Текст книги "На карте не значится"

Автор книги: Д. Ионичев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 12 страниц)

Д. Ионичев
На карте не значится

КОГДА И ГДЕ НАЧАЛИСЬ СОБЫТИЯ ЭТОЙ ПОВЕСТИ

Шел трудный сентябрь 1943 года. В тяжелых боях, шаг за шагом, освобождалась израненная советская земля. Руины и бесконечные могилы оставлял за собой жестокий враг, угоняя в рабство и уничтожая советских людей.

Вся фашистская Германия и оккупированные ею территории были покрыты черной сетью эсэсовских лагерей истребления. Строго охранялись они, держались в секрете. И нигде еще не печаталась тогда карта «Эсэсовской Европы», с этой черной паутиной смерти. Географические атласы по-прежнему раскрашивались в приятные цвета. Не имела страшных отметок и карта Норвегии. Не было зловещего черного знака и на одиноком, безымянном островке, затерявшемся в бескрайних просторах Северного Ледовитого океана…

Лежащий в стороне от морских коммуникаций, необитаемый и непосещаемый, он был невелик – менее шести километров в поперечнике – и представлял собой беспорядочное нагромождение скалистых возвышенностей и многочисленных ущелий, большую часть года покрытых низкими тучами и туманами. Найти его можно было только случайно, сбившись с курса в дурную погоду…

Огибая скалистые, отвесные берега острова, трудно было обратить внимание на один из многих, ничем не примечательный, небольшой фиорд с южной стороны. Но именно этот незаметный фиорд неожиданно приводил в просторную и удобную бухту, с глубокими, спокойными водами…

В день, когда начались события этой повести, в океане свирепствовал шторм. Огромные волны с грохотом обрушивались на высокие скалы, вздымая белые клочья пены. Ветер подхватывал эти клочья и с воем кружил их над островом, превращая в острые вихри водяной пыли.

В тот день уже нельзя было сказать, что безымянный островок – необитаемый и непосещаемый. Нет!.. В его скрытой бухте имелась просторная пристань, с удобным длинным причалом, со складами на каменистом берегу… А сквозь роящиеся в воздухе рваные клубы колючего тумана можно было разглядеть и людей– двух военных в эсэсовской форме…

Они взошли на причал, внимательно осмотрели его, и затем один из них, стараясь перекрыть грохот прибоя, доносившийся из-за береговых скал, прокричал прямо в ухо другому:

– Только бы он сумел войти в фиорд! А здесь ему не страшны никакие бури!

– Да! – согласился другой. – Пристать он сможет прямо к причалу! Вполне!..

Оба эсэсовца сошли обратно на пристань и уселись в ожидавшую их машину, которая сразу же тронулась. По узкой дороге, вырубленной в каменном грунте, она осторожно поднялась в гору и скрылась за скалой.

Местоположение этого одинокого, безвестного острова, где развернутся события повести, на секретной карте эсэсовцев уже давно было отмечено зловещим черным знаком, с загадочной припиской; «Операция Железный Клюв»…

ПРИМЕЧАТЕЛЬНЫЙ РАЗГОВОР В КАЮТЕ КАПИТАНА ШЕРСТНЕВА

Небольшой караван советских судов уже много дней осторожно пробирался к цели. Но шторм разбросал караван в разные стороны и радиотелефонная связь между судами прервалась…

К концу третьего дня шторм, казалось, начал набирать новые силы. Тяжело нагруженное судно «Нева», стараясь удержаться против ветра, то и дело глубоко зарывалось в бурлящие волны… Медленно продвигалась «Нева» вперед, ныряя снова и снова. И вдруг все изменилось.

Огромный, клокочущий вал перекатился через бак и с грохотом обрушился на палубу. Судно поднялось, потом опустилось в бездну и, врезавшись носом во встречную волну, неожиданно закачалось спокойно.

Бешеный ветер умчался прочь. Острые смерчи соленых брызг, крутившиеся над палубой, мешавшие дышать и смотреть, рассеялись, – и кругом сразу прояснело. Холодное небо, затянутое мрачными тучами, у горизонта открылось. Выглянуло низкое полярное солнце и осветило бескрайние пространства океана.

Ледяные волны, с крутыми кипящими гребнями, быстро успокаивались, как будто решили дать заслуженный отдых упрямому судну и его неутомимому экипажу, который уже снова трудился.

Под «всевидящим оком» старожила «Невы», боцмана Кузьмина, люди откачивали воду, ворвавшуюся в среднюю надстройку, проверяли крышки люков, затянутые парусиной, подтягивали крепления спасательных шлюпок… Да мало ли что надо было сделать на судне, выдержавшем только что свирепый трехсуточный шторм!

Он был неутомим, этот «морской волк» с облысевшей головой, круглой как шар, и прокуренными усами-сосульками. Команда побаивалась и любила его, за глаза называя Кузьмичом. Неторопливо обходил Кузьмич судно, придирчиво осматривал, как идет работа, учитывая, что и во время аврала у людей всегда находятся свои личные дела, без которых можно было бы в такое время и обойтись.

Ничего не пропускал глазастый Кузьмич, однако на этот раз не заметил, как у вентиляционного раструба остановились двое: радист Пархомов и рулевой Силантьев. Оба возбужденные, красные.

– Накрепко прикуси свой язык! Понятно?! – угрожающе шипел Пархомов. – Или Кирилл Пархомов свернет тебе голову, как цыпленку!

Силантьев молчал.

– Дай сюда! – Пархомов протянул руку. – Фома! Последний раз говорю, – выкладывай, или будет плохо! Пархомов слов на ветер не бросает! Понятно?!

Силантьев был на голову выше Пархомова, плечистее и явно сильнее. Но он молча вытащил из-за пазухи какой-то конверт, сунул его в протянутую руку и угрюмо^ зашагал прочь.

Кузьмич в это время подходил к камбузу. А там тоже уединились двое из молодежной части экипажа: Коля Петров, секретарь комсомольской организации судна, курносый паренек с курчавой головой, и Женя Муратов, «юный художник», постоянно оформлявший судовую стенгазету и начинявший ее острыми карикатурами и шаржами.

Они стояли лицом к лицу, взъерошенные, словно молодые петухи, готовые наброситься друг на друга.

– Ты сорвал выход стенгазеты в срок, – вполголоса, но горячо говорил Коля Петров. – Мы заставим тебя нарисовать карикатуру на самого себя!

– А ты, Колька, как секретарь, – балда, коли не понимаешь такого случая! Я показал тебе, что делал… Это не финтифлюшка какая-нибудь, а нужное!..

Увидев подходившего Кузьмича, ребята оборвали ссору и быстро разошлись по своим местам. Но спустя некоторое время у люка, где шла работа, вокруг Муратова столпилась большая группа команды. Все с интересом рассматривали вылепленную из хлебного мякиша и раскрашенную тушью фигуру Гитлера.

Звериный наклон головы, со зловещей челкой, нависшей на лоб, свирепый взгляд исподлобья, засученные рукава и в руке, огромный топор палача, со свастикой на лезвии, опиравшемся на плаху, – таков был портрет главаря немецкого фашизма.

Хлебная фигурка ходила по рукам, вызывая восхищение мастерством Муратова, талантливо и остро выразившим кровавую суть гитлеризма.

– Ну, Женька, попался бы ты в лапы к фашистам,– они оторвали бы тебе пальцы, выкололи глаза и казнили бы по частям!-сказал приятель Муратова, Лёша Парменов.

– Руки коротки добраться им до Женьки!-откликнулся довольный Муратов.

– Товарищи, что за митинг во время работы?! – подал голос подошедший боцман. – Аврал – и развлечения!?– Люди бросились врассыпную. Однако и Кузьмич долго вертел в руках хлебную фигурку, рассматривая со всех сторон.

– Учиться тебе надо, Женя, – задумчиво сказал он. – Толк из тебя большой будет…

А в это время в каюте капитана Шерстнева происходил примечательный разговор.

– Вы, Борис Андреевич, сугубо штатский человек и не вполне понимаете обстановку, – сказал Шерстнев единственному и особому пассажиру «Невы» – Рынину. – Если вы не возражаете, я вам коротко все объясню.

– Пожалуйста, Василий Иванович, объясните, – согласился Рынин и закурил. Его тонкие брови чуть сдвинулись; серые, внимательные глаза прищурились.

Первый помощник капитана, Борщенко, несмотря на приглашение Шерстнева, в разговоре участия не принимал. Он осторожно уселся в заскрипевшее под его тяжестью кресло и, подперев широкой ладонью гладко выбритый подбородок, улыбнулся. Шерстнев недовольно покосился на него и снова обратил все внимание на Рынина.

– Так вот, Борис Андреевич, – начал он свои объяснения.– Шторм слишком разбросал наш караван. Экскортные корабли заняты сейчас розысками судов, чтобы снова собрать их в одну колонну. На это уйдет не менее суток, потому что радиотелефонная связь между судами и экскортными кораблями потеряна.

– Понятно, – спокойно сказал Рынин. – Ультракороткие волны ограничивают действия радиотелефонов на расстоянии.

Шерстнев сердито пошевелил седыми усами.

– Может быть, Борис Андреевич, вам не надо объяснять, почему суда и экскортные корабли сейчас не могут держать между собой нормальную связь через свои радиостанции?.. Что мы сейчас можем только принимать радиопередачи?.. Что нам самим передавать ничего нельзя? Может быть, вам не надо объяснять, почему мы установили у себя это радиомолчание?

– Безусловно, и это мне ясно, Василий Иванович, – также спокойно подтвердил Рынин. – Враг может обнаружить наше местонахождение…

– Тогда мне объяснять вам нечего, Борис Андреевич! Вы сами должны все понимать!..

– И все-таки я не понимаю, Василий Иванович,– почему вы настаиваете, чтобы я перешел от вас на эсминец?

– Неужели непонятно? – удивился Шерстнев и с явным призывом о поддержке глянул на Борщенко. – Эсминец, который подойдет к нам, сразу же пойдет дальше, на поиски судов. А мы, пока караван вновь соберется вместе, может быть, целые сутки будем идти по заданному курсу в одиночестве… без охраны…

– Ну и что же?

– Вам было бы на эсминце безопасней.

– А почему мне надо быть в большей безопасности, чем вам, например?

Шерстнев задумчиво почесал подбородок.

– Вы, Борис Андреевич, крупный ученый и строитель… Направлены вы в такие далекие места по особому решению, со специальным заданием. Вам обязательно надо достичь места назначения. Вы там нужны…

– Не продолжайте, Василий Иванович! – прервал Рынин. – Мне все ясно. Никуда я от вас не уйду. Мне у вас нравится. Я к вам привык. А с Андрей Васильевичем мы, можно сказать, на дружеской ноге… Ежедневно практикуемся с. ним в разговорах по-немецки и по-английски. А это тоже полезно для дела…

Борщенко зашевелился, кресло под ним затрещало…

– Слушай, Андрей! – недовольно повернулся к нему Шерстнев.– Сколько раз я предупреждал тебя не садиться в это кресло! При твоей комплекции это когда-нибудь приведет к неприятности, – в первую очередь для тебя; о кресле я не говорю…

Борщенко тихо засмеялся и осторожно встал, оглядываясь, куда бы пересесть.

– Неприятности, Василий Иванович, в первую очередь будут для вашего кресла, – сказал он неторопливо.– Мне ничего не сделается:

– Так-то оно так, – согласился Шерстнев. – Тебя и бревном не пробьешь, а креслу будет верная погибель.

Шерстнев прошел к злополучному креслу, озабоченно попробовал его прочность и коротко, снизу вверх, глянул на высоченную фигуру спокойного Борщенко.

Богатырского роста, косая сажень в плечах, с густой черной шевелюрой, смуглый, как цыган, Борщенко рядом с низеньким седеньким Шерстневым казался великаном.

Сын друга молодости Шерстнева, в гражданскую войну сложившего голову в степных просторах Украины, – Андрей Борщенко еще подростком вступил на отцовскую стезю моряка. Годы плаваний под строгой рукой Шерстнева и одновременная многолетняя учеба сделали из него закаленного в бурях, образованного морехода. Но и теперь, когда ему уже стукнуло тридцать и сам он имел двоих детей, – сыновняя почтительность к своему строгому воспитателю и командиру, Василию Ивановичу, никогда не покидала его.

Шерстнев еще раз потрогал скрипучее кресло и вернулся за стол. Борщенко улыбнулся.

– А ты не смейся, буйвол!.. Мне и простого кресла жаль, – это ведь тоже человеческий труд.

– Не огорчайтесь, Василий Иванович… Сегодня же пришлю к вам боцмана, – пусть позаботится о починке. Я к этому месту у вас привык…

Зазвонил телефон. Шерстнев снял трубку.

– Да… Так… Сейчас приду… – Он повернулся к Рынину. – Извините, Борис Андреевич, вынужден прервать… Я сейчас вернусь…

УДАР ИЗ-ЗА УГЛА

Борщенко и Рынин остались одни.

Помолчали. Под ногами все сильнее ощущалась ритмичная дрожь. Судно, как живое существо, напрягало силы, повышало скорость. Меньше чувствовалась качка…

– Надоели вам наши качели? – спросил Борщенко.– Хотите скорее ступить на земную твердь?..

– Конечно, желательно. Но до конца пути еще далеко, и этот ледовитый дьявол вполне успеет поживиться нами…

Борщенко добродушно засмеялся.

– Действительно, это не Маркизова Лужа, а самый свирепый океан. Но он-то нам и не страшен, Борис Андреевич. Опасны другие демоны.

– Вы имеете в виду фашистские подводные лодки?

– Да. Хотя теперь я уже сомневаюсь в их появлении здесь. Рискованные участки мы миновали, а в такие широты вряд ли они полезут.

– А вот Василий Иванович все время пугает меня этими лодками.

– Василий Иванович беспокоится о вас, Борис Андреевич. И он понимает, чего добивается. Он всякое видал!.. Старый большевик!..

– Это я знаю, Андрей Васильевич.

Раздался осторожный стук в дверь.

– Войдите! – крикнул Борщенко.

На пороге появился Пархомов. Он с любопытством посмотрел на Рынина и, повернувшись к Борщенко, спросил:

– Разрешите обратиться, товарищ Борщенко?

– Пожалуйста.

– Получен прогноз погоды.

– Где он?

– Вот! – Пархомов подал листок с принятым по радио текстом.

– Хорошо. Я передам Василию Ивановичу. Можете идти.

Пархомов не уходил.

– Что еще? – спросил Борщенко, чувствуя, что доложено не все.

Пархомов замялся, покосился на Рынина, махнул рукой и, не отвечая, вышел.

– Что-то было у него вам сообщить, но, видно, я помешал, – сказал Рынин. – А почему, Андрей Васильевич, у вас с ним такой официальный тон? Ведь я уже заметил, что вы друзья.

– Да, мы земляки. Но сейчас и я и он при исполнении служебных обязанностей. Дисциплина…

– Понимаю. Он парень своеобразный, как и рулевой, и старшина, и штурман… Видите,– я уже успел присмотреться к ним и к вашей работе с ними в кружке по языку. А лично у вас знание немецкого отличное!..

– Секрет этого прост, Борис Андреевич. В детстве я жил в одной деревне с немцами, в Поволжье.

– Да, немецким вы владеете превосходно!..

Борщенко довольно заулыбался. Похвала Рынина была приятна.

Для своих сорока пяти лет Рынин много путешествовал. Подолгу бывал за границей и свободно владел несколькими европейскими языками. Был он сдержан, но за время пребывания на «Неве», в этом трудном рейсе, сблизился с Борщенко и часто рассказывал ему о случаях из «другого мира». И всякий раз Борщенко не упускал возможности попрактиковаться с ним в разговорах на немецком и английском языках.

– Очень жаль, что у нас в школах недооценивается изучение иностранных языков с раннего детства, – добавил Рынин. – Это очень развивает мышление.

Новый стук в дверь прервал тихую беседу.

В каюту вошел Коля Петров.

– Вы меня вызывали, Андрей Васильевич?

– Да, Коля, вы мне нужны. Что случилось со стенгазетой? Почему она не вышла сегодня в свой срок?

Коля смущенно помолчал.

– Шторм, что ли, напугал молодежную редколлегию? – иронически продолжал Борщенко.

– Что вы, Андрей Васильевич! – всполошился Петров. – Шторм тут ни при чем.

– Кто же при чем?

Коля замялся.

– Мне сказали, что ваш приятель Женя Муратов вас подвел. Правда это?

Коля виновато посмотрел на Борщенко.

– Увлекся он, Андрей Васильевич, другой работой. Вдохновение нашло…

– Аа-а, ну тут уж ничего не поделаешь, раз вдохновение,– все так же иронически согласился Борщенко и уже серьезным тоном спросил: – А будет ли газета сегодня к вечеру?

– Обязательно будет, Андрей Васильевич! – обрадовался Коля Петров. – Обязательно!..

– Ну, если к вечеру будет, больше говорить об этом не станем…

– Можно идти, Андрей Васильевич?

– Идите. Но не забудьте – к вечеру…

– Точно к ужину будет висеть, Андрей Васильевич.

Коля Петров вышел.

– Золотой парень, – задумчиво сказал Борщенко. – Прозрачный, как родник!

– Мало у вас, на судне, молодежи, Андрей Васильевич, – заметил Рынин.

– Да… – согласился Борщенко. – Надо нам быстрее восполнять потери. Морскому делу обучить – требуется время… У меня дома растут двое. Как-то им приходится сейчас, в эвакуации?..

– А у меня трое…

Оба задумались о своих семьях, об изматывающих трудностях и суровых испытаниях, выпавших на долю женщин и детей в тылу.

В каюту вернулся Шерстнев. Он хмуро уселся за стол и сразу же обратился к Рынину:

– Еще раз прошу вас, Борис Андреевич, учтите мои соображения.

Рынин улыбнулся.

– О чем спорим, Василий Иванович? Эсминца еще нет, и даже если бы я согласился, все равно вы вынуждены держать меня у себя. Выходит, спорим мы напрасно.

Шерстнев оживился.

– Но эсминец должен скоро быть. И тогда, если вы согласитесь, мы свяжемся с ним по радиотелефону. Они пришлют за вами шлюпку.

– Нет, Василий Иванович! Еще раз категорически говорю: от вас я никуда не поеду! И прошу вас, – не поднимайте больше такого разговора… Мы с вами – старые знакомые… Не обижайте меня. Все опасности я хочу делить вместе со всеми вами. Мне не нужны никакие привилегии. Иначе я перестану уважать самого себя.

Шерстнев огорченно забарабанил пальцами по столу.

– Не преувеличиваете ли вы опасности, Василий Иванович? – спросил Борщенко. – В этом году фашистских подводников здорово потрепали, и у них нет лишних лодок, чтобы направлять в такие широты…

– Не то ты говоришь, Андрей! – недовольно сказал Шерстнев. – Врага надо оценивать трезво. Недооценка его так же вредна, как и переоценка. Немецкий подводный флот еще силен. А затем раненый хищник делается злее – старая истина.

– Но для них есть более оживленные пути! – не сдавался Борщенко. – Забираться в такие пустынные места им просто невыгодно. Транспорты тут – редкость. А теперь, когда их погнали на советском фронте, они в первую очередь будут рыскать на путях наших сношений с союзниками – с Америкой и Англией…

– Вот эти-то пути и являются сейчас пустынными, Андрей!.. За последние полгода, то есть с марта месяца, наши союзники по этим путям не направили к нам ни одного каравана! Опасаются за свои суда! Боятся потерь. А то, что основная тяжесть войны лежит на нас, и наших потерь они в расчет не принимают. Может быть, даже радуются им!

– Это вы, Василий Иванович, переборщили! – возразил Борщенко. – Все-таки американцы по ленд-лизу переправили нам, много грузов.

– Эх, Андрей! Мало ты еще знаешь об этих делах! – с досадой сказал Шерстнев. – Но не будем сейчас говорить о них.

– Что же вы, Василий Иванович, считаете, что немцам важнее сейчас вот этот наш путь?..

– Я этого не говорю. Но напрасно ты думаешь, что немецкий штаб не в состоянии оценивать значения того района, куда мы направляемся! Не полные же там идиоты! Арктика их интересует давно.

В разговор вступил Рынин:

– Василий Иванович, не чересчур ли вы опасаетесь неприятностей, – неожиданных неприятностей?

– Неприятности, Борис Андреевич, чаще всего бывают как раз неожиданными… Они выскакивают из-за угла и бьют в спину!

И, словно в подтверждение этих слов, тревожно зазвонил телефон. Шерстнев снял трубку, коротко послушал и кинулся к двери, бросив на ходу:

– Это акустик! Подлодка у судна и, кажется, торпеда!..

Он сорвал с вешалки у двери свой непромокаемый плащ и шагнул через порог. Но в это мгновение мощный взрыв потряс «Неву» до основания.

Шерстневу будто кто подрубил ноги. Его швырнуло обратно в каюту. Лампочки везде погасли. Судно накренилось на корму.

Ударила боевая тревога.

ЛУЧ ПРОЖЕКТОРА В НОЧИ

От места катастрофы шлюпки с командой «Невы» двинулись на север.

При взрыве погибли машинист, его два помощника и матрос. Шестерых ранило. Радисты Пархомов и Мелешко находились ь радиорубке до последней минуты и радировали о катастрофе. Получили ответ, что на спасение экипажа «Невы» выходит спасательное судно.

Шлюпки двигались по заданному курсу. Через каждые пять минут боцман Кузьмич пускал красные ракеты– сигнал бедствия и ориентир для спасательного судна, идущего навстречу. Раненые и судовой врач были на первой шлюпке, с Борщенко.

Шерстнев находился в последней шлюпке. Он устроился около ящика с сухарями и тяжело задумался. Болело плечо, ушибленное при падении, но острее болело сердце – «Нева», обжитой кусочек Родины, так катастрофически окончила свою трудовую жизнь, преждевременно ушла на вечный покой.

– Можно около вас, Василий Иванович?

– Аа-а, это ты, Коля? – Шерстнев только теперь заметил секретаря комсомольской организации. – Ну как ты, здорово испугался? Страшно попадать в такой переплет?

– Страшно, Василий Иванович, – чистосердечно признался Петров. – А меня к вам Андрей Васильевич прикомандировал, чтобы я помогал вам, когда нужно. Вы не возражаете?

– Хорошо, Коля. А где устроены твои комсомольцы?

– Поскольку их немного, Василий Иванович, мы их по всем шлюпкам рассадили – по одному на шлюпку. Пусть учатся у других в трудные моменты.

Шерстнев задумался. «Трудные моменты…» Как много сейчас для молодежи всяких трудных моментов! И что будет еще для нее впереди?.,

Медленно тянулось время.

Уже сгустились сумерки и появились первые вестники перемены погоды. Холодный, колючий ветер все чаще врывался в затишье и швырял в лица людей ледяные брызги. Все это слишком знакомо каждому! Скоро налетит злой борей и запляшут, взбесятся волны. Поэтому так хотелось поскорее ступить на прочную палубу. И гребцы старались, налегали на весла вовсю.

Шерстнев забеспокоился. Капризен океан в таких широтах. Пока подойдет спасательное судно, – может разыграться настоящий шторм. И тогда ракеты не будут видны даже на близком расстоянии. А остаться в шлюпках посередине свирепого, океана – грозная опасность. Кто сможет потом разыскать их в такой безбрежности!..

Нежданно навстречу шлюпкам темноту прорезал яркий луч прожектора. Все заволновались. Этот луч – вестник спасения, вестник жизни.

Шлюпки Шерстнева и Борщенко сблизились.

– Василий Иванович, это эсминец! – радостно сказал Борщенко. – Он подошел раньше спасательного судна, но возьмет ли он нас?..

– Просигнальте ему! – приказал Шерстнев.

Одна за другой взвились ракеты. В ответ луч прожектора несколько раз мигнул и остановился, направленный в сторону шлюпок, приглашая к сближению.

И Шерстнев скомандовал:

– Держать курс по лучу прожектора!

Гребцы заработали дружнее. Продолжали взлетать ракеты.

– Вот, Борис Андреевич, придется все-таки вам вступить на палубу военного корабля, – сказал Шерстнев.– Теперь уж поневоле.

– Да… Теперь я уже ничего поделать не могу. Придется согласиться.

Шлюпки и корабль быстро сближались. Вот уже луч начал елозить по волнам и, наконец, поймал, ослепил людей и так держал, пока черная масса корабля не выползла из темноты.

Забурлили мощные винты, погашая скорость.

– Эй, на шлюпках! – раздалось с корабля. – Подгребай к трапу по очереди!

Шерстнев приказал Борщенко с ранеными разгружаться первыми.

Пока люди со шлюпок, один за другим, поднимались на палубу корабля, Шерстнев думал о том, что оставлял он здесь, – о родной «Неве».

Сколько беспокойных лет жизни связано у него с этим судном! Длинный путь пробороздил он на нем по штормовым морям и океанам за эти годы, всегда уверенно стоял на капитанском мостике… И вот судна больше нет! Замерли его могучие машины, затихли привычные шорохи. Мертвое, на вечные времена останется оно в тишине и тьме океанской бездны…

Голос Рынина вывел Шерстнева из невеселой задумчивости:

– Пора и нам, Василий Иванович..,

Да, последний моряк с предпоследней шлюпки уже поднимался по трапу. Пора подгребать и последней, капитанской шлюпке.

Уже крепчал ветер и все выше поднималась беспокойная волна…