Текст книги "Директория IGRA"
Автор книги: Чингиз Гусейнов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 8 страниц)
Помнит, что салат, которым Нора угощала гостью, был оригинальный, вечно экспериментирует: ананас с морковью, чтобы одного цвета – этот оранжевый, а бывает – прокручивалось во сне – белый (сыр, яблоко без шкурки, белок) и даже зеленый (перец, капуста, огурец).
Кого же ты любишь? Не на время, не в сей уходящий, изменчивый, неустойчивый, текущий, летящий, исчезающий, еще какой? миг, а навсегда?
Люблю Нору. А если изменила? и ревность, и... даже рад как-будто! Нику люблю, и... – вот и перечислить всех женщин, которых любит.
Что ж такое твоя любовь? Это и привязанность к Норе, но если все-таки верна! и привычка к постоянному обновлению чувств, Ника за вычетом N? Или N плюс остальные, которые до и после нее?..
Доволен, что готов даже – это ново! – простить Норе (Нике тоже?) ее измену, и относит дилетантские размышления к вариациям заученных фраз, где разные цветные комбинации ударных букв, глухих и звонких звуков, выдаваемых программой за откровения: возникли, и, как захватившая его всего литовка, растворились в голубизне экрана, где царствует коварный Delete: зачеркнуть, очистившись от глубокомысленных этих курсивов.
3.
Ветвящаяся сеть директорий с файлами – всякого рода модели, досье, переписка, а в личной, интимной, – дневниковые записи (не только!), ну и, разумеется,
файл nora.
Как без нее, без N?
... Пошли через мост, сухой колючий снег бил по щекам, к низкому деревянному дому, где загс, он и Нора, а с ними свидетели – председатель студкома с женой, литовцы (разгадка сна с литовкой?): они и затеяли свадьбу в студенческом общежитии – собрали деньги, чтобы праздник Октября отметить, ушли и полученные беженские (тогда называлось пособие переселенцам), шуму много, вина – мало, зато ящики лимонада и минеральной, кто-то даже не понял, что играли свадьбу.
Натерпелась Нора страха и бездомности, гонений, клич был (Самый, который вождь-отец, выиграв войну, затевал новые кровопускания) очистить, покинув отчий дом, наши земли, и замерзли все, преодолевая горный перевал, уцелели единицы.
Каролина моя, Каролина, – пел отец (Аран в деда), – морщась от боли и не в силах разогнуть спину, – радикулит со времен битвы за Каролину Бугаз, шли по узкому перешейку в ледяной воде зря воевал! Вскоре умер, следом мать и сестра-близняшка (эту звали Нурия, ту – Гурия), и Нору, пугливое дитя, вырастила тетка (мамина сестра).
Каждый мужчина – враг, урвать-отхватить, а ты прячься: девичье дерево, как говорили предки, – словно ореховое , прохожий норовит камень бросить, чтоб сбить плод. И Нора, как возник на горизонте (в общежитии) свой Мустафа, долго не раздумывая, потянулась к нему.
В первое время Мустафа терзался: он ли у нее – первый и та ли кровь или подогнала к сроку?.. Никакой как будто преграды, когда в первый раз: села к нему на колени, крепко обхватив за шею, и он, слегка ее приподняв (руки ощутили прохладу упругого тела), привлек всю к себе и... никогда ни до, ни после не испытанный острый миг – уже там.
Нора строила крепость, и даже ценой обмана, – мягче бы, но как, если о живой сестре как о мертвой? Что-то скрывать, утаивать... Или привыкла?
Строил и Мустафа, не заметив, как и когда начали преобладать отступления, и стало манить подполье, куда уходишь для себя, ничего ни против кого не замышляя (с туннелем, откуда можно сразу на Горбатую площадь).
Когда открылась ложь Норы, чуть до разрыва не дошло: часто отлучалась, и странные – скороговоркой – объяснения (нет ли у нее кого?..), что заболталась с подругой, Ты ее не знаешь, и они сто лет не виделись, ночью, оказывается, ее поезд.
Предупредила однажды, что есть у нее дело (по женской части), придет поздно. Это поздно еще повторилось: Мустафе позвонили, что всех в саду забрали, лишь одна их девочка осталась... а Нора явилась, когда Аля уже спала: выстояла-де длинную очередь за чем-то и обидно, что не досталось.
– ??
Оскорбилась: – Можешь проверить!
Не похоже, чтобы у Норы кто-то появился, ну а все же? Решил выследить – шла озираясь (Мустафу спасла ее близорукость), исчезла в парадной большого дома, долго ждал, когда выйдет, прячась под деревом и всматриваясь в окна, и – вот она! А следом – какой-то ребенок!.. Нет, вся в морщинах женщина, но ростом с семилетнюю их дочь Алю.
– Нора! – вырвалось: Мустафа удивился, как они похожи лицом, незнакомка дружелюбно разглядывала Мустафу, а Нора бледная, потом, на что-то решившись, твердо сказала:
– Это моя сестра.
– Родная сестра?
– Да.
– Гурия?! Но она же... – И осекся, поняв, что Нора все эти годы его обманывала.
– Не судите ее строго, – заступилась. Голос Норы! – Она боялась вас потерять.
Что у нее сестра урод!
В ту ночь, когда их изгнали, Гурия с высокой температурой в дол
гом пешем пути не раз теряла сознание, потом... перестала расти! Врач из беженцев объяснил: шок. Атрофия клеток роста.
Сказала, что живет не здесь – назвала близкий городок: видимся, когда приезжает.
– Почему не пригласишь жить у нас?
– Я предлагала. – Врет! – Но она отказалась, не хочет нас стеснять.
Нора говорила правду, но не всю: боялась за Алю.
– Считай, – ответила тогда сестра, – что я добрый дух твоего домашнего очага. Кстати, я же старше тебя, – улыбнулась, – на целых двадцать минут, и в маминой утробе питала тебя – все соки шли к тебе через меня (вот и объяснение атрофии: Нора росла в утробе, активно беря у Гурии, а Гурия была пассивна, ибо все получала первой от мамы).
А еще прежде:
– Ты могла быть мной, – сказала ей Нора.
– А кто – мной? Ты?
– Я бы этого не вынесла, – призналась. И тут же: – Я тебя не обидела?
Будто не услышала:
– Не выносишь нынешнего своего состояния?
– Живу в постоянном страхе за вас...
Однажды повела дочь к ней, зачем-то внушала, что идут к родной тете.
– А еще знаешь кто она? – чтобы, увидев карлицу, дочь не испугалась. – Подруга наших гномов. – Решила, что если Аля ее примет – пригласит домой.
Как только Аля увидела Гурию, в глазах появился страх, ни на шаг не отходила от мамы, потрясена и боится.
– Ты гном? – спросила у тети, и та, не поняв (забыла, что говорила Норе), пожала плечами.
Когда пришли домой, Аля стала изображать тетю, передразнивая ее манеры, горбилась, ходила, как та, вперевалку, изгоняет из себя страх!
– А если бы я тебя дразнила? – Не знает жалости!
– И дразни! – Потом напомнила маме, что та ей сказала неправду.
Мустафа больше не видел Гурию. И ни о чем не спрашивал, – ждал, что Нора сама скажет.
И шло, как прежде, будто ее не было.
Изумление, да-да, именно изумление было в голосе Норы, когда, напуская на себя печаль, однажды обжегшись, перестал ей верить? сообщила, что сестра умерла.
– Как? Когда?! – Мустафа был потрясен.
– Уже похоронили.
– Почему я узнаю теперь?
Промолчала. Снова врет? Чтобы вторично убить живую!
– Это правда, – тихо добавила.
Норе позвонили:
– Вы ее родственница?
– Да, а что случилось?
– Приезжайте в больницу.
Дальше – словно не с ней: морг, прощанье в театре... Не сказала, что сестра. Какая же сестра, если рядом с нею никогда не видели?
Собралось столько народу и такие светила, Нора была ошарашена, раздавлена – всю жизнь жалела сестру... Неужели завидует?
Никогда не верила и всерьез не принимала ее рассказы о себе, чего не придумаешь обделенной? Бредни!
–... Знаешь, у меня обнаружился талант. – И смеется.
– Какой?
– Экстрасенса. – Норе было неловко, что та играет в модную игру, потом стала ее жалеть. – Хочешь, на тебе продемонстрирую? Вот мои руки... – Нора перебила ее:
– Не надо.
Та сразу сникла: – При неверии эффекта не будет. Надо довериться, тогда поможет.
– Слава Богу, я здорова.
– Я уже многим помогла.
– Да? Она не должна чувствовать, что я ее жалею.
Гурия усмехнулась: твои мысли – у тебя на лице.
– Думаешь, сочиняю? – Пусть утешится. – И не спросишь, кому?
– Кому же?
– Скажу – снова не поверишь.
– Нет, говори.
– Смоктуновскому! "Вы клад!" – сказал он мне.
О моя бедная сестричка! – Еще кому?
– Джигарханяну.
Телевизор много смотрит. – И он?..
– А, ну да, поняла – вражда и так далее... Он далек от таких глупостей. Пошутил однажды: играл, дескать, итальянца, еврея, турка, даже армянина, – вот и весь его ответ! А сейчас я работаю с Магомаевым.
– Муслимом? – невольно вырвалось.
– А есть еще какой знаменитый?..
(Были на похоронах). Услыхала вдруг:
– Не явился даже!
О ком они?
Однажды пришла Нора к сестре, а та – в слезах.
– Что с тобой? – Долго увиливала, потом сказала, что с любимым человеком поссорилась.
– Кто он?
– Неважно... – и, глянув на Нору, вздохнула: – Не веришь, что и меня полюбить могут! И даже стреляться!
– Как в романах?
– Да, в романах, которые читаю, придумывая всякие небылицы... Ты ведь так думаешь!
– Ну что ты!
– А мне действительно тоскливо!
– Расскажи о нем.
– Что толку, если решишь, что сочиняю.
– А хоть и сочиняешь! – И что-то банальное сказала, было ощущение неловкости, про выбор способа жить.
И на поминках разговор о том неведомом.
– Ну да, испугался придти!
– Чего ему бояться? И той, от которой ушел, тоже нет в живых, губитель какой-то!
– А у публики успех.
– Был!
И не спросишь: о ком? всем известно, а ей, родной сестре, нет.
– Да, была такая... – с паузой – некрасивая (не скажешь на поминках уродливая), – тут же перебили:
– К ней некрасивая не подходит, лучше – миниатюрная.
– И столькие вокруг вились... Надо же – отбить его!
– Дар у нее был.
– Внушения? Или приворожила?
– Умом – может.
– На уме мужика долго не удержишь, нужно что-то еще... – и рукой движение, означающее, очевидно, это что-то.
– Некая витальность!
– Любовь – тайна.
– Тут случай особый: такого красавца скрутила.
– А не явился!
Так и не узнала Нора, кто?
С тех пор... казалось бы, облегчение после смерти сестры, – нет: катилось, катилось – скатилось на мелочи, – трещина в их с Мустафой любви, и чуть что – война, а повод – любой пустяк.
– Где моя ручка?! – кричит Мустафа. – Она лежала здесь и ее нет!
– А ты поищи – найдешь.
– Я все перерыл – взяла ты! Если завтра... – такой гнев, что инфаркт вот-вот сразит.
– Не дури, завтра найдешь. – И положит ручку на место (приглянулась Норе, – не царапает, тонкая паста).
Выдуманное чувство сковывает бесполезностью, не давая ясно обозначить реальность отношений, некая помеха, соломинка в глазу, – смыть слезой.
Прежде Нора часто пела, лицо светилось, и стоило Мустафе нахмуриться обнимала его, повиснет на нем и целует, пока хандра не покинет, и в семье воцарялся мир, нарушаемый разве что тем, что Аля не так выполнила домашнее задание, ужасный почерк, иероглифы какие-то.
"Может, – поправляет ее Мустафа, – каракули?"
Рассерженная, рвет страницу и заставляет дочь – всю себя вложить в нее, избыть свое несостоявшееся – написать заново и, если не удается добиться идеального письма, сама аккуратно переписывает вырванную страницу, – и упрямая (может, упорная?) Аля, постигая иероглифы своей натуры, укатила с Гунном в Чин, китайские пределы.
Боязнь за Мустафу? И в каждой, которая приглянулась, угроза ее
крепости? Ну да: в твоем вкусе круглолицая блондинка или плосконосая пустышка-глупышка.
– А выбрал тебя!
– Вот именно!
– Искал в краях морозных землячку, – поясняет, подыгрывая, – хоть и смешанных ты кровей (напомнит о полу-полу – что и это не спасло от изгнания), привык к нашей речи, которую ты забыла, к нашей еде, а ты готовишь отменно, – и тут ей становится жарко, ибо редки добрые слова. Потом нежданное: нигде есть не может, непременно отравится, Ты убедила меня! – как не дома съест, срабатывает какой-то фермент, наступает нечто вроде отравления.
Всего-то в ее арсенале четыре типа еды, не считая салатов всяких или плова с орехами: пюре, пироги, котлеты куриные, а порой искусно смешает свинину и говядину, выдав за любимые Мустафой бараньи котлетки. И легкие супы – овощные и гречневый.
Подслушала Нора, как бабушка Мустафы однажды ее хвалила: "Хорошая жена попалась, – соседке говорит. – Из одной курицы две делает!"
"Как так?" – удивилась.
"Курица, что купила, и в точности ее повторяющая".
Та сообразила: "Фаршированная?!"
Сумела Нора убедить, признайся! что женщин прельщает в нем его чин (?), пусть не возомнит, что красавец-мужчина, загонят как лошадь и быстро сведут в могилу.
А если он на кого с интересом взглянет или кому, как ей кажется, может прийтись по душе, – не медля ни миг выставит напоказ, и не грубо, а с изяществом, виртуозно, с едкой иронией, изъяны соперницы, а та понятия не имеет, что зачислена в разлучницы.
И Мустафа поразится, как точны и убийственны наблюдения Норы: и голос у той манерный, и тело кривое, неуклюжа, не те глаза, черные полосы на шее – грязнуля, уши неестественно оттопырены, клипсы... что-то с клипсами, не вспомнит, – старый, как мир, маневр: охладить пыл влюбчивого мужа.
Он даже сделался... да, да, сделался импо! (разве нет? как в подростковую пору с соседкой: еще ничего не началось, уже невменяем, и не успел прикоснуться...).
Не до смеху: разучился управлять собой, и Нора, хоть чаще успева
ла вместе с ним, – раздражена, что не получила свое законное, но виду не подает, долго моется, чтоб успокоиться под горячим душем.
В кого ты? В отца? Нет, отец слыл, как говорила бабушка, однолюбом, к личному удовлетворению Мустафы. В деда? Три жены у него было, а у прадеда, как и повелевает вера, – четыре, о нем Мустафа только слышал, а портрет деда видел, так что идет у них по убывающей: четыре, три – отец не в счет, времена были строгие, – странно было б разговаривать с отцом (в какой такой таинственной реальности?):
– Отец, я уже намного тебя старше, ты – как мои ученики=игранты.
– Мы строили, вы играете?!
Поговорили!..
Если возникло у нас с нею внутреннее влеченье друг другу, симпатия, основанная на некоем духовном начале, улыбнись прежде! (отец?), то надо ли гасить это чувство, сообразуясь... а с чем сообразуясь?
Я и не знал, что это у нас общее (но ведь отец ничего ему не сказал!)
Вдруг это – окончательное? захватит его всего, как у отца с матерью, и оттого – полнейшее удовлетворение? И чудо=случай выводит на новую, которая ему приглянулась или, что чаще, сама выказала внимание: лестна мысль о ее активности. А вдруг кто у них родится? Ровесник будущего внука?
Но и когда есть уже Ника – случайная встреча с Нель: стоит растерянная посреди улицы, и все такси мимо, – развернулся и к ней.
"Ты?!" – и хохочет. А потом: "Я очень спешу!"
Довез до клиники. "Ты подожди, – шепчет, и уже ее желанье передалось ему, – я на минуту!.."
А потом к ней... И, вспомнив прошлое, Нель формулирует (так и не понял):
– Ты тоже, как все овны, с копытцем, – смеется, – мозги у тебя работают, но душа широкая, и в порыве ты можешь выговорить сокровенное, да?.. Не мучайся, ничего лишнего не сказал. – Поняла, что эта их встреча – всего лишь эпизод, ибо перегорело, и у него, ее ученика, есть та, для кого он – учитель.
– Это у нас любят бескорыстно. И учат тоже бесплатно. – Красива при свете луны. Уловила, что Мустафа ее разглядывает: – Я его стыжусь.
– Кого?
– Не кого, а что: свет луны. – И, помолчав, добавила: – Да, река течет, и жизнь куда-то выведет.
Любовь по Норе – таинство без шалостей, выдумали про чувственные узлы, они есть, эти эротические точки, но лишь когда обнаруживаются, а не ищешь, пробуя и то, и это: что надо – бери, строгий регламент, долго и сильно, и ничего за пределами, поцелуи всякие (колючки, которые вонзаются, а он вечно недобрит, – красные точечки на белом теле), ты просто не можешь выдержать и, увлекаясь позами, ломаешь ритм.
И опять же – боренье слов как драма души. Или трагизм духа. Может, знак хаоса?
– Тебя не переговоришь. – И каждый остается со своим.
С сыном (может, дочерью?) в строгости. И когда жизнь не поддавалась схеме и выламывалась... неясно, что дальше, стерлись буквы (и не успел сохранить в файле).
Деньги дочери – пошли опечатки: не дочь, а сын – какие ей деньги, когда сама может подкинуть зелененькие?
И внук (? разве не внучка?), нет пока ни его, ни ее, лишь ожидание, которое затянулось.
Нехитрые правила (кто им следует?): сделал добро – забудь (никакого добра!). Помог кому (валютой?) – тоже забудь, просто афоризмы, из заповедей долгожителя: самый большой грех – это страх, но кого Мустафе бояться? Собак боится – это точно, и что самый лучший день – сегодня, а что еще – не помнит.
Поймал себя на мысли, что сравнивает: вспомнить N, когда ей было сколько теперь Н, и представить Н в возрасте N.
Так что же: первое, чем непохожи, – Н улавливает его желания и никогда не бывает ей неудобно?
Не успел додумать, как пропала всякая охота: может, и Н сравнивает его с кем-то из тех, которые были у нее и теперь продолжается по инерции, ибо действуют привычные импульсы, хотя потом – утешение для Мустафы? переживает, что ах, ах, такая слабая, и молится, замаливая грехи. Но уже было и случится еще, если ее бывший снова пожелает. Нет границ для фантазии.
А может – тут вовсе расхотелось сравнивать, – и N тоже, не ломая, как и он, привычной жизни, сравнивает Мустафу и того, кто и моложе, и умелее для нее?
И, глянув на N чужими глазами, вдруг понял, что это возможно: опрятна и элегантна.
Но странно: рядом с Никой может представить другого, а рядом с N видит только себя; главное их отличие – это временность Н и постоянство N?
осень осины
перламутровый портсигар
кинжалы сосулек
Поиски бесконечны (или поиски бесконечности?): чтобы Ника, сама естественность!.. Напрасно он терзает душу, обнажая бездну зла, рожденного... ах да, ша=ша, шайка шайтанов, все играют – боги и рабы, никаких зрителей, лишь сцена – весь край по ту и эту стороны горного хребта Каф.
– Ты прожил жизнь в подполье, – N (Нора?) вторглась в его файлы?
Удивленно на нее глянул:
– Что ты имеешь в виду? – Казалось, смирилась. И жалко ее вдруг стало: печальное зрелище – стареющая женщина, руки... когда это случилось? ее руки, которые были гладкие, без морщин, – вены на них серые выступили, светлоголубые прежде. Но не сдается, какие-то хитрости, чтобы оставаться привлекательной (для себя ли?).
Мустафе невдомек, а Нора, конечно, уверена, что у него никого нет: ведь не может! Нет-нет, да напомнит, что это – искусство более тонкое, нежели игрология.
– Игролог – это когда жизнь игра, так что ли? – Ясно, что спросила не зря: затевает новый спор (жизнь – игра, игра – любовь, и так далее).
– Ты сказал наука?
– Разве нет?
Прежде уже пикировались: не наука, а шаманство. Гадание (на кофейной
гуще). Гипноз и самовнушение. – Вздыхает.
– ... Увы, – добавил, – у нас всегда так: отшумит в мире, потом, как новость, прилетает к нам. Впрочем, и здесь мы отстали от соседей.
Пусть за океаном, эти British или Latina, – но гюры из Теплых холмов, пьющие с нами воду из одной реки
(что берет начало с ледников высочайшей горной гряды, и судоходна река, и дарами несметна – в ее чистый приток Аруку заплывает метать икру почти вымерший на континенте осетр),
создали труд по игрологии, ее истории, теории и современных новациях, излюбленное триединство Мустафы, впрочем, эрмы из Солнечных камней, часто побиваемых градом
(отвлекающий маневр в ситуации разрухи),
оказались проворнее, им предлог нужен был, созвали гостей на форум по игрологии из стран, входящих в Мировое содружество наций, или МиСоН, чтобы выкачать валюту (приобрести оружие?).
– Ты, конечно, рад, что перевел разговор в иное русло.
– А что?
– Скажи еще о том, что слово игролог отыщется в любой энциклопедии мира.
– Тем более странно, что нет в нашей. Есть игра, кошка играет мышью, игрища, а прежде играный – о колоде карт, которая употреблялась, наверняка крапленых, игрец есть, на дуде, играючи тоже, как бы шутя, даже игреневый о масти лошади, рыжая, со светлой гривой и хвостом, игрок-игрун заправский и завзятый, а игролога... я успел перелистать дополнительный том, ужасный малиновый цвет под чертополох, будто верблюдам на угощение, есть идол, но где они, давно вымерли!
– А божества-божки, которым поклоняетесь?
– ... даже, – ушел от этого разговора, – дифтонги, слова вроде СС или ЧЧ!
– ?
– Свобода Совести и Человек Чести!
– Нет, – вернулась Нора к своему, – игролог это не когда жизнь как игра. Может, игра и есть сама жизнь? Нет, я выразилась неточно: не двойная жизнь, а две жизни. Если точнее, жить и не своею жизнью!
– Не понял... – ведь договорились как-будто.
Ты в плену старых разговоров, ревность и прочее, а я уже смирилась, и все чаще думает о том, что неужели этот человек, в котором видела опору после трудных скитаний и в постоянном, лет до семнадцати, страхе, что переселенцы, – ее муж?
Что было в карточном гаданьи?
измена
потеря друга
враг
дама-невеста
веселая дорога
– Трагедии нет, а жалко.
– Рано меня хоронишь.
осень без сосен
шкатулка Ierusalem
сосулька как гильотина
И тут она сказала фразу, которая поразила: – Нас всех давно похоронили, еще когда мы не родились.
– ?!
– Не удивляйся: всего лишь восточный афоризм.
– Игра слов! – с чего-то разозлился.
– В твоем духе.
– В моем! – С иронией: – Еще не родились, но нас уже, видите ли, успели похоронить! Не мудрость, а вычурность.
– Я каждую ночь прощаюсь с тобой, провожая в последний путь.
– О сестре еще скажи!
Растерялась: – Что?
– Как ее живую вторично похоронила!
– Смелый ты человек, Мустафа.
– ? – У тебя нет страха, что останешься один, и никто не захочет за тобой присматривать.
– А компьютер?
– При чем тут компьютер?!
– Как Аlter ego.
– Надеюсь, не собираешься меня покидать?
– Всю жизнь раздувала угли, а они – сырые.
Странное дело: думать о пережитом, когда голоден, и потом, когда сыт (после еды), – и жизнь не показалась Мустафе столь уж мрачной. Тем более всем им выпало великое везенье родиться, мог вовсе не родиться.
Нора права.
И – никакого гнева: она – жена, и этим все сказано, не оставит ее, как и Нику тоже, покуда она с ним: самое страшное – это смерть. Разве? усомнился. Похуже смерти – остаться не у дел и без любви: жив – смерти нет, умрешь – не знаешь, что умер.
И чтобы в жизни было подполье...
туннель a la метро успел выдать компьютер и замигал зелено-красными лампочками, уловив нечто недоступное разумению, будто подключен к доисторическому существу (Мустафе?), понявшему свою обреченность. Или ревнует? и весьма образно!.. Но если мигают лампочки – беда!..
Ничего себе подполье, где имеешь все радости и не надо ночью продираться через-через-через и влезать в окно, рискуя, будто Меджнун + Ромео к своей Лейли + Джульетте, любимое женское имя в отрочестве.
Ника, как услышит любовница, вспыхивает, это ей – нож острый, особенно после моллы и кольца:
Я твоя тайная жена (из частых ее заклинаний).
– Единственная тайна.
– Ты о чем? – не поняла.
– В ситуации гласности.
– Но и контроля тоже (брачный договор!)
Во всю мощь на небосклоне красуются высвеченные в ночные часы дальнобойными прожекторами братья-близнецы Гласность и Контроль.
Ника, когда она в первый раз у него осталась и, увлеченные игрологией, не заметили, как наступила ночь – их первая ночь с привыканием друг к другу, потом будут открывать, неистощимые в фантазии, многообразие, поправила его насчет братьев-близнецов, ибо Гласность – она, лучше сестра, чье имя вошло в мировые языки, и, увы, брат – слабее, ибо родился чуть позже сестры, когда их мама (д-р Новый?) обессилела. Такое редкое имя Контроль!..
– Я могу их даже женить, и мы сыграем им свадьбу: не брат и сестра, а муж и жена, так надежнее, она чиста, как глас, а он тверд, как контр.
– Это тривиально.
– Может, любовники? Такая изумительная пара, идут в обнимку, остановятся, и он долго ее целует, свою леди, и лучи прожекторов, скрестившись, поднимают их ввысь.
Секс-плакат над Горбатой площадью взвился в небо.
4.
Аномалии осени: долго не уснет – магнитные бури? Рой фраз, улетучиваются, если не запишет, да еще хранить (в докомпьютерную эру), завязав белой синтетической бечевкой, полагая, что спасет при пожаре, прятал даже в холодильнике, будто в сейфе, – нет, думать сколько душе угодно, сжигая топливо, но фиксировать, когда есть компьютер, и можно открыть
файл mizer,
нелепо.
Включился, ох уж эти шпаргалки! в цепочку ZV, о чем говорил Норе (но станет его слушать!), чтоб просмотреть, и застрял, продираясь сквозь хитросплетения – частокол минимизированных (не плохо б минимизерованных!) реестров index, а попросту – список.
Увлеченно тогда работали, получив доступ в спецхрам и возвращаясь ко временам ZV-один, или нулевой цикл,
и с того света выговориться спешат, хотя торопиться уже некуда (как знать!), держат мертвой хваткой,
в открытую нельзя было, а вуалировать – в меру, дабы полностью не утратить смысл: не ребусы же разгадывать игрантам?
Вообще-то начало нашенско-новейшей игрологии, а точнее, ее генерального направления – тут царит синонимический плюрализм, кому что нравится:
каркасного, первичного, судьбоносного, или, как в учебнике: несущая конструкция игрологии как науки, получившая название ZV
(уже известно: Zахват Vласти),
приходится на середину Икс-Икс века, как шифровал тогда сверхопытный суперрукль.
Теретическую базу, разгадав динамику, подвел Л-ый, который, как помнится старожилам, ударом шахтерского кулака (под влиянием зятя, с которым суперрукль учился в школе), повалил наземь неколебимую статую на Горбатой площади, да еще заменил плиты на пантеоне, где было выбито Самый, – тот, кто вдохновитель всех наших побед, и, как выстроенные на попа костяшки домино, стали – чуть коснулся пальцем одной – валиться памятники.
Но первым делом Л-ый распустил ведомство рукоплесканий, которое разрослось:
кто сколько и в каком буквенном наполнении клянется, шло и скрытое соревнование на качество тоже, особый шифр-сектор стилистов, и как обставлено Имя на фоне словарного запаса;
характер, или ранг зала:
съезд? вече? курултай? встречи-проводы? симпо или конгре?
наличность ладоней, их взрывная сила по шкале Рихтера (которого никто не переиграл) и иные показатели рукоплесканий – продолжительность, накал, волнообразие, исчисляемые с учетом времени года:
летняя открытость (улетучивается энное число)?
зимняя закрытость (коэффициент сгущения)?..
В то славное десятилетие еще не было изжито целомудрие, и крышку сундука, откуда выгребли всякие досье, вскоре закрыли, повесив замок с секретом, чтоб никому повадно не было выставлять на всеобщее осмеяние вчерашнего короля, коим он сам стал сегодня и который... (известно).
Расступился занавес – начались игры божков, скукоженных (? бульк – и выброшена фраза из недр компьютера) желтыми муравьишками.
Столько ролей, по ходу действия убираемых авторским произволом, и никакого их саморазвития:
сценаристы-стратеги,
тот, кто мнил, что ас
(начертанный план проворонив)
агент-кинто,
ловушку кто смастерил
и заманил в нее ловко,
на голову – кирпич (?)
(спектакль?)
кто арестовал
рыскал по квартире,
ересь выискивая
(тома расстрельных списков),
и кто казнил тех, кто видел тех, кто...
ну и так далее.
Может, это силуэт стиха, точнее, четырнадцатистишья (онегинская строфа?) с особой формой центровки? И требуется, как прежде, цензорская проверка букв начальных (акростих)
с т (н) а л и н (с) к р е т и н
а заодно и букв конечных (телестих)
и с (в) о л о ч (ь) л е я в о е
Невнятица как шифр на неведомом балтизме или памирском диалекте? А вдруг тайное слово посреди строки, мезостих называется? Было ведь, когда выискивали всякие знаки, чтобы разоблачить: на тетрадной обложке чернильница с пером, а меж ними запрятана якобы свастика, – отвлекающий маневр, но уже выхвачено в акро-телестихе такое, что... впрочем, этой истиной кого сегодня удивишь: разве что, перебирая файлы директории Igra, выудить новые спрятанные словосочетанья.
Мустафа прежде долго думал, когда с помощью суперрукля пришел в Вышку, что за аббревиатура ZV (не желая признаваться в незнании), даже конкурс объявил среди новичков – кто предложит оригинальную трактовку, а приз – трехзвездочный армянский, и посыпалось: Zияющие Vысоты? Zлоключения Vаряга? Может (вспомнив прошлое), Zаговор Vрача?
Что-то, помнит, со Змеями и Ведьмами, вплели в игру Зодиака в сочетании с Висельником, в памяти остался лишь Zнак Vодолея – река жизни выносит на стремнину событий, демонстрирует качества опытного кормчего, увлекающегося спорами, и совет – сдерживать порывы к немедленной победе, не забывать рассчитывать варианты, обдумывая до мелочей игры.
И тут с ходу кто-то брякнул, подсказав первое и впрямую назвав второе: Zвезды Vласти! (имея в виду усеянную ими грудь Деда, он же Либре, он же – обыкновенный в прошлом бре, или брадобрей).
Дед и осуществил в свое время ZV (четвертый?), скинув Л-го, который, в свою очередь, – несклоняемого Самый, а тот, вспомнив про залп Видного, который основатель и прочее (с кепкой в руке и кепкой на голове – художник опростоволосился) при штурме ажурных ворот Дворца, прибег, ибо ученик и соратник, к выстрелу (снова обыгрались Z и V – залп и выстрел!).
Так сколько же, нет-нет, не ZV, а звезд? Пять плюс... не муляжи, а дубликаты, из чистого золота: Деду время от времени переставало нравиться их расположение на кителе – заказывали новую колодку, да еще две звезды маршальские с бриллиантами, и от соседей-братьев, коих семеро, ближнезападные, дальневосточные и на иных материках: расщедрились кто на три, кто на две, другие, у которых камень за пазухой, но пикнуть не смеют, – по одной, и никак не сосчитать.
Игрант рисковал, хотя чувствовали, что близок закат Деда, но прогнозами не баловались. Это как с чуГУННым (зять – о себе) котлом с тяжелой медной крышкой: не успел во время снять – разорвет, и каждый кусок – с обломок Царь-пушки.
И тут кто-то спросил о жанре:
– Комедия или трагедия?
– Опыт игрового повествования, претендующего на роман.
Нет, без фразеологических вывертов не обойтись – этическая технология с алгоритмами, и надо помнить, тут же забывая, что все же разыгрывается ситуация, и Мустафа лишь раздает ролевые инструкции, репетируя прошлое или заглядывая в будущее, которое уже было.
Роли:
Януар, звучащий как Ягуар.
– Нет, – отверг МУСТАФА: вычурный стиль Януара труден, особенно про троянских коней, с коими Януар сравнивал врагов, и методы планомерного, математически-систематического, тут трижды мат, подтачивания изнутри, наступление sui generis, прикрываемое лицемерно-показным служением, и полный интеллигентский дженс-сервис, широкая сеть саботажа госторгов, главснабов, коннозаводств, откуда и вышли троянские кони, или – гибридное чудище мортехозупр, смесь дьявола, зубра и вепря.
– Ну его, Януара! Давай повыше!
– Повыше Еж. Низкого роста, мода была на коротышей, а ты на зависть покрупнее.
Тогда крупные – удобная мишень, а Еж туда-сюда юркнет и выживет, если повезет. Ежу не повезло – тщился быть повыше, носил высокие, частично спрятанные в задник, сапоги, длинную шинель до каблуков. Ну да, не одному Ежу такие сапоги – кое-кому и покрупнее в длинной защитного цвета шинели (один=шесть=три см).
