Текст книги "На карте не значится"

Автор книги: Д. Ионичев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 12 страниц)

ЧТО НЕОЖИДАННО УЗНАЛ БОРЩЕНКО

Шакун и Борщенко уединились в буфете. Перед ними стояла еда и вино.

Шакун мало ел, время от времени потирая распухшую скулу, и много пил, – и говорил, говорил, говорил:

– Угощайся! Ты, кажется, любил пожрать!.. Я тут на хорошем счету… И заработок приличный… Но в команде охранников – из наших я один! Хорошо, что теперь вместе будем. А то – язык наломал: не с кем душу отвести по-русски. С пленными не разговоришься: того и гляди прихлопнут…

– А что здесь такое? – спросил Борщенко.

– Ты разве не знаешь?

– Откуда мне знать? Я ведь попал сюда этой ночью и случайно…

– Да-да, совсем забыл. Тут, Павел, дело большое. Важное строительство. А работают военнопленные. Особый лагерь…

– Но где же мы находимся?

– Вот чего захотел! А дьявол его знает где!.. На острове – и это все, что известно. Ясно только, что у черта на куличках!

– Неужели нет у острова названия? Как-нибудь зовут же его…

– Пленные, Павел, зовут его Островом Истребления. А наши никак не зовут. Остров – и всё… Но ты не думай, что тут работы мало. Тут, брат, такие дела развертываются, что будет жарко.

Нагнувшись к Борщенко ближе, Шакун ощерил большие желтые зубы и заговорил тише:

– Тут у славян заговор… Готовится побег… Я – в курсе…

– Что значит «у славян»?

– Ну, у русских и других, родственных. Главный у них – Смуров. Но он не один. У них – комитет. Я – в полном курсе. Мы потом их всех накроем и главарей повыдергаем. Вот когда потешусь досыта!..

Борщенко сжал челюсти, чтобы сдержаться.

– Что с тобой? -удивился Шакун, видя как передернулось лицо Борщенко.

– Зуб схватило, – процедил тот.

– А-а-а! Рассказывали, что ты зубами полтинники перекусывал. Попортил, что ли?

– Да… А много обо мне в Киеве слухов ходило?..

– Неужто не знаешь?

– Кое-что, конечно, знаю, но не все… Интересно, что приходилось слышать тебе?

Шакун долго и восторженно рассказывал, какими легендами среди власовцев было окружено имя Черного Ворона в Киеве. Борщенко слушал с отвращением, но внимательно, запоминая все, что относилось к его кровавому двойнику.

– Ну, а знаешь ты мою настоящую фамилию?

– Нет. Уж больно ты, Павел, засекретил самого себя.

– Ну, а где я родился? Сколько мне лет?

– Откуда мне знать?.. Ведь всего-то три раза я с тобой и встречался близко. А сам ты о себе ничего не рассказывал. Называли и твою фамилию, но я забыл. Говорили, будто у тебя есть родственники в Харькове. Правда это?

Борщенко неопределенно пожал плечами.

– Может быть… А от начальства обо мне никогда ничего не слышал? Как оно относилось ко мне?.

– Этого не знаю. Майор Кунст со мной ни разу не разговаривал. А капитан Мейер – тот только рычал всегда.

Борщенко помолчал, запоминая фамилии.

– А что же ты не выпил и рюмки? – подозрительно спросил Шакун. – Подменили, что ли, тебя?

– Мне нельзя пить! Вернусь в камеру, и вдруг – пьяный. Откуда?..

– Ах, да-а… Ты вперед смотришь… – Шакун снова потер скулу. – А мне сегодня один из твоей камеры в морду заехал!..

– Ну, мне, пожалуй, пора, – забеспокоился Борщенко, не слушая. – А то расспросов не оберешься.

Шакун осоловело посмотрел на Борщенко.

– Да, да… Пить пей, а дело разумей…

– Мне надо в камеру, Федор. Пошли!..

– В камеру? А ты слышал мои слова? Меня один из этих сегодня в морду двинул! Понимаешь – меня! Но завтра он узнает, что значит ударить Федора Шакуна!..

– Нельзя его трогать! – строго сказал Борщенко.

– Почему нельзя?! – Шакун ударил кулаком по столу. – Я не могу не рассчитаться с ним! Понимаешь, – не могу!

– Нельзя! – решительно повторил Борщенко. – Он мне нужен.

– Но я оставлю ему кусочек жизни! – Шакун стиснул руку Борщенко. – Оставлю… ради тебя…

– Говорю нельзя – и всё! – отрубил Борщенко.– Особое задание, Федор. Понимать надо!

Шакун замолчал. Сейчас он почувствовал того самого Черного Ворона, который, как о нем говорили, не терпел возражений. И Шакун смирился.

– Ну, пошли, коли так! – сказал он, вставая из-за стола.

КАК КУЗЬМИЧ ОБЪЯСНЯЛСЯ С ГАНСОМ И ЧТО СПАСЛО ЖЕНЮ МУРАТОВА

Пока Борщенко и Шакун были в буфете, на допрос к Хенке привели Кузьмича. Хенке сердито смотрел на его круглую лысую голову, на прокуренные усы-сосульки и не знал что делать. Переводчик еще не вернулся, а терять лишнее время на допросы этих штатских пленных не хотелось.

– Адольф!– обратился он к конвоиру. – Ты по-русски не понимаешь?

– Нет, господин оберштурмфюрер! – вытянулся конвоир.– Понимает Ганс.

– А где сейчас Ганс?

– На посту, у камеры.

– Иди смени его. Пусть он немедленно явится сюда!

Через минуту перед Хенке стоял Ганс, польщенный, что он будет выступать в качестве переводчика.

Хенке порылся в документах Кузьмича, отобранных при обыске на корабле, и спросил:

– Фамилия, имя?

– К^к твой имя? – перевел Ганс.

– Кузьма Кузьмич Кузьмин.

– Почему три имя? – не понял Ганс.

– Фамильный предок мой, как можно догадаться, был Кузьма, отец – Кузьма и я – Кузьма. Вот и получается три Кузьмы, – иронически пояснил Кузьмич. – Есть еще и кузькина мать, но ее мы приберегли для вас…

Переводчик опять не понял и долго выяснял фамильную «многоэтажность» Кузьмича.

Хенке рассердился:

– Тебе трудно переводить, что ли?

– Нет, господин оберштурмфюрер. Я просто заинтересовался. У него мать – Кузька, которая хочет к нам…

– Интересоваться тебе не положено! – обрезал Хенке. – Его мать мне не нужна! Переводи сразу. Быстро!

– Слушаюсь, господин оберштурмфюрер!

После этого работа переводчика пошла аллюром.

– Спроси, что он знает о докторе Рынине! – приказал Хенке.

– Ты доктор Рынин знает? – спросил Ганс.

– Каждый знает доктора, когда у него лечится. А я разве лечился? У меня лишь однажды, еще во времена гражданки, заболел зуб. Доктор глянул, – надо лечить. А я говорю, – нет. Рви. Доктор вырвал мой зуб, здоровый еще зуб. Вот и все мои болезни… Коли бы у каждого доктор в жизни вырвал только по одному зубу, – пришлось бы докторам стать зазывалами… Да и когда мне было болеть и ходить к доктору Рынину? А за хозяйством кто бы стал смотреть? Доктор Рынин?.. А в хозяйстве у нас – и швабры, и метлы, и тряпки… И чтобы все было чисто, чтобы все было надраено и блестело. Нет, медицина не по моей части…

Ответив так обстоятельно, Кузьмич замолчал и презрительно поглядел на Хенке.

Ганс молниеносно отцедил из ответа Кузьмича те слова, какие понял, выстроил их в ряд и отрапортовал:

– Он, господин оберштурмфюрер, говорит, что Рынин вырвал у него здоровый зуб. И лечил каждого, и у каждого вырвал по-одному зубу. И еще Рынин следил за хозяйством, чтобы щетки, веники и тряпки были чистыми…

– А ты точно перевел? – усомнился Хенке.

– Совершенно точно, господин оберштурмфюрер! – испугался Ганс.

– Впрочем, возможно, Рынин для маскировки перед командой и значился на судне врачом, – заметил Хенке. Он подумал, пронзительно посмотрел на спокойного Кузьмича и задал новый вопрос:

– Что говорили о Рынине в команде?

– Что Рынин в команда говорил? – перевел Ганс.

– Случалось. Разговаривал с нами. О науке. У него ведь черепная коробка наполнена хорошо. Не то, что у некоторых других, – покопаться не в чем… – Кузьмич при этом выразительно поглядел на переводчика и Хенке, ясно давая понять, чьи черепа он имел в виду.

– Он говорит, господин оберштурмфюрер, что у Рынина была полная коробка с черепами. Он их где-то выкопал…

– Странно, странно, – удивился Хенке. – Гмм-м… Что же, он археолог, что ли?.. А может быть, они вскрывали могилы расстрелянных нами?.. Но если он врач, то как же он может быть доктором технических наук?.. Нет, путает что-то этот старик!.. Спроси у него, Ганс, где Рынин выкопал эти черепа?

– Где доктор так много это черепа копал?-спросил Ганс. – Полный коробка черепа?

Кузьмич несколько минут смотрел на немца с недоумением, потом вдруг рассердился:

– Хочешь, чтобы я на доктора наклепал что-то?

Собака! Прохвост! Да я за советскую власть и за своих людей уже три раза кровь проливал! И под русским флагом я седым стал, когда ты еще на горшке сидел!

Кузьмич немного успокоился, расправил усы-сосульки и добавил:

– Да ты, голуба, большой прохвост… Прохиндей…

Ганс, выслушав горячую филиппику Кузьмича, понял ее с пятого на десятое и замялся.

– Он, господин оберштурмфюрер, что-то заговаривается.

– А все-таки что он сказал? Переведи!-приказал Хенке, заметив сердитое выражение на лице Кузьмича.

– Он, господин оберштурмфюрер, говорил, что из-за советской власти ему, уже седому, три раза кровь выпускали… А доктор Рынин что-то приклепал к хвосту собаки…

– Ага! Старик, стало быть, пострадал от советской власти… Так!.. Поэтому он, возможно, заговаривается… А еще что он сказал-

– Вас, господин оберштурмфюрер, назвал голубем с большим хвостом…

– Гмм-м, – удивился Хенке. – Да, он и впрямь заговаривается.

Гестаповец еще раз внимательно посмотрел на Кузьмича. Тот опять уже был спокоен.

– Хватит ему вопросов! – решил Хенке и приказал конвоирам: – Отведите его обратно в камеру и приведите… – Хенке посмотрел в бумажку, заранее приготовленную ему переводчиком, который возился со всеми отобранными документами, – …приведите сюда Муратова!

Хенке извлек из шкафа зловещую фигурку палача-Гитлера и поставил на стол, рассматривая ее со всех сторон.

Ввели Муратова. Голову он держал гордо и смотрел прямо, но был бледен. Встретивший его свирепый взгляд гестаповца не предвещал ничего хорошего.

Вошел переводчик и стал у стола. Ганс поспешно вышел.

– Это твоя работа? – мрачно спросил Хенке.

– Да. Это сделал я. – Женя понимал, что вряд ли уже вернется к товарищам. Было жутко.. Сердце тоскливо щемило…

Однако заняться Муратовым Хенке не смог. Дверь распахнулась, и в комнату шумно вошел командир подводной лодки, лейтенант Густав Рейнер.

Он только что вернулся из похода. Пришлось ему пережить тяжелые минуты. Глубинная бомба советского сторожевика, охранявшего караван, повредила центральный отсек, и подлодка с большим трудом добралась до острова.

От радости, что он остался в живых, лейтенант Рейнер уже с утра нагрузился вином и сейчас был навеселе. Он тяжело прошел до середины комнаты и осмотрелся.

– Ты все еще возишься с русскими свиньями? – обратился он к Хенке. – Рубить им головы! Вешать! Стрелять! Жечь!.. Никакой пощады! За один только Сталинград их надо давить и давить! – Рейнер уставился на Муратова и начал медленно расстегивать кобуру.– Русский?!. Его я сейчас пристрелю, чтобы тебе не задерживаться с ним. Ты мне срочно нужен… Ээ-э!.. А это что у тебя?..

Рейнер оставил кобуру в покое, подошел к столу, взял фигурку Гитлера и стал ее рассматривать.

– Прекрасная работа! Вот истинный фюрер!.. Великолепно!..

Он прочел внизу русскую надпись тушью «Путь к господству» и еще более восхитился:

– Замечательно схвачено, в чем наша сила! Именно только этим путем и придем мы к победе! Через кровавое истребление всех, кто мешает нам!.. Кто это сделал?

Хенке молча кивнул на Муратова.

Рейнер недоверчиво глянул на стоявшего между конвоирами юношу и, обращаясь к Хенке, воскликнул:

– Ты его пока не трогай! Сначала он вылепит меня, как и фюрера. А потом я поупражняюсь на нем в стрельбе из пистолета. Ну, поехали!

Хенке стоял в раздумье. Ему надоели ничего не дающие допросы гражданских пленных. Возиться с ними не было смысла. Всем им – один и тот же путь: работать до истощения и – в яму!.. И Хенке решил:

– Ганс! Отведи этого обратно в камеру!

В кабинет вошел помощник Хенке – унтерштурмфюрер Штурц. Хенке коротко переговорил с ним, затем вызвал дежурного по канцелярии и приказал:

– Напиши направление, вызови конвой и всех новичков-русских отправь в славянский сектор.

– Слушаюсь, господин оберштурмфюрер! А как быть с теми, которые в карцере?

– Ученого оставить, а старика-капитана – вместе со всеми в лагерь!

– Слушаюсь!

– Да, еще одно! – Хенке глянул в бумажку. – Борщенко тоже задержать до моего возвращения. Он мне еще понадобится.

И Хенке вместе с покачивающимся Рейнером вышли из комнаты.

У подъезда их ожидала машина.

ОСТРОВ ИСТРЕБЛЕНИЯ

Если бы остров не был вечно затянут низкими тучами и туманом и была бы возможность осмотреть его сверху, двигаясь с юга на север, то прежде всего можно было бы увидеть бухту, закрытую скалами со всех сторон, превращенную в удобную гавань.

Справа от бухты, на мысе, образующем юго-восточный угол острова, торчали мачты радиостанции и метеорологические вышки. Слева, между скал, в двух соседних глухих ущельях теснились бараки лагеря заключенных– военнопленных и антифашистов; в одном ущелье были «славяне», в другом – «западники».

Севернее бухты, на расстоянии немногим более километра, в глубине острова, в окружении скал, в небольшой долине размещался так называемый Центр – управление островом и всеми работами на нем. Здесь, в левой половине долины, были канцелярии начальника острова – штандартенфюрера Реттгера, комендатура гестапо и каземат. В правой половине – столовая, казарма для охранников Центра и госпиталь. В стороне, у самого входа в долину (со стороны гавани), приютился у скалы телефонный коммутатор.

Еще выше на север, в двух километрах от Центра, за скалами и сопками, в другой долине находились казармы эсэсовских команд, обеспечивавших охрану всего острова, обоих секторов лагеря заключенных, строительства и наблюдение за дорогами острова.

Главная дорога острова напоминала треугольник, основание которого проходило по южной окраине острова, между Центром и гаванью, а стороны, поднимаясь на север, соединялись вершинами у эсэсовских казарм. От казарм шла еще одна дорога. Она, по кратчайшему расстоянию, через ущелье, опускалась к Центру, а оттуда, пересекая основание дорожного треугольника, – к бухте.

От главной дороги имелись отростки: к Центру, к мысу, к гаражу, находившемуся недалеко от лагеря, к оружейному складу, разместившемуся ближе к гавани, к лагерным ущельям и к району строительства. Эти немногочисленные и короткие коммуникации полностью обеспечивали быстрые связи эсэсовской охраны со всеми действующими пунктами острова.

«Остров Истребления!..» Всего два слова. Но они точно отображали положение заключенных на острове. Каторжные работы, скверное питание (особенно для заключенных «славянского» сектора), холод и жестокое обращение быстро выматывали силы людей, и смерть хозяйничала здесь свободно и беспощадно.

Издевательства и расстрелы были здесь обычным явлением. Не так повернулся – удар. Дерзко ответил – избиение. Ослабел и отстал – расстрел. Упал от истощения – расстрел. Шагнул в сторону – расстрел. Смерть стояла рядом всегда, когда около находился эсэсовец. Бывали случаи, когда отчаявшийся человек сам шел на конвойного и тот убивал его короткой автоматной очередью.

Случаев бегства с острова не было. Куда бежать? Кругом – свирепый океан. А внутри острова – безлюдие, заснеженные вершины, голые скалы и ущелья, с осыпями и пещерами, которых было здесь множество. Конечно, не составляло для беглеца трудности спрятаться в одной из таких пещер, но сделать это можно было только для того, чтобы умереть там в одиночестве.

Поэтому лагерный режим здесь отличался от того, который был в лагерях на континенте. Здесь не было собак. Меньше было эсэсовцев. Не практиковались ежедневные переклички, с мучительными выстаиваниями на холоде. Учет заключенных сводился к тому, чтобы количество вышедших на работу совпадало с количеством возвращающихся с работы, исключая умерших и расстрелянных в течение дня. Переклички производились только раз в неделю. Это совпадало с днем проверки картотеки на заключенных в лагерной канцелярии: карточки на мертвых переставлялись в другие ящики…

Не лезли по каждому поводу эсэсовцы и внутрь лагеря. Особенно они опасались заходить в «славянский» сектор. В темноте это было для них опасно, – могли и не вернуться. И такие случаи бывали, несмотря на то, что в порядке ответной репрессии эсэсовцы производили массовые расстрелы заключенных.

На первых порах существования лагеря к внутри-лагерному самоуправлению заключенные не немецкой национальности не допускались. Старшина лагеря, старшины бараков, постоянные дневальные по баракам и лагерные полицейские были из «зеленых» – отпетых и жестоких немецких уголовников, специально для этой цели привезенных на остров. Но в лагере их быстро истребили. И позднее администрация острова вынуждена была примириться с переходом лагерного самоуправления в руки самих узников, – все равно они были обречены.

Эсэсовские надзиратели следили главным образом за тем, чтобы заключенные на работе выполняли нормы. Нужно было работать и работать. А смерть все равно поджидала каждого впереди. И пока человек приближался к ней, палачи старались выжать из него все, что он мог дать своими мускулами.

И тем быстрее гибли люди, что не было просвета, не было надежды на будущее.

Но быстро сложившаяся подпольная организация заключенных повела борьбу с настроениями мрачной обреченности и безысходности, начала осторожную подготовку к восстанию и побегу.

Эта цель пробудила людей к действию, к борьбе за жизнь, влила в измученные сердца надежду, которая с первыми вестями о победах над немецко-фашистскими завоевателями разгорелась с неудержимой силой.

Новые, радостные известия с Родины привезли в лагерь пленники с «Невы». Но сейчас они, под конвоем автоматчиков, еще только шли к месту своего заточения – в «славянский» сектор лагеря.

НАДПИСЬ НА ЖЕЛЕЗНЫХ ВОРОТАХ

Шагали молча, внимательно примечая все, что встречалось на пути, что можно было разглядеть при сером свете короткого полярного дня.

Кругом было хмуро и пустынно, на всем пространстве, какое только можно было видеть. Быстрые низкие тучи то и дело напарывались на высокие сопки и скалы. Кое-где виднелись ледники, спускавшиеся с острых вершин. По дороге, завихряясь, мела поземка.

Вскоре колонна свернула с дороги и подошла к одноэтажному каменному зданию, перегораживавшему вход в ущелье во всю его ширину – от скалы до скалы. Это был блок-пропускник и лагерная канцелярия. Здесь колонну остановили. Старший конвоя отправился оформлять прибытие новой партии заключенных, а они принялись с любопытством рассматривать необычное здание, за которым находились бараки «славянского» сектора лагеря.

Здание было низкое, но задняя стена его, обращенная внутрь лагеря, была очень высокой и не имела окон (это вновь прибывшие увидели уже потом). На стене, посередине, была пристроена полузакрытая платформа, с пулеметами и прожекторами. Там же находился и часовой. Оттуда просматривалась вся территория лагеря. Такие же платформы были и по обоим концам стены, у скал. Между платформами, поверх стены, тянулись ряды колючей проволоки.

Формальности по приему вновь прибывших были короткими. Тяжелые железные ворота со зловещей надписью «Оставь надежду сюда входящий» распахнулись, и пленники вступили в «славянский» сектор лагеря.

Здесь вновь прибывших ожидала группа лагерников. Серые, истощенные лица их светились радушием.

– Горячий привет, товарищи! – Впереди стоял коренастый заключенный, с густыми бровями и проницательными глазами.

– Мы рады помочь вам, чем возможно, – продолжал он. – Я староста лагеря, Смуров. А это – старосты бараков и дежурные. Знакомьтесь и рассказывайте, что делается там, на Родине… А вашего старшого попрошу подойти ко мне.

Строй рассыпался. Все смешались, и началась беседа. Вопросы сыпались без конца.

– Значит, мы больше не отступаем?

– Нет. После разгрома фашистов под Курском к Орлом мы теперь наступаем по всему фронту – от Великих Лук до Черного моря!

– А как на юге?

– Донбасс освобожден!

– Оооо-о-о!

– Освобождается Украина! Подвигаемся к Днепру…

– Как хотелось бы быть сейчас там!

– А мне хочется сейчас глянуть хотя бы издали на нашу газету!

– Есть и газета.

– Неужели?!

– Сейчас дадим… Кузьмич, где газета?.,

– Сводку бы почитать!

– Есть и сводка… Пархомов! Дай сводку!

– Пусть Силантьев прочтет!

– Нет, нельзя так! – вмешался Шерстнев. – Пусть товарищи сами почитают.

Пархомов вытащил бумажку, развернул ее и поднял руку, не зная кому подать.

– Пусть читает Медведев!

– Нет, пусть Яковлев, – у него лучше голос..,

– Конечно, у меня голос лучше! – Руку протянул суровый на вид бородач, в рваной шинели. Он взял бумажку и стал читать отчетливо и громко:

– «За два месяца летних боев, с пятого июля по пятое сентября сего года наши войска на всех участках фронта уничтожили: самолетов противника – пять тысяч семьсот двадцать девять, танков – восемь тысяч четыреста, орудий – пять тысяч сто девяносто два, автомашин – более двадцати восьми тысяч. Потери противника убитыми составляют более четырехсот двадцати тысяч солдат и офицеров. Всего же в боях с пятого июля по пятое сентября выбыли из строя (убитыми и ранеными) не менее полутора миллиона солдат и офицеров… За это время наши войска захватил и…»

Прочитав данные о трофеях и пленных Яковлев остановился.

– Всё!

– Ну, а теперь дай мне! – потребовал Медведев. Он приблизил бумажку к глазам и стал всматриваться в слова и цифры, точно не веря самому себе, что он читает настоящую сводку Совинформбюро.

Медведев улыбался; губы его дрожали, и вдруг по его щекам поползли крупные слезы.

– Да ты что, Варфоломей! И не стыдно? – укоризненно сказал -Яковлев. – Перед новыми товарищами. Они подумают, что мы совсем здесь раскисли!..

– Извините, товарищи!– Медведев стал вытирать слезы ладонью. – Я тоже хочу прочесть вслух эти слова и цифры. Вы не против?

– Читай, Варфоломей, читай! – поддержали его товарищи.

И он снова медленно, взвешивая каждое слово, прочел сообщение Совинформбюро от начала до конца.

Смуров увел Шерстнева в глубь лагеря, и в кладовой седьмого барака, сидя на ящиках, они долго беседовали с глазу на глаз.

".Вечером вернувшиеся с работы заключенные «славянского» сектора узнали волнующие новости, которые привезли им новые пленники. Шерстнев вместе с дежурными по лагерю распределил всю свою команду так, чтобы беседами были охвачены все бараки.

С жадным вниманием, с блестящими глазами слушали узники рассказы о событиях на Родине. Долго не смыкали глаз измученные неволей люди, обмениваясь большими и радостными новостями.