широкоплечий, низкорослый Карл нарушил правила игры.

– Ты нарушил правила! – зловеще сказал его проигравший соперник, высокий, длинноносый Адольф.

– Я не мог нарушить правила!.. – не согласился Карл. – Не ври, глиста!

Рука у Адольфа была длинная, и за «глисту» Карл немедленно получил через стол сильный удар в нос.

Оба сцепились, нанося друг другу удары кулаками и тяжелыми сапогами. В драку ввязались другие: одни – на стороне Карла, другие – на стороне Адольфа. И вскоре всеобщая потасовка приняла угрожающие размеры.

Драка прервала длинные рассуждения Шакуна о русской зиме, и он заинтересованно стал наблюдать за ходом сражения.

– Павел, разними их! Что тебе стоит с твоей силищей! Расшвыряй их в разные стороны. А то они еще порешат друг друга!

– Что ты, Федор,– разве можно нам лезть в их дела. Они – немцы. Ты как хочешь, а я уйду от греха.– И Борщенко, опасаясь нежелательных осложнений для своего положения, вышел в соседнюю комнату, наблюдая оттуда, как озверевшие немцы наносили друг другу здоровенные удары.

Шакун не выдержал. Он подскочил к наседавшим друг на друга Адольфу и Карлу и завертелся около.

– Карл, Карл, что ты делаешь! – выкрикивал Шакун.– Адольф! Ну зачем ты!..

– Да что ты суешься к нам, русская свинья! – обернулся рассвирепевший Карл, и Шакун получил от него меткий удар в зубы. Искры посыпались из глаз Шакуна. Он отлетел в сторону Адольфа и получил от того новый удар в ухо. Обалдевший Шакун свалился к ногам Карла, под быстрые удары его кованых сапог.

Несколько минут немцы нещадно дубасили взвывшего Шакуна кулаками и ногами, пока, наконец, он не сумел подкатиться под чью-то койку.

Борщенко, наблюдая за побоищем, заметил, что дерутся немцы по-своему, по-немецки. Все они не щадили друг друга, но в то же время обегали столы, боясь их опрокинуть. И даже табуретки, разбросанные по комнате, были перевернуты случайно, при падении немцев, сбитых с ног.

Драка прекратилась мгновенно, с появлением оберштурмфюрера Хенке. Видимо, ему позвонили, и он явился на место происшествия самолично.

Всех пострадавших немедленно отправили в лазарет, который, кстати, был рядом.

Шакун успел добраться до своей койки и прикладывал лезвие ножа к огромной шишке на лбу. При появлении Хенке он встал и вытянул руки по швам.

Пока Хенке выяснял причину драки и кто ее затеял, из лазарета сообщили, что четверо на несколько дней останутся там. Остальные пострадавшие, после обработки, постепенно возвращались в казарму, залепленные пластырными лентами.

Хенке не на шутку встревожился.

Война на Восточном фронте до предела выжала людские резервы Германии. Армии на Востоке ощущали постоянную нехватку в живой силе, таявшей под все нарастающими ударами русских. Здесь, на далеком островке, ресурсы охранных частей тоже были без излишков. И вдруг сразу выбывают четыре единицы! И хотя все пострадавшие обслуживали «западников», где было спокойнее, чем у русских, такой урон был чувствительным. Его надо было кем-то восполнять.

Тут Хенке увидел стоявших у своих коек Шакуна и Борщенко.

– Это еще что такое? – грозно спросил он, подходя ближе и разглядывая распухшую физиономию Шакуна. – Неужели ты посмел ударить кого-либо из них?..

– Нет, господин оберштурмфюрер, я пробовал их разнять.

– Ааа-а, ну это другое дело, – смягчился Хенке. – Кто же это тебя так разделал?

– Карл и Адольф, господин оберштурмфюрер,-виновато отрапортовал Шакун.

– Молодцы, здорово обработали! – похвалил Хенке и перенес свое внимание на Борщенко:

– А ты не пробовал разнимать?

– Нет, господин оберштурмфюрер! – ответив за Борщенко Шакун. – Он и меня останавливал, да я по глупости не послушался.

– Постой, постой, – вдруг вспомнил Хенке. – Ты, Бугров, говорил мне, что среди моряков с тобой были трое своих, власовцев. Живы они еще?..

– Павел, докладывай! – заторопил Шакун, переводя вопрос Хенке.

– Так точно, господин оберштурмфюрер, пока еще живы! – отрапортовал Борщенко. – Затаились. Они мне докладывают, что там делается.

– Ага… Это хорошо. А если забрать их сюда? Пусть послужат й охране.

– Павед, докладывай! – снова заторопил Шакун. – Плохо только, что не останется там моих глаз.

Борщенко коротко подумал и решил:

– Одного там надо оставить, господин оберштурмфюрер! А двух можно взять. Только их нельзя наряжать в охрану к русским. Их там сразу прикончат. А к западникам – вполне можно.

– Именно к западникам и нужно, – согласился Хенке,– А как их фамилии?

– Силантьев и Пархомов, господин оберштурмфюрер!

Хенке вытащил книжку и записал.

– Явишься сейчас в комендатуру! Я выдам распоряжение, и ты немедленно отправляйся в лагерь и выведи их из бараков. А завтра утром, к десяти, приведи ко мне!

– Слушаюсь, господин оберштурмфюрер!

– А они тоже говорят только по-русски?

– Они знают немецкий, господин оберштурмфюрер!

– Видишь, Бугров, они понимали, что немецкий язык им будет нужен. А ты – никак… Приказываю тебе учиться!

– Слушаюсь, господин оберштурмфюрер! Разрешите поставить их койки рядом с моей. Они мне помогут…

– Хорошо!..

Хенке тут же распорядился приготовить две новые койки и освободить для них место.

– Пойдешь за ними один! Там тебе переводчик не нужен! – приказал он.

– Разрешите мне пойти с ним, господин оберштурмфюрер! – попросил Шакун, бывший переводчиком в разговоре Хенке с Борщенко.

– Ты что, не слышал разве моего приказа?! – прикрикнул на него Хенке. – Оттуда тебя живого не выпустят! Понял?

Через десять минут Борщенко получил в комендатуре необходимую бумажку и зашагал в лагерь, к «славянскому» сектору, обдумывая неожиданную возможность расширить свои силы в рядах врагов.

Когда Борщенко пришел в ущелье, – было уже поздно. Измученные трудом люди укладывались спать. В седьмом бараке он разыскал Смурова, и тот, обеспокоенный, сразу же– провел его в кладовую.

– Что случилось? По какому поводу так открыто?

Борщенко рассказал, что случилось.

– Теперь у нас есть возможность усилить связь с западными товарищами, – заключил он. – Разыскивай ребят. Надо с ними потолковать…

Смуров вышел и через несколько минут вернулся вместе с Силантьевым и Пархомовым.

Борщенко объяснил, что от них требуется.

– А ну их к черту! – заругался Пархомов. – Андрей! Ну как у тебя хватило нахальства втягивать Кирилла

Пархомова в такое грязное дело?! Нет, Пархомов не согласен!

– Да ты что, товарищ Пархомов, называешь грязным делом?!-сурово напустился на него Смуров. – Такая работа связана с постоянной смертельной опасностью и чаще всего заканчивается гибелью наших товарищей. А ты – «грязное дело»!

Пархомов слушал угрюмо, опустив голову.

– Я, товарищ Смуров, потомственный сибиряк! У меня вся семья коммунистическая. Отец, братья… Да они, если узнают, что я носил на себе форму врага и служил им, хоть и не взаправду, – не подадут мне руки! Нет, Кирилл Пархомов не согласен!

– Замолчи, Кирилл! – прикрикнул вдруг Борщенко.– А как же я, твой друг и коммунист, хожу в этой самой форме?.. Я служу не врагам, а всем нам, нашему делу!..

– Ты, Андрей, можешь. Ты выдержишь! -другим тоном заговорил Пархомов. – А я сразу же сорвусь, – как пить дать, сорвусь! Не выдержу и заеду в ухо настоящему охраннику. А то и прострочу его из автомата! Вот и провалю всех. И тебя – в первую очередь!.. Нет, Андрюха, я не гожусь. Не годен для таких штук Кирилл Пархомов! Не годен…

Смуров вопросительно посмотрел на Борщенко.

– А не завалит он тебя, товарищ Борщенко, на самом деле? С этакими настроениями посылать его туда, пожалуй, действительно опасно.

Пархомов обиженно поднял голову.

– Это меня, Кирилла Пархомова, надо опасаться? Ты хватил через край, товарищ Смуров! Под самую печень подковырнул!

Борщенко улыбнулся.

– А ты, Кирилл, не городи чепухи. Не ломайся. Ты, товарищ Смуров, меньше его слушай. Он меня никогда не подведет! Он хитрый!.. Он любого гестаповца вокруг пальца обведет. Не притворяйся, Кирилл, и не отнимай понапрасну время.

– Ну и черт! – восхитился Пархомов. – Ведь уговорил! Ладно, Андрюха! За тобой я пойду хоть в самое пекло!.. Записывай, что Пархомов согласен. Давай инструкцию!..

Силантьев слушал разговор с Пархомовым молча. Теперь была его очередь что-то сказать.

– А я справлюсь, Андрей Васильевич, как вы думаете?

– Если Кирилл хитрый, то ты, товарищ Силантьев, смелый. А смелость и хитрость будут там как раз на месте. Собирайтесь оба быстрее. Сейчас вас проинструктирует товарищ Смуров. Наматывайте все на ус крепко. Понятно? А со мной еще вы успеете поговорить в дороге.

Через полчаса Борщенко шагал к Центру, в сопровождении Пархомова и Силантьева – своих новых помощников в трудном и опасном деле.

Так еще двое коммунистов вступили на дорогу, требующую нечеловеческой выдержки, находчивости и бесстрашия, а в первую очередь – самоотверженности до конца.

Близился решающий день.