Текст книги "Роза"

Автор книги: Charles L. Harness

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 6 страниц)

Мгновение спустя, с лицом, похожим на влажную маску, она спокойно закрыла за собой дверь и остановилась, глубоко дыша и ища в комнате Грэйда.

Он стоял у входа в студию, пристально уставившись на нее. Когда она благосклонно улыбнулась ему, он просто пожал плечами и начал медленно приближаться к ней.

В растущей панике она стремительно осмотрела комнату. Белл и Рюи Жак наклонились к музыкальному центру, очевидно, глубоко поглощенные мчащимся звоном музыки. Она увидела, что Белл кивком головы подал ей тайный сигнал, не смотря непосредственно на нее. Она попыталась казаться не спешащей, и направилась прогулочным шагом, чтобы присоединиться к ним. Она знала, что Грэйд теперь шел к ним и был в нескольких шагах от них, когда Белл поднял голову и улыбнулся.

– Все в порядке? – громко спросил психогенетик.

Она ответила ясно и громко: – Прекрасно. Госпожа Жак и сотрудник Службы Безопасности только хотели задать несколько вопросов. Она придвинулась ближе и беззвучно прошептала Беллу: – Грэйд может услышать?

Губы Белла сформировали мягкий, нервный горловой звук: – Нет. Он идет к двери раздевалки. Если то, что я подозреваю, действительно случилось за той дверью, то у вас есть приблизительно десять секунд, чтобы удалиться отсюда. И затем вы должны спрятаться. Он резко повернулся к художнику. – Рюи, вы должны забрать ее в «Вия». Прямо сейчас, немедленно. Найдите удобный случай и спрячьте ее, когда никто не смотрит. Это должно быть не трудно в такой толпе.

Жак сомнительно покачал своей головой. – Марфе это явно не понравится. Вы знаете, как она строга в части этикета. Я думаю, что есть очень жесткое утверждение в семейном этикете «Эмили Пост», что хозяин никогда, никогда, никогда не должен уходить от своих гостей до того, как он запрет спиртное и столовое серебро. О, хотя, если вы настаиваете.

Глава 15

«Сказать вам, что собирается сделать, профессор, дамы и господа. Он собирается защитить не только один парадокс. И не два. А целых семнадцать! И все в течение одного короткого часа, не повторяясь и включая один новый, который он только что придумал пять минут назад – «Безопасность опасна».

Рюи нахмурился, а затем шепнул Анне: – Это сообщение было для нас. Он подразумевает, что здесь шныряют сотрудники Службы Безопасности. Давайте двигаться. В следующую дверь. Там они не станут искать женщину.

Он уже тащил ее по направлению к шахматному салону. Они оба нырнули под знак «Только для Мужчин» (который она больше не могла прочитать), протолкнулись в дверь в виде крыльев летучей мыши, и скромно пошли между стеной и рядом игроков. Один человек кратко бросил на них взгляд, когда они проходили мимо.

Женщина беспокойно приостановилась. Она ощутила нервозность зазывалы еще раньше Рюи, и теперь все еще слабые ощущения начали слегка пробегать по напряженной поверхности ее ума. Они исходили от этого шахматиста: от монет в его кармане; от свинцовых грузиков в его шахматных фигурах; и особенно от оружия, скрытого где-то на нем. Раздражающую информацию о шахматных фигурах и монетах она проигнорировала. Она занимала слишком много ума в энцефалографической выжимке. Невидимое оружие было более ясным. В нем было что-то резкое и сильное, чередующееся с более тонким и сдержанным ритмом. Она приложила свою руку к горлу, обдумывая толкование этой информации – «Убей, но подожди». Очевидно, он не осмеливается открыть огонь, когда Рюи находится так близко рядом с ней.

– Здесь довольно жарко, – пробормотал художник. – Выходим.

Как только они снова вышли в улицу, она оглянулась и увидела, что стул человека был пуст.

Она держала художника под руку и толкала, и пихала его, стараясь забраться глубже в веселящееся человеческое море.

Она должна подумать о том, как скрыться, каким способом использовать ее новый сенсорный дар. Но другая, более обязательная мысль непрерывно кричала в ней, пока, наконец, она не уступила мрачному размышлению.

Да, это было на самом деле. Она хотела быть любимой, и она хотела, чтобы Рюи любил ее. И он знал это. Каждый кусочек металла на ней пронзительно кричал о ее потребности в его любви.

Но – действительно ли она готова любить его? Нет! Как может она любить человека, который жил только для того, чтобы рисовать эту таинственную, невыразимую сцену смерти соловья, и кто любил только себя? Он был очарователен, но какая разумная женщина разрушила бы свою карьеру для такого одностороннего обаяния? Возможно, Марфа Жак была права, в конце концов.

– Итак, вы получили его, в конце концов!

Анна резко повернулась по направлению к сумасшедшему карканью, почти выдернув руку из хватки Рюи.

Продавец приворотного зелья стояла, прислонившись к переднему центральному шесту своей палатки, во весь рот ухмылялась Анне.

В то время как молодая женщина изумленно смотрела на нее, Жак решительно спросил: – Нет ли неизвестных мужчин вокруг, Фиалка?

– Ну, Рюи, – она ответила лукаво, – я думаю, что вы слишком ревнивы. Какие еще мужчины?

– Не из тех, что тащат вас в отделение для алкоголиков субботними вечерами. И не городские нахалы. Агенты безопасности – тихие, скромные, кажутся медленными, но в действительности – быстрые, следят за всем, и за всеми.

– Ах, эти. Трое прошли по улице за две минуты перед вами.

Он потер свой подбородок. – Да, это не хорошо. Они начнут с того конца «Вия» и будут проверять всех в нашем направлении, пока не встретят патруль, который находится позади нас.

– Как зерна пшеницы между жерновами, – прокудахтала старая карга. – Я знала, что рано или поздно, вы встанете на путь преступления, Рюи. Вы были моим единственным арендатором, который платил арендную плату регулярно.

– Адвокат Марфы делал это.

– Все равно, это выглядело довольно подозрительным. Не попробовать ли вам переулок позади моей палатки?

– Куда он ведет?—

– Срезает путь в «Вия», в Парк Белой Розы.

Анна встрепенулась. – Белая роза?

– Мы были там тем первым вечером, – сказал Жак. – Вы помните, там большой тупик со стеной, покрытой розами. Фонтан. Милое место, но не для нас, и не теперь. Имеет только один вход. Мы должны попробовать что-то другое.

Психиатр сказала нерешительно: – Нет, подождите.

В течение нескольких моментов она была поражена зловещим контрастом этого второго вхождения в «Вия», и безответственным весельем того первого вечера. Улица, киоски, смех казались теми же самыми, но в действительности ими не были. Это походило на знакомую музыкальную партитуру, тонко измененную некоторой бесноватой рукой, поднятой в резкой и фаталистической минорной тональности. Это походило на вторую часть Ромео и Джульетты Чайковского – все яркие обещания первой части были здесь, но повторение преобразовало их в ужасные предчувствия.

Она трепетала. Эта вторая часть, как эхо судьбы, неслась через нее в быстром темпе, как будто ожидающая, чтобы завершить ее тайную встречу с нею. Пусть безопасность, пусть смерть, она должна согласиться с повторением.

Призрачным голосом она промолвила: – Отведите меня снова в Парк Белой Розы.

– Что! Какой смысл! Здесь, на открытом месте, у вас может быть шанс.

– Но я должна пойти туда. Пожалуйста, Рюи. Я думаю, что это как-то связано с белой розой. Не смотрите на меня, как будто я сумасшедшая. Конечно, я сумасшедшая. Если вы не хотите отвести меня, то я пойду одна. Да, я иду.

Его твердые глаза изучили ее в созерцательной тишине; затем он отвел взгляд. По мере того, как неподвижность нарастала, его лицо отражало его углубляющийся самоанализ. – Да, при этом у нас интригующие возможности. Марионетки Марфы наверняка ищут вас. Но будут ли они в состоянии увидеть вас? Может ли рука, которая владеет пистолетом, также искусно обращаться с кистью и палитрой? Вряд ли. Снова Искусство и Наука. Школа Пуантилизма против полицейской школы. Хорошая вещь для Марфы, если это сработает. Платье Анны зеленое. Дополнением к зеленому является фиолетовый цвет. Платье Фиалки должно сработать.

– Мое платье?– вскричала старуха. – Да что вы, Рюи?

– Ничего, моя сладкая. Я только хочу, чтобы вы сняли одно из ваших платьев. Внешнее подойдет.

– Сэр! – Фиалка начала брызгать слюной в едва слышимом удушье.

Анна наблюдала все это в неопределенном отчуждении, принимая это как одно из ежедневных безумий человека. Она не представляла, что он хотел сделать с грязным старым фиолетовым платьем. Но она подумала, что знает, как можно получить это платье для него, одновременно вводя другую повторную тему в эту вторую часть ее гипотетической симфонии.

Она сказала: – Он желает предложить вам справедливую сделку, Фиалка.

Гам прекратился. Старуха подозрительно следила за ними обоими. – Что это значит?

– Он выпьет одну из ваших микстур любви.

Кожистые губы разошлись в изумлении. – Я согласна, если согласен он, но я знаю, что он не согласен. Да ведь этот проходимец не любит ни одного существа в целом мире, кроме, возможно, себя.

– И все же он готов сделать залог для своей возлюбленной, – ответила Анна.

Художник скорчился. – Вы мне нравитесь, Анна, но я не попаду в ловушку. Так или иначе, все это ерунда. Что такое стакан подкисленной воды между друзьями?

– Залог не мне, Рюи. Это Красной Розе.

Он с любопытством всматривался в нее. – О? Пусть будет так, если это доставит вам удовольствие… Хорошо, Фиалка, но снимите платье прежде, чем вы нальете.

Почему, задалась вопросом Анна, я продолжаю думать, что его объяснение в любви к красной розе – мой смертный приговор? Это слишком быстрое изменение. Кто, или что является Красной Розой? Соловей умирает, когда делает белую розу красной. Итак, она, или я не могут быть Красной Розой. Так или иначе, Соловей уродлив, а Роза красивая. И почему у Студента должна быть Красная Роза? Как это допустит его к таинственному танцу?

– Ах, Мадам Де Медичи вернулась. Жак взял стакан и фиолетовый узел, который старуха положила на стол. – Каковы надлежащие слова? – он спросил Анну.

– Всё, что вы хотите сказать.

Его глаза, ставшие внезапно мрачными, изучали ее. Он спокойно сказал; – Если когда-нибудь Красная роза представится мне, я буду любить ее вечно.

Анна вздрогнула, когда он опустошил стакан.

Глава 16

Немного позже они проскользнули в Парк Белых Роз. Бутоны только начинали открываться, и тысячи белых цветочных глаз мигали им в резком искусственном свете. Как и прежде, это огороженное место было пустым и тихим, если бы не щебечущая болтовня его единственного фонтана.

Анна оставила свою отчаянную попытку проанализировать порыв, который занес ее сюда во второй раз. Она подумала, что это слишком фаталистично, слишком сложно. – «Если я запуталась сама, я не могу сожалеть об этом». – Только подумать, – громко пробормотала она, – менее чем через десять минут все это будет закончено, так или иначе.

– Действительно? Но где моя красная роза?

Как она могла даже обсуждать любовь этого высмеивающего животного? Она холодно сказала: – Я думаю, что вам бы лучше уйти. Скоро здесь может быть довольно грязно. Она подумала, как будет выглядеть ее тело – расползающееся, деформированное, более уродливое, чем когда-либо. Она не могла позволить ему смотреть на нее в таком виде.

–О, у нас много времени. Но нет красной розы, а? Хм. Мне кажется, Анна, что вы готовитесь к смерти преждевременно. На самом же деле есть небольшой вопрос о розе, о которой нужно сначала позаботиться, вы же знаете. Как Студент, я должен настоять на своих правах.

– «Что заставило его так себя вести»? – Рюи, пожалуйста… Ее голос дрожал, и она чуть внезапно не расплакалась.

– Ну, дорогая, не извиняйтесь. Даже лучшие из нас являются безрассудными время от времени. Хотя я должен согласиться, что я никогда не ожидал от вас такого отсутствия размышления, таких плохих манер. Но, с другой стороны, вы, в глубине души, не художник. У вас нет оценки формы. Он начал развязывать свернутое фиолетовое платье, и его голос принял оттенок спорного догматизма, как у стоящего на кафедре лектора. – Совершенствование формы, техники являются самым высоким достижением, возможным для художника. Когда он подчиняет форму предмету, он перерождается, в конечном счете, в подхалима, в ученого, или, хуже всего, в Человека с Посланием. Вот, ловите! Он бросил безвкусный предмет одежды Анне, которая приняла его с бунтующим удивлением.

Художник критически рассмотрел тошнотворный контраст фиолетового и зеленого платьев, поглядел на мгновение на отдаленный полукруг стены, покрытой белыми бутонами, и затем продолжал. – Нет ничего подобного, как «школа в школе», чтобы выжать сухой остаток формы. И безотносительно их ошибок, пуантилисты импрессионистского движения могли изображать цвет с великолепной глубиной насыщенности цвета. Их палитры содержали только спектральные цвета, и они никогда их не смешивали. Вы знаете, почему картина «Сена» Жоржа Сера является настолько блестящей и светящейся? Это потому что вода сделана из точек чистого зеленого цвета, синего, красного и желтого, чередующихся с белым в надлежащей пропорции. Он махнул рукой, и она последовала за ним, когда он медленно пошел по полукруглой гравийной дорожке. – Как жаль, что здесь нет Марфы, чтобы наблюдать наш небольшой эксперимент в трехцветных цветовых раздражителях. Да, научные психологи выдали, наконец, арифметический выход тому, что пуантилисты знали, задолго, до них, что масса точек любых трех спектральных цветов, или одного цвета и его дополнительных оттенков могут дать любой вообразимый тон краски, просто изменяя их относительную пропорцию.

Анна вспомнила тот первый вечер уличных танцев. Так вот почему его зелено-фиолетовое академическое платье в горошек сначала казалось белым!

При его жесте она остановилась и стояла, просто касаясь массы душистых бутонов своей горбатой спиной. Арочный вход был менее чем в сотне ярдов с правой стороны от неё. Казалось, что снаружи, в «Вия», собиралась зловещая тишина. Сотрудники Службы Безопасности, вероятно, оцепляют этот участок, уверенные в своей добыче. Через минуту или две, а возможно и раньше, они будут в сводчатом проходе, с обнаженным оружием.

Она глубоко вдохнула и облизала губы.

Мужчина улыбнулся. – Вы надеетесь, что я знаю то, что я делаю, не так ли? Так и есть.

– Я думаю, что я понимаю вашу теорию, – сказала Анна, – но я не думаю, что у нее есть большой шанс сработать.

– Ну, ну, дитя. Он созерцательно изучал энергичную игру фонтана. – Пигмент никогда не должен увещевать художника. Вы забываете, что в действительности нет такого цвета как белый. Пуантилисты знали как создать белый цвет чередованием точек основных цветов задолго до того, как ученые научились вращать те же самые цвета на диске. И те старые мастера даже могли сделать белый цвет только из двух цветов – основного и дополнительного. Ваше зеленое платье – наш основной цвет; фиолетовое платье Фиалки – дополнительный. Это очень забавно – смешайте их как пигменты в гомогенную массу, и вы получите коричневый цвет. Но размажьте их на холсте рядом, отступите на правильное расстояние, и они смешиваются в белый цвет. Все, что вы должны сделать, это держать платье Фиалки на расстоянии вытянутой руки, рядом с собой, с полосой бутонов роз и зеленой листвы, просматривающейся между ними, и у вас будет та белая роза, в поисках которой вы сюда пришли.

Она возразила: – Но угол визуальной задержки не будет достаточно маленьким, чтобы смешать цвета в белый, даже если полиция не подойдет ближе сводчатого прохода. Глаз видит два объекта как одно целое, когда визуальный угол между этими двумя объектами составляет менее шестидесяти секунд дуги.

– Этот старый ложный слух не применяется слишком строго к цветам. Художник больше полагается на внушаемость разума, чем на механические ограничения сетчатки. Надо сказать, что если наши «охотящиеся» друзья пристально посмотрят в вашу сторону больше, чем на долю секунды, то они увидят вас не как беловатое пятно, а как женщину в зеленом, держащую массу чего-то фиолетового. Но они не собираются уделять вашей части парка больше, чем мимолетный взгляд. Он показал мимо фонтана на противоположный край полукруглой дорожки. – Я собираюсь стоять вон там, и в момент, когда кто-нибудь заглянет через арку, я пойду. Теперь, как это знает каждый художник, нормальные люди в западных культурах абсорбируют изображения слева направо, потому что они читают слева направо. Таким образом, первый взгляд нашего агента будет на вас, и затем его внимание будет на мгновение отвлечено фонтаном в центре. И прежде, чем он сможет возвратиться к вам, я пойду, и его глаза должны будут переместиться на меня. Переключение его внимания, конечно же, должно быть с большим охватом и обязательным, и еще настолько ровным и настолько тонким, чтобы он не заподозрил, что им управляют. Что-то вроде живописи Александра «Леди на Кушетке», где сходящиеся полосы одежды леди насильственно перемещают глаз от нижнего левого края к ее лицу в верхнем правом углу.

Анна нервно поглядела на вход в сад, затем прошептала с мольбой: – Тогда вам лучше пойти туда. Вы должны быть за фонтаном, когда они заглянут.

Он фыркнул. – Хорошо, я знаю, когда я не требуюсь. Это – благодарность, которую я получаю за то, чтобы превратить вас в розу.

– Я не забочусь, проклятый ремесленник, о белой розе. Идите!

Он засмеялся, затем повернулся и пошел вокруг по дорожке.

Когда Анна наблюдала за изящными большими шагами его длинных ног, ее лицо начало корчиться в чередующейся горечи и восхищении. Она мягко застонала: – Вы – злодей! Вы великолепный, эгоцентричный, невыносимый, недосягаемый ЗЛОДЕЙ! Вы ликуете не потому, что спасаете мою жизнь, а потому, что я всего лишь пятно краски в вашем последнем шедевре. Я ненавижу вас!

Он прошел фонтан, и приближался к позиции, которую он указал ранее.

Она могла видеть, что он смотрел на арку. Она боялась смотреть туда.

Теперь он должен остановиться и ждать своих зрителей.

Только он не остановился. Его шаги фактически убыстрились.

Это означало…

Женщина задрожала, закрыла глаза, и замерла в паралитическом ступоре, через который хруст обуви мужчины, доносился как с большого расстояния, приглушенный и насмешливый.

И затем, со стороны сводчатого прохода донеслись звуки других шагов, похожих на тихий скрежет.

В следующую долю секунды она будет знать, означают они жизнь или смерть.

Но даже сейчас, когда она испытывала ледяную глубину своего страха, ее губы двигались с четким пониманием неизбежной смерти. – Нет, я не ненавижу вас. Я люблю вас, Рюи. Я полюбила вас с самого начала.

В тот момент сине-горячий шар боли начал медленно ползти в ее теле, вдоль позвоночника, и затем наружу между лопатками, в ее спинной горб. Интенсивность этой боли медленно вынуждала ее встать на колени и откинуть голову назад с побуждением закричать.

Но никакого звука не донеслось из ее, сжатого судорогой горла. Это было невыносимо, и она упала в обморок.

Звук шагов замирал в «Вия». По крайней мере, уловка Рюи сработала.

И по мере того, как боль распространялась по ее спине, она поняла, что все звуки исчезли с этими удаляющимися шагами навсегда, потому что она больше не могла ни слышать, ни использовать свои голосовые связки. Она забыла, как это делать, но это ее не заботило.

Поскольку ее горб раскололся, и что-то неуклюже шлепнулось из него, а она медленно и мягко погрузилась в темноту.

Глава 17

С мрачным лицом Рюи Жак всматривался через окно студии, в вечернее пробуждение «Вия».

– «Прежде, чем я встретил вас, – размышлял он, – одиночество было волшебным, восторженным лезвием, протянутым через мои сердечные струны; оно исцеляло разъединенные берега с каждым ударом, и у меня было все, что я хотел сохранить, и что я должен был иметь – Красную Розу. Только мои поиски этой Розы имеют значение! Я должен верить этому. Я не должен отклоняться, даже ради памяти о вас, Анна, первой из моего собственного вида, которую я когда-либо встречал. Я не должен задаться вопросом, убили ли они вас, ни даже беспокоиться. Они, должно быть, убили вас… Прошло уже три недели».

– «Теперь я снова смогу увидеть Розу. Вперед в одиночество».

Он ощутил близость знакомого металла позади себя. – Привет, Марфа, – сказал, он, не оборачиваясь. – Только добрались сюда?

– Да. Как идет вечеринка? Ее голос казался тщательно невыразительным.

– Базар. Вы узнаете больше, когда получите счет за спиртное.

– Ваш балет открывается сегодня вечером, не так ли? Все та же невыразительность.

– Вы же знаете, черт возьми, что нет. В его голосе не было злобы. – Ля Танид взял вашу взятку и уехал в Мексику. Это точно. Я не могу терпеть прима балерину, которой лучше поесть, чем танцевать. Он немного нахмурился. Каждый кусочек металла на женщине пел в секретном восторге. Она думала о великом триумфе, о чем-то гораздо большем, чем ее ничтожная победа в разрушении его премьеры. Его ищущий ум поймал намеки чего-то запутанного, но единого, завершенного, и смертельного. Девятнадцать уравнений. Жак Розетте. «Скиомния».

– Таким образом, вы закончили свою забаву, – пробормотал он. – Вы получили то, что хотели вы, и думаете, что ликвидировали то, что хотел я.

Ее ответ был резок и подозрителен. – Как вы можете знать, если даже Грэйд не уверен? Да, мое оружие закончено. Я могу держать в одной руке вещь, которая может стереть весь ваш «Вия» за секунду. На город, или даже континент потребуется немного больше времени. Наука против Искусства! Бах! Это конкретное воплощение биофизики в ответ на ваш ребяческий Ренессанс, ваш драгоценный изнеженный мир музыки и живописи! Вы и ваш вид беспомощны, когда я и мой вид хотим действовать. В конечном счете, Наука означает силу – способность управлять умами и телами людей.

Мерцающая поверхность его сознания теперь улавливала самые слабые пучки странных, посторонних ощущений, неопределенных и тревожащих, которые, казалось, не порождались металлом в пределах комнаты. Он не был уверен, что, на самом деле, они порождались из металла вообще.

Он повернулся к ней лицом. – Как может Наука управлять всеми людьми, когда она не может управлять даже одним человеком – Анной Ван Туйль, например?

Она пожала плечами. – Вы правы только частично. Ее действительно не нашли, но ее побег был чисто случайным. В любом случае, она больше не представляет опасности для меня или для политической группы, которой я управляю. Безопасность фактически исключила ее из их «охотничьего досье».

Он слегка приподнял голову, и, казалось, слушал. – Вы не нашли, а я делаю выводы.

– Вы льстите ей. Она никогда не была больше, чем пешкой в нашей небольшой игре Науки против Искусства. Теперь, когда она снята с доски, и я объявила вам шах и мат, я не вижу, чтобы она имела какое-либо значение.

– Таким образом, Наука объявляет мат? А это не преждевременно? Предположим, что Анна снова покажется, с финалом, или без финала партитуры ее балета? Предположим, что мы найдем другую приму? Что нам мешает провести Соловья и Розу сегодня вечером, как намечалось?

– Ничто, – хладнокровно ответила Марфа Жак. – Ничто вообще, за исключением того, что Анна Ван Туйль к этому времени, вероятно, присоединилась к вашей бывшей приме на Южном полюсе, и так или иначе, новая балерина не сможет изучить партитуру в течение двух часов, даже если вы бы нашли ее. Если это принятие желаемого за действительное утешает вас, то почему бы и нет?

Очень медленно Жак поставил свой бокал на соседний стол. Он начисто прочистил свой ум, встряхнув своей головой сатира, и напряг каждое чувство до восприимчивости. Что-то оставляло след на этом порочном фоне смеха и звенящей стеклянной посуды. Затем он почувствовал, или услышал что-то, что заставило его затрепетать, а на лбу выступили бусинки пота.

– Что с вами?– потребовала женщина.

Холод отступил так же быстро, как и пришел.

Без ответа он быстро прошагал в центр студии.

– Друзья, гуляки! – прокричал он. – Давайте удвоим, нет, дважды удвоим наше веселье! С сардоническим удовлетворением он наблюдал, как беспокойная тишина распространялась вокруг него, быстрее и быстрее, как волны вокруг пятна чумы.

Когда наступила полная неподвижность, он опустил голову, протянул руку, как, будто в ужасном предупреждении, и промолвил напряженным нереальным шепотом герольдмейстера Родерика По: – Сумасшедшие! Я говорю вам, что она сейчас стоит за дверью!

Все головы повернулись; глаза устремились к входу.

Там дверная ручка медленно поворачивалась.

Дверь распахнулась и в дверном проеме осталась фигура, покрытая плащом.

Художник встрепенулся. Он был уверен, что это должна быть Анна.

Это должна быть Анна, но этого не могло быть. Когда-то хилое, безжалостно изогнутое тело теперь стояло совершенно прямо под укрытием плаща. Не было никакого намека на спинное уродство в этой женщине, и не было никаких признаков боли в ее слегка улыбчивом рте и глазах, которые были устремлены на него. Одним изящным движением она протянула свои руки под плащ и отбросила его на плечи. Затем после почти мгновенного балетного полуприседания она дважды проплыла, как хрупкий цветок может танцевать в летнем ветерке, и встала перед ним на своих пуантах, с вздымающимся и трепещущим позади нее плащом в немом вызове на бис.

Жак посмотрел в глаза, которые были темными огнями. Но ее длительное молчание начинало беспокоить и раздражать его. Он ответил на это почти рефлекторно, отказываясь признаться себе в его внезапном огромном счастье: – Женщина без языка! О боги! Ее жало вырвано! Он резко потряс ее за плечи, примерно, как, если бы хотел покарать этот ее дефект, который втянул хорошо известную кислоту в рот.

Она подняла перекрещенные руки и положила их на его руки, улыбнулась, и казалось, что арпеджио арфы пролетело через его разум, и звуки перестроились в слова, как внезапно сглаживаются изображения на воде:

– Привет, мой любимый. Спасибо за то, что ты рад меня видеть.

В нем что-то рухнуло. Он опустил руки и отвернулся от нее. – Всё бесполезно, Анна. Зачем вы возвратились? Все разваливается. Даже наш балет. Марфа выкупила нашу приму.

Снова тот же ритмичный каскад звуков возник в его разуме: – Я знаю, дорогой, но это не имеет значения. Я буду суперкрасивой для Ля Танид. Я отлично знаю роль. И я, также, знаю смертельную песню Соловья.

– Ха! – он резко рассмеялся, раздосадованный проявлением своего уныния и ее готовностью сочувствия. Он вытянул свою правую ногу в насмешливой балетной позе. – Изумительно! У вас есть нужное количество серых неуклюжестей, в которых мы нуждаемся в Соловье. А что касается смертельной песни, почему именно вы, и только вы одна знаете, что эта небольшая, уродливая птичка чувствует, когда, – его глаза зафиксировались на ней с внезапным, испуганным подозрением, и он закончил остальную часть предложения невнимательно, без реального понимания его значения, – когда она умирает на шипе.

По мере того, как он ждал, сформировалась и исчезла мелодия, которая затем преобразовалась и разрешилась в самую странную вещь, которую он когда-либо знал: – То, что вы думаете, так и есть на самом деле. Мои губы не двигаются. Я не могу говорить. Я забыла как это делать, также, как мы оба забыли, как читать и писать. Но даже самый простой соловей может петь, и сделать белую розу красной.

Это была преображенная Анна. Три недели назад он отвернулся и оставил неуверенного ученика на произвол судьбы. Теперь перед ним стоял темный ангел, несущий на своем лице светящуюся печать смерти. Каким-то образом, который он никогда не узнает, боги коснулись сердца и тела Анны, и она принесла их немедленно ему.

Он стоял, размышляя в чередующемся удивлении и презрении. Старое убеждение глумиться над нею внезапно выросло в его горле.

Его губы искривились, затем постепенно расслабились, поскольку в нем начал расти неописуемый восторг.

Всё же он мог бы расстроить планы Марфы!

Он прыгнул к столу и закричал: – Внимание, друзья! В случае если вы не в курсе, мы нашли балерину! Сегодня вечером, как и намечено, будет поднят занавес на нашей премьере!

Дирижер оркестра Дорран, перебивая аплодисменты и приветствия, закричал: – Правильно ли я понимаю, что доктор Ван Туйль закончила смертельную песню Соловья? Мы должны будем пропустить ее сегодня вечером, не так ли? Ведь нет никаких шансов прорепетировать…

Жак на мгновение посмотрел на Анну. Его глаза были очень задумчивыми, когда он ответил: – Она говорит, что песня не должна быть опущена. Я подразумеваю, что нужно сохранить те тридцать восемь паузных секвенций в сцене смерти. Да, сделайте это, и мы увидим… то, что увидим…

– Тогда, тридцать восемь пауз, как по партитуре?

– Да. Хорошо, мальчики и девочки. Давайте, отправимся туда. Анна и я вскоре последуем за вами.

Глава 18

Был мягкий вечер конца июня, время полного цветения роз, и «Вия» плавал в безрассудном, непреодолимом потоке розового масла. Он попадал на языки детей и поднимал их смех, и крики на целую октаву. Он окрашивал палитры художников, расставленных вдоль тротуаров, так, чтобы, несмотря на синеватый оттенок искусственного освещения, они могли рисовать только в изысканных малиновом, розовом, желтом и белом тонах. Поток лепестков кружился в выставках и вечно новых экспонатах, придавая им внешний лоск совершенства. Он вертелся водоворотом, раздувая холстинковые створки продавца любовного приворотного зелья и стер двадцать лет с ее лица. Он смахивал ароматные сообщения в чуткие рты неисчислимых влюбленных пар, ослепляя пристальный взгляд тех, кто остановился, чтобы посмотреть.

И прекрасные мертвые лепестки продолжали трепетать в интроспективном уме Рюи Жака, цепляясь и шепчась. Он отмахнулся от их несущегося танца и обдумал сложившуюся ситуацию с нарастающим опасением. Он подумал, что в ее повторяющихся Сновидениях, Анна всегда пробуждалась, когда Соловей начинал свою песню смерти. Но теперь она знала смертельную песню. Таким образом, она знала окончание Сновидения. Ну, это окончание не должно быть плохим, или бы она не возвратилась. Ничто не должно случиться, в самом деле. Он «выстрелил» в нее вопросом: – Больше нет никакой опасности, не так ли? Конечно, балет был бы превосходным успехом? Она стала бы бессмертной.

Ее ответ был серьезен, но все же, казалось, что это развлекло ее. Он немного обеспокоился; не было сказано никаких слов в их точном значении. Это было что-то: – «Бессмертие начинается со смерти».

Он тревожно поглядел в ее лицо. – Вы ожидаете неприятностей?

– Нет. Все пройдет гладко.

– «В конце концов», – подумал он, – «она верит, что она изучила будущее и знает то, что случится».

– Соловей не подведет Студента, – добавила она со странной улыбкой. – Вы получите вашу Красную розу.

– Вы можете сказать яснее, – пробормотал он. – Тайны… тайны… Не хотите ли вы сказать, что я слишком молод, чтобы понять это?