Текст книги "На карте не значится"

Автор книги: Д. Ионичев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 12 страниц)

КОЛЯ ПЕТРОВ СПЕШИТ НА ПОМОЩЬ КАПИТАНУ

Радостно переговариваясь, успокоившиеся моряки по очереди поднимались на корабль. Там их сразу же отводили в сторону.

Шерстнев поднялся последним. И его поразили необычные тишина, темнота и безлюдие на палубе. Странно было и то, что из товарищей с «Невы» здесь никого не было.

Трое незнакомых, в непромокаемых плащах, стояли перед Шерстневым. Дальше виднелись еще двое, с автоматами, мрачно поблескивающими в полутьме. Между автоматчиками – Коля Петров.

– Иди за мной и не оборачивайся! – приказал провожатый в плаще.

Грубое обращение и акцент поразили Шерстнева, и его обожгла мысль: «Немцы!»

В этот момент он услышал впереди возню и крик Петрова:

– Это фашисты, Василий Иванович!

С нелегкой для своих лет стремительностью Шерстнев рванулся обратно к борту. Но тяжелый удар настиг его сзади и свалил с ног.

– Дай сюда свет! – раздался возглас по-немецки.

Луч прожектора метнулся на палубу и осветил пытающегося встать Шерстнева и Колю Петрова, которого автоматчики держали под руки.

Отчаянным усилием Коля вырвался и бросился на помощь Шерстневу.

– Стой! Буду стрелять! – крикнул по-русски немец в плаще, выхватывая пистолет. – Стой!..

Коля не остановился. Но добежать до Шерстнева ему не удалось. Навстречу, один за другим, раздались несколько выстрелов. Ноги его подогнулись, и он опрокинулся навзничь. Рука, в последнем усилии протянутая к Шерстневу, с глухим стуком вяло откинулась на железную палубу.

– Зачем стрелял? – опросил другой немец в плаще. – Они все коммерческие. Военных среди них нет. ’

– Если он побежал, – надо было стрелять! – жестко сказал стрелявший. – Жалеть нечего: он русский!

– Ну ладно. Сбрось его за борт. А мы пошли.

Шерстнева, который уже встал, подхватили под руки и грубо потащили вперед. Спустя несколько минут его втолкнули в тесную, освещенную каюту. Там были еще трое вооруженных немцев. Они прижали Шерстнева к стене и быстро обыскали, вывертывая из карманов все содержимое. Сорвали с. руки часы. Сдернули с шеи шерстяной шарф.

Потом Шерстнева снова подхватили под руки, вывели из каюты и потащили мимо орудийной башни, между каких-то надстроек, до люка, у которого стояли автоматчики. Один из них открыл крышку, и Шерстнева бесцеремонно сбросили в зияющее отверстие.

«Кажется, конец», – подумал Шерстнев. Но заботливые руки товарищей подхватили его на лету и поставили на ноги.

– Василий Иванович, вы? – услышал он шепот Борщенко. – Больше там никого нет?

– Нет, больше там никого нет, – с трудом сказал Шерстнев. – Коли Петрова уже не будет.

– Сейчас, Василий Иванович, мы вас устроим, чтобы вы прилегли, – не поняв последних слов Шерстнева, продолжал Борщенко. – Сейчас… Потерпите…

– Нет больше Коли Петрова! – громко повторил Шерстнев, и голос его дрогнул. – Погиб Коля! Бросился на помощь мне – и его убили.

Наступила мертвая тишина. Молчание было тяжелое и долгое.

– Как это случилось? – спросил, наконец, Женя Муратов.

Шерстнев рассказал. И снова несколько минут стояла тишина. Потом все завозились, зашептались.

– А где раненые? – спросил Шерстнев у Борщенко.

– Их сразу же забрали в корабельный лазарет.

– А Борис Андреевич?

– Я здесь, Василий Иванович, не беспокойтесь, – отозвался Рынин.

– Василий Иванович, – зашептал в ухо Шерстневу протиснувшийся к нему комсомолец Сережа Степанов.– А у Жени Муратова фашисты нашли в кармане Гитлера… Что-то будет? Наверно, Женю повесят.

– Рисунок, что ли, какой? – забеспокоился Шерстнев.

– Нет, слепил из хлеба.

– А где Женя?

– Здесь, в углу, с Лешей. Женя!.. Иди сюда!.. Женька!..

– Сейчас! – отозвался тот из угла, где шептался с Лешей Парменовым.

Шерстнев подозвал Борщенко, и они о чем-то тихо переговорили.

– Ну, кому я нужен? – спросил пробравшийся на голос Степанова Муратов.

– Женя, какого Гитлера нашли у тебя фашисты? – спросил Шерстнев.

– Я его, Василий Иванович, разделал под орех! Слепил настоящим палачом, с топором на плахе…

– Когда тебя вызовут, скажи, что делал не ты,– посоветовал Сережа Степанов. – Назови кого-либо из погибших.

– Зачем я буду скрываться? Я им еще и не то сделаю за Колю!..

– Здесь, ребята, придется вести себя осторожнее, – строго сказал Шерстнев. – Мы тут подумаем, что делать. И вам придется нас слушаться. А пока ползите в свой угол.

Комсомольцы послушно убрались.

– Кирилл! – позвал Борщенко.

– Ну зачем тебе Кирилл? – хрипя и шепелявя, отозвался Пархомов.

– Куда ты запропал и почему тебя не слышно?

– Заехал я фрицу в ухо, а он мне ответил в зубы. И другой фриц ему помог. Расквасили Кириллу Пархомову нос и губы. Трудно говорить…

– Ну, коли так, – молчи. После потолкуем. Если тебе трудно говорить, то слушать ты сумеешь.

– А мне, сукины дети, ребра наломали, еле дышу… – подал голос Кузьмич.

– Вот что, Андрей, – сказал Шерстнев.-Скоро начнут таскать людей на допросы. Пока мы все вместе, надо кое о чем договориться…

– Да, Василий Иванович, – это действительно важно.

– Пригласи всех поближе, Борис Андреевич, а вы здесь?..

– По-прежнему около вас, Василий Иванович,– отозвался Рынин. – Прислушиваюсь ко всему и думаю…

– Невеселые думы? Да?..

– Разные, Василий Иванович… Думаю, что бывает и хуже…

– Бывает и хуже, – согласился Шерстнев. – Но люди всегда ищут выхода из любого трудного положения. И нам надо тоже думать о своем будущем.

ЧТО УКРЫЛ ПРИ ОБЫСКЕ ПАРХОМОВ

Но ни ночью, ни в течение дня на допрос никого не вызывали. Один раз немцы спустили пленникам три буханки хлеба и бачок с жидким супом; дважды – бидон с простывшим кофе.

Лампочки по-прежнему не включались, и в темноте было трудно. Но особенно невыносимо было дышать спертым, дурным воздухом. По решительному требованию пленников, немцы открыли люк и не закрывали его в течение всего дня.

Сильная вибрация от работы мощных двигателей говорила, что корабль идет самым скорым ходом. Но в средине следующей ночи машины вдруг резко сбавили скорость. Потом стало необычно тихо, – оборвался шум от высокой океанской волны и прекратилась качка. Было ясно, что корабль вошел в бухту.

Скоро он остановился.

На палубе зашумели, забегали. А спустя некоторое время над люком наклонился часовой и крикнул:

– Быстро по одному выходи!

Первым на палубу поднялся Шерстнев. За ним – Борщенко и Рынин.

От люка прожектор освещал проход между двумя шеренгами вооруженных немецких моряков; он вел к сходням на широкий причал, к которому пришвартовался корабль. Видимо, глубина здесь была большая. На причале, так же ярко освещенном, полукольцом стояли автоматчики-эсэсовцы.

– Где наши раненые? – по-немецки спросил Шерстнев стоявшего на палубе морского лейтенанта. – Мы должны их видеть и вынести на берег первыми.

– Видеть вы их не сможете! -коротко ответил немец.

– Тогда мы не тронемся с места! – решительно заявил Шерстнев.

Лейтенант обернулся к другому немцу в плаще и о чем-то тихо переговорил с ним. Потом сказал, обращаясь к Шерстневу:

– Ваши раненые отправлены на машине в госпиталь. Увидеть их сможете только завтра днем. А теперь– быстро сходите с корабля!

– Что делать, Василий Иванович? – спросил Борщенко.

– Будем сходить.

– Товарищи! Можно выходить! – крикнул Борщенко в люк.

Через пятнадцать минут все уже были на причале и выстроились по четверо в ряд.

– Сейчас мы пойдем! – по-русски объявил эсэсовец, стоявший во главе колонны. – Из строя не выходить! Всякому, кто сделает шаг в сторону, – расстрел! Кто выйдет на шаг вперед, – расстрел! Кто отстанет на шаг, – расстрел! Теперь – вперед!

Колонна тронулась и вышла из освещенного пространства. Кругом была кромешная тьма. При свете электрических фонарей конвоиров зашагали по вырубленной в каменистом грунте дороге, поднимающейся в гору. Затем дорога стала ровной, и через полчаса пленники подошли к подъезду приземистого каменного строения.

У входа горел фонарь и стоял часовой. По его сигналу вышли еще два эсэсовца и широко открыли двери. Старший конвоир приказал колонне перестроиться по двое и быстро заходить внутрь. Там пленников провели по коридору в большую камеру.

– Разговаривать и шуметь не разрешается!-объявил тот же эсэсовец.

Подошел часовой с автоматом. Тяжелая дверь закрылась. Лязгнул засов. Пленники остались одни.

Камера была просторная. С обеих сторон в три этажа были нары. Над потолком горела тусклая лампочка, огражденная решеткой.

– Да здесь можно отдохнуть, – обрадовался Женя Муратов. – Ребята, давайте в этот угол… Тут светлее.

– Свет нужен в первую очередь Кириллу Пархомову, – прохрипел Пархомов.-У меня есть что почитать.

При тусклом освещении физиономия Пархомова выглядела ужасно. Огромная фиолетовая опухоль, затянула один глаз. Нос и губы были разбиты и распухли.

– Ну и разделали тебя, Кирилл! – изумился Борщенко.– Теперь тебя никакая красавица не полюбит.

– Он из-за красавицы и пострадал, – подковырнул Силантьев.

– Молчи, – зашипел Пархомов. – Голову сверну, как цыпленку!

– Теперь не свернешь. Сам виноват… Не дал тогда на судне показать ребятам. А напрасно, – девушка хорошая…

Пархомов двинул Силантьева кулаком под ребро, но беззлобно, так, для виду.

– Все-таки я ее без боя не отдал. И, в конце концов, смял вместе с конвертом в комок, чтобы не касались ее глазами сволочи…

– А что же ты нам хотел почитать? – спросил Борщенко.

– Сам-то я читать не смогу. Читай уж ты, Андрей Васильевич! – Пархомов извлек из-за голенища аккуратно сложенные листы бумаги, – Вот, посмотри, что я сумел в драке скрыть,

Борщенко развернул листы и посмотрел»

– Откуда такое, Кирилл?

– Это последнее, что я успел принять по радио,

– Ну и молодец. Очень кстати. Товарищи, слушайте последние новости: приказ Верховного Главнокомандующего и сообщения Совинформбюро.

Все плотно сдвинулись вокруг Борщенко. Он кашлянул, прочищая горло, и густым шепотом стал читать:

– Приказ Верховного Главнокомандующего генерал-полковнику Толбухину, генералу армии Малиновскому… Войска Южного и Юго-западного фронтов, в результате умелого маневра и стремительного наступления, одержали крупную победу… Сломив сопротивление врага, наши войска в течение шести дней с боями… отбили у немцев и вернули нашей Родине Донецкий бассейн – важнейший угольный и промышленный район страны…

– Ура! – крикнул Силантьев. – Донбасс – моя родная сторонка!

– Тише!-зашипели на него со всех сторон. – Не мешай!

Борщенко торжественно, повышая шепот, медленно продолжал:

– В знак торжества по случаю крупной победы в Донбассе сегодня, восьмого сентября, в двадцать часов столица нашей Родины Москва от имени Родины салютует нашим доблестным войскам, освободившим Донбасс от немецких захватчиков, двадцатью артиллерийскими выстрелами из двухсот двадцати четырех орудий… Вечная слава героям, павшим в борьбе за свободу и независимость нашей Родины! Смерть немецким захватчикам!.. Восьмое сентября тысяча девятьсот сорок третьего года.

– Теперь крикнем все вместе! – предложил Борщенко.

– Уррр-раа!.. Уррр-раа!.. Уррр-раа! – дружно прокричали в камере.

Лязгнул засов. Дверь слегка открылась. В щель просунулась встревоженная голова и автомат часового. Коверкая русские слова, он крикнул:

– Сумасшедший русский! Кричать нет разрешается! Все расходится по разным местам! Вместе нельзя!

– Закройся! – прохрипел Пархомов. – Дер-ди-дас, кислый квас!

Слова Пархомова вызвали дружный смех. Кто-то лихо свистнул.

Дверь поспешно закрылась. Повеселевшие пленники снова сдвинулись в тесный круг.

ПЕРВЫЕ ДОПРОСЫ

Утром всех новичков быстро и коротко опросили и заполнили на каждого карточку. Потом начали вызывать на допрос.

Силантьева задержали дольше других, и, когда конвоиры втолкнули его в камеру обратно, – бушлат на нем был разорван и на лице кровоточили ссадины.

– И тебя обработали, Фома? – всплеснул руками Пархомов. – Кто же это так постарался?

– Какая-то рыжая сволочь, власовец!

– Власовец? – Все заинтересованно столпились около Силантьева. Тот, растирая кисти рук со свежими кровоподтеками, продолжал рассказывать:

– Стал меня агитировать… Двинул я его в зубастую морду, но неудачно. Помешали. Схватили сзади, руки выкрутили и в наручники!.. Ну, а потом обработали, сволочи, как хотели…

К Силантьеву подсел Борщенко и стал расспрашивать… Но залязгал засов. Дверь снова открылась.

– Рынин, выходи!

Допрос Рынина затянулся надолго. Прошло не менее двух часов, пока дверь снова открылась. Но Рынина в камеру не вернули.

– Капитан Шерстнев, выходи!

Через несколько минут Шерстнев уже стоял в кабинете, где производились допросы.

Против двери, за большим столом сидел гестаповец в черном мундире, с офицерскими знаками различия.

– Ближе! – приказал он конвоирам.

Шерстнева подвели к столу.

– Вы капитан Шерстнев?

Стоявший у стола переводчик повторил вопрос по-русски.

– Да, я капитан Шерстнев.

– Вы говорите по-немецки?

– Как слышите.

– Очень хорошо. Садитесь! – гестаповец показал на стул, стоявший у стола.

Шерстнев сел.

– Я оберштурмфюрер Хенке, У меня есть к вам несколько вопросов.

Шерстнев молча ждал.

– Ты, Фридрих, можешь пока сходить в столовую,– повернулся Хенке к переводчику. – Потом возвращайся.

Переводчик сразу же вышел.

– А вы станьте за дверь! – приказал Хенке конвоирам.

Шерстнев и Хенке остались вдвоем.

– Хотите сигарету, капитан? – предложил Хенке, доставая из стола портсигар.

– Я не курю.

– Как хотите, капитан. – Хенке убрал портсигар обратно в стол. – Тогда приступим сразу к делу. Мои вопросы не будут касаться ваших секретов. Я хочу знать только одно: чем занимались ваши люди до войны?..

В ожидании ответа Хенке пристально наблюдал за лицом Шерстнева. Тот спокойно ответил:

– Я подбирал себе моряков и другими профессиями не интересовался, лейтенант.

– Оберштурмфюрер, – поправил Хенке. – Или – оберлейтенант.

Шерстнев промолчал.

Хенке выдвинул ящик стола и, перебирая личные документы, отобранные у членов экипажа «Нева» при обыске на корабле, небрежно переспросил:

– Значит, вы не знаете сухопутных профессий своих людей?

– Нет, лейтенант, не знаю. Полагаю, что вам проще спросить их самих.

– Ваши люди, капитан, по их словам, до службы на флоте не имели никаких профессий.

– Ну что ж, значит, это так и было, – подтвердил Шерстнев. – Им лучше знать.

– И будто бы они на вашем судне впервые?

– И это верно.

Хенке прищурился и, наклонившись ближе к Шерстневу, вдруг резко спросил:

– А не можете ли вы, капитан, сказать что-либо о практической специальности доктора технических наук Рынина? Чем он знаменит? Чем занимался до сих пор?

– Вот уж чего не знаю, лейтенант, того не знаю.. Для меня доктор Рынин был только пассажир. А расспрашивать его о научных делах мне и в голову не приходило. Да это и непосильно для моей старой головы.

Хенке подозрительно посмотрел на седую голову Шерстнева и злобно сказал:

– Перестаньте дурачиться, капитан Шерстнев! Не может быть, чтобы вы не интересовались этим вопросом. И вы расскажете мне все, что вы знаете о Рынине, – хотите вы это или не хотите!

– Мне сказать вам нечего, лейтенант. А ваш тон заставляет меня вовсе прекратить с вами разговор. – Шерстнев встал. – На ваши вопросы я больше отвечать не буду. Прошу вернуть меня к моей команде.

– Теперь это уже не ваша команда, а наши пленники! И вы будете, будете отвечать мне, капитан! Я заставлю вас разговаривать!

Шерстнев молчал.

Хенке резко нажал кнопку звонка на столе, и в комнату немедленно вскочили конвоиры.

Хенке указал на Шерстнева и приказал:

– В карцер!

Охранники набросились на Шерстнева, вывернули ему руки и, не давая идти, волоком потащили в карцер…

В кабинет вошел длинный, тощий охранник, с узким лицом и тяжелой челюстью. На фуражке у него была трехцветная кокарда власовца. Он остановился у двери и почтительно спросил:

– Вы меня вызывали, господин оберштурмфюрер?

– Да, Шакун, ты мне нужен. Подойди ближе!..

Шакун быстро подошел к столу, неуклюже щелкнул каблуками и почтительно наклонил рыжую голову, готовый слушать…

ОШИБКА ШАКУНА И КАК ЕЮ ВОСПОЛЬЗОВАЛСЯ БОРЩЕНКО

Когда Борщенко ввели к оберштурмфюреру Хенке, .там еще был Шакун. Увидев Борщенко, власовец удивленно вытаращил глаза и медленно пошел навстречу.

– Черный Ворон? Ты ли это?! Ну и встреча, черт меня сожри! Бывает же…

Шакун завертелся около Борщенко, разглядывая его со всех сторон и все более расплываясь широкой зубастой улыбкой.

– Почти не изменился! – продолжал он. – А ведь, почитай, два года прошло с тех пор… с Киева… Да что ты так уставился на меня?! Неужто не узнаешь?… Я – Федор Шакун… Помнишь, познакомились с тобой в бане, из-за твоего водяного с рогатиной?.. Ну, ты еще потом два раза брал меня на свои операций…

Шакун, позабыв о присутствии гестаповца и конвоиров, обрадованный встречей, продолжал:

– Во второй раз я был под твоей командой, когда пускали в расход драчливую многолюдную семейку. Помнишь?.. – Шакун понизил голос. – Девчонка тогда выколола глаз твоему помощнику… Ха-ха-ха!..

Борщенко мучительно передернулся и оглянулся, выискивая, чем бы расколоть голову предателю.

А Шакун продолжал:

– Ну, не кривись. Раз не нравится, – не буду. Мне рассказывали, что не любишь ты разговоров о таких делах. А на этих ты не обращай внимания… – Власовец кивнул в сторону гестаповца и конвоиров. – Они по-русски не понимают ни слова!.. А как ты по-немецки? По-прежнему ни бум-бум?.. Ага? Ну, а я уже калякаю по малости… Погоди, вот я сейчас…

Шакун повернулся к Хенке и по-немецки объяснил:

– Господин оберштурмфюрер, он из наших… В Киеве был старшим в зондеркоманде. Его сам генерал Власов принимал. Он два раза брал меня на операции…

Хенке заинтересованно посмотрел на Борщенко.

– А как его звать? – спросил он Шакуна.

– Имя у него было Павел. Фамилию забыл. В Киеве его прозвали Черным Вороном.

Заинтригованный Хенке сделал знак конвоирам, и они вышли.

– Зитц маль! – пригласил гестаповец.

– Садись, Павел! – перевел Шакун.

– Как ты попал на судно?

Борщенко молча в упор рассматривал гестаповца.

– Он, господин оберштурмфюрер, кроме русского, ни к какому языку не приучен, – пояснил Шакун.– Пробовал, но не может. А на советское судно он попал специально. Он-бывший моряк. Его забрали тогда из Киева для отправки в тыл к коммунистам. На флот. По заданию…

– По какому заданию? – заинтересовался Хенке. – Это важно. Спроси у него.

– Павел! Ты .по какому заданию очутился на судне?

– По особому, – выдавил Борщенко, не представляя, что будет дальше, и решив не выдавать свое знание немецкого языка.

– Опроси у него, Шакун, в чем состояло это задание.

– Павел, оберштурмфюрер интересуется, какое это было задание?

– Я не могу отвечать на этот вопрос!-твердо заявил Борщенко, понемногу ‘приходя в себя. – Скажи, что не могу об этом говорить.

– Он не может говорить! – коротко перевел Шакун. – Особое задание, господин оберштурмфюрер.

Хенке понимающе кивнул и задумался, внимательно разглядывая богатырскую фигуру Борщенко.

Воспользовавшись паузой, Шакун спросил:

– А что это у тебя, Павел, вроде голос изменился? И слова стал растягивать?

– Контузило меня, Федор, – нашелся Борщенко.

– Аа-а-а,– удивился Шакун. – Кто же это тебя? Свои или чужие?

– Свои,-продолжал сочинять Борщенко, не представляя, кого Шакун понимает под своими, кого под чужими.

В разговор снова вступил Хенке:

– Спроси его, Шакун, – куда направлялось судно?

Борщенко отвечал осторожно и не сразу, пользуясь

временем, которое занимал Шакун на переводы.

– Куда направлялось судно, – неизвестно. Никто из команды этого не знал.

– А капитан?

– И капитан не знал.

– А это точно? – засомневался Хенке. – Шакун, повтори вопрос!

– Абсолютно точно! – уверенно подтвердил Борщенко. – Мы следовали по курсу, который постепенно менялся сопровождавшим нас военным кораблем.

– Ага… Так.., Искали новый, обходный путь в Англию? Это похоже!.. Спроси, Шакун,– он давно знает капитана?

– С ним я в первом рейсе,

– А команду?

– Команда вся новая, сборная. Я знаю людей только по фамилиям. Они сами только что познакомились…

– Гмм-м…– Хенке опять задумался. Вероятно, так подобрали команду нарочно. На случай, если она попадет в плен…

– Очень вероятно! – подтвердил Борщенко. – Поэтому и мне удалось к ним попасть.

– Знаешь ли ты, кто из команды коммунист?

– Было два. Оба погибли во время взрыва.

– А капитан?

– Он беспартийный. .

– Как это может быть? – Хенке недоверчиво посмотрел на Борщенко, Тот невозмутимо продолжал:

– Он старик. Был капитаном гари царе. Поэтому – беспартийный.

– Гмм-м… – Гестаповец озадаченно потер нос.– Ага… Может быть, поэтому капитану не доверили маршрут судна… Так, так… Спроси, Шакун, – хорошо ли он знает Рынина?

– Знаю недавно. Только с этого рейса.

– Ты не был к. нему приставлен? – Гестаповец пристально посмотрел на Борщенко.

– Нет.

– Но, может быть, ты слышал, каким строительством он занимался?

– Нет. Об этом на судне никаких разговоров не было.

– Жаль. Тебе это надо было знать,

– Мне это было ни к чему.

– Ну, ладно. О Рынине мы еще выясним. Спроси, Шакун, как твой приятель хочет: вернуться под конвоем в камеру, как бы с допроса, или остаться с нами?

– Павел! Как тебе лучше: остаться у нас или вернуться под конвоем туда?

– Мне надо туда! Мне надо быть там!

– Он должен быть там! – перевел Шакун.

– А зачем ему туда надо? – продолжал спрашивать Хенке.

– Павел, за каким чертом тебе туда нужно?

– У меня там есть свои люди… – объяснил Борщенко.

– И много? – спросил Хенке, выслушав Шакуна.

– Трое! – продолжал импровизировать Борщенко.

– Ага, это хорошо, – сказал Хейке. – Вернись туда и условься с ними о связи. Дай им задание срочно выявить, кто из русских работал на строительстве метро… Заодно пусть заметят и тех, кто работал в шахтах. Понял?

– Чего же тут непонятного? Все ясно! – подтвердил Борщенко. – В Москве и Ленинграде – на метро; в Донбассе и Кузбассе – на шахтах. Яснее ясного!

– Ну вот и хорошо! А теперь, Шакун, можешь пройти с ним в буфет и угостить хорошенько. Потом пусть его доставят обратно в камеру под конвоем, как всех… Мы его через три дня вызовем… Будет работать у нас!