Текст книги "Роза"

Автор книги: Charles L. Harness

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 6 страниц)

В почти гипнотическом состоянии Анна наблюдала, как мужчина вытянул листок бумаги из своего кармана. Она поразилась превосходной смеси застенчивости и хвастовства, с которым он развернул его и вручил Марфе.

– Так как я не могу писать, я пригласил одного парня, который записал это для меня, но я думаю, что он всё понял правильно, – объяснил он. – Как вы видите, это сводится к семи основным уравнениям.

Анна заметила, как женщина озадаченно нахмурилась. – Но каждое из этих уравнений расширяется в сотни других, особенно седьмое, которое является самым длинным из всех. Хмурый взгляд углубился. – Очень интересно. Я уже вижу намеки на диаграммы Расселла…

Мужчина встрепенулся. – Что! Г.Н. Расселл, который классифицировал спектральные классы звезд? Вы подразумеваете, что он опередил меня?

– Только если ваша работа верна, относительно чего я сомневаюсь.

Художник заикнулся: – Но…

– И здесь, – она продолжила с решительным осуждением, – ни что иное, как повторное заявление закона преломления света, который объясняет, почему мерцают звезды, а планеты этого не делают, и который известен уже двести лет.

Лицо Рюи Жака печально удлинилось.

Женщина безжалостно улыбнулась и показала пальцем. – Эти параметры есть ни что иное, а только плохое приближение закона Бете о ядерном делении в звездах, известном с тридцатых годов.

Мужчина уставился на уничтожающий палец. – Он старый…?

– Я боюсь, что так. Но все, же неплохо для любителя. Если бы вы занимались такими вещами всю вашу жизнь, то вы могли бы, в конечном счете, разработать кое-что новое. Но это – простая мешанина, перефразировка материалов, которые любой настоящий ученый изучил еще в своем подростковом возрасте.

– Но, Марфа, – защищался художник, – конечно, не все это устарело?

– Я не могу сказать с уверенностью, конечно, – ответила женщина с довольно злобным удовольствием, – пока не рассмотрю каждое под-уравнение. Я могу только сказать, что по существу, ученые давно предвидели художника, представленного великим Рюи Жаком. В совокупности, ваш удивительный Закон Звездного Излучения был известен в течение двухсот лет, или более.

Когда мужчина стоял, как бы на мгновение ошеломленный чудовищностью своего поражения, Анна начала жалеть его жену.

Художник задумчиво пожал своими плечами. – Наука против Искусства. Таким образом, художник сделал все, что мог, и проиграл. Закон Жака должен спеть свою лебединую песню, и затем должен быть навсегда забыт. Он повернул свое покорное лицо к Марфе. – Не могли бы вы, моя дорогая, нанести последний удар, установив надлежащие координаты в аудисинтезаторе Фурье?

Анна хотела поднять предупреждающую руку, выкрикнуть человеку, что он зашел слишком далеко, что оскорбление, которое он готовил своей жене, было ненужным, несправедливым, и будет только наращивать стену ненависти, цементирующей их диаметрально противоположные души.

Но было слишком поздно. Марфа Жак уже шла к фортепьяно Фурье, и в течение нескольких секунд установила нужные полярные координаты и щелкнула выключателем. Психиатр почувствовала, будто ее ум и язык были буквально парализованы быстрым развитием этой невольной драмы, которая теперь оказалась на краю трагикомического кульминационного момента.

Глубокая тишина заполнила комнату.

Анна поймала впечатление от алчных лиц, большинство из которых – самые близкие друзья Жака поняли природу его небольшой пьески, и насыпали бы соли в рану, которую он доставил своей жене.

И затем, в течение трех секунд, всё было закончено.

Фортепьяно Фурье синтезировало семь уравнений, шесть коротких, и одно длинное, в их звуковые эквиваленты, и всё было закончено.

Дорран, руководитель оркестра, сломал неудобную установившуюся тишину. – Послушайте, старина Рюи, – выпалил он, – каково различие между «Законом Жака о Звездном Излучении» и «Мерцай, мерцай, маленькая звездочка»?

Анна, в смешанных чувствах изумления и симпатии, наблюдала, как лицо Марфы Жак медленно стало темно-красным.

Художник ответил в изумлении. – Да ведь теперь, когда вы упомянули это, кажется, есть немного сходства.

– Это же точная копия! – воскликнул голос.

– «Мерцай, мерцай, маленькая звездочка» является старой континентальной народной мелодией, – добровольно отозвался другой. – Я когда-то проследил ее от «Неожиданной Симфонии» Гайдна до четырнадцатого столетия.

– О, но это совершенно невозможно, – заявил Жак. – Марфа только что сообщила, что наука обнаружила эту штуку первой, только двести лет назад.

Голос женщины сочился как царская водка. – Вы запланировали это преднамеренно, только оскорбить меня перед этими… этими клоунами.

– Марфа, я уверяю вас…!

– Я предупреждаю вас в последний раз, Рюи. Если Вы когда-либо снова оскорбите меня, то я, вероятно, уничтожу вас!

Жак попятился в ложной тревоге, пока его не поглотил водоворот смеха.

Группа разошлась, оставив двух женщин наедине. Внезапно осознав испытующий взгляд Марфы Жак, Анна вспыхнула и повернулась к ней.

Марфа Жак сказала: – Почему вы не можете заставить его прийти в себя? Я плачу Вам достаточно.

Анна медленно и довольно криво улыбнулась ей. – Для этого мне нужна ваша помощь. А вы не помогаете, когда вы осуждаете его чувства о ценностях, которые кажутся вам странными.

– Но Искусство действительно настолько глупо! Наука…

Анна коротко рассмеялась. – Вы понимаете? И вы удивляетесь, что он избегает вас?

– А что бы вы сделали?

– Я? – Анна с трудом проглотила.

Марфа Жак смотрела на нее суженными глазами. – Да, вы. Если вы так хотели получить его?

Анна колебалась, беспокойно дыша. Затем, постепенно ее расширенные глаза, стали мечтательными и полными, как луна, поднимающаяся над краем некоей неизвестной, экзотической земли. Ее губы открылись с бессильным фатализмом. Она не заботилась о том, что говорила: – Я бы забыла всё, что я хочу, кроме того, чтобы быть красивой. Я думала бы только о нем. Я бы хотела знать, о чем думает он, и я бросила бы свои принципы и попыталась бы думать, как думает он. Я училась бы видеть его глазами, и слушать его ушами. Я пела бы от его успехов, и держала бы свой язык за зубами, когда он потерпит неудачу. Когда он был бы капризным и подавленным, я бы не пыталась понять или настаивать – чем я могу помочь вам, если только вы позволите мне. Затем…

Марта Жак фыркнула. – Короче говоря, вы были бы только самоотверженной тенью, лишенной индивидуальности или ума или собственной личности. Это могло бы быть в порядке вещей для людей вашего типа. Но для ученого, сама такая мысль смешна!

Психиатр изящно приподняла плечи. – Я согласна. Это нелепо. Какая нормальная женщина на пике ее профессии внезапно бросила бы карьеру, чтобы слиться, или, как бы вы сказали, погрузить свою идентичность, само существование, в этот чужеродный мужской менталитет?

– Какая женщина, в самом деле?

Анна размышляла про себя, и не отвечала. Наконец она сказала: – И все же, такова цена; или бери или оставь, как говорят. Что же делать девушке?

– Поддержать ее права! – объявила Марфа Жак энергично.

– Да здравствует неблагодарное упорство! Рюи Жак вернулся, немного покачиваясь. Он вздымал свой наполовину заполненный стакан к потолку и кричал: – Друзья! Тост! Давайте выпьем за двух членов ордена Рыцарей Алой Чаши Грааля. Он поклонился с мрачной насмешкой жене, смотрящей на него с негодованием. – За Марфу! Может она скоро решит проблему Жака Розетте и взрывом направит человечество в небеса!

Одновременно он пил и пытался приостановить поднятой рукой внезапный поток шуток и смеха. Затем, повернувшись к опасающемуся теперь психиатру, он отвесил второй поклон с таким размахом, что его стакан перевернулся. Когда он выправился, как ни в чем не бывало, то спокойно обменялся с ней стаканами. – За мою старую школьную учительницу, доктора Ван Туйль. Соловей, секретная амбиция которого состоит в том, чтобы стать столь же красивым, как красная, красная роза. Пусть Аллах удовлетворит ее молитвы. Он очаровательно прищурился на нее во внезапно наступившей тишине. – Что вы скажете на это, доктор?

– Я скажу, что вы пьяный идиот, – ответила Анна. – Но пусть это пройдет. Она задыхалась, у нее кружилась голова. Она повысила свой голос растущей группе лиц. – Дамы и господа, я предлагаю вам третьего, ищущего чашу Грааля! Действительно великий художник, Рюи Жак, дитя наступающей эпохи, единственная цель которого не бесцельность, как он хотел бы, чтобы вы так думали, но некая изумительная роза. Ее вьющиеся лепестки должны иметь тонкую текстуру, прочность, и кроме того, искрящийся красный цвет. Эта роза, которую он должен найти, чтобы спасти его ум и тело, и вложить душу в него.

– Она права! – выкрикнул художник в мрачном ликовании. – Теперь за Рюи Жака! Присоединитесь, все. Тусовка за счет Марфы!

Он осушил свой стакан, затем повернул внезапно посерьезневшее лицо к своей аудитории. – Но в случае с Анной это действительно очень печально, не так ли? Поскольку ее лечение настолько простое.

Психиатр слушала; ее голова головокружительно пульсировала.

– Поскольку любой компетентный психиатр мог сказать ей, – беспощадно продолжал художник, – что она идентифицировала себя с соловьем в ее балете. Этот соловей такой, что и смотреть то не на что. Сверху он грязно-коричневый; снизу, можно сказать, что он тускло серый. Но ах! Но какова душа этой незамысловатой небольшой птички! Загляните в мою душу – умоляет она. Держите меня в ваших сильных руках, загляните в мою душу, и считайте меня столь же прекрасным, как красная роза.

Еще до того, как он поставил свой бокал на стол, Анна знала, что будет дальше. Ей не было необходимости смотреть на напрягающиеся щеки и вспыхивающие ноздри Марфы Жак, ни на внезапную вспышку смятения в глазах Белла, чтобы понять, что затем произойдет.

Он протянул свои руки к ней, его темнокожее лицо сатира было почти бесстрастным, если бы не хранило его непреходящий намек сардонической насмешки.

– Вы правы, – прошептала она, наполовину ему, наполовину другой своей части, слушающей и наблюдающей. – Я действительно хочу, чтобы вы держали меня в ваших руках, и думали, что я красивая. Но вы не можете, потому что вы не любите меня. Это не получится. Не здесь. Здесь, я докажу это.

Как через сотни миль и столетий, она услышала испуганное бульканье Грэйда.

Но ее транс продолжался. Она ринулась в объятия Рюи Жака, приблизила свое лицо к его лицу насколько позволял ее позвоночник, и закрыла глаза.

Он быстро поцеловал ее в лоб и освободил ее. – Ну вот! Вылечили!

Она отступила и глубокомысленно рассмотрела его. – Я хочу, чтобы вы сами убедились, что ничто не может быть для вас прекрасным, по крайней мере, до тех пор, пока вы не научитесь относиться к кому-то другому так же высоко, как к Руи Жаку.

Белл подошел вплотную. Его лицо было влажным и серым. Он прошептал: – Вы оба сошли с ума? Не могли бы вы отложить такие вещи на время, когда рядом никого нет?

Но Анна бесконтрольно покачивалась в фатальном спокойствии. – Я должна была показать ему кое-что. Здесь. Теперь. Он никогда не смог бы попробовать сделать это, если бы у него не было аудитории. Вы можете отвести меня сейчас домой?

– Это хуже всего, – ответил Белл возбуждено. – Это только подтвердит подозрения Марфы. Он нервно осмотрелся вокруг. – Она ушла. Не знаю, хорошо ли это или плохо. Но Грэйд наблюдает за нами. Рюи, если у вас есть хотя бы намеки на благопристойность, подойдите к той группе дам, и поцелуйте нескольких из них. Может быть, это собьет нюх Марфы. Анна, вы оставайтесь здесь. Продолжайте говорить. Попытайтесь превратить это в забавный инцидент. Он коротко усмехнулся. – Иначе вам придется завершить все это как Первому Мученику по причине Искусства.

– Я прошу прощения, доктор Ван Туйль.

Это был Грэйд. Его голос был жестоко холодным, а слоги отлетали от его губ с берущей за живое завершенностью.

– Да, полковник?– сказала Анна нервно.

– Бюро Безопасности хотело бы задать вам несколько вопросов.

– Да?

Грэйд повернулся и пронизывающе посмотрел на Белла. – Желательно провести опрос конфиденциально. Это не должно занять много времени. Если леди любезно пройдет в раздевалку для натурщиков, мой помощник вас там встретит.

– Доктор Ван Туйль сейчас уезжает, – хрипло сказал Белл. – Где ваше пальто, Анна?

Мягким, ненавязчивым движением Грэйд расстегнул фиксатор на своей набедренной кобуре. – Если доктор Ван Туйль выйдет из раздевалки в течение десяти минут одна, то она сможет покинуть студию любым способом, какой ей нравится.

Анна увидела, что лицо ее друга стало еще более бледным. Он облизал свои губы, и затем шепнул: – Я думаю, что вам лучше пойти, Анна. Будьте осторожны.

Глава 12

Комната была маленькой и почти пустой. Вся ее обстановка состояла из старого календаря, стоячей вешалки, нескольких стопок пыльных книг, стола (пустого, если бы не рулон холста, завязанного лентой) и трех стульев.

На одном из стульев, через стол, сидела Марфа Жак. Она, казалось, почти улыбалась Анне; но удивленному завитку ее красивых губ полностью противоречили ее глаза, которые пульсировали ненавистью с парализующей силой физических ударов.

На другом стуле сидел Вилли Пробка, почти неузнаваемый, в его ухоженной опрятности.

Психиатр приложила руку к своему горлу, словно пытаясь восстановить голос, и при движении увидела краем глаза, что Вилли с быстротой молнии засунул свою руку в карман пальто, невидимый ниже стола. Она медленно понимала, что он держал оружие, наставленное на неё.

Мужчина начал говорить первым, и его голос был настолько решительным и режущим, что она начала сомневаться – правильно ли она его узнала. – Имейте в виду, что я убью вас, если вы сделаете попытку какого-нибудь неблагоразумного действия. Так, пожалуйста, сядьте, доктор Ван Туйль. Позвольте нам раскрывать наши карты.

Это было невероятно, слишком нереально, чтобы пробудить чувство страха. В оцепенелом изумлении она пододвинула стул и села.

– Как вы, возможно, подозревали, – продолжал отрывисто мужчина, – я являюсь агентом Службы Безопасности.

Анна обрела дар речи. – Я знаю только то, что я насильственно задержана. Что вы хотите?

– Информацию, доктор. Какое правительство вы представляете?

– Никакого.

Мужчина вежливо мурлыкнул. – Неужели вы не понимаете, доктор, что, как только вы прекратите достоверно отвечать, я убью вас?

Анна Ван Туйль перевела взгляд с мужчины на женщину. Она подумала о кружащемся над ней хищнике, и почувствовала страх. Что же она сделала, чтобы привлечь такое гневное внимание? Она не знала. Но тогда, и они тоже не уверены в этом. Этот человек не станет убивать ее, пока он не узнает больше. И за это время, он, конечно, разберется, что это была ошибка.

Она сказала: – Или я являюсь психиатром, ведущим особый случай, или же нет. Я не в состоянии доказать это положительно. Тем не менее, в соответствии с силлогистическим законом, вы должны принять это как возможность, пока вы не докажете обратное. Поэтому, пока вы не дадите мне возможность объяснить или опровергнуть любое обратное доказательство, вы, никогда не сможете убедиться в вашем мнении, что я другая, чем я утверждаю.

Мужчина улыбнулся, почти любезно. – Ну что же, говорите, доктор. Я надеюсь, что вам платят столько, сколько вы стоите. Он внезапно наклонился вперед. – Почему вы пытаетесь заставить Рюи Жака влюбиться в вас?

Она уставилась в него расширившимися глазами. – Что, что вы сказали?

– Почему вы пытаетесь заставить Рюи Жака влюбиться в Вас?

Она смогла посмотреть ему прямо в глаза, но ее голос был теперь очень слаб: – Я не поняла вас сначала. Вы сказали… что я пытаюсь заставить его влюбиться в меня. Она обдумывала это в течение длительного удивленного момента, как, если бы эта идея была совершенно новой. – И я предполагаю… что это правда.

Мужчина посмотрел озадаченно, а затем улыбнулся с внезапным удовлетворением. – Да, вы умны. Конечно, вы первая пытаетесь применить такую тактику. Хотя я не знаю, что вы ожидаете получать от вашей ложной искренности.

– Ложной? Не подразумеваете ли вы это сами? Нет, я вижу, что это не вы. Это госпожа Жак. И она ненавидит меня за это. Но я – только часть большей ненависти, которую она испытывает к нему. Даже ее уравнение «Скиомния» является частью этой ненависти. Она разрабатывает биофизическое оружие не только потому, что она патриотка, но больше, чтобы досадить ему, и показать ему, что ее наука превосходит…

Рука Марфы Жак злобно протянулась через небольшой стол и ударила Анну по губам.

Мужчина только пробормотал: – Пожалуйста, постарайтесь держать себя в руках, госпожа Жак. Вмешательство снаружи было бы самым неудобным в данный момент. Его, не имеющие чувства юмора глаза, возвратились к Анне. – Однажды вечером, неделю назад, когда господин Жак был у вас на лечении в клинике, вы оставили ему перо и бумагу.

Анна кивнула. – Да, я хотела, чтобы он сделал попытку писать автоматически.

– Что такое «писать автоматически»?

– Просто написание, в то время как сознательный ум полностью поглощен посторонней деятельностью, такой как музыка. Господин Жак должен был сосредоточить свое внимание на определенную музыку, составленную мной, держа перо и бумагу у себя на коленях. Если его недавняя неспособность читать и писать, была вызвана некоторым психическим блоком, было весьма возможно, что его подсознательный ум мог бы обойти этот блок, и он стал бы писать, так же, как кто-либо машинально пишет или рисует подсознательно, разговаривая по видеотелефону.

Он передал ей листок бумаги. – Вы можете идентифицировать это?

– «Что он имел в виду»? Она нерешительно исследовала лист. – Это – только чистый лист из моих личных канцтоваров с монограммой. Где вы взяли это?

– С бювара, который вы оставили господину Жаку.

– Так, и что?

– Мы также нашли другой лист с того же самого бювара под кроватью господина Жака. И на нем была некая интересная запись.

– Но господин Жак лично сообщил о нулевых результатах.

– Он был вероятно прав.

– Но вы сказали, что он написал что-то? – настаивала она; на мгновение ее личная опасность исчезла перед ее профессиональным интересом.

– Я не говорил, что он написал что-нибудь.

– Разве это не было написано тем же самым пером?

– Да, было. Но я не думаю, что это написал он. Это был не его почерк.

– Это часто имеет место при письме в автоматическом режиме. Сценарий поведения изменяется согласно индивидуальности раздвоенной подсознательной единицы. Изменение бывает иногда столь большим, чтобы почерк стал неузнаваемым.

Он проницательно всматривался в нее. – Этот сценарий был весьма распознаваемым, доктор Ван Туйль. Я боюсь, что вы сделали серьезную грубую ошибку. Теперь, сказать вам, чей это почерк?

Она услышала свой собственный шепот: – Мой?

– Да.

– И о чем это говорит?

– Вы сами знаете очень хорошо.

– Но я не знаю. Ее нижнее белье прилипло к телу с влажным клейким ощущением. – По крайней мере, вы должны дать мне шанс объяснить это. Я могу увидеть это?

Он глубокомысленно посмотрел на нее, буквально на мгновение, затем засунул руку в карман. – Вот электронная копия. Бумага, текстура, чернила, все, является прекрасной копией вашего оригинала.

Она изучила лист с озадаченным хмурым взглядом. Там было несколько неразборчивых строчек фиолетового цвета. Но это не было ее почерком. Фактически, это не было даже почерком, а только масса неразборчивых каракулей!

Анна чувствовала острое ощущение страха. Она пробормотала: – И что вы пытаетесь сделать?

– Вы не отрицаете, что вы написали это?

– Конечно, я отрицаю это. Она больше не могла управлять дрожанием своего голоса. Ее губы были свинцовыми массами, а язык каменной плитой. – Это неузнаваемо…

Пробка демонстрировал зловещее терпение. – В верхнем левом углу имеется ваша монограмма «A.В.T.», как и на первом листе. Вы согласны с этим, по крайней мере?

Анна начала исследовать предполагаемое трио инициалов, расположенных в знакомом эллипсе. Эллипс был там. Но содержание в нем – сплошная тарабарщина. Она снова схватила первый лист, чистый лист. Ощущение бумаги, даже запах, характеризовало его как подлинный. Это была ее бумага. Но монограмма!

– О нет! – прошептала она.

Ее охваченные паникой глаза крутились по комнате. Календарь… то же самое изображение той же самой коровы… но остальное…! Кипа книг в углу… титулы на золотом листе… собирающие пыль в течение многих месяцев… этикетка на рулоне, завязанном лентой на том же самом… даже часы на ее запястье.

– «Тарабарщина». Она больше не могла читать. Она забыла как это делать. Ее ироничные боги выбрали этот критический момент, чтобы ослепить ее своей блестящей щедростью.

– «Тогда получите! И тяни время»!

Она облизала дрожащие губы. – Я не могу читать. Мои очки для чтения находятся в моей сумке, снаружи. Она возвратила копию. – Если вы прочитаете это, я могла бы узнать содержание.

Мужчина ответил: – Я думаю, что вы хотели попробовать трюк с очками, только для того, чтобы я мог не наблюдать за вами. Если вы не возражаете, то я процитирую на память:

– «Какой странный кульминационный момент для Мечты! И все же, это неизбежно. Искусство против Науки предписывает, что один из нас должен уничтожить оружие «Скиомния»; но это может подождать, пока мы не станем более многочисленными. Так что, всё, что я делаю, только для него одного, и его будущее зависит от понимания этого. Таким образом, Наука кланяется Искусству, но даже Искусство еще не все. Студент должен понять одну великую вещь, когда он увидит, что Соловей мертв, что только тогда он узнает»…

Он остановился.

– Это все? – спросила Анна.

– Да, это все.

– И ничего о… розе?

– Нет. А для чего кодовое слово «роза»?

– «Смерть»? – подумала Анна. – «Действительно ли роза была секретным синонимом для могилы»? Она закрыла глаза и задрожала. На самом ли деле это были ее мысли, запечатленные в ум и руку Рюи Жака на месте для зрителей на ее собственном балете три недели назад? Но, в конце концов, почему это было настолько невозможно? Кольридж заявил, что стих Хан Хубилай был продиктован ему через автоматическое написание. И тот английский мистик, Уильям Блейк, легко признавал, что он был личным секретарем какой-то невидимой личности. И были другие многочисленные случаи. Таким образом, с некоторого невидимого времени и места, разум Анны Ван Туйль был настроен на разум Рюи Жака, а его ум на мгновение забыл, что они оба больше не могли писать, и записал странную мечту.

Именно тогда она заметила непонятные шёпоты.

Нет, не шёпоты, не совсем так. Более всего они походили на пульсирующие колебания, смешивающиеся, то возрастающие, то уменьшающиеся. Ее сердце ускорило ритм, когда она поняла, что их жуткая структура была беззвучна. Это было, как, если бы что-то в ее уме внезапно колебалось во взаимосвязи с подэфирным миром. Сообщения, которые она не могла слышать, или ответить на них, бились в ней; они были вне звука, вне познания, и они головокружительно роились вокруг нее со всех направлений. От кольца, которое она носила. От бронзовых кнопок ее жакета. От вертикального отопительного стояка в углу. От металлического отражателя света на потолке.

И самое сильное и самое выразительное из всех, монотонно поступало от невидимого оружия Пробки, сжатого в кармане его пальто. И так же, как, если бы она видела, она знала, что это оружие убивало в прошлом. И не один раз. Она попыталась распутать эти остатки мыслей о смерти – один раз – дважды – три раза, за которыми они исчезли в устойчивом, неразборчивом, приглушенном временем насилии.

И теперь это оружие начало вопить: – Убить! Убить! Убить!

Она провела ладонью по своему лбу. Всё ее лицо было холодным и влажным. Она с шумом сглотнула.

Глава 13

Рюи Жак сидел перед металлическим светильником около своего мольберта, очевидно поглощенный глубоким созерцанием своих похотливых особенностей, и не обращающий внимания на поднимающееся веселье вокруг него. В действительности, он почти полностью потерялся в беззвучном, сардоническом ликовании над трехсторонней смертельной борьбой, которая приближалась к кульминационному моменту за внутренней стеной его студии, и которая усиливалась в его замечательном уме параболическим зеркалом светильника в невероятной степени.

Низкий, тревожный голос Белла вновь оторвал его. – Ее кровь будет на вашей совести. Всё, что вы должны сделать, это просто войти туда. Ваша жена не разрешит стрельбу в вашем присутствии.

Художник раздраженно дернулся своими деформированными плечами.

– Возможно. Но почему я должен рискнуть своей жизнью ради глупого маленького соловья?

– Может ли так быть, что ваше развитие выше человека разумного послужило тому, чтобы заострить вашу объективность, подчеркнуть ваши врожденные вопиющие недостатки идентичности даже с вашими близкими? Неужели безразличие, управляемое Марфой, почти безумной в прошедшем десятилетии, так теперь укоренилось, чтобы ответить первой известной женщине вашей собственной уникальной породы? Белл тяжело вздохнул. – Вы можете не отвечать. Сама бессмысленность ее нависшего убийства развлекает вас. Ваш соловей собирается быть наколотым на ее шип, просто, ни для чего, как всегда. Ваше единственное сожаление в настоящее время заключается в том, что вы не можете подшутить над ней с заверением, что вы старательно изучите ее труп, чтобы найти там розу, которую вы ищете.

– Такую бесчувственную бессердечность, – сказал Жак с печальным согласием, – можно ожидать только от одной из ошибок Марфы. Я подразумеваю Пробку, конечно. Неужели он не понимает, что Анна еще не закончила партитуру ее балета? Очевидно, он не имеет никакого музыкального чувства вообще. Держу пари, что ему отказали даже в полицейском благотворительном приюте. Вы правы, как обычно, доктор. Мы должны наказать такое мещанство. Он дернул своим подбородком и поднялся с раскладного табурета.

– Что вы собираетесь делать? – резко потребовал Белл.

Художник поплелся к музыкальному устройству. – Запустить некоторую подборку из Шестой части Чайковского. Если Анна хоть наполовину такая девушка, как вы думаете, она и Петр Ильич скоро заставят Марфу плясать под их дудку.

Белл взволнованно и наполовину доверчиво наблюдал, как Жак отобрал бобину из своей библиотеки электронных записей и вставил ее в устройство воспроизведения. В повышающейся мистификации он видел, как Жак поворачивает регулятор громкости до предела.

Глава 14

– «Убийство, одноактная игра, управляемая госпожой Жак», – подумала Анна. Со звуковыми эффектами господина Жака. Но факты этому не соответствовали. Было невероятно, чтобы Рюи сделал что-нибудь, чтобы оказать услугу своей жене. Во всяком случае, он попытается помешать Марте. Но с какой целью его первым действием оказалось то, что он включил «Шестую»? Было ли это некоторым сообщением, которое он пытается донести до нее?

Было. Да, оно было. Она собиралась жить. Если…

– Через мгновение, – сказала она Пробке жестким голосом, – вы собираетесь снять ваш пистолет с предохранителя, прицелиться, и нажать спусковой крючок. Обычно вы можете выполнить все эти три действия в почти мгновенной последовательности. В настоящий момент, если я попытаюсь перевернуть стол на вас, вы можете послать пулю в мою голову прежде, чем я только начну это делать. Но еще через шестьдесят секунд у вас больше не будет этого преимущества, потому что ваша моторная нервная система окажется в затруднении под воздействием экстраординарной Второй Части симфонии, которую мы теперь слышим из студии.

Пробка сначала ухмыльнулся, а потом слегка нахмурился. – Что вы подразумеваете?

– Все моторные действия выполняются по простым ритмичным стереотипам. Мы ходим в ритме марша два-четыре. Мы вальсируем, работаем киркой, и вручную схватываем или заменяем предметы в ритме три-четыре.

– Эта ерунда, просто затяжка времени, – прерывала ее Марфа Жак. – Убей ее.

– Это факт, – продолжала Анна поспешно. – «Что, Вторая Часть никогда не начнется»? – Десятилетия назад, когда все еще были фабрики, использующие методы ручной сборки, рабочие ускоряли свою работу, расчленяя задание на такие же самые элементные ритмы, поддерживаемые соответствующей музыкой. – «Ага! Вот! Начинается! Бессмертный гений великого русского самоубийцы простирался через столетие, чтобы сохранить ее»! – Так случилось, что музыка, которую вы слышите теперь, является Второй Частью, о которой я упоминала. И это ни два-четыре, ни три-четыре, а пять-четыре, восточный ритм, который создает трудности даже квалифицированным западным музыкантам и танцорам. Подсознательно вы пытаетесь разбить ее на единичные ритмы, на которые настроена ваша моторная нервная система. Но вы не можете этого сделать. Не может любой западный, даже профессиональный танцор, если у него не было специального обучения, – ее голос слегка дрожал, – художественной гимнастике Далькроза.

Она врезалась в стол.

Хотя она знала, что должно случиться, ее успех был настолько полным, настолько подавляющим, что это на мгновение потрясло ее.

Марфа Жак и Пробка двигались озабоченными, быстрыми толчками, как марионетки в кошмаре. Но их ритм был полностью неверным. С их устоявшейся четырехтактной моторной реакцией, странно промодулированной пятитактной структурой, результатом было неизбежно арифметическое соединение двух величин – нервный удар, который мог активизировать ткани мышц только тогда, когда эти два ритма были в фазе.

Пробка с трудом начал безумно, спазматически нажимать спусковой крючок, когда кренящийся стол опрокинул его на пол, рядом с ошеломленной Марфой Жак. Анне потребовался только один момент, чтобы пронестись вокруг и извлечь пистолет из его онемевшего кулака.

Затем она направила дрожащее оружие в общем направлении побоища, которое она создала, и боролась с сильным желанием свалиться около стены.

Она подождала, когда комната прекратила вращаться, и белое лицо Марфы Жак с остекленевшими глазами сфокусировалось на заднем плане дешевого размазанного краской коврика. И затем глаза Марфы сверкнули и закрылись.

Робко глядя на дульный срез оружия, Пробка осторожно вытащил ногу из-под края стола: – У вас оружие, – сказал он мягко. – Вы не возражаете, если я помогу госпоже Жак?

– Я, все-таки, возражаю, – слабо сказала Анна. – Она просто без сознания… ничего не чувствует. Я хочу, чтобы она осталась в этом состоянии на несколько минут. Если вы приблизитесь к ней или сделаете какой-нибудь ненужный шум, то я, вероятно, убью вас. Итак, вы оба должны оставаться здесь, пока Грэйд не займется расследованием. Я знаю, что у вас есть пара наручников. Я даю вам десять секунд, чтобы вы пристегнули себя к той трубе, в углу – руками назад, пожалуйста.

Она отыскала рулон клейкой ленты и наклеила несколько полос на губы агента, а затем несколькими стремительными петлями обмотала его лодыжки, чтобы он не смог топать ногами.