Текст книги "Больше не плачь, мой робот (СИ)"

Автор книги: Честер Гейер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 11 страниц)

Они были одеты в свободные, очень простые туники, которые мягко поблескивали в смене тонов коричневого и золотистого. Поверх туник на них было что-то вроде металлических доспехов, с которых свисал ряд предметов или инструментов, блестящих и подмигивающих на свету. Длинные как у женщин волосы струились по плечам, а нижние части лиц скрывали бороды. Видимые же части были загорелыми почти до черноты, а во впалых глазницах горели глаза, странно мрачные и угрюмые.

Я заметил эти детали первыми. Потом осознал другую, возможно, самую странную из всех.

Примерно в середине лба каждого был каким-то образом закреплен большой драгоценный камень – или, по крайней мере, это походило на драгоценный камень. Они мерцали, словно жили своей таинственной внутренней жизнью, и при этом пульсировали. Радужные оттенки вначале темнели, потом сменялись интервалом молочного свечения, ритмично повторяясь вновь и вновь. Даже если б не было этого налета чужеродности в их лицах и глазах, причудливости одеяний, уже одни эти камни делали их пугающе внеземными.

Не считая того, что они поднялись при нашем с Роуи появлении, четверо мужчин больше не шелохнулись. Они просто смотрели на нас с мрачной, бесстрастной невозмутимостью. Ощущение крайней неловкости росло во мне, сродни тому, что ощущают новые знакомые или старые друзья, которые много лет не виделись, когда не знаешь, что сказать. Но мои ощущения в тот момент здорово усиливались странностью этих четверых и тем фактом, что ни слова не было сказано. Я испытывал мучительную потребность в речи, в каком-нибудь движении, но мне казалось, что в данный момент ничто не разрядит напряжения.

Ситуация была гротескной, нереальной. Мне ничего не хотелось так сильно, как уползти прочь и спрятаться.

Я взглянул на Роуи, отчасти, чтоб увидеть его реакцию, и отчасти, чтобы смягчить напряжение. Его лицо было потрясенным, обиженным. Он был похож на человека, который стал жертвой злой шутки. Он ожидал, сознательно или нет, увидеть мужчин, более или менее как тех мужчин в поведении и одежде, какими они были семь лет назад. Но эта перемена была настолько разительной и непостижимой, что выглядела как оскорбление для его ума.

Пока я наблюдал за ним, губы Роуи зашевелились. Его глаза неуверенно скользнули по четверым, терпеливо и торжественно стоящим у стола.

– Джимми? – прошептал он. – Джимми? – Голос его был запинающимся, вопросительным.

Я перевел взгляд на четверых исследователей с внезапным удивлением. До сих пор я не воспринимал их как индивидуумов, просто как некую единую, фантастическую группу. Слова Роуи заставили меня задуматься, кто же из них кто. Я вгляделся в мрачные лица, отыскивая знакомые черты.

– Джимми? – снова прошептал Роуи. Голос его сделался умоляющим.

Из шести улетевших вернулись четверо. С замиранием сердца я задался вопросом, не является ли Джимми Роуи одним из тех двоих, что не вернулись.

Едва эта мысль успела пронестись у меня в голове, как один их четверых пошевелился и медленно, торжественно поклонился в пояс. А когда заговорил, голос его прозвучал странно, незнакомо и с акцентом.

– Здравствуй, отец.

Стало быть, это Джимми. Я ощутил холод и легкую дурноту.

Роуи вытаращил глаза. Обида в его лице росла, и мне уже стало казаться, что он вот-вот расплачется. Но огромным усилием воли он взял себя в руки и заговорил:

– Здравствуй, сын, – сказал он. Голос его был тихим. И я никогда не видел, чтоб он выглядел таким старым, как в тот момент.

Я почувствовал прикосновение к своей руке. Вздрогнув, обернулся и увидел, что ко мне подошел мужчина из группы людей, стоящих в другом конце комнаты. Я узнал в нем Филиппа Баррингера, управляющего Филда.

– Что… что вы намерены делать? – спросил он нервным шепотом. – Там толпа… репортеры…

Несмотря на его неловкую попытку, я понял, что Баррингер хотел сказать. Своим возвращением исследователи произвели громадную сенсацию. Люди захотят посмотреть на этих мужчин, которые совершили успешный полет на Марс. Они захотят устроить шум вокруг исследователей, какой обычно устраивают вокруг героев-завоевателей с незапамятных времен. А репортеры, несомненно, пожелают услышать героическую эпопею, которая лежит за семилетним отсутствием.

Но спрашивая меня, что я намерен делать, Баррингер намекал, что представить исследователей широкой публике в данном случае, решение, отнюдь, не очевидное. Он был прав, если таково было его действительное намерение. Судя по общей реакции на исследователей до сих пор, воздействие их теперешнего внешнего вида на ничего не подозревающее общество будет слишком большим потрясением.

Нужно время – немного времени, в течение которого будут сделаны приготовления для представления исследователей публике и, в особенности, их родным и близким. Таким образом, впечатление от их изменений будет несколько сглажено.

Но как этого достичь? Я был немало обескуражен той ответственностью, которую на меня так бесцеремонно взваливали. Я видел кое-какие очевидные вещи, которые должны быть сделаны, но представления не имел, как к этому подступиться. За стенами этого здания толпы любопытных, которых придется разгонять, орды жадных до сенсаций журналистов, чей голод надо утолить. Как я с ними справлюсь? Я, главным образом, бизнесмен, а не специалист по связям с общественностью как…

– Сэм Пирс! – выпалил я.

Баррингер вздрогнул.

– Что… кто…

– Не важно, – бросил я. – Отведите меня к видеофону.

– Он есть в соседней комнате, – ответил Баррингер. Окинув меня неуверенным взглядом, он повернулся и стал показывать дорогу.

Вспомнив о Сэме Пирсе, я почувствовал неимоверное облегчение. Пирс будет точно знать, что делать в этой ситуации, он специалист по отношениям с общественностью на заводе, умный и сметливый молодой человек, способный виртуозно как замять скандал, так и раздуть его.

Он был в своем кабинете, когда я позвонил. Лицезрение его худого угловатого лица на экране видеофона успокоило меня еще больше.

– Сэм, у меня есть для тебя работа, – начал я без предисловий. – Самая важная из всего, что ты когда-либо делал.

– Исследователи? – спросил он, и его голубые глаза заинтересованно вспыхнули. – Я слышал о возвращении «Космического патруля». Полагаю, вы хотите, чтоб я занялся публичным аспектом.

– В некотором роде, Сэм. Но усвой следующее: я не хочу широко рекламировать это событие. Наоборот, надо, насколько это возможно, замолчать его.

Пирс посмотрел на меня как на умалишенного. Он пригладил пятерней свои торчащие в разные стороны рыжие волосы и выпалил:

– Шеф, я не понимаю! Это грандиознейшее событие современности. Широкая гласность может принести компании миллионы. Но вы хотите замолчать его. Это бессмысленно.

– Дело в исследователях. Сэм. Это не те самые люди, которые улетели семь лет назад, – быстро объяснил я.

Глаза Пирса понимающе сузились.

– Кажется, до меня дошло, – медленно проговорил он. – Что я должен сделать?

– Во-первых, придумай какой-то способ вывезти астронавтов с Грант Филда, чтобы толпа не последовала за нами. Мне надо немного времени, чтоб сделать их презентабельными, чтобы их внешность не была такой пугающей. После этого твоей задачей будет справиться с толпой и журналистами. Так или иначе, но ты должен удовлетворить их.

Пирс задумчиво нахмурился, пятерней ероша свою рыжую гриву до тех пор, пока она не встала дыбом. Я наблюдал за ним с растущим беспокойством. Пирс никогда раньше не подводил меня. И если это случится сейчас, когда он больше всего нужен…

– Есть, шеф! – вдруг вскричал он. – Исследователи проделали долгий, тяжелый путь, верно? Они измотаны, обессилены. Им нужен отдых. Я отвечу на некоторые рутинные вопросы, которые будут заданы, и это на время удовлетворит любопытных. Что касается того, как вывезти исследователей из Грант Филда. Я отправлю за ними машину «скорой помощи», принадлежащую компании. «Скорая» – единственный вид транспорта, который наверняка пропустят туда и обратно без труда. Держите все под контролем до моего приезда.

Я договорился о приезде Сэма Пирса, и пока ждал его, коротко поговорил с Баррингером и другими. Объяснил, что пытаюсь сделать и попросил не обсуждать ситуацию с журналистами, поскольку это, скорее всего, приведет к противоречивой, нежелательной огласке. Они с готовностью согласились. Не знаю, то ли из-за моего умения убеждать, то ли из-за престижа компании, которую я представлял.

Большинство из них ушли. Я заподозрил, что большая часть из них присутствовали, главным образом, в надежде на известность, которую обретут в связи с таким знаменательным событием. А поскольку ничего такого не предвиделось, им не было причин оставаться. И, как мне показалось, они были рады покинуть комнату.

Роуи и исследователи сидели. Попыток вести беседу, явно, не было. Роуи тупо смотрел в пол. Его горе не могло быть горше, если бы Джимми вовсе не вернулся. До нас доносился приглушенный шум снаружи. Толпы вокруг росли, слышались крики и глухой рокот множества маленьких самолетов. Но здесь, внутри стояла тишина – тишина гнетущая, давящая. Как тяжело было сидеть рядом с людьми, которых ты знал много лет, и не обменяться ни словом. По крайней мере, так чувствовал я. Роуи казался слишком оглушенным своим горем, чтобы что-то чувствовать. Четверо исследователей были бесстрастными. Их расслабленные позы, казалось, указывали, что они не находят эту ситуацию ни в малейшей степени неловкой. Они были холодны, как спящие рыбины в глубоком, замерзшем пруду, не реагирующие ни на какую наживку.

Нарастающий гул голосов снаружи никак не добавлял мне спокойствия. Когда Сэм Пирс, наконец, прибыл, я уже весь издергался.

Пирс направлялся ко мне через комнату, когда заметил исследователей. Он остановился как вкопанный, словно наткнулся на невидимую стену. Глаза его расширились, и он все смотрел, смотрел. Потом повернулся ко мне с потрясенным лицом.

– Господи! – прошептал он. – Господи! Я ожидал какого-то сюрприза, но это…

– Теперь ты понимаешь? – тихо спросил я.

Пирс молча кивнул. Потом некоторым усилием воли заставил себя сосредоточиться на цели своего приезда. – «Скорая» на погрузочной платформе у заднего входа, откуда мы можем покинуть здание незамеченными. Но сначала я должен задать несколько вопросов. Они могут..?

– Думаю, да, – сказал я. Я подвел Пирса к исследователям и представил его. Они поднялись и торжественно поклонились.

Пирс сглотнул, неуверенно взглянул на меня и начал:

– Мы собираемся вывезти вас отсюда. Это разочарует множество людей, поэтому я бы хотел получить ответы на несколько вопросов, которые можно будет дать им в качестве компенсации. Вначале, – Пирс заколебался, – ваши имена.

Джимми вызвался ответить.

– Пол Уитон, Виктор Сорелл, Джон Лаудер и я, Джеймс Роуи.

– Ясно, – неловко отозвался Пирс. Он снова заколебался. – Первоначально вас было шестеро. Что случилось с еще двумя?

– Кольб и Стеллерс? Они остались.

– Остались? – Пирс потрясенно уставился на них. Да и я тоже.

– Да. Они не пожелали возвращаться.

– О. – Пирс взглянул на меня с ошеломленным выражением лица. – Еще одно… есть ли… если ли на Марсе люди?

– Да.

Ответ был простой и очень прозаичный, но я ощутил нервный трепет какого-то суеверного страха. Вот он, определенный ответ на один из извечных вопросов, которым жители нашей планеты задавались в отношении Марса. И все же, учитывая перемены, произошедшие с исследователями вследствие контакта с этими инопланетными существами, это, скорее, встревожило меня, чем приятно взволновало.

Пирс продолжал.

– Марсиане… они выглядят как мы?

– В некоторых смыслах, – уклончиво ответил Джимми.

– А города там есть?

– Есть руины городов. Но в нашем понимании этого слова в настоящее время – нет. Эантии – марсиане – переросли их.

Пирс снова поглядел на меня, его голубые глаза потемнели. Эантии, которые переросли города… Что же, мрачно гадал я, на самом деле представляет собой Марс? Джимми отвечал на вопросы довольно охотно, но в действительности, открывал очень мало. А в том, что открывал, таились намеки, которые… тревожили.

– И еще одно, – сказал Пирс. – Почему вас не было семь лет?

– «Космический патруль» был сильно поврежден во время приземления. Часть времени – не считая проведенного в пути – ушла на ремонт. Остальная часть… эантии очень много всего знают. Мы остались, чтобы научиться.

Пирс сделал глубокий вдох и выпрямился. У него был вид человека, которому позволили одним глазком взглянуть на неизведанное, и он не знает, испытывает благоговение или страх перед тем, что видел, но не понимает.

– Полагаю, это все. Я подретуширую, где необходимо.

Мы были готовы ухать. Я задержался, только чтобы поговорить с Баррингером по поводу «Космического патруля». Корабль надлежало переместить в ангар и некоторое время держать под строгим карантином. Мой же самолет, на котором мы с Роуи прилетели в Филд, определить на стоянку до тех пор, пока я не пришлю кого-нибудь его забрать.

Я чувствовал себя виноватым, что оставляю Пирса справляться со всем одному, но по тому, как мне пришлось поддерживать Роуи, когда мы шли туда, где ждала «скорая», я понял, что не могу поступить иначе. Роуи нужна моя помощь в том, что ждет впереди, а я не могу находиться в двух местах одновременно. «Скорая» была смешанным гиро-реактивным судном. Вертящиеся лопасти мягко подняли нас в воздух, и самолет понес нас в сторону загородного дома Роуи.

Прошло два дня, которые я целиком провел в доме Роуи, отправляясь в постель таким измотанным, что едва хватало сил раздеться.

Было сделано все, чтобы привести исследователей в презентабельный вид. Их одели в цивилизованную одежду, волосы и бороды подстригли. Можно было, конечно, совсем сбрить бороды, но тогда бледность щек и подбородков сильно контрастировала бы с дочерна загорелыми открытыми частями лиц.

Конечный результат, хоть и представлял собой огромное улучшение в сравнении с их прежним внешним видом, не мог удовлетворить меня полностью. Было две вещи, с которыми ничего нельзя было сделать. Первая – это их полнейшая отстраненность и безразличие, словно они жили и двигались в своем собственном мире. Они с готовностью отвечали, когда их о чем-то спрашивали или заговаривали с ними, но по своей инициативе не произносили ни слова. В них не было воодушевления, подлинного дружелюбия. Они были вежливы и обходительны, но в остальном вполне могли сойти за марионеток в человеческий рост, которые двигаются только когда их дергают за веревочки.

Второй вещью были их драгоценные камни, или чем они там являлись. Они выглядели прочно закрепленными. Норрис Трейн, врач Роуи и близкий друг нас обоих, имел случай обследовать эти камни и сообщил, что они вживлены прямо в плоть и кости лбов, и удалить их можно было разве что с помощью какого-то хирургического чуда.

В первый же день я связался с родными и друзьями исследователей, и организовал встречу. Я бы предпочел подождать несколько недель в надежде, что возвращение в земное окружение вернет мужчин в нормальное состояние, но зная, как, должно быть, не терпится их семьям снова увидеть их, понимал, что это только приведет к недопониманию. Кроме того, было бы чересчур сильное давление и от других групп. Единственное, что я мог сделать, это позволить Пирсу выступить в качестве своего рода воздушной подушки между исследователями и всеми теми, с кем они вступят в контакт.

Я очень сильно зависел от Пирса. Он сотворил чудо в Грант Филде, справившись с толпой и газетчиками без каких бы то ни было неприятных последствий. По новостям в день приземления просто сообщили, что исследователи слишком сильно ослабели физически после долгого полета на Землю и будут изолированы до тех пор, пока полностью не восстановятся. В остальном они удовлетворились той информацией, которую Пирс им предоставил.

Отсрочка, однако, была лишь временной, ибо мы с Пирсом прекрасно понимали, что долго газетчиков этим не удержать. Но мы уже составили более или менее определенные планы для пресс-конференции.

Воссоединение между исследователями и их родными и друзьями имело место во второй половине третьего дня. Пирс организовал все с тщательностью шоумена. Исследователей одели в яркую, неофициальную спортивную одежду, а гостиная была украшена цветами. Пирс был особенно доволен тем, что этот осенний день выдался ясным и солнечным, и утверждал, что психологический эффект этого поможет сгладить то странное, фантастическое впечатление, которое производят вернувшиеся астронавты.

Мы с Пирсом постарались сделать так, чтоб группа гостей была как можно меньше, но это оказалось нелегко. Во-первых, моя семья настояла на том, чтобы присутствовать, в особенности, Дорис. А во-вторых, многие люди, которых мы пригласили, необдуманно привели с собой друзей.

Я был напряжен и встревожен, когда люди начали прибывать. Больше всего на свете мне хотелось, чтобы все прошло хорошо. И все же слишком яркой в моей памяти была картина разочарования Роуи. Я от всей души надеялся, что мои усилия избавить от того же всех остальных, не будут напрасными.

Первыми приехали жена и дочь Сорелла, родители его жены и его отец, седой пожилой человек, морщинистое лицо которого горело нетерпением. Дочке Сорелла было лет около девяти; она была еще совсем крохой, когда он улетел на Марс. Мы возлагали большие надежды на этого ребенка.

Роуи, Трейн и я ждали вместе с четырьмя исследователями в гостиной. Пирс ввел семью Сорелла с широкой улыбкой и всеми необходимыми любезностями церемонемейстера. Он, явно, предупредил их заранее, чего ждать, поскольку мне показалось, они вошли с некоторой опаской.

Глаза вошедших сразу же остановились на исследователях. На несколько секунд они замерли в нерешительности, переводя взгляды с одного лица на другое. Потом жена Сорелла вскрикнула «Вик!», подбежала к нему, обняла и стала всхлипывать от счастья у него на груди.

Сорелл стоял, опустив руки. Мне показалось, что по его непроницаемым, похожим на маску, чертам пробежало легкое облачко.

Женщина отстранилась и подняла залитые слезами глаза к его лицу. Счастье медленно отхлынуло от него, сменившись неверием и внезапным наплывом боли.

– Вик… неужели ты не помнишь меня?

– Я помню. Здравствуй. Ада.

Пирс поспешил на выручку. Он собрал остальных, незаметно подталкивая их вперед. Его улыбка была несколько натянутой, но речь лилась гладко.

– …долгое время пробыли на Марсе. Жизнь в чужом мире, разумеется, оказывает свое воздействие…

Пирс наклонился к маленькой дочке Сорелла, и его голос был сердечным без снисходительности.

– Разве ты не собираешься поздороваться с папой? Ты же была еще совсем малышкой, когда он улетел.

Девочка уставилась на Сорелла с неприкрытым разочарованием в глазах. Не говоря ни слова, она повернулась и спрятала лицо в складках материного платья.

Старший Сорелл, казалось, был ошеломлен тем, что увидел. Словно удерживаемый страхом перед тем, как будет принят сам, он стоял, не шевелясь. Плечи его были ссутулены чуть больше, чем когда он вошел.

К счастью, в этот момент прибыли другие гости, отвлекая внимание от тягостной сцены. Это было мое семейство. Вера была разодета как для представления ко двору, а Бет и Андреа, как и следовало ожидать, прихватили своих очередных ухажеров. И Дорис… щеки ее пылали, а вся изящная фигурка излучала радостное возбуждение.

Дорис почти сразу выделила Джимми. Она медленно подошла, шепча его имя. В тот момент я понял, почему молодые люди не интересовали ее, почему она зарылась с головой в книги. Мое беспокойство внезапно возросло, когда меня как обухом по голове ударило осознание, что я больше не сторонний наблюдатель этого странного воссоединения; приход Дорис сделал произошедшие с исследователями изменения личным делом.

И я горячо, всей душой надеялся, что в этот раз все будет по-другому. Не могут же все исследователи одинаково реагировать на людей, которых когда-то знали и любили. У кого-то из них должны же были остаться хоть какие-то человеческие чувства. Если бы Джимми только улыбнулся, если б только сделал хоть что-то, а не просто высокомерно взирал на девушку, которая ждала семь лет…

Я всегда был ближе с Дорис, чем с Бет и Андреа. В каком-то смысле Дорис заняла место сына, которого у меня никогда не было. Ее благополучие всегда особенно заботило меня, и я с немалой тревогой наблюдал, как она посвящает лучшие годы своей жизни учебе, не интересуясь ничем, что обычно увлекает красивую девушку. И теперь, прозрев, я в душе молился, чтобы она не слишком страдала, что эти семь лет были потрачены впустую.

Дорис остановилась. Ее широко открытые глаза были устремлены на Джимми. В них отражалось замешательство и растущая тревога.

Он тоже смотрел на нее, его губы приоткрылись, и мне показалось, что на лице его мимолетно проступила внутренняя борьба эмоций, как будто он силился вспомнить то, что забыл, пытался отыскать старые чувства… и не смог. Тень соскользнула на его черты – тень из инопланетного мира.

Джимми серьезно поклонился.

– Здравствуй, Дорис, – сказал он.

Дорис закусила нижнюю губу и вся как будто поникла. Она, казалось, была настолько потрясена, что не могла даже заплакать. А через секунду она выпрямилась – и улыбнулась.

– Привет, Джимми. С возвращением тебя. – Затем она подошла ко мне, и я обнял ее. Боль, которую она, должно быть, испытывала, я ощутил, как свою собственную.

Затем пришли жена и двое детей Уитона, мальчик и девочка лет семнадцати-восемнадцати. Все повторилось. Затем то же самое было с матерью, отцом и братом Лаудера, которые появились через некоторое время с несколькими друзьями.

Пирс делал все от него зависящее, чтобы отвлекать внимание. Развлекать. Он представлял одну группу другой, распорядился принести освежающие напитки и метался туда-сюда, пытаясь дать начало разговорам. Мы с Трейном присоединились больше из сочувствия к Пирсу, чем из искреннего желания общаться. Даже Роуи, казалось, понимал цель, которая двигала нами, ибо он, спрятав поглубже свои душевные муки, начал нам помогать.

Пирс попытался втянуть исследователей в общение, но без особого успеха. Они либо пропускали, либо вовсе игнорировали намеки, отвечая только на прямые вопросы, да и то с серьезным поклоном и несколькими короткими словами.

В целом, однако, прием прошел не так уж плохо. Люди были предупреждены и знали более или менее, чего ожидать. И, несмотря на разочарование, конечно же, не считали, что ситуация совсем уж безнадежная, ибо когда подошло время расходиться, семьи Сорелла, Уитона и Лаудера подошли ко мне и спросили, можно ли им забрать домой своих мужчин. Очевидно, они полагали, что, оказавшись дома, исследователи снова станут нормальными.

Я не мог дать никаких конкретных обещаний, поскольку не хотел передавать ответственность за исследователей в неопытные руки, пока не наступит время, когда всеобщий интерес поугаснет. Я не знал, когда это будет, хотя полагал, что не раньше, чем через месяц. И надеялся, что в течение этого времени мужчины уже твердо встанут на путь восстановления.

С этими неопределенными заверениями от меня гости ушли, а Роуи, Трейн и я впервые за весь день смогли, наконец, вздохнуть полной грудью.

Но это было только начало. В последующие недели были интервью для прессы и телевидения, причем телевизионщики расставляли свою аппаратуру по всему дому. Были ученые со всех концов света, сгорающие от нетерпения услышать все данные, касающиеся Марса и его обитателей. И нам с Пирсом приходилось отклонять десятки приглашений на банкеты и просьб о лекциях.

Не понадобилось много времени, чтобы люди, в конце концов, поняли истинное положение дел в отношении исследователей, и прекратили свои попытки произносить панегирики. Мы с Пирсом не имели к этому отношения. Те, кто контактировал с исследователями – журналисты, ученые и разные другие группы – уносили с собой определенные впечатления, которые без колебаний предавали гласности. Теперь мир знал, что пребывание на Марсе радикальным образом изменило исследователей. И, в сущности, некоторые личности высказывались о странностях исследователей в таком ключе, который выставлял их опасными.

Особо выделялись среди них Ник Гриффин и Саймон Хоу, которые, казалось, соревновались друг с другом в своих попытках бросить как можно более подозрительный и угрожающий свет на исследователей. Гриффин был новостным репортером, специализирующимся на сенсациях и разоблачениях, и на его «достижения» в этой сфере указывал тот факт, что его постоянно сопровождал телохранитель. Он был, вероятно, самым неприятным, беспринципным и самым успешным человеком в своей профессии.

Хоу писал популярную серию психологических статей для газет, которая в разное время была объявлена авторитетами в этой области ошибочной, лживой, состоящей сплошь из искаженных фактов. И все же, популярность статей Хоу у широкой публики никогда не снижалась, и он продолжал свои развлекательные экзерсисы с неизменной беспечностью.

В исследователях Гриффин и Хоу нашли плодородную почву для применения своих талантов и их эксплуатация достигла той точки, где каждый старался превзойти другого в попытках произвести сенсацию. Гриффин фактически намекал в одном из своих репортажей, что причина странности исследователей заключается в том, что их телами завладел марсианский разум.

Я не знал, то ли мне смеяться, то ли страшиться таких полетов фантазии. Разумеется, все это только подогревало интерес публики, обычно падкой на «утки», страшилки и разные слухи такого рода.

Однажды вечером я обсудил этот вопрос с Трейном. Он, похоже, относился к нему весьма серьезно.

– Говорю тебе, Фарнам, мне это совсем не нравится, – сказал он. – Хоу и Гриффин обыгрывают тему исследователей просто ради популярности. Они, вполне вероятно, сами не верят и на четверть того, что говорят. Но воздействие на публику – это другая история. Всегда существует огромная масса людей, готовых поверить всему, что рассказывают по телевизору или пишут в газетах. И именно такие люди могут сбиваться в толпу, которая легко поддается на любые подстрекательства.

Я удивленно воззрился на Трейна.

– Не слишком ли это сильно? Надеюсь, ты не ждешь, что нечто подобное может произойти в нашем случае.

Трейн пожал плечами.

– Может, и нет. Но с людьми никогда не угадаешь наперед, Фарнам. Человек по своей природе существо стадное. Те, кто не вписывается в его нормы поведения или мышления, жестко исключаются или избегаются. Мода и причуды – выражение этого инстинкта. Ты носишь свою теперешнюю одежду потому, что так делают все остальные. Если б мы облачились в римские тоги или средневековые доспехи, то тут же превратились бы в объекты серьезнейшего подозрения.

Ты, наверняка, слышал или читал про то, как животные, случается, ополчаются против одного из своих из-за какого-то отличия. Прирученную обезьяну, которую выпускают к ее диким сородичам, убивают или прогоняют. Ворону, случайно или намеренно обсыпанную мукой, заклевывают до смерти другие вороны, если ей раньше не удастся убежать. А что такое человек под своим тонким налетом цивилизации как не животное? Да, человек будет терпеть множество отличий в своих собратьях при условии, что в состоянии понять их и разумно объяснить на основе этого понимания. Но там, где эти отличия уходят слишком глубоко в неизвестность, гранича со сверхъестественным…

Больше всего люди страшатся неизвестности, Фарнам. Они пойдут на любые мыслимые жестокости, дабы защититься от этого. Свидетельства тому – охота на ведьм и сжигание их на костре в средние века.

Исследователи побывали на Марсе. Они вернулись сильно изменившимися. Марс, как теперь известно, населенный существами, похожими на нас, это нечто, вызывающее глубокое недоверие. В особенности, Фарнам, поскольку его обитатели, очевидно, обладают таинственными силами, которые смогли так сильно изменить исследователей.

Что, в действительности, мы знаем о марсианах? Что знает простой человек, которому скармливают всякие преувеличения и искажения люди вроде Гриффина и Хоу? Марс по-прежнему малоизвестная величина… и, Фарнам, думаю, буду не далек от истины, если скажу, что для умов, не привыкших к научным методам мышления, излишние рассуждения об этой неизвестной величине могут подтолкнуть к той грани, где неизвестное начинает граничить со сверхъестественным.

У меня мороз побежал по коже. Если Трейн прав, Гриффин и Хоу, сами того не ведая, пробуждают силы, которые возымеют крайне неприятные последствия в отношении исследователей.

– Я много размышлял о том, каким образом, вероятнее всего, были произведены эти изменения в исследователях, – сказал Трейн после продолжительного молчания. – Из того, что я узнал от самих исследователей, и из того, что смог заключить, думаю, я знаю ответ.

Как тебе известно, «Космический патруль» был сильно поврежден при приземлении на Марс. Прежде, чем рассматривать возможность возвращения на Землю, требовался определенный серьезный ремонт. У Марсиан, однако, не было ни необходимых металлов, ни требуемой технологии, которая позволила бы произвести быстрый ремонт. Не потому что марсиане – отсталая или выродившаяся раса, просто их культура не включала в себя механику. Или можно сказать, что их культура ушла настолько далеко от машин, насколько мы теперешние далеки от древних римлян. В сущности, у меня есть веская причина верить, что их культура – это исключительно культура разума. Не могу сказать точно, в каком аспекте, но можно предположить, что сила разума для них выполняет то, что машины выполняют для нас.

Марсиане готовы были помочь вплоть до обучения тем вещам, которые они не знают или, скорее всего, забыли. Но при всем желании сотрудничать – с одной стороны обучать, с другой учиться – было полное отсутствие понимания. Трудность заключалась примерно в следующем: предположим, ты вызвался помочь человеку каменного века починить определенные орудия труда или оружия. Он каким-то образом забрел в твой век, и прежде чем вернуться в свой, нужно произвести этот ремонт. Он не понимает тебя, а ты не понимаешь его. Однако, ситуация не совсем уж безнадежная: ты можешь либо следовать указаниям на языке знаков, либо просто подражать его действиям.

Но будешь ли ты знать, где залегают кремниевые слои, чтобы сделать наконечники стрел и топоры? И будешь ли ты знать, как отыскать оленей, чтобы обеспечить ремни для перевязи и рога для колки? И будешь ли ты знать, где найти древесину для рукояти, лука и стрел?

Много ли поможет тебе язык знаков и подражание, когда дело дойдет до свежевания шкуры и вырезания лука? Даже если наблюдать очень внимательно, будешь ли ты знать, как держать кусок оленьего рога, и как сильно и в каких местах надавить, чтоб отколоть кремень нужного размера?