Текст книги "Роза"

Автор книги: Charles L. Harness

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 6 страниц)

В следующий момент…

– Доктор Ван Туйль приглашается к госпоже Жак. Пожалуйста, войдите в дверь B-3, – сказал жестяной голос селекторной связи.

Она последовала за охранником к двери, которую он открыл перед ней.

Эта комната была меньше. В далеком конце женщина, очень прекрасная женщина, которую она посчитала Марфой Жак, сидела, всматриваясь в глубокой абстракции во что-то на письменном столе перед нею. Около стола, и немного сзади стоял, усатый человек в штатском, разведывая Анну ястребиными глазами.

Описание соответствовало тому, что Анна слышала о Полковнике Грэйде, руководителе Бюро Национальной Безопасности.

Грэйд вышел вперед и кратко представился, затем представил Анну госпоже Жак.

И затем психиатр обнаружила, что ее глаза уставились на листок бумаги на столе госпожи Жак. И по мере того, как она смотрела, она почувствовала острый ледяной кинжал, проникающий в ее позвоночник, и она медленно осознавала задумчивый шепот в своем уме, сжимающий сердце в его намеках на умственный распад.

Вещь, нарисованная на бумаге красными чернилами, безошибочно была розой, хотя и покоробленной и незавершенной.

– Госпожа Жак! – вскричал Грэйд.

Марфа Жак, должно быть, предугадала одновременный большой интерес Анны к бумаге. С извиняющимся шепотом она перевернула ее изображением вниз. – Инструкции безопасности, знаете ли. Мне положено держать это под замком в присутствии посетителей. Даже шепот не мог скрыть жесткое, металлическое качество ее голоса.

Так, вот почему знаменитую формулу «Скиомния» иногда называли «Розетка Жак» – начерченная, постоянно расширяющаяся, колеблющаяся красная спираль в полярных координатах – это была… Красная Роза.

Объяснение сразу принесло чувство облегчения и зловещее углубление чувства судьбы, которое омрачало ее в течение многих месяцев. – «Таким образом, вы, также», – она подумала с удивлением, – «ищете Розу. Ваш муж – художник несчастен из-за ее отсутствия, а теперь и вы. Но вы ищете такую, же самую розу? Является ли роза ученых истинной, а роза Рюи Жака фальшивая? Что такое роза? Я буду когда-либо знать»?

Грэйд прервал тишину. – Ваша блестящая репутация обманчива, доктор Ван Туйль. Из описания доктора Белла мы представляли вас женщиной старшего возраста.

– Да, – сказала Марфа Жак, изучая ее с любопытством. – Мы действительно имели в виду более старшую женщину, чтобы иметь меньшую вероятность… ну …

– Увлечь вашего мужа эмоционально?

– Точно, – сказал Грэйд. – Госпожа Жак должна быть полностью свободна от отвлекающих факторов. Однако, – он повернулся к Анне, – мое мнение заключается в том, что мы не должны ожидать каких-либо трудностей от доктора Ван Туйль на этот счет.

Анна почувствовала, как покраснели ее горло и щеки, поскольку госпожа Жак кивнула в неодобрительном согласии: – Я думаю, что вы правы, полковник.

– Конечно, – сказал Грэйд, – господин Жак может не признать ее.

– Это еще неизвестно, – сказала Марфа Жак. – Он может стерпеть такого же собрата по искусству. И она обратилась к Анне: – Доктор Белл говорил нам, что вы пишете музыку, или что-то такое?

– Да, кое-что такое, – кивнула Анна. Она не волновалась. Это был вопрос на затяжку времени. Эта убийственная ревность женщины, хотя она и могла бы однажды погубить ее, в настоящее время не касалась ее ни на йоту.

Полковник Грэйд сказал: – Госпожа Жак, вероятно, предупредила вас, что ее муж несколько эксцентричен; временами с ним может быть, несколько трудно иметь дело. На этот счет Бюро Безопасности готово утроить вашу оплату, если мы посчитаем вас приемлемой.

Анна серьезно кивнула. Рюи Жак и деньги, надо же!

– Для большинства ваших консультаций вам придется разыскивать его, – сказала Марфа Жак. – Он никогда не будет приезжать к Вам. Но с учетом предлагаемой вам оплаты это неудобство несущественно.

Анна кратко подумала о том фантастическом существе, которое выделило ее из тысячи лиц. – Этого будет достаточно. И теперь, госпожа Жак, для моей предварительной ориентации, опишите некоторые более поразительные бихевиоризмы, которые Вы отметили в своем муже.

– Конечно. Доктор Белл, я предполагаю, уже сказал вам, что Рюи потерял способность читать и писать. Обычно это показательно для развивающегося преждевременного слабоумия, не так ли? Однако я думаю, что случай господина Жака имеет более сложную картину, и мое собственное предположение – это скорее шизофрения, а не слабоумие. Доминирующим и наиболее часто наблюдаемым отклонением психики является фаза мании величия, во время которой он имеет тенденцию к увещеванию его слушателей на различные странные темы. Мы собрали некоторые из этих речей на скрытом диктофоне и сделали анализ Ципфа по частоте слов.

Брови Анны сомнительно нахмурились. – Вычисление Ципфа является довольно механическим средством.

– Но научным, бесспорно научным. Я тщательно изучила этот метод, и могу говорить авторитетно. Еще в сороковых годах Ципф из Гарвардского университета доказал, что в типичном образце английского языка, интервал, отделяющий повторение того же самого слова, был обратно пропорционален его частоте. Он представил математическую формулу того, что ранее было известно только качественно – то, что слишком частое повторение того же самого или подобного звука расстраивает и раздражает культурный ум. Если мы должны сказать ту же самую вещь в следующем параграфе, мы избегаем повторения использованием соответствующего синонима. Но не шизофреник. Его болезнь разрушает его высокие центры ассоциации, и определенные селективные нейронные цепи больше не доступны для его письма и речи. У него нет никакого угрызения совести от непосредственного и непрерывного тонального повторения.

– Роза это роза, это роза… – пробормотала Анна.

– А? Как вы узнали то, о чем была эта транскрипция? О, вы только цитировали Гертруду Стайн? Ну, я читала о ней, и она доказывает мою точку зрения. Она признала, что написала это под самогипнозом, который мы назвали бы легким случаем шизо. Но она могла быть иногда и нормальной. Мой муж никогда. Он продолжает в одном и том же духе все время. Вот это запись одного из его монологов. Только послушайте:

– Смотрите, Вилли, вон там, в окне символ поражения вашей хозяйки – Роза! Роза, мой дорогой Вилли, не растет в темном воздухе. Дымные столицы прошедших лет переместили ее в сельскую местность. Но теперь, с незапятнанным горизонтом вашего атомного века красная роза возвращается. Как таинственно, Вилли, что роза продолжает предлагать себя нам – унылым, утомленным людям. Мы ничего не видим в ней кроме симпатичного цветка. Ее печальные шипы навсегда объявляют нашу неподходящую неуклюжесть, а отсутствие меда упрекает нашу грубую чувственность. Ах, Вилли, давайте станем птицами! Ведь только крылатые могут съесть плоды розы и распространять ее пыльцу…

Госпожа Жак посмотрела на Анну. – Вы посчитали? Он использовал слово «роза», никак не меньше, чем пять раз, когда одного или двух раз было бы достаточно. У него, конечно, в распоряжении было достаточно сладкозвучных синонимов, таких, как «красный цветок», или «колючее растение», и так далее. И вместо того, чтобы говорить о «возвращении красной розы» он должен был сказать, например, «она возвращается».

– И потерять тройную аллитерацию? – сказала Анна, улыбаясь. – Нет, госпожа Жак, я бы вновь исследовала критически этот диагноз. Все, кто говорят как поэты, не обязательно безумны.

Крошечный звоночек начал бренчать на массивной металлической двери, на правой стене.

– Это сообщение для меня, – проворчал Грэйд. – Пусть подождут.

– Мы не возражаем, – сказала Анна, – если вы хотите, чтобы его прислали.

– Дело не в этом. Это моя личная дверь, и я единственный, кто знает комбинацию шифра. Но я сказал им не прерывать нас, если это не имеет связи с этим важным интервью.

Анна подумала о глазах Вилли Пробки, жестких и блестящих. Внезапно она поняла, что Рюи Жак не шутил о личности этого человека. Был ли рапорт Пробки сейчас в ее досье? Похоже, что госпоже Жак досье не нравится. Предположим, что они откажутся от нее. Посмеет ли она искать Рюи Жака под носом более аккуратных людей Грэйда?

– Проклятый дурак, – пробормотал Грэйд. – Я оставил строгие указания о том, чтобы не беспокоили. Извините.

Он сердито шагнул к двери. После нескольких секунд манипуляций набора кода он повернул ручку и открыл дверь. Рука из двери передала ему что-то металлическое. Анна услышала приглушенный шепот. Она подавила в себе чувство удушья, когда Грэйд открыл кассету и читал сообщение.

Офицер Безопасности спокойно вернулся к ним. Он хладнокровно разгладил свои усы, вручил листок бумаги Марфе Жак, и затем сжал руки за спиной. На мгновение он был похож на смотрящую с негодованием бронзовую статую. – Доктор Ван Туйль, вы не сказали нам, что вы уже познакомились с господином Жаком. Почему?

– Вы не спрашивали меня.

Марта Жак сказала резко: – Этот ответ едва ли является удовлетворительным. Как долго вы знаете господина Жака? Я хочу добраться до сути относительно этого.

– Я встретила его вчера вечером, впервые, в «Вия Роза». Мы танцевали. Это – все. Все это было самым чистым совпадением.

– Вы – его возлюбленная, – выдвинула обвинение Марфа Жак.

Анна покраснела. – Вы льстите мне, госпожа Жак.

Грэйд кашлянул. – Она права, госпожа Жак. Я не вижу в донесении ничего о сексе.

– Тогда, возможно, всё это еще более тонко, – сказала Марфа Жак. – Эти платонические женщины еще хуже, потому что они приплывают под ложными цветами. Она за Рюи, я точно говорю вам.

– Я уверяю вас, – сказала Анна, – что ваша реакция совершенно удивляет меня. Естественно, я отказываюсь от этого случая немедленно.

– Но это еще не конец, – сказал Грэйд кратко. – Национальная безопасность может зависеть от душевного спокойствия госпожи Жак в течение ближайших недель. Я должен установить ваши отношения с господином Жаком. И я должен предупредить вас, что, если существует, или возникнет компрометирующая ситуация, то последствия будут самыми неприятными. Он поднял телефонную трубку. – Это Грэйд. Пошлите О.Д. ко мне.

Ладони Анны стали неприятно влажными и липкими. Она хотела вытереть их о платье, но затем решила, что было бы лучше скрыть все признаки нервозности.

Грэйд пролаял в телефонную трубку: – Привет! Это вы, Паккард? Пошлите ко мне…

Внезапно комната завибрировала от сокрушительного удара массивного металла по металлу.

Все трое повернулись на звук.

Сутулая, ярко одетая фигура шла от большой и неприкосновенной двери полковника Грэйда, разглядывая с сардоническим развлечением оцепеневшие лица, обращенные к нему. Было очевидно, что он только что хлопнул дверью за собой со всей силой.

Настойчивый скрип телекоммуникатора побудил Грэйда к беспомощному ответу: – Не волнуйтесь… это господин Жак…

Глава 5

Темнокожее уродство этого лица граничило с надменностью. Анна впервые наблюдала две роговидные выпуклости на его лбу, которые человек не пытался скрыть. Его черный, шерстяной берет прикрывал один из рожков. Другой рожок, видимый, выпирал даже больше чем рожки Анны, и в ее очарованных глазах он появился, как некий греческий сатир. Как вечно пьяный Силен, или бог Пан, утомленный от бесплодного преследования мимолетных нимф. Это было лицо циничного Уайльда после тюрьмы, Рембо, Гойи, обратившим его кисть в мрачном ликовании от испанских грандов до мира ужасов Унамуно.

Как призрачный голос, загадочное предсказание Мэтью Белла, казалось, снова прозвучало в ее ушах: – … много общего… больше чем вы догадываетесь…

Было так мало времени, чтобы подумать. Рюи Жак, должно быть, разглядел ее лобные уродства, в то время как клетчатая академическая шапочка его студенческого костюма препятствовала тому, чтобы она увидела его недостатки. У него, должно быть был идентичный ее случай заболевания, только менее продвинутый. Предвидел ли он поворот событий, которые произойдут здесь? Оказался ли он здесь, чтобы защитить единственного человека на земле, который мог бы помочь ему? Это не походило на него. Он просто не был благоразумным типом. У нее создалось впечатление, что он оказался здесь исключительно для собственного развлечения – просто сделать дураками их всех троих.

Грэйд начал нервно говорить: – Как так, господин Жак. Войти через эту дверь невозможно. Это – мой личный вход. Я сам изменил комбинацию шифра только этим утром. Его усы с негодованием ощетинились. – Я должен спросить, что это значит?

– Молитесь, Полковник, молитесь.

– Но что это значит?

– Ничего, полковник. У вас нет никого доверия вашим собственным силлогизмам? Никто не может открыть вашу личную дверь, кроме вас. Что и требовалось доказать. Никто ее и не открывал. Меня на самом деле здесь нет. Никаких улыбок? Так-так! Параграф 6, пункт 840 Руководства Допустимого Военного Юмора официально признает такой парадокс.

– Нет такого издания, – взорвался Грэйд.

Но Жак игнорировал его. Он, казалось, только теперь впервые заметил Анну, и поклонился ей с преувеличенной педантичностью. – Мои глубокие извинения, мадам. Вы стояли так тихо, что я принял вас за розовый куст. Он, с улыбкой, посмотрел на каждого по очереди. – Разве это не восхитительно? Я чувствую себя как литературный лев. Это в первый раз в моей жизни, чтобы мои поклонники когда-либо собрались со специальной целью обсудить мою работу.

– «Как мог он узнать, что мы обсуждали его склад ума», – подумала Анна. – «И как он открыл дверь»?

– Если бы вы подслушивали достаточно долго, – сказала Марфа Жак, – вы бы поняли, что мы не восхищались вашей «поэзией в прозе». Фактически, я думаю, что все это чистая ерунда.

– «Нет», – подумала Анна, – «он не мог подслушать, потому что мы не говорили о его речи после того, как Грэйд открыл дверь. Есть что-то, здесь, в этой комнате, что подсказало ему».

– Вы даже не думаете, что это поэзия? – повторился наивно Жак. – Марфа, подходя к поэзии с вашим научно разработанным поэтическим смыслом, это убийственно.

– Имеются определенные, бесспорно признанные подходы к оценке поэзии, – упрямо ответила Марфа Жак. – Вам нужно иметь автосканер, который бы прочитал вам некоторые книги по эстетическим законам языка. Там все указано.

Художник невинно моргнул. – Что же там такое?

– Научные правила для того, чтобы анализировать поэзию. Понять настроение поэзии. Вы можете очень легко узнать, является ли она веселой или мрачной, только сравнивая отношение гласных низкого тона, к гласным высокого тона.

– Да, вы знаете об этом! Он повернул изумленное лицо к Анне. – И она права! Обдумайте это – в «Счастливом человеке» Мильтона большинство гласных высокого тона, в то время как в его «Печальном человеке» они, главным образом, низкого тона. Люди, я полагаю, что мы, наконец, нашли критерий для подлинной поэзии. Больше мы не должны барахтаться в поэтическом супе. Теперь давайте посмотрим. Он задумчиво потер свой подбородок. – Вы знаете, в течение многих лет я полагал, что строки поэта Суинберна, оплакивающие Шарля Бодлера являются фракцией печали. Но это, конечно, было прежде, чем я услышал о научном подходе Марфы, и вынужден был полагаться исключительно на моих бесхитростных, необученных, несведущих чувствах. Насколько глуп я был! Поскольку вещь переполнена гласными высокого тона, и длительное «е» доминирует… Он ударил себя по лбу, будто во внезапном понимании. – Да ведь это веселая поэзия! Я должен поместить ее в весёлое обрамление!

– Бессмыслица, – фыркнула Марфа Жак. – Наука…

– … просто паразитирующее, адъективное, и бесполезное занятие, посвященное количественному подтверждению Искусства, – закончил улыбающийся Жак. – Наука функционально бесплодна; она ничего не создает; она не говорит ничего нового. Ученый никогда не может быть больше, чем скромный художник. Не существует научного трюизма, который не был предсказан творческим искусством. Примеры бесконечны. Уччелло разработал математические законы перспективы в пятнадцатом столетии; но Калликрат применял те, же самые законы за две тысячи лет до этого при проектировании колонн Парфенона. Кюри думали, что они изобрели идею «полураспада» об исчезновении вещества пропорционально его остатку. Египтяне настраивали свои струны лир для демпфирования согласно той же самой формуле. Непер думал, что он изобрел логарифм, полностью пропустив факт, что римские медные рабочие делали раструбы своих музыкальных труб, следуя логарифмической кривой.

– Вы преднамеренно выбираете изолированные примеры, – парировала Марфа Жак.

– Тогда предположим, что вы назовете несколько, так называемых, научных открытий, – ответил мужчина. – И я докажу, что они были выявлены художником, в каждом случае.

– Я, конечно, так и сделаю. Что вы скажете о газовом законе Бойля? Я предполагаю, что вы скажете, что Пракситель все время знал, что давление газа изменяется обратно пропорционально его объему при данной температуре?

– Я ожидал чего-то более сложного. Это слишком просто. Газовый закон Бойля, закон пружины Гука, закон маятника Галилея, и множество подобной чепухи просто констатируют, что сжатие, кинетическая энергия, или какое бы название вы не дали этому, обратно пропорционально его уменьшенным размерам, и пропорционально величине его перемещения в рамках всей системы. Или, как говорит художник, воздействие приводит к результату, и пропорционально перемещению объекта в пределах окружающей его обстановки. Мог бы заключительный куплет Шекспировского сонета приводить нас в восторг, если бы наши умы не были обусловлены, сдержаны, и сжаты в напряжении предшествующими четырнадцати строками? Отметьте, как умно известное стихотворение Донна строит его до линии краха, как «оно звонит для вас»! Елизаветинцы кровью, потом, и гением понизили энтропию своих созданий точно такой же самой манерой, и с точно таким же самым результатом, как и тогда, когда Бойль сжимал свои газы. И этот метод был уже давно старым, когда они были молоды. Он был стар, когда художники Минга рисовали самые скудные намеки на пейзажи на непропорциональных фонах своих ваз. Шах Джахан знал об этом, когда проектировал длинный притягивающий глаза, отражающий свет бассейн перед мавзолеем Тадж-Махал. Греческие трагики знали это. Царь Эдип Софокла является все еще беспрецедентным в его приостанавливающем подходе к кульминационному моменту. Импортированные халдейские архитекторы Соломона знали, как получить эффект, располагая Святая Святых на определенном расстоянии от ворот храма, и маги Кро-Маньона с преднамеренным преступным намерением рисовали свои изумительные сцены животных только в самых недоступных закоулках их известняковых пещер.

Марфа Жак холодно улыбнулась. – Чушь, чушь, чушь. Но не имеет значения. На днях я представлю доказательство, и вы будете вынуждены согласиться, что оно не касается искусства.

– Если Вы говорите о «Скиомния», то для вас это реальная ерунда, – дружелюбно противостоял Жак. – Действительно, Марфа, все это ужасная пустая трата времени, чтобы примирить биологическую теорию с объединенной теорией поля Эйнштейна, которая, во-первых, просто примирила теорию относительности и квантовую теорию, самым бесполезным жестом. Прежде, чем Эйнштейн объявил о своей объединенной теории в 1949 году, профессора обращались с проблемой очень аккуратно. Они преподавали квантовую теорию по понедельникам, средам и пятницам, а теорию относительности по вторникам, четвергам и субботам. По воскресеньям они отдыхали перед своими телевизорами. Что проку от «Скиомния», во всяком случае?

– Это – заключительное суммирование всех физических и биологических знаний, – парировала Марфа Жак. – И как таковая, «Скиомния» представляет собой максимально возможную цель человеческого усилия. Цель человека в жизни состоит в том, чтобы понять окружающую его среду, чтобы проанализировать ее до последней йоты, чтобы понять, чем он управляет. Первый человек, который поймет «Скиомния», сможет хорошо управлять не только этой планетой, но и целой галактикой, и не так, как бы он хотел, а как бы смог. Этот человек, возможно, не я, но, конечно, это будет ученый, а не безответственный художник.

– Но, Марфа, – возразил Жак. – Где вы нашли такую фантастическую философию? Самой высокой целью человека является не анализ, а синтез – чтобы созидать. Если вы когда-либо решите все девятнадцать под-уравнений «Скиомния», вы окажетесь в тупике. Не останется ничего, чтобы анализировать. Как говорит доктор Белл – психогенетик, сверхспециализация, будь она умственный, как у ученого человека, или зубной, как у саблезубого тигра, является только синонимом вымирания. Но если мы продолжим создавать, то мы, в конечном счете, обнаружим, как переступить пределы…

Грэйд кашлянул, и Марфа Жак кратко вмешивалась: – Не берите в голову то, что говорит доктор Белл. Рюи, вы когда-либо встречались с этой женщиной прежде?

– С розовым кустом? Хмм. Он подошел к Анне и посмотрел прямо в ее лицо. Она вспыхнула и отвела взгляд. Он оглядел ее с медленной, критической оценкой, как возможный покупатель на рынке рабов в древнем Багдаде. – Хмм, – повторил он с сомнением.

Анна задышала быстрее; ее щеки приобрели свекольный оттенок. Но она не могла вызвать чувство пренебрежения. Напротив, было что-то нелогично восхитительное в том, чтобы быть визуально облапанной и тронутой этим странным, искоса смотрящим существом.

Затем она явно дернулась. Какое гипнотическое безумие это было? Этот человек имел власть над ее жизнью. Если он признал ее, то мстительное существо, которое является его женой, сокрушит ее профессионально. Если он будет отрицать ее, они будут знать, что он лжет, чтобы спасти ее, и последствия могли бы оказаться еще менее приятными. И какая разница, как ее крушение может повлиять на него? Она сразу ощутила его монументальный эгоизм. И даже если это тщеславие и великолепное себялюбие побудило его сохранить ее, чтобы закончить партитуру Розы, она не видела способа, как он собирался справиться с этим.

– Вы узнаете ее, господин Жак, – потребовал Грэйд.

– Я узнаю, – последовал торжественный ответ.

Анна напрягалась.

Марфа Жак тонко улыбнулась. – Кто она?

– Мисс Этель Тувинкам, мой старый учитель правописания. Как вы, мисс Тувинкам? Что привело вас из отставки?

– Я не мисс Тувинкам, – сказала Анна сухо. – Меня зовут Анна Ван Туйль. К вашему сведению, мы встречались вчера вечером в «Вия Роза».

– О! Конечно! Он счастливо рассмеялся. – Я, кажется, вспоминаю теперь, правда, весьма неотчетливо. И я хочу принести извинения, мисс Тувинкам. Мое поведение было отвратительно, я предполагаю. Во всяком случае, если только вы оставите счет для покрытия убытков госпоже Жак, ее адвокат позаботится обо всем. Вы можете даже добавить десять процентов, за моральные издержки.

Анна испытывала желание захлопать в ладоши от ликования. Целая служба безопасности была не в состоянии справиться с этим злодеем.

– Вы перепутали вчерашний вечер с предыдущим вечером, – быстро сказала Марфа Жак. – Вы встречались в мисс Ван Туйль вчера вечером. Вы были с ней несколько часов. Не лгите об этом.

Снова Рюи Жак настоятельно всматривался в лицо Анны. Он, наконец, покачал своей головой. – Вчера вечером? Хорошо, я не могу отрицать это. Полагаю, вам придется заплатить ей, Марфа. Ее лицо знакомо, но я только не могу припомнить, что я сделал, чтобы лишить ее ума. Ведро краски и трущобная вдова были на прошлой неделе, не так ли?

Анна улыбнулась. – Вы не навредили мне. Мы просто танцевали вместе на площади, вот и все. Я здесь по просьбе госпожи Жак. Боковым зрением она смотрела на Марфу Жак и полковника, обменивающихся вопросительными взглядами, как будто говорящими, что, возможно, между ними действительно ничего нет.

Но Марфа не была полностью удовлетворена. Она перевела свой взгляд на своего мужа. – Это странное совпадение, что вы приехали туда именно в это время. И почему вы здесь, если не хотите затуманить проблему с этой женщиной и ваше предстоящее психиатрическое лечение? Почему Вы не отвечаете? Что с вами?

Что касается Рюи Жака, то он стоял, покачиваясь, как пораженный болезнью сатир, его глаза тлели от боли на лице, пылающем от мучения. Один раз он изогнулся назад, как, если бы пытаясь умиротворить разъяренные клыки, рвущие горб на его спине.

Анна подскочила, чтобы подхватить его, поскольку он начал падать.

Он лежал на ее коленях, изогнувшись в чашевидную форму, и безмолвно стонал. В его горбе, который лежал напротив ее левой груди, что-то кипело и бушевало, как джинн в бутылке.

– Полковник Грэйд, – сказала психиатр спокойно, – закажите санитарную машину. Я должна немедленно проанализировать этот болевой синдром в клинике.

Рюи Жак был в ее руках.

Глава 6

– Спасибо огромное за то, что пришли, Мэтт, – тепло сказала Анна.

– Я тоже рад, дорогая. Он посмотрел вниз на лежащую ничком фигуру на клинической койке. – Как наш друг?

– Все еще без сознания, и под общим обезболивающим. Я позвала вас, потому что хочу передать некоторые идеи об этом человеке, которые пугают меня, когда я думаю о них в одиночку.

Психогенетик поправил свои очки с тщательной небрежностью. – Вот как? Вы думаете, что нашли, что случилось с ним? Почему он не может читать или писать?

– С этим, должно быть, что-то не так?

– Как бы вы еще назвали это? Э… дар?

Она пристально посмотрела на него. – Я могла бы, и вы могли бы, если бы он получил что-то взамен его потери. Это бы зависело от того, была ли от этого чистая выгода, не так ли? И не притворяйтесь, что вы не знаете, о чем я говорю. Давайте действовать в открытую. Вы знаете обоих Жаков в течение многих лет. Вы способствовали, чтобы я взялась за его случай, потому что вы думаете, что он и я могли бы найти в разуме и теле друг друга взаимное решение к нашим идентичным отклонениям. Так ведь?

Белл невозмутимо постучал сигарой. – Как вы говорите, вопрос состоит в том, получил ли он что-либо достаточное в обмен за потерянные навыки – достаточное, чтобы компенсировать их.

Она озадаченно посмотрела на него. – Хорошо, тогда я расскажу. Рюи Жак открыл личную дверь Грэйда, когда только один Грэйд знал комбинацию шифра. И когда он вошел в комнату с нами, он знал, о чем мы говорили. Это было так, если бы это было все написано для него, каким-то образом. На ум приходит мысль, что комбинация шифра была нанесена на дверь, и что он просмотрел расшифровку стенограммы нашего разговора.

– Да, только он не может читать, – заметил Белл.

– Вы подразумеваете, он не может читать… написанное?

– А что еще?

– Возможно, своего рода остатки мыслей… в вещах. Возможно, некоторое сообщение в металле двери Грэйда, и в определенных объектах в комнате. Она упорно смотрела на него. – Я вижу, что вы не удивлены. Вы знали об этом все время.

– Я ничего не допускаю. Вы, с другой стороны, должны признать, что ваша теория чтения мыслей внешне выглядит фантастичной.

– Так было бы и с письмом неандертальскому пещерному человеку. Но скажите мне, Мэтт, куда деваются наши мысли после того, как мы обдумали их? Какова внечерепная судьба этих слабых, замысловатых электрических колебаний, которые мы принимаем на энцефалограф? Мы знаем, что они могут проникать, и действительно проникают через череп, что они могут проходить через кость, как радиоволны. Они продолжают распространяться во вселенную навсегда? Или плотные вещества, такие, как дверь Грэйда, в конечном счете, поглощают их? Устанавливают ли они свои тонкие кодограммы в металлах, которые вибрируют во взаимодействии, как струны фортепьяно, откликающиеся на звуки?

Белл с трудом раскурил свою сигару. – Серьезно говоря, я не знаю. Но я скажу так – ваша теория весьма последовательно совместима с определенными психогенетическими прогнозами.

– И какими же?

– Возможная телемузыкальная связь всего мышления. Энцефалограф, как вы знаете, выглядит как музыкальный саундтрек. О, мы не можем ожидать мгновенного преобразования чистых мыслей в чистую музыку. Естественно, будут вмешиваться необработанные переходные формы. Но любой тип идеи прямой передачи, включающей в себя посылку и получение ритма и модуляция, как таковых, на голову выше, чем связь в устной среде, и может быть элементарным шагом вверх к истинной музыкальной общности, так же, как человек на заре человечества предвещал истинные слова намекающими, звукоподражательными односложными словами.

– Вот он, ваш ответ, – сказала Анна. – Почему Рюи Жак должен испытывать неприязнь к чтению, когда каждый кусочек металла вокруг него является для него открытой книгой? Она отвлеченно продолжила: – Вы могли бы посмотреть на это следующим путем. Наши предки забыли, как двигаться, раскачиваясь на деревьях, когда узнали, как ходить вертикально. Их история повторяется в нашем очень молодом возрасте. Почти немедленно после рождения, человеческий младенец может висеть на своих руках, подобно обезьяне. И затем, приблизительно после одной недели, он забывает то, что человеческому младенцу никогда не нужно будет знать. Так и Рюи теперь забыл, как читать. Большая жалость. Возможно. Но если бы мир был населен такими, как Рюи, им бы не потребовалось знать, как читать. Поскольку, после первых нескольких лет младенчества, они научатся использовать их металлически – эмпатическое чувство. Они могли бы даже сказать – «очень хорошо быть в состоянии читать и писать и качаться на деревьях, когда вы весьма молоды, но, в конце концов, наступает зрелость».

Она нажала кнопку настольного проектора, который стоял на столе у кровати художника. – Это – радиографический слайд полушарий головного мозга Рюи при проекции сверху, вероятно, старый материал для вас. Он показывает, что «рожки» это не просто локализованные новообразования в предлобной области, но они простираются как тонкие полоски вокруг соответствующих полушарий к зрительно-сенсорной области затылочных долей, где поворачивают и входят в мозговой интерьер, погружаясь там, в увеличенное шарообразное соединение в точке над мозжечком, где обычно находится шишковидный «глаз».

– Но шишковидное тело полностью отсутствует на слайде, – возразил Белл.

– А вот это вопрос, – противостояла ему Анна. – Отсутствует ли шишковидное, или, «рожки», фактически шишковидное, чрезвычайно увеличенное и раздвоенное? Я убеждена, что последнее является фактом. По неизвестным мне теперь причинам, эта прежде маленькая, неясная доля выросла, раздвоилась, и вызвала свое разрушительное двойное ответвление не только через мягкую мозговую ткань, участвующую в способности читать. И еще она продолжилась к граничной половине мозговой окружности во лбу, где даже твердая лобная кость черепа размягчилась под ее давлением. Она в упор посмотрела на Белла. – Я делаю вывод, что это только вопрос времени прежде, чем я, также, забуду, как читать и писать.