Текст книги "Молчаливый странник в Лондоне"
Автор книги: Цзян И
Жанр:
Современная проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 16 страниц)
Дуэт дождя и ветра
Недавно я прочитал в газете «Таймс»:
«Погода – одна из неразгаданных тайн мира. Изучение этого феномена не открыло его секретов. Даже там, где изменение погоды – величина постоянная, тоже нет определенности. Муссон может прийти раньше или позже, дожди пожалуют слабые или проливные. И никто не может сказать, почему в один сезон будет так, а в другой – иначе…»
Это ли не объяснение беспокойства лондонцев о погоде вообще, хотя заметка в газете посвящена теме «неуловимых дождей» – так она и называются. С большим интересом я прочитал также в газете «Ивнинг стандард» статью «Путеводитель по дождям», в которой признается неизбежность дождей в Лондоне. Дождь здесь всегда сопровождается ветром. Правда, я никогда не сталкивался с очень сильным ветром, возможно, потому, что высокие здания стоят близко друг к другу, и с другой стороны, здесь редко бывают ливни. Прохладный ветер освежает меня после гнетущей влажности, а унылый дождь всегда подбадривает, потому что дает возможность увидеть многие вещи в городе в разных ракурсах. Поэтому я всегда дружу и с ветром, и с дождем.
Зонтики у подножия Биг-Бена
Мне нравится бродить по лондонским паркам в ветреную погоду, ведь тогда можно увидеть очертания дрожащих ветвей и листьев, под порывами ветра они иногда склоняются в одну сторону, а порой создают путаницу. Это движение, то равномерное, то беспорядочное рождает особые звуки, которые так приятно слушать.
Однажды ветреным утром я прогуливался в районе Уимблдон-коммон и вышел к ипподрому который смотрел на дом с мельницей. Справа была рощица ивняка. И хотя деревья не показались мне старыми, да и причудливо-фантастических очертаний ветвей, какие мы так любим рисовать, я не увидел, они все-таки были приятны для глаза. Создавалось ощущение, что у них нет ствола, потому что на Западе когда сажают ивы, ствол часто обрубают очень близко к земле и тогда ветви растут вширь. Эти ивы росли именно так, и их длинные тонкие ветви с трудом противостояли ветру. Когда сильный ветер дул справа, они «склоняли головы» в противоположном направлении. Некоторые пытались выстоять, но, как правило, безуспешно. Этот поединок с ветром предоставил мне возможность увидеть прекрасное зрелище. Кстати, если б я не обратил внимания на листья и корни этих ив, то вполне мог бы спутать ивняк с китайской бамбуковой рощей, потому что игра длинных тонких ветвей бамбука создавала тот же самый эффект. Эти ивы не были плакучими, и их очень маленькие тонкие ветви были гонимы ветром почти так же, как ранней весной бамбук, у которого только что появились молодые побеги. Ивы символизируют кротость, и в нашей культуре это знак весны. Смотрю на них и вспоминаю строки одного из наших лучших стихотворений:
Абрикосовый дождь коснулся моей
одежды и обрызгал с головы до ног.
Теплый ивовый ветер нежно дует в лицо.
Сейчас в Уимблдон-коммон нет опавших абрикосовых лепестков, которые испортили бы мой костюм, а вот ивовый ветер вызывает дрожь и словно напоминает, что вот-вот кончится осень. Я внимательно разглядываю ивы, хотя рискую быть унесенным ветром, если не смогу твердо устоять на ногах.
«С моей точки зрения, – размышлял я в книге об Озерном крае, – прогулка под дождем дает возможность понять природу». Я продолжаю считать так же, даже если гуляю под дождем по лондонским улицам. Мне кажется, что пропахшие дымом и покрытые сажей стены большинства лондонских домов, если не заниматься их нудным разглядыванием, выглядят прекрасно на фоне чистой, как кристалл, дождевой завесы, которая словно наводит глянец. Во время моих пеших прогулок привычный мелкий дождь под аккомпанемент порывов ветра мне в лицо создавал непередаваемое ощущение. Лондонцы, похоже, не удивляются этим порывам ветра. Одни просто привыкли к ветру, другие устали от слишком частой встречи со стихией, а есть и такие, кто подходит к явлению сугубо рационально: почему бы не смыть с лица городскую пыль. Как бы они ни относились к дуэту дождя и ветра, мне всегда приятно видеть лица лондонцев в такие мгновения. Естественно, они не делились со мной своими чувствами; как правило, были невозмутимы и неулыбчивы, что, возможно, свидетельствует об их некоторой неприязни к дождю.
«Дожди, дожди, бесконечные, злые дожди», – восклицают многие лондонские новоселы. Но я бы посоветовал им отправиться на площадь Пиккадили-Серкус, на Риджент-стрит или в район станции метро «Вестминстер» и посмотреть на толпу людей с зонтиками, которые вот-вот пересекут улицу под дождем. Я частенько стоял на небольшом расстоянии от перехода и наблюдал за ними. Я не видел их лица и фигуры – только движение зонтов. Если бросались в глаза темно-синие цвета, я вполне мог бы их спутать с морскими волнами, которые отхлынули от берега, где я стоял. Однажды я видел «шоу Лорда-мэра», посвященное истории Лондона. Это было неподалеку от станции метро «Мургэйт», в Сити. Дождь все усиливался. Уже ничего нельзя было различить в этой процессии людей, многие из которых были одеты в балахоны, защищавшие их от дождя. Порой обзор полностью перекрывали зонты стоящих впереди людей. До меня доносилось их сетования на отсутствие видимости. Я делал несколько шагов назад и пытался вглядеться в частокол бесчисленных зонтов. Для меня это было зрелище. Обнаружив место на пандусе у большого здания, я смог разглядеть зонты и на другой стороне улицы. Когда процессия проходила, людские массы с обеих сторон смыкались и посередине образовывался водоворот, от которого кружилась голова. И тогда я с трудом сдерживал крик души: «О лондонские зонты!» Это действительно была великолепная выставка зонтов. А как пленительно было наблюдать за почтенными лондонцами, сидящими на лавочке под деревьями в парке. Шел дождь, и они крепко держали зонтики. Иногда опустив глаза, иногда смотря вдаль. Их фигуры были настолько безжизненны, что напоминали деревянные изваяния в наших сельских храмах. Там у каждого бога был слуга, который держал над его головой шелковый зонт. В детстве, когда я путешествовал с дедушкой по храмам, я всегда испытывал трепет, кланяясь этим изваяниям.
Однажды утром, когда я катался на лодке в Риджент-парке, меня застал дождь. Однако я продолжал налегать на весла, и дождь никак не отразился на моем настроении. Странно было наблюдать исчезновение большинства лодочников. Но зато пейзаж с редкими лодками на воде, покрытой рябью от моросящего дождя, радовал глаз. И мне было жаль тех, кто не наблюдал прелестную туманную картину на берегу. Деревья в парке были едва видны, но именно такие размытые очертания радовали душу. Я всегда предпочитаю трепетный Лондон в дымке под дождем тому желтовато-серому городу в нудные сухие дни.
В тот вечер я должен был навестить моего друга, жившего в Голдерс-Грин. Все еще шел дождь, когда я вышел из дома, а когда я возвращался, слегка моросило. По пути к автобусной остановке мое настроение вдруг изменилось. Как-то странно было видеть хилый голубоватый свет уличных фонарей, который почти не освещал округу. Даже звуки дождя казались мне какими-то скорбными. Я попытался взять себя в руки, старался глубже дышать, но не мог же я изменить то, что было вокруг. Позднее мне попались стихи одного из крупнейших писателей второй половины XIX столетия Томаса Харди, которые, по-моему, точно передают атмосферу той ночи:
Люди – всегда люди, они никогда не сохраняют неизменными свои чувства в отношении каких-либо определенных вещей, а меняют их в засимости от своего настроения и происходящего вокруг. Не так давно, когда я был крайне обеспокоен сообщениями о войне и на моей родине, и в Европе, я буквально выкрикнул эти строки:
В моей груди камень, его не сдвинуть с места,
Кто зачерпнет воды из Серебряной реки,
чтобы омыть оружие войны?
В небесах не меньше перемен, чем на Земле -
Иногда там ясно, иногда дождит, нет покоя!
Ну хватит о войне.
Не правда ли странно: лондонцы страдают от чрезмерных дождей большую часть года, однако стоит наступить кратковременной засухе, они тут же с тревогой начинают говорить о том, как нужен дождь. На второй год моего лондонского бытия моя квартирная хозяйка сказала мне, что не может пользоваться шлангом для поливки цветов в саду, поскольку это теперь запрещено из-за дефицита воды. Я попытался было поспорить с ней: в Лондоне обилие дождей, а Англия окружена водой со всех сторон, почему же люди должны беспокоиться о запасах воды? В этом году все повторилось вновь. Газеты постоянно печатали предупреждения о водном кризисе, с огромным интересом узнал я, например, что кардинал Хинсли, архиепископ Вестминстерский, распорядился служить ежедневные молебны о ниспослании дождя до 21 мая во всех храмах и капеллах его епархии. Вскоре после этого пошли беспрерывные дожди. Однажды утром горничная вошла в мою комнату, и, поскольку у нас была традиция обмениваться разными замечаниями по поводу погоды, я с явной иронией произнес: «Собирается дождь!» Она мгновенно ответила: «Он так необходим!» Ее реакция меня удивила. Она объяснила: «Я не из числа друзей дождя, но мы должны молиться за него, ведь в нем так нуждаются фермеры». В другой раз я ждал автобуса на Юстон-роуд и услышал на остановке разговор двух джентльменов. Один из них, проходивший мимо, специально остановился, чтобы заметить: «Какая жалость – снова дождь!» Другой возразил: «О, мы, фермеры, нуждаемся в нем. Он для нас бесценен». «Я знаю», – обронил прохожий и пошел своей дорогой. Несомненно он лондонец, решил я и подумал: ну и головоломка, почему это дождь такой послушный – идет в ответ на молебны!
Кстати, мы, китайцы, тоже служим молебны дождю в пору засухи. Читатели должны знать, что на моей родине очень жаркое лето, мы живем под палящим солнцем три-четыре месяца в году, а то и больше. Как велит древняя традиция, мы кладем на алтарь драгоценности, парчовые одежды, звоним в колокола, бьем в барабаны во время летних жертвоприношений, чтобы призвать дождь, жизненно важный для урожая. Местные власти порой издают указы, запрещающие резать скот, чтобы снискать расположение Будды. Еще в раннем детстве я стал свидетелем, пожалуй, самой интересной церемонии. То была религиозная процессия даосских монахов, которые несли прошение о дожде на алтарь храма Царя Дракона. Он и местный бог, как считалось, обладали магической силой ниспослания благодатного дождя. Но случалось, что монахи исполняли свою службу день за днем, а дождя все не было. И тогда деревянное изваяние местного бога или Царя Дракона выносили из храма и ставили на специальное сиденье под беспощадными лучами солнца.
Такие церемонии проходили по всему Китаю. Они отличались по форме, но суть была одна. Жители, правда, не говорили открыто, без обиняков, что не прочь наказать бога, дескать пусть испытает эту сухую жару наравне с людьми, но на самом деле подсознательно именно это имели в виду. Как только покрытое лаком деревянное лицо бога становилось на солнце липким, люди говорили, что бог сильно вспотел и страдает от жары, а это вселяет надежду на дождь, ведь бог больше не в силах вынести подобное испытание. Что верно – то верно: сильный дождь всегда приходит на смену продолжительной засухе. Это непреложный факт. Стоит ли подвергать сомнению божью волю? Думаю, ученые делают много шума из ничего, пытаясь объяснить, как дождь формируется из испарений, превращаясь из газообразного в жидкое состояние, и выпадает на землю в виде дождевых капель.
Павильон, посвященный радостному дождю
Китайцы – поклонники ветра и дождя. Вот уже многие столетия наши мастера слова пишут стихи и эссе, восхваляя эти стихии, которые вдохновляют и художников. Ма Юань и Ся Гуй, два выдающихся художника, живших в эпоху Сун, превзошли всех в умении показать направление ветра, когда изображали водную рябь и ветки деревьев. Ми Фэй и Ми Юйжэнь, жившие в то же время, изобрели новый метод в изображении ливня и моросящего дождя. На всех значительных китайских картинах вы найдете намек на ветер и дождь. Даже если это не классический пейзаж, а всего лишь бамбук, сосна или отдельный цветок, у вас все равно должно быть ощущение ветра или дождя. Наши великие мастера говорили, что они любят рисовать под ветром и в дождь, потому что эти стихии обостряют их восприятие природы и больше чувства потом можно выразить в работах. Один наш литератор заметил как-то, что дождь делает день короче, а ночь длиннее. Этот эффект рождает разные вариации поэтического вдохновения. Я хотел бы познакомить вас с отрывком из эссе нашего великого поэта Су Дунпо «Павильон радостного дождя»: «Я назвал свой павильон в честь дождя, чтобы сохранить в памяти радость. Когда наши предки чему-нибудь бесконечно радовались, они использовали имя того, что было причиной этой радости, чтобы запечатлеть в памяти это событие… На смену засухе пришел дождь. И ему, дождю, внятно, что мы сегодня радуемся. Неужели мы позволим этому воспоминанию улетучиться. Так не должно быть. Вот почему я посвятил этот павильон благословенному дождю и прибавил следующие строки:
Если с неба пойдет жемчужный дождь,
того, кто мерзнет, не согреет жемчуг,
Если пойдет яшмовый дождь, то голодные
не насытятся.
Дождь шел безостановочно три дня -
Кому воздать за это должное?
Может быть, губернатору?
Но он отсылает к императору.
Император возражает – «То воля Бога».
А Бог возглашает: «Нет, всем вершит
Природа».
Но природа – тайна, скрытая от людей.
И я посвящаю этот Павильон – дождю.
Это лишь один пример. В Китае вы встретите множество известных павильонов, которые называются «Кроткий дождь» или «Великий ветер» и т.д. В этих именах нет и оттенка суеверия. Они выбраны лишь для того, чтобы сохранить в памяти радость, которую приносят эти стихии. Я унаследовал этот обычай. Вот почему люблю ветер и дождь Лондона!
Приплыла к нему рыбка и спросила…
Еще совсем маленьким мальчиком я узнал, что есть такая английская река Темза. В школьном учебнике о ней было написано всего несколько строк. Когда я думал о Темзе, то сравнивал ее с нашими реками Хуанхэ и Янцзы и рисовал в своем воображении то, что могло бы находиться на ее берегах. Теперь я знаю – это единственная водная артерия Лондона. В старые добрые времена, думаю, она играла важную транспортную и торговую роль, но теперь она видится мне скорее рекой, приносящей радость людям. Я не заметил на ней ни единой джонки, ни одного большого парохода. Главная функция Темзы в наши дни – доставлять удовольствие людям. Скольких скитальцев, из каких только стран повидала она за долгие годы! Но хотел бы я знать, волнуют ли саму Темзу те изменения, что произошли на ее берегах, те занятия, которыми поглощен эгоистичный род людской по обеим сторонам реки? Нет, она выше всего этого. Наверное, Темза будет все той же во веки веков!
Большинству жителей Лондона, особенно англичанам, не составит труда рассказать вам об истории того или иного моста, когда и как он был построен и даже сколько это стоило. Но эти детали меньше всего занимают бестолкового китайца вроде меня. Кстати, тщательно описать всю реку сразу – задача, конечно, невыполнимая. И я намерен разделить Темзу на две части. Одна – в городе, где по обеим ее сторонам теснятся дома, другая – ближе к загородным просторам, где преобладает нетронутая природа и совсем немного созданий рук человеческих. Учитывая особенности моего характера (о них я писал во вступлении), читатель, наверное, решит, что мне, конечно, ближе вторая часть Темзы, но это будет не вся правда. Есть много мест на ее берегах, где преобладает городской антураж, но на которых я тоже люблю бродить. Например, я не особенно жалую набережную Виктория в дневные часы – слишком много дорожной суеты и спешки. И даже поймал себя на том, что не могу противостоять этой атмосфере всеобщего натиска и тоже начинаю двигаться быстрее, чем хотелось. Видимо, это естественный инстинкт. Так юная прелестница инстинктивно начинает делать па, когда на экране показывают балет. Но после десяти вечера здесь можно наблюдать изумительный ночной Лондон без суеты, хотя время от времени это торжественное спокойствие нарушают снующие машины и трамваи. Я часто бесцельно брожу здесь, с особым интересом разглядывая уличные фонари на набережной. Они вытянулись длинной цепочкой, и их мягкий свет отражается в воде. Смотрю на эту игру света, и странная мысль приходит на ум: вещь до боли знакомая меняется до неузнаваемости в водной среде. Вообще-то я не поклонник моря огней. Оно создает ощущение шума, суеты, чего-то показного, кричащего. Когда хочется тишины и покоя, яркий свет раздражает. Другое дело, если друзья собираются на вечеринку – тогда я зажигаю в комнате все возможные огни. Но если остаюсь один, достаточно единственной лампы рядом с креслом, где я погружаюсь в чтение. Но когда я гуляю в одиночестве по набережной Виктория, мне почему-то нравятся бесчисленные огни, которые отражаются в Темзе. В пору безветрия гладь воды неподвижна и огни дышат спокойствием. Но вот бриз шевельнет поверхность воды, и огни начинают мигать, напоминая гаснущее пламя свечи. Бывают мгновения, когда свет трепещущей свечи раздражает, а вот подобные движения на воде доставляют радость.
После прогулки по набережной я люблю подойти к Египетскому монументу и двум сфинксам. Днем они не создают впечатления великолепия и грандиозности. Шум дорожного движения и яркие краски зданий затмевают их. Ночью, напротив, другие детали становятся незаметными, а монумент и сфинксы выглядят невозмутимыми, неизменными, вечными. В них ощущаешь достоинство и возвышенное спокойствие. Конечно, они выглядели бы такими и днем, и ночью, если б стояли посреди пустого пространства, как это и было когда-то в Египте, но я допускаю, что они не возражают быть здесь среди путаницы, неразберихи и какофонии. Я убежден: все, что имеет непреложную ценность и доказало свое бессмертие в течение тысяч и тысяч лет, останется неизменным, каким было в те незапамятные времена. Это величие не потускнеет, даже если придется пережить страдание и боль. Такова, на мой взгляд, судьба любой великой цивилизации. Когда я проходил мимо сфинксов, то чувствовал себя крошечной пылинкой, бесконечные миллионы каких видели они за эти годы. И еще мне почудилось, что сфинксы смеются над борьбой людей за выживание и над современными конфликтами между нациями. Сколько они видели подобных битв еще до того, как европейские народы заявили о себе в истории во весь голос.
Мне также нравится гулять днем у реки, особенно ранним утром вдоль набережной Миллбэнк неподалеку от галереи «Тэйт». Если смотреть отсюда на другую сторону реки, открывается необыкновенно красивая панорама, и я любил медленно брести, глядя на реку с набережной. Рядом с галереей меня заинтересовало громадное здание современной архитектуры, которое явно контрастировало со старинным домом на противоположной стороне. Они стояли напротив друг друга, и река между ними казалась шире, чем в других местах. Это давало мне больше пространства для обозрения, стимулировало мыслить творчески и нестандартно. Как важно все-таки правильно выбрать место. Само расположение галереи «Тэйт» обладает какой-то магией. Я всегда чувствую себя там раскрепощенным, свежим, похожим на распускающийся бутон цветка.
И все-таки больше всего я полюбил набережную Чейни-уок, в Челси, которая просто поразила мое воображение. Как жаль, что лишь однажды мне удалось побывать здесь ранним утром. В то время здесь было малолюдно, утренняя дымка покрывала все, куда бы я ни обращал свой взор. Мост Альберта, казалось, плыл в густом тумане, и когда я приблизился к нему, то меня поразила его архитектура. Впрочем, здесь неплохо гулять и вечером, а еще лучше поздней ночью. Я знаком с несколькими лондонцами, что живут вдоль этой набережной или по соседству. К счастью, они нередко приглашали меня на обед, после которого я мог совершать свои прогулки. Однажды я покинул дом моего знакомого очень поздно и, конечно, воспользовался шансом побродить глубокой ночью. В это время редкая машина или редкий пешеход нарушают ваше блаженное одиночество. Кроны деревьев, как правило, скрывают уличные фонари, и их свет едва проникает сквозь листву. У нее какой-то странный цвет, напоминающий зеленый, но я не знаю, как передать его на холсте или бумаге. Однажды ночью, гуляя между двумя мостами, я обнаружил маленькое артистическое кафе с единственным окошком. Электричества там не было – только свечи. Одну из них хозяева поставили на подоконник, она-то и привлекла мое внимание. Ее свет был словно приглашением войти в дом. Но внутри никого не было, и поскольку я не знал местных ночных правил, то не решился войти. Другой ночью я снова побывал в этих местах. Все тонуло в тумане. Меня привлекла смутная, таинственная атмосфера, и я долго стоял на мосту, затем стал лениво прогуливаться туда-сюда, забыв, что пора возвращаться домой. До моего Хэмпстэда предстоял долгий путь, но я благополучно добрался до дома по пустынным улицам, в то время как лондонцы уже видели сны.
Одной своей стороной Баттерси-парк тянется вдоль реки, и берег здесь формирует низкая каменная стена. Тут много прекрасных деревьев, а отсутствие шелеста автомобильных шин делает прогулку высшим наслаждением. Прислонившись к стене, я мог наблюдать грациозные полеты чаек. Похоже, они уже вдоволь насладились пищей и теперь, радуясь свободе, скользили по воздуху, совершая свои изумительной красоты глиссады. На фоне серой туманной пелены я видел лишь эти завораживающие белокрылые круги. Некоторые птицы пытались летать против ветра, другие просто растягивали крылья, подчиняясь воле ветра, который нес их все выше и выше. Казалось, чайки делали это все совершенно сознательно. Я взглянул на поверхность воды, и мне показалось, что она колеблется в ту же сторону, куда скользили чайки. Я не смог сдержать эмоций: «Ритм, ритм, повсюду ритм природы». В этом парке мне особенно понравилось озеро, по поверхности которого плавно скользили лодки – в этом тоже был свой ритм. К несчастью, эту гармонию природы разрушали звуки поездов и дым, который тянулся в парк: рядом были две фабрики. Порой я даже раздраженно бормотал про себя: «Неужели я в парке?»
Олени в Ричмондском парке
Теперь я хочу поговорить о другой Темзе, которая тянется от Кью-Гарденс до Хэмптон-Корт и дальше. После прогулки по Кью-Гарденс я нашел прелестное местечко у реки, где можно отдохнуть после долгой ходьбы. Редкие деревья здесь давали возможность свободного обзора, можно было слушать журчание ряби на глади реки. Вдали на противоположном берегу стоит странное индустриальное здание с торговой маркой «Лев» на крыше. Оно очень контрастирует с окружающей природой. Время от времени я слышал голоса людей, бредущих вдоль бечевника, – специальной полосы, предназначенной для тех, кто когда-то тянул судно на бечеве. Помню, как однажды я долго шел тем же маршрутом вплоть до Ричмонда. Эта прогулка напомнила мне другую – вдоль берега стремительной реки в Китае, правда, для этого мне пришлось абстрагироваться от признаков промышленности на обеих берегах Темзы. В своем воображении я представил, как чудесно выглядело бы это место при любой погоде и в разные времена года. Я даже подумал о том, что в ясную погоду при свете луны хотел бы провести здесь ночь в компании с парой лебедей. В памяти моей навсегда сохранилась также прогулка вниз по реке от станции «Твикенхэм» до моста Кью.
И в самом Ричмонде я обнаружил много достойных мест для прогулок вдоль реки. Возможно, Чолмонделей-уок между двумя мостами лучше других, хотя ему мало в чем уступает район причала неподалеку от моста Ричмонд-бридж. Стоя на мосту и разглядывая шлюпки, проходящие под ним, я чувствовал, что какая-то непреодолимая сила влечет меня и вот уже независимо от моей воли я повторяю движения гребцов. Дорога, ведущая наверх, к холмам, привела меня в Ричмонд-парк. Мне кажется, что отсюда открывается неподражаемый вид на Темзу. Однажды я долго смотрел вдаль, и почудилось мне, что река – это нескончаемая белая атласная лента, которая тянется с небес и становится все шире, шире и затем маленький остров разделяет ее на две части. Утренний туман окутывал остров, и он казался сказочной страной, в которой я хотел бы прожить всю оставшуюся жизнь. И она была бы еще более прелестной, не будь этих надоедливых звуков дорожного движения.
Свое первое путешествие по реке я совершил, когда вместе с моими друзьями – китайским художником Юй Пеоном и драматургом С. И. Сюном отправился к художнику Филиппу Коннарду, который жил на Чолмонделей-уок. После того как мы посмотрели его работы, он пригласил нас совершить путешествие по реке на моторной лодке. Шел дождь, и я наслаждался запахом свежести, который шел от воды и травы. Нас было четверо в лодке, не считая моториста. Я с удовольствием разглядывал оба берега, где дома и деревья, насквозь промокшие от бесконечных дождей, очень напоминали знаменитую роспись стекла в южнокитайском городе Кантон. Как-то летом господин Сюн и я вновь посетили Коннарда, и он снова предложил прокатиться по реке на лодке, на этот раз весельной. В тот день он был без пальто и в испанской соломенной шляпе. Мои спутники гребли, легко взмахивая веслам, а я сидел на корме, внимательно наблюдая за техникой гребли Коннарда, пытаясь ее запомнить. Похоже, он был очень искусным гребцом и даже немного рисовался. Это было видно по его надменной улыбке. Затем мы поменялись местами. И он, сидя на моем месте, все время командовал: «К себе – от себя…» Ему казалось, что мы не очень искусны в гребле. И мы действительно не всегда точно выполняли его команды. Был чудесный ясный день, и нас поразило обилие купальщиков.
Китайский рыбак
И все-таки больше всего запомнилось свидание с рекой в тот день, когда я, взяв старт в Хэмптон-Корт, легко взмахивая веслами, плыл в одиночестве все дальше и дальше, пробиваясь сквозь туман. Было очень тихо, и сложилось впечатление, что это место полностью изолировано от остальной реки и бесчисленных купальщиков. Оба берега были усеяны высокими дикорастущими травами, и я ясно слышал свистящие звуки легкого ветерка над ними. Они совпадали по тональности со звуками моей лодки. В такие мгновения в памяти всплывали мои юные годы в Сучжоу, городе каналов, который называют китайской Венецией. Вокруг этого города много речушек и каналов, можно было взять в аренду лодку на месяц или даже больше и отправиться туда, куда стремилась душа. За пределами города не было ничего, кроме воды и рисовых полей; и всегда было радостно уйти от докучливых забот, забыв на время о мире. Но сейчас я не знаю, когда снова смогу обрести состояние покоя. Ведь я плыл на английской лодке, а со мной были мои тревожные мысли о родине. Вдруг среди высокой травы я увидел на берегу рыбака, забросившего свою удочку. Он выглядел таким спокойным и отрешенным, что, казалось, не заметил мою лодку и тем более был безразличен ко мне. А мне так хотелось выпрыгнуть на берег и сказать ему, что я китаец и на родине тоже любил удить рыбу. Я долго думал потом об этом эпизоде и тех воспоминаниях, что он пробудил во мне. В конце концов мои раздумья нашли отражение в следующих строках:
Рыбак со счастливой улыбкой удит
рыбу под сенью ивы.
Забыты мирские заботы – поднимет
голову, созерцает плывущие облака.
Вдруг из воды выпрыгнула рыбка-
заговорила человеческим голосом:
«Нет мне покоя от орд пароходов -
бежала сюда обрести покой.
Но и ты мучишь меня, рыбак.
Как жесток мир!»
