Текст книги "Костотряс"

Автор книги: Чери Прист

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 25 страниц)

Чери Прист
КОСТОТРЯС

Посвящается сиэтлской бригаде —

Марку Генри, Кэйтлин Киттредж,

Райчел Мид и Кэт Ричардсон, —

ибо в них душа и сердце этого места

Благодарности

На сей раз без кучи благодарностей не обойтись, так что позвольте мне перечислить всех.

Спасибо моему редактору Лиз Горински за ее высочайший профессионализм, удивительное терпение и несравненную целеустремленность; спасибо рекламному отделу издательства «Тор», особенно Дот Лин и Пэтти Гарсиа – обе отжигают не по-детски; спасибо моему агенту – всегда готовой ободрить и несокрушимой Дженнифер Джексон.

Спасибо и всем домашним – в частности, моему мужу Арику Энниэру, которому приходится выслушивать чуть ли не все мои истории в самых утомительных подробностях и усердно их препарировать, пока те не приобретут окончательный вид; спасибо моей сестре Бекки Прист за помощь с черновиками и вычиткой; Джерри и Донне Прист, моим болельщикам номер один; и спасибо моей матери Шэрон Прист – за то, что не дает мне задирать нос.

Спасибо вышеупомянутой сиэтлской бригаде, а также нашим друзьям – Дуэйну Уилкинсу из книжной лавки Вашингтонского университета и несравненной Синд Корман из филиала «Барнс энд Ноубл», что в центре. Кстати, о «Барнс энд Ноубл» – передаю привет и благодарности Полу Гоуту Аллену. Он знает за что.

Далее поток благодарностей полагается моей любимой оборотн ице Аманде Гэннон – за то, что разрешила назвать дирижабль в честь ее ЖЖ (изначально ник Наама [1]1
  Под этим именем известны несколько персонажей в иудейской и библейской мифологии, так что возможны такие варианты перевода, как «Нахема», «Ноема» и др.


[Закрыть] Дарлингпринадлежал именно ей); экскурсоводам Сиэтлских катакомб – я так часто ходила на их экскурсии, что они до сих пор предлагают мне работу; моей старой подруге Андреа Джонс и ее «Подозрительным лицам», которая всегда помогает мне с историческим фоном и подбирает для меня лучшие на светеэпиграфы. Также благодарю Талию Кэй, чрезвычайно любезную и неравнодушную к фантастике сотрудницу Сиэтлского зала Сиэтлской публичной библиотеки; Грега Уайлд-Смита, моего неустрашимого веб-мастера; Уоррена Эллиса и всех ребят из клуба; и Эллен Милн – за печенье.

В нынешнюю эпоху изобретательства оружейная наука достигла немалых успехов. Действительно, со времени затяжных войн, одолевавших Европу в начале столетия, появились крайне примечательные изобретения, и недолгая Итальянская кампания, развернутая Францией в 1859 году, [2]2
  Также известна как Австро-итало-французская война и Вторая война за независимость Италии.


[Закрыть]служит наглядным примером того, какой выдающейся мощи могут достигнуть орудия разрушения.

Томас П. Кеттелл: История Великого Восстания от начала и до конца, повествующая о его предпосылках, Отделении Южных Штатов и Формировании Конфедеративного Правительства, накоплении Военных и Финансовых ресурсов федерального правительства, становлении его неизмеримого могущества, формировании, организации и снабжении противоборствующих армий на суше и на море; ясные, наглядные и достоверные описания сражений и артиллерийских наступлений, обороны и капитуляции осажденных фортов, захваченных батарей и проч., и проч.; необъятных финансовых ресурсов и тщательно продуманных шагов правительства, патриотических порывов и подвигов народа, с приложением биографических очерков всех выдающихся государственных деятелей, полководцев и флотоводцев, а также исчерпывающего алфавитного указателя. На основании официальных источников (1862).

ИЗ «НЕВЕРОЯТНЫХ СТРАНИЦ ИСТОРИИ ЗАПАДА»
Незавершенный труд Хейла Куортера (1880)

Глава 7
Сиэтл – город за стеной

Проселки и тропы тут выдавали себя за дороги; они стягивали берега страны, как шнурки – башмак, связывали ее, словно сплетения струн или пальцы, скрещенные на удачу. И с востока на запад упорно тянулись поселенцы – через великую реку, через прерии и горные перевалы. Тонким ручейком просачивались они через Скалистые горы – кучками и горстками, на фургонах и дилижансах.

Вот как все начиналось.

В Калифорнии прямо на земле валялись самородки с грецкий орех величиной – по крайней мере так толковали люди, а истина всегда плетется позади, когда слухи воспарят на золотых крылах. Людской ручеек превратился в величественный поток. Западное побережье манило соблазнами и кишело старателями, искушавшими судьбу в каменистых ручьях и грезах о богатстве.

Со временем на калифорнийской земле стало тесно, а старательские делянки оскудели. Теперь из недр извлекали такую мелкую золотую пыль, что ее можно было ненароком вдохнуть.

В 1850 году с севера примчался новый слух – сияющий крылатый вестник.

Клондайк, провозгласил он. Езжайте туда и вгрызитесь в лед. Того, кому хватит решимости, ждет золотое изобилие.

Поток сменил курс и хлынул в северные широты. Это обернулось небывалой удачей для поселения на краю фронтира, последнего перед канадской границей, – глухого заводского городишки у залива Пьюджет-Саунд, названного Сиэтлом в честь местного индейского вождя. Чуть ли не за ночь замызганный поселок превратился в миниатюрную империю, где старатели и путешественники могли обменять товары и запастись необходимым.

Пока американские законодатели спорили, покупать Аляску или нет, в России приостановили сделку и задумались над ценой. Если недра полуострова и в самом деле ломятся от драгоценных ископаемых, то ставки меняются на корню. Но даже если отыщется стабильное месторождение, удастся ли его разрабатывать? Для проверки идеально подошла бы рудная жила, выходящая участками на поверхность, но в основе своей погребенная под стофутовым панцирем нетающего льда.

В 1860 году русские объявили конкурс, пообещав награду в сто тысяч рублей изобретателю, который сконструирует или придумает машину, способную в поисках золота буравить лед. Так в науке началась гонка вооружений, а между тем Гражданская война была уже не за горами.

На северо-западном побережье начали одну за другой мастерить большие и малые машины. То были замысловатые механизмы, рассчитанные на страшный холод и бурение твердой, как алмаз, мерзлоты. Работали они на пару и угле, для смазки же использовались специальные составы, защищавшие детали от воздействия стихий. Были машины, которыми правили вручную, как почтовыми каретами, а встречались и такие, что бурили сами по себе, подчиняясь часовым механизмам и хитроумным направляющим устройствам.

Однако ни одной из них не хватило мощи, чтобы добраться до скрытой подо льдом жилы, и русские готовы уже были продать Аляску за смешную, по всем меркам, сумму… как вдруг на них вышел изобретатель из Сиэтла и завел разговор о чудесной машине. То будет горнодобывающий агрегат, мощнейший из известных человечеству: пятьдесят футов длиной, полная механизация, в роли движущей силы – сжатый пар. Спереди располагаются три основные бурильно-режущие головки, а система спиралевидных расчищающих устройств, смонтированная на боках и задней части машины, удаляет из бурового канала отработанный лед, землю и скальную породу. Тщательно сбалансированная масса и усиленный корпус позволят машине вести бурение строго по вертикали или горизонтали – как уж заблагорассудится человеку, сидящему в кресле механика. По точности машине не будет равных, а в отношении мощности она установит стандарт для всех последующих аналогов.

Вот только ее еще надо построить.

Изобретатель, некто Левитикус Блю, выхлопотал у русских достаточно солидный аванс, которого хватило бы и на покупку материалов, и на сооружение Невероятного Костотрясного Бурильного Агрегата доктора Блю. На работу он запросил шесть месяцев, по истечении коих обязался устроить публичные испытания.

Разжившись финансами, Левитикус Блю вернулся в Сиэтл и начал в подвале собственного дома конструировать свою замечательную машину. Деталь за деталью возводил он детище своего разума, укрывшись от глаз горожан; ночь за ночью шум загадочных инструментов и приборов пугал соседей. Но вот наконец – между прочим, задолго до заявленного срока – изобретатель объявил, что его шедевр «закончен».

Относительно дальнейших событий уверенности нет до сих пор.

Возможно, то была всего лишь авария – ужасный сбой, бунт взбесившейся техники. Возможно, причина кроется в банальной нерасторопности, неудачно выбранном времени, неточных расчетах. Или же все-таки это была хорошо спланированная акция, неслыханная в своей жестокости и корыстолюбии попытка стереть городской центр с лица земли.

Чем руководствовался в своих поступках доктор Блю, мы вряд ли уже узнаем.

Ему была свойственна некоторая алчность, но не более, чем большинству людей; есть вероятность, что он всего-то задумал скрыться с российскими деньгами и прихватить для верности кое-какие дополнительные средства. Незадолго перед этим изобретатель женился (как утверждали злые языки, невеста была моложе его на двадцать пять лет), и нередко высказываются догадки, что к его поступкам приложила руку супруга. Скажем, принуждала его к излишней спешке или уж слишком хотела быть замужем за богачом. Или же, как потом неустанно твердила она сама, была абсолютно не в курсе мужних дел.

Наверняка можно сказать следующее. Утром 2 января 1863 года из подвала дома на Денни-Хилле вырвалось кошмарное нечто, прорвалось сквозь город вплоть до центрального делового района, оставляя за собой одни разрушения, и тем же манером вернулось обратно.

В показаниях сходятся лишь единицы; еще меньше найдется людей, которым повезло хотя бы мельком лицезреть Невероятный Костотрясный Бурильный Агрегат. Он пробуравил себе путь к подножию холма, вспарывая землю под особняками зажиточных мореходов и корабельных магнатов, под низким бережком, на котором раскинулись постройки лесопильни, и далее – вдоль коридоров и подвалов, подземных хранилищ универмагов, дамских галантерейных магазинов, аптек и… правильно, банков.

Здания четырех основных банков, выстроенные рядом, разрушились мгновенно, когда их фундаменты обратились в каменную крошку. Стены с грохотом рухнули. Полы вместе с лагами ушли вниз и сложились книжкой, возникшую пустоту частично заполнили обвалившиеся крыши. Между тем в этих четырех банках хранилось три миллиона долларов, а то и больше – капитал калифорнийских старателей, распродавших добытые самородки и устремившихся на север в поисках новых.

Погибли десятки невинных клиентов, задумавших в тот день пополнить или обналичить счета. Еще больше смертей было на улице: покосившиеся стены сотрясала дрожь, раствор в кладке не выдерживал – и каменные громады обрушивались на людей.

Горожане взывали о помощи, но откуда ей было прийти? Сама земля отверзалась и поглощала их на каждом шагу – повсюду, где Бурильный Аппарат проходил достаточно близко к поверхности. Улица буквально ходуном ходила, сотрясалась, словно коврик, из которого выбивали пыль. Она тяжело ворочалась, бугрилась волнами. И куда бы ни направлялась машина, в оставленных ею червоточинах громыхало и обваливалось.

Назвать все это «происшествием» было бы сильным преуменьшением. Общее число погибших так и не удалось установить: одному небу известно, сколько трупов скрывалось под обломками. И увы, времени на спасательные работы не оставалось.

Едва только машина доктора Блю утихомирилась в подвале его дома, едва были утолены мольбы раненых, едва с уцелевших крыш зазвучали первые разгневанные возгласы, как город захлестнула вторая волна ужаса. Жителям Сиэтла трудно было не связать эту напасть с предыдущей, но внятных резонов для подобных обвинений так и не прозвучало.

Теперь остается лишь перечислить голые факты; возможно, в будущем исследователи найдут более весомые объяснения, чем наши смутные догадки.

Достоверно известно следующее. После невиданной по масштабу разрушений катастрофы с Бурильным Агрегатом рабочих, трудившихся над разбором обломков разгромленных банковских кварталов, начала поражать некая болезнь. В конце концов – и на этом сходятся все источники – поиски ее источника привели к пробуренным машиной туннелям, точнее, к сочащемуся из них газу. Поначалу тот не имел ни запаха, ни цвета, однако со временем его концентрация достигла таких величин, что газ стал различим для человеческого глаза, вооруженного подцвеченной линзой.

Методом проб и ошибок были установлены некоторые свойства газа. При отравлении тяжелая, тягучая, неторопливо расползающаяся субстанция вызывала смерть, однако в большинстве случаев ее удавалось остановить либо изолировать при помощи простейших барьеров. Параллельно с эвакуацией по всему городу началось сооружение временных заграждений. Из палаток, раскроенных на части и обработанных смолой, устраивали импровизированные стены.

Один за другим рубежи обороны давали слабину, тысячи и тысячи жителей становились жертвами смертельной болезни, и назрела необходимость в более существенных мерах. Поспешно были разработаны и приняты соответствующие проекты, и менее чем через год после инцидента с Невероятным Костотрясным Бурильным Агрегатом доктора Блю бывший деловой центр был целиком обнесен могучей стеной из кирпича и камня.

В высоту стена достигает около двухсот футов, следуя прихотливому городскому рельефу, а средняя ее ширина колеблется в пределах пятнадцати-двадцати футов. Общая площадь пострадавших кварталов, огороженных стеной, составляет без малого две квадратные мили. Воистину чудо инженерии!

Однако за барьером город пришел в упадок и полностью вымер, если не считать крыс и ворон, которые там якобы расплодились. Газ по-прежнему сочится из земных недр и губит все живое. Там, где когда-то бурлила активность, остался лишь город-призрак, по периметру которого селятся выжившие. Эти люди стали беженцами на родной земле, и хотя многие перебрались на север, в Ванкувер, или на юг, в Такому и Портленд, немало народу по-прежнему держится стены.

Обитают они на побережье и на склонах холмов, в широко раскинувшейся карикатуре на город, известной как Окраина; и вот там-то их жизнь началась заново.

1

Заметив его, она застыла в нескольких шагах от лестницы.

– Простите, – поспешно сказал он, – я не хотел вас напугать.

Женщина в серо-черном пальто даже не моргнула и не двинулась с места.

– Что вам нужно?

Он припас на этот случай целую речь, но теперь все позабыл.

– Поговорить. Хочу с вами поговорить.

Брайар Уилкс зажмурилась, потом открыла глаза и спросила:

– Вы по поводу Зика? Что он на сей раз натворил?

– Нет-нет, он тут ни при чем, – заверил посетитель. – Мэм, я рассчитывал побеседовать с вами о вашем отце.

Ее плечи тут же обмякли, настороженной напряженности как не бывало. Она покачала головой:

– Вот оно что. Богом клянусь, все мужчины в моей жизни, они… – Она осеклась, затем продолжила: – Мой отец был тираном, и все, кого он любил, жили в страхе перед ним. Вы это хотели услышать?

От входа и от гостя ее отделяли одиннадцать перекошенных ступенек. Он подождал, пока она взберется по лестнице, и только тогда подал голос:

– А это правда?

– Скорее да, чем нет.

Женщина встала перед ним, стискивая в руках связку ключей. Ее макушка оказалась вровень с его подбородком. Ключи почему-то были нацелены ему в живот. Он вовремя сообразил, что загораживает ей дверь, и отступил в сторону.

– И долго вы меня тут ждете? – поинтересовалась она.

Он был не прочь солгать, но взгляд женщины пригвоздил его к стене.

– Несколько часов. Хотел встретить вас, как вернетесь домой.

Дверь щелкнула, лязгнула и рывком открылась.

– Я взяла на станции внеочередную смену. Могли бы заглянуть попозже.

– Прошу вас, мэм. Разрешите войти?

Женщина пожала плечами, но и «нет» не сказала, не оставив торчать на холоде, так что он скользнул за ней, прикрыл дверь и подождал, пока она искала и зажигала лампу.

Она отнесла лампу к камину, где давно уже прогорели дрова. У каминной полки обнаружились кочерга, мехи и плоская железная коробка с щепками на растопку. Хозяйка поковыряла кочергой почерневшую массу и нашарила на дне несколько тлеющих угольков.

Их осторожно раздули, добавили горстку щепок, еще парочку поленьев – и вот уже лениво заиграло пламя.

Брайар выпростала руки из рукавов и повесила пальто на крючок. Без верхней одежды ее тело выглядело тощим, словно она слишком много работала и слишком мало или плохо питалась. На перчатках и высоких коричневых ботинках осела заводская копоть, она была одета в брюки, как мужчина. Длинные черные волосы были стянуты узлом на затылке, но после двух смен прическа растрепалась, тяжелые пряди свисали как придется, гребни не удерживали прическу.

Ей было тридцать пять, и выглядела она в аккурат на свой возраст.

Перед оживающим, пышущим светом камином стоял большой старинный стул, обитый кожей. Брайар плюхнулась на него.

– Скажите мне, мистер… Простите, вы не назвались.

– Хейл. Хейл Куортер. И должен признать, встреча с вами – большая честь для меня.

На миг ему показалось, что она вот-вот рассмеется, но – нет.

Женщина протянула руку к небольшому столику и взяла кисет.

– Ну что же, Хейл Куортер, выкладывайте. Зачем вам понадобилось меня подкарауливать в такую-то непогоду?

Из кисета были извлечены клочок бумаги и добрая щепоть табака. Хозяйка умелыми движениями скрутила сигаретку и подпалила ее от лампы.

Пока что правда шла гостю на пользу, и он решился на очередное признание:

– Я знал, что вас не будет дома, когда шел сюда. Мне сказали, если я к вам постучусь, то вы застрелите меня через дверной глазок.

Кивнув, она откинулась затылком на кожаную спинку.

– Да, слышала такую историю. Отпугивает не так много народу, как можно подумать.

Трудно было понять, подтверждает она слухи или отрицает.

– Тогда спасибо вам вдвойне – за то, что не застрелили, да еще впустили к себе.

– Пожалуйста.

– Разрешите… разрешите, я присяду? Вас это не побеспокоит?

– Как угодно, но долго вы здесь все равно не пробудете, – с уверенностью сказала она.

– Вы не хотите разговаривать?

– Да, о Мейнарде я разговаривать не хочу. И мне нечего сообщить о том, что с ним случилось. Истины не знает никто. Но вы можете задавать любые вопросы, какие пожелаете. И вольны удалиться, когда начнете меня утомлять или когда вам наскучит слушать, как вам на разные лады твердят: «Я не знаю», – тут уж кому из нас дольше хватит терпения.

Приободрившись, он подтащил к себе деревянный стул с высокой спинкой, уселся прямо напротив собеседницы и открыл блокнот. В верхней части нелинованного листа были мелким почерком нацарапаны несколько слов.

Хозяйка тем временем спросила:

– А с чего это вас заинтересовал Мейнард? Почему сейчас? Он умер пятнадцать лет назад. Скоро будет шестнадцать.

– А почему бы и не сейчас? – Хейл просмотрел заметки на предыдущей странице, и карандаш его с готовностью завис над чистой бумагой. – Но если говорить прямо, я пишу книгу.

– Опять книга? – отрывисто бросила она.

– Без намека на сенсационность, – примирительно пояснил он. – Я хочу написать правдивую биографию Мейнарда Уилкса, поскольку убежден, что с ним обошлись на редкость несправедливо. Вы со мной согласны?

– Нет, отнюдь. Он получил ровно то, что заслуживал. Тридцать лет пахал как вол, за так, а от города, которому служил, никакого уважения не видел. – Она повертела в руках наполовину скуренную самокрутку. – Но все спускал им с рук. И я ненавидела его за это.

– Однако ваш отец верил в закон.

– Как и любой преступник! – чуть ли не рявкнула она в ответ.

Хейл оживился:

– Так вы в самом деле считаете, что он был преступником?

Последовала еще одна глубокая затяжка, потом женщина заговорила:

– Не передергивайте. Хотя вы правы. Он верил в закон. Временами у меня возникали сомнения, верит ли он во что-нибудь еще, но… да, в закон он верил.

Ненадолго воцарилось молчание, нарушаемое лишь треском и шипением искр в камине. Наконец Хейл произнес:

– Я пытаюсь во всем разобраться, мэм. Только и всего. Мне кажется, речь идет о чем-то большем, нежели побег из тюрьмы…

– Почему? – перебила она. – Почему, по-вашему, он пошел на это? Какой теории будет посвящена ваша книга, мистер Куортер?

Он замялся, потому что не успел еще определиться – пока не успел. И решил поставить на версию, которая, по его расчетам, должна была показаться Брайар наименее оскорбительной:

– Думаю, он поступал так, как ему казалось правильным. Но если честно, меня больше интересует вашемнение. Мейнард ведь растил вас в одиночку, если не ошибаюсь? Наверное, вы знали его лучше, чем кто-либо еще.

Ее лицо приобрело нарочито непроницаемое выражение.

– Хочу вас удивить. Мы были не так уж близки.

– Но ваша мать скончалась…

– …при родах, совершенно верно. Иных родителей я не знала, да и он был не ахти какой отец. Он не лучше разбирался в воспитании дочерей, чем я в географии Испании.

Почуяв, что разговор заходит в тупик, Хейл отважился на другой маневр, которым чаял вернуть ее расположение. Его взгляд блуждал по каморке – по добротной мебели без претензий на роскошь, по чистым, но видавшим виды полам. В глаза ему бросился коридорчик, ведущий в заднюю часть дома. С его места было видно, что все четыре двери в конце прохода закрыты.

– Видимо, вы здесь выросли? В этом доме? – изобразил он внезапную догадку.

Она не подобрела:

– Это всем известно.

– И все-таки они принесли его сюда. Один из участников побега и его брат – они принесли его сюда и попытались спасти. Послали за доктором, но…

Брайар ухватилась за провисшую нить беседы и потянула на себя:

– …но он чересчур надышался Гнили. И умер даже раньше, чем о нем узнал доктор. И честное слово, – она стряхнула в камин длинный столбик пепла, – так оно и лучше. Вы хоть представляете, что его ожидало бы, если б он выжил? Суд за измену, по меньшей мере за злостное неподчинение. В лучшем случае – тюрьма. В худшем – расстрел. У нас с отцом были разногласия, но такой участи я ему не пожелала бы. Да, так оно и лучше, – повторила она и уставилась на пламя.

Хейл на пару мгновений замешкался с ответом, собираясь с мыслями. Наконец проговорил:

– А вам удалось повидать его перед смертью? Я знаю, вы покинули Сиэтл одной из последних и наведались сюда. Удалось ли взглянуть на него в последний раз?

– Удалось, – кивнула она. – Он лежал вон в той задней комнате – на собственной кровати, под простыней, перепачканной рвотой, от которой в итоге и задохнулся. Ни следа посещения доктора, да он и не приходил, судя по всему. Я вообще не уверена, что в те дни, в разгар эвакуации, кому-то по силам было найти врача.

– Значит, он был мертв – и в доме никого?

– Никого, – подтвердила она. – Парадная дверь оказалась взломана, но при этом притворена. Кто-то с почтением уложил его на кровать, это врезалось мне в память. Тело прикрыли простыней, а возле кровати оставили его винтовку и жетон. Но он был мертв, окончательно и бесповоротно. Гниль не поставила его на ноги, спасибо Господу и на том.

Хейл строчил в блокноте, подбадривая собеседницу голосом. Карандаш порхал по бумаге.

– Как думаете, это сделали заключенные?

– Это вытак думаете, – сказала она. Интонация не казалась обвиняющей.

– Предполагаю, – отозвался он, хотя от уверенности захватывало дух.

Брат того заключенного рассказал ему, что жилище Мейнарда они оставили в полном порядке и ничего там не тронули. По его словам, тело уложили на кровать, а лицо прикрыли. Все эти подробности не всплывали ни в досужих разговорах, ни в официальных расследованиях по делу о Великом Побеге. А их за прошедшие годы хватило с лихвой.

– А затем… – с надеждой на продолжение начал он.

– Я вытащила его за дом и похоронила под деревом, рядом с его старым псом. Пару дней спустя пришли двое из городской полиции и выкопали его обратно.

– Чтобы знать наверняка?..

Она крякнула.

– Чтобы знать наверняка, что он не сбежал из города на восток; что Гниль не оживила его; что я зарыла его там, где показала им. Выбирайте сами.

Закончив погоню карандаша за словами, он поднял глаза:

– Что вы сейчас сказали насчет Гнили? Неужели они так быстро поняли, чего от нее ждать?

– Поняли. Они почти сразу смекнули, что к чему. Не все жертвы Гнили поднимались на ноги, но уж если поднимались, то выходили на охоту в считаные дни. Но по большому счету власти хотели убедиться, что Мейнард не ушел безнаказанным. А когда поняли, что им уже до него не добраться, бросили на заднем дворе. Даже не позаботились о погребении. Оставили под деревом, и все. Пришлось хоронить во второй раз.

Карандаш и подбородок Хейла замерли над блокнотом.

– Простите, я не ослышался?.. Вы хотите сказать…

– Не делайте такой потрясенный вид. – Она шевельнулась, обивка стула скрипнула. – Яму не засыпали, и то хорошо. Во второй раз все прошло куда быстрее. Позвольте теперь задать вопрос вам,мистер Куортер.

– Хейл, если можно.

– Воля ваша, Хейл. Скажите, сколько вам было лет, когда к нам пожаловала Гниль?

Карандаш дрогнул. Биограф приложил его к блокноту и произнес:

– Почти шесть.

– Так я и думала. То есть совсем еще малютка. Вы ведь даже и не помните, какова была жизнь до появления стены?

Он покачал головой: нет, не помнит. Совсем.

– Зато я помню, как возводили стену. Как она фут за футом возносилась над зараженными кварталами. Все двести футов, вокруг всего эвакуированного района. Да, я помню… Прямо отсюда я за ней и наблюдала. Вон из того окошка рядом с кухней. – Она махнула в направлении печки и небольшой прямоугольной рамы. – И днем, и ночью. Все семь месяцев, две недели и три дня, которые ушли у них на строительство.

– Удивительная точность. Вы всегда ведете счет таким вещам?

– Нет. Но запомнить было немудрено. Они закончили ровно в день, когда родился мой сын. Одно время мне думалось, а не скучает ли он по всему этому шуму. Он ведь ничего другого и не слышал, когда я его вынашивала, – только грохот кувалд да стук зубил. Как только бедняжка появился на свет, на мир пала тишина.

Внезапно женщину посетила какая-то мысль, и она села прямо. Стул запротестовал.

Она взглянула на дверь:

– Кстати, о мальчишке. Время уже позднее. И куда только он запропастился, ума не приложу. Обычно к этому часу он возвращается. – Тут же поправилась: – Он частовозвращается к этому часу, а на улице холод собачий.

Хейл привалился к жесткой деревянной спинке присвоенного стула.

– Жаль, он никогда не видел деда. Уверен, Мейнард гордился бы им.

Брайар подалась вперед, опершись локтями на колени, потом спрятала лицо в ладонях и потерла глаза.

– Не знаю, – проронила она.

Выпрямилась, утерла лоб тыльной стороной руки. Стянула перчатки, бросила на приземистый круглый столик перед камином.

– Не знаете? Разве у него есть еще какие-то внуки? Ведь у него не было других детей, кроме вас?

– Нет, насколько мне известно, но всякое возможно. – Она нагнулась и начала расшнуровывать ботинки. – Простите, что при вас. Я в них с шести утра.

– Да что вы, не обращайте на меня внимания, – откликнулся он и стал смотреть на огонь. – Извините за назойливость, я все понимаю.

– Вы и впрямь назойливы, но впустила-то вас я, так что сама виновата. – Один ботинок с глухим чавканьем соскочил с ноги, и она взялась за второй. – И не берусь утверждать, значил бы что-то Зик для Мейнарда или наоборот. Слишком они разные.

– Быть может, Зик… – Хейл ступал на опасную почву и понимал это, но все-таки не мог удержаться, – слишком похож на своего отца?

Брайар не вздрогнула, не нахмурилась. Ее лицо вновь превратилось в неподвижную маску. Она стащила второй ботинок и пристроила рядом с первым.

– Не исключено. Отцовская кровь еще может взыграть, но пока он всего лишь мальчишка. У него еще есть время, чтобы разобраться в себе. Что же до вас, мистер Хейл, то, боюсь, пора нам прощаться. Поздно уже, рассвет скоро.

Хейл со вздохом кивнул. Слишком сильно надавил, не удержался… Нужно было и дальше говорить о покойном отце, а не о покойном муже.

– Прошу прощения, – сказал он, встал со стула и засунул блокнот под мышку. Потом надел шляпу, поплотнее запахнул пальто на груди и добавил: – И спасибо, что уделили мне время. Очень вам признателен за все, что вы рассказали. Если мою книгу когда-нибудь опубликуют, не забуду вас упомянуть.

– Угу.

И она выпроводила его за дверь, в объятия темноты. Хейл потуже обмотал шарф вокруг шеи и натянул шерстяные перчатки, настраиваясь на рандеву с ветреным зимним вечером.