Текст книги "Человек видимый"

Автор книги: Чак Клостерман

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 14 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]

Мне хотелось расспросить его об этом подробнее, но время нашей беседы подходило к концу, и я перешла к третьему моменту.

3. «Чувство вины». Думаю, это была самая важная фраза в ночном послании Игрека (и причина его обращения за помощью). Я спросила, какая разница между «виной» и «чувством вины», поскольку вина и есть чувство (как и любое другое). Игрек с негодованием возразил мне: «Человек чувствует свою вину, когда субъективно размышляет о своих поступках и приходит к заключению, что его поступки были неправильными с объективной точки зрения. Человек испытывает чувство вины, когда объективно размышляет о своих поступках и приходит к выводу, что они были неправильными с субъективной точки зрения. Моя проблема заключается в том, что я объединяю обе эти точки зрения». Меня поразили одновременно и мнимая глубокомысленность, и продуманность этой формулировки – создавалось впечатление, что он весь месяц ждал момента озвучить ее. Когда я попросила его повторить свое объяснение, он тотчас это сделал (и в тех же выражениях, что усилило мои подозрения в том, что объяснение было заученным). Я спросила, почему его так беспокоит мысль об ощущении вины. Игрек: «Отчасти потому, что я не заслуживаю чувства вины, но главным образом оттого, что оно меня тревожит».

В эту минуту я заметила, что наша беседа длится на пять минут дольше отведенного на нее времени. Это был уже четвертый сеанс, поэтому мы обсудили сумму моего гонорара. Так как третий сеанс был прерван (и по моей вине, хотя я этого не признала), я отказалась от гонорара за него. Игрек выразил мне благодарность за справедливый подход. Я сказала, что счет составит 450 долларов. Он отклонил мое предложение направить ему подтверждение в получении платежа по электронной почте.

Отправлено с моего планшета «Блэкберри».

От: [email protected]

Отправлено: пятница, 4 апреля 2008, 23:04

Кому: [email protected]

Тема: Игрек/пятница (сеанс не состоялся)

Странно. Игрек не звонит. Учитывая прогресс, достигнутый в прошлый раз, я очень надеялась на сегодняшний сеанс. Теряюсь в догадках. Но стараюсь не очень волноваться. Он мог пропустить звонок по самым разным причинам. Необходимо сохранять трезвый подход к данному случаю. Не хочу, чтобы снова повторились ситуации, как (удалено) и (удалено). [5]5
  Речь шла о двух прежних пациентках. В обоих случаях я приняла слишком большое участие в их проблемах (у одной они были связаны со смертью ребенка, а у другой – с изнасилованием, имевшим место во время пребывания в тюрьме). И в обоих случаях мне пришлось просить досрочно прервать лечение.


[Закрыть]Тем не менее я разочарована, потому что начала находить настоящий интерес в беседах с Игреком и терзаюсь любопытством по поводу подлинности его личности.

Примечание.Во вторник получила 450 долларов, посланных обычной почтой наличными: двадцать две купюры по 20 долларов плюс две по 5. Самая крупная сумма, которую я когда-либо получала по почте. Довольно рискованно, по-моему.

Отправлено с моего планшета «Блэкберри»

Дополнение [6]6
  Сообщения были получены в субботу в 3:00 и в 3:03 часа ночи. Оба сообщения записала в субботу, 5 апреля, в 9:58 утра.


[Закрыть]

Поступило еще два голосовых сообщения Игрека, на этот раз с объяснением пропуска сеанса. В отличие от предыдущих сообщений, казалось, он говорил без подготовки. Время первого сообщения 299 секунд, второго – 19 секунд.

Первое сообщение

«Добрый вечер, Вики. Говорит Игрек. Прежде всего хочу извиниться за то, что пропустил утренний сеанс. Не подумайте, что я об этом забыл. Я решил не звонить вам, но только потому, что обдумывал ваши слова во время прежних сеансов – правда, я действительно думал о том, что вы сказали, – и решил, возможно, вы были более правы, чем я сначала думал. Сегодня утром я смотрел одно телешоу – и мне пришло в голову, что люди, которые не любят говорить о себе, ограничивают свои потенциальные возможности. Им кажется, что этим они ограждают себя от какой-то абстрактной опасности, но на самом деле позволяют другим судить о себе. Так было с Джорджем Харрисоном. Он был скромным парнем, не любил говорить о себе, верно? Но вместе с тем он был членом группы „Битлз“, о которой люди вольны воображать что угодно. А я (неразборчиво) делать это (неразборчиво). Не потому, конечно, что я сравниваю себя с одним из „Битлз“, но я думаю, что вы (неразборчиво). А может, я немного похож на битла, в своей области. И вот мое предложение: когда я позвоню вам в следующий раз, никаких вопросов не будет, во всяком случае с вашей стороны. Мне нужно рассказать вам о том, что со мной происходило, а вам ведь очень важно получить полное представление о моей жизни. И, как следствие, понять мои проблемы. И если все пойдет хорошо, а я на это надеюсь, мы сможем встретиться – так сказать, лицом к лицу – и начать более прямой и откровенный разговор. Вот чем мы будем с вами заниматься. Вы согласны? Я позвоню на следующей неделе, и вы выслушаете меня. Говорить буду я, а вы помолчите. Но это не значит, что вам нельзя будет поздороваться или спросить меня о том, что вы не смогли понять. Однако советую вам задавать только самые необходимые вопросы, хотя, как я понимаю, это не совсем в вашем характере. Кое-что из того, что я вам расскажу, будет просто невозможно понять, так что не стоит ломать голову над моим состоянием, это не поможет нам добиться успеха. Во-вторых, я не хочу внушить вам ложную уверенность в том, что вы сможете незаметно для меня вести разговор в нужном вам направлении, задавая невинные на первый взгляд вопросы с определенной целью. Это у вас не получится. Я знаю, что каждый умный человек уверен в своем умении исподволь руководить разговором, и знаю, что…»

Второе сообщение

«Меня прервал ваш аппарат. Вам следует поставить запись на более продолжительное время. Но я просто хотел сказать – я знаю, что сделал бы любой умный человек, окажись он в таком положении, в которое ставлю вас я. Я понимаю, что мое требование выглядит слишком бесцеремонным. И все-таки, надеюсь, вы удержитесь и не станете меня прерывать. Когда этот процесс начнет стремительно развиваться, вам будет чем заняться. Вики, не надо забивать себе голову фантазиями. Я не чудище болотное, Вики, и не человек-невидимка. Я не вампир и не Бог. Я просто невероятно интересный человек. Спокойной ночи, Вики».

Первый важный телефонный разговор

После консультации с доктором Джейн Долэнэгрэ, моим психоаналитиком и бывшей преподавательницей психологии в колледже, я пришла к заключению, что вполне могу принять условия, предложенные Игреком в его голосовом сообщении. Чем я рисковала? Почему бы не позволить Игреку рассказать все, что, по его мнению, мне следовало знать? Ведь в этом и состоит цель лечения – создать клиенту комфортные условия, в которых он сможет дать выход своим эмоциям. Предоставить ему возможность говорить с тем, чтобы его собственные слова запечатлевались у него в сознании, и это поможет ему осознать их истинный смысл. Так я размышляла в то время. Понятно, что теперь это решение не кажется мне самым удачным. Но мы с Джейн рассудили, что, если Игрек действительно так умен, как я думаю, он может легко склониться к тем выводам, к которым я его подтолкну.

Пояснение. 11 апреля я начала разговор со слов: «Я готова вас выслушать», после чего Игрек проговорил без перерыва целых 43 минуты. И тут только я заметила, что у нас осталось всего две минуты. Приводимая запись не является полным изложением его монолога и нашего последующего разговора, поскольку, напечатанный с одним интервалом, он занимает более 2400 страниц. Я выбрала только те пассажи, которые представляются мне самыми важными и выразительными. Те, кто пожелает ознакомиться с полной печатной версией, могут обратиться в архив психиатрической библиотеки Техасского университета, куда ее передал Дэниэл Арелано, местный специалист по социальной истории. Эти записки также пересняты на микропленку, которую можно получить в офисе генерального прокурора по адресу: Уильям П. Клементс Билдинг, 300, 15-я Вест-стрит, г. Остин, Техас.

Примечание для К. Бампуса.Для удобства чтения и ясности я предпочла изложить данный монолог Игрека в повествовательной форме. Я сама решала, где сделать абзац, применить курсив или необычную пунктуацию, где сокращенно изложить особенно громоздкие отрывки. Однако все эти решения диктовались единственным желанием – передать размышления Игрека в манере, которая наилучшим образом выражала бы мои впечатления. Если у вас возникнут сомнения, мы можем обсудить этот вопрос позднее.

11 апреля(Игрек звонит в офис, 10:00 утра)

– Итак, начнем. Вот на каких условиях я согласен с вами говорить. Вы, наверное, думаете, что я окажусь человеком, который, обратившись к психоаналитику, целых полтора месяца только и говорит о том, как он не любит говорить о себе, но я не такой. Никогда не пойму, что заставляет людей так лицемерить. Может, им кажется, что окружающие с осуждением относятся к их самокопанию, и потому они стремятся доказать, что вовсе не поглощены собой, хотя весь процесс психотерапии и состоит в критическом осмыслении причин озабоченности человека своими проблемами. В наше время уже никто не считает, что лечиться бесполезно. Правда? Только человек невежественный и ограниченный решится сказать это вслух, поскольку все мы приучены понимать важность лечения. Вы согласны? Однако как раз когда человеку уже некуда отступать, когда он уже пришел на сеанс к психоаналитику, зная, что платит ему деньги именно за то, чтобы говорить с ним о своей жизни, открывая ему доступ в свой внутренний, подсознательный мир – ему страшно хочется сделать вид, что на самом деле его ничего не беспокоит, и он говорит: «Понятия не имею, зачем я сюда пришел», или «Мне не очень приятно говорить о себе», или «Даже не знаю, что мне, собственно, нужно понять». Это чисто детская позиция. То есть я хочу сказать – разве все мы не понимаем, о чем нужно говорить с психоаналитиком? Вы прибегаете к лечению, чтобы понять о себе самые простые вещи: почему я здесь? Что со мной происходит? Что все это значит? Здесь нет ничего сверхсложного. Я понимаю ваши ожидания. Я намерен говорить именно о себе, о своих переживаниях. Я не стану вам сопротивляться. У меня нет этих дурацких предубеждений.

Я пытаюсь возразить, что никаких особых ожиданий у меня нет. Игрек сразу прерывает меня:

– Подождите. Помолчите, пожалуйста. Вы уже все портите. О чем мы с вами договорились? Разве мы не условились, что вы не будете меня прерывать? Мы договорились, что этот сеанс не будет взаимной перепалкой. Это не эпизод из сериала «Лечение», а вы – не Боб Ньюарт. Мне не нужны ваши уверения. Может, какие-то наркоманы, на которых вы зарабатываете себе на жизнь, и нуждаются в подобных заверениях, но мне они не нужны. Может, я неясно выразился? Тогда объясню еще раз. Если вам нужно будет задать какой-нибудь уточняющий вопрос, пожалуйста, спрашивайте. Наш разговор будет бессмысленным, если вы не сможете что-то уточнить, а я не хочу оставлять вас в недоумении. Но мы договорились, что это не будет похоже на болтовню по телефону в духе Норы Эфрон, [7]7
  Нора Эфрон(1941–2012) – американский режиссер, продюсер, сценарист, новеллист, журналист, писатель и блогер. (Примеч. пер.)


[Закрыть]где некто несет какую-то чушь, а ты сидишь на другом конце провода и киваешь как китайский болванчик. Мы так не договаривались. Мы договорились совсем о другом. Если я что-то не понял в нашей договоренности, объясните мне. Потому что я хочу общаться только так, как я сказал. Я, и только я решаю, как мы будем работать.

Если вы принимаете мои условия, то ничего не говорите. Если нет, так и скажите.

Десять секунд молчания.

– Ну хорошо. Благодарю вас, Вики. Я ценю ваше желание работать со мной.

Так, с чего начать? Наверное, лучше начать с того, что моим страстным желанием, практически с детства, было стремление понять правду о человеческой натуре. Да, я не ошибаюсь и не преувеличиваю, с раннего детства. Не подумайте, что во мне говорит гордыня и мне безразлично, если это звучит самодовольно или неправдоподобно. Так оно и было, таким уж я уродился. Помню, я был еще малышом, смотрел на людей и думал: а какие они на самом деле? Например, смотрел на маму и думал, какая она и что она на самом деле чувствует, как ее материнское мировоззрение соотносится с моим собственным. Разумеется, тогда я еще не знал таких умных слов, как мировоззрение, но оно было у меня. С моим братом мама была одной, с моим папой – другой, когда разговаривала по телефону, становилась уже третьей. Так почему я должен быть единственным, кто видит ее такой, какая она есть, настоящей? Я играл в одиночестве в своей спальне, выстраивал на полу маленьких солдатиков в зеленой форме или швырял в окно поролоновый мячик, словом вел себя как все дети. Я вовсе не был ненормальным. Но постоянно ловил себя за размышлениями о серьезных и непонятных вещах. Я говорил сам себе: «Знаешь, я действительно такой. Сейчас, вот здесь – это я. И только сейчас я такой, какой я есть». С родителями, с другими ребятами, сидя на скамье в церкви или за партой в школе, я был кем-то другим. Я был версией самого себя, но не самим собой. Я осознал это раздвоение раньше, чем что-либо другое. Я понял это раньше, чем мог объяснить это другим или даже самому себе (моему сознанию). Вопрос этот неотвязно преследовал меня, когда бы я ни был на публике: «Кто эти люди? Какие они на самом деле?» Я чувствовал, что это самый главный вопрос. Я знал, что смотрю на мир, которого нет. Я знал, что смотрю на симулякр жизни, хотя не знал этого слова и еще лет десять не мог определить это понятие. Сколько я себя помню, это единственное, что занимало мой ум. Все, что я делал, чего достиг… все было направлено на поиски ответа на этот вопрос. Так вот с чего мы начинаем. Мы начинаем с установления того факта, что вся моя жизнь, все мои поступки были посвящены стремлению понять, каковы люди на самом деле. Если я совершал дурные поступки, или если мы сойдемся во мнении, что эти поступки можно рассматривать как дурные, или если кто-то косвенно пострадал, потому что мои поступки вызвали эффект домино – каждый раз мы должны оценивать эти последствия на фоне полученных знаний о человеческой натуре. Или – в некоторых случаях – знаний, которые я рассчитывал получить в результате какого-либо предприятия, хотя из этого ничего не получилось. Я говорю это только для того, Вики, чтобы вы не стеснялись критиковать меня. Большинству не нравится, когда их критикуют, но я не отношусь к этому большинству. Вы можете смело говорить мне все, что вы обо мне думаете. Однако я настаиваю на том, чтобы вы судили обо мне справедливо, а для этого вам необходимо знать, что каждый мой поступок имел основание, вескую причину. У меня всегда были самые добрые намерения. Правда, недаром говорят, что благими намерениями вымощена дорога в ад. И все время помните – я допускаю, что мог ошибаться. Тогда нам с вами будет легче во всем разобраться. Я приму любую оценку моей личности, но лишь в том случае, если она будет справедливой и взвешенной.

Вернемся ко мне. Я всегда был особенным. Детям обычно нравится считать себя не похожими на других, но я действительно был исключительным ребенком. Я рассуждал о таких вещах, о каких другие в моем возрасте понятия не имели. Я пошел во второй класс, но уже через неделю меня перевели в третий класс. Когда по возрасту я должен был пойти в восьмой класс, меня перевели в девятый. В пятнадцать лет я уже окончил школу. Обычно это очень плохо для ребенка. Он становится неуверенным в себе, закомплексованным и ранимым. Я видел – такое бывало с другими ребятами. Но мне это не мешало, во всяком случае, я этого не замечал. Я был не против того, чтобы раньше других окончить школу. Это давало мне ощущение своей ненормальности, но в положительном смысле. Кроме того, я был необычайно высокого роста. В двенадцать лет во мне было почти шесть футов. [8]8
  Примерно 1,83 м. (Примеч. пер.)


[Закрыть]Конечно, мне это помогало. Высокорослые люди обычно бывают уверенными в себе. Это доказывает история – Александр Македонский, Уилт Чемберлен, [9]9
  Уилт Чемберлен(1936–1999) – американский баскетболист. (Примеч. пер.)


[Закрыть]Жизель. [10]10
  Бюндхен Жизель(р. 1980) – бразильская супермодель, одна из самых известных в мире. (Примеч. пер.)


[Закрыть]Кто в компании самый высокий, тот и главенствует, и я всегда был главным. В возрасте четырнадцати лет я подал заявление на работу в компанию по телемаркетингу. Когда я пришел на собеседование, маленький Уилли Ломан, управляющий магазином, спросил, как я считаю, почему он должен взять меня на работу. Я сказал: «Ну, прежде всего, приняв меня, вы могли бы уволить нескольких бестолковых работников. Я не вижу здесь незаменимых». И я получил эту работу.

Но знаете что? Особенным меня делали не высокий рост, не моя самоуверенность и не способность быстро читать и перемножать в уме трехзначные числа. Моя особенность заключалась в том, что меня не интересовало общение с другими ребятами.

Я не знал счастья иметь друзей – все они казались мне ограниченными и неразвитыми подростками, которые притворяются другими, стараясь произвести впечатление друг на друга, увлекаются пошлой музыкой и сексуальными фильмами, во всеуслышание рассказывают, где купили себе джинсы. Помимо самой учебы и нескольких учителей, в старших классах меня интересовали только сплетни. Я просто обожал обсуждать моих одноклассников. Да, в этом стыдно признаваться, но это правда. Мы обсуждали, кто с кем встречается, почему такая-то считает себя красавицей, а такая-то сделала аборт, и все это анализировалось самым подробным образом. Некоторых ребят мы обсуждали каждый день. Для нас они были кем-то вроде знаменитостей. Конечно, были и совсем неинтересные ребята, о которых мы никогда не говорили, но в этом разделении тоже крылся свой маленький смысл – ведь для характеристики личности сплетника важно как то, кого он презирает, так и то, кто представляет для него интерес. Вы интуитивно устанавливаете это разграничение. Что я могу сказать, Виктория? Да, я сплетник, не отрицаю. Меня это привлекало, и я стал сплетником. Но только потому, что я стремился понять, правильно или нет я оцениваю того или иного человека. Как я мог относиться к этим ребятам, если даже не знал, какие они на самом деле? А я этого не знал! То есть, конечно, я знал, видел, как они ведут себя, но это дело другое. Я начал размышлять, как узнать то, что скрыто от постороннего взгляда? Что я упускаю? Что все упускают? Эти мысли преследовали меня, и я стал следить за людьми. Я шел за ними следом до дома, прячась в кустах. Люди часто подшучивают над чудаками, которые прячутся в кустах, но я делал именно это. Я был типичным мальчишкой в кустах.

Особенно мне запомнился один эпизод. Я решил следить за одним мальчиком с длинными лохматыми волосами и в очках с толстыми стеклами. Не помню, почему я его выбрал. Наверное, потому, что за ним легко было следить. Он жил недалеко от меня. Вечером я говорил дома, что иду в библиотеку колледжа на окраине города, а на самом деле пробирался на задний двор этого мальчишки. Комната мальчишки располагалась на втором этаже, поэтому первые несколько вечеров я наблюдал за его родителями через окно в гостиной, которая была под его спальней. Они только и делали, что смотрели телевизор, но зато оба находились в одной комнате. Все время они проводили вдвоем, следовательно, не могли быть сами собой. Поэтому моей главной целью был мальчик, и я пошел на риск. Я забрался на громадное дерево, которое росло на заднем дворе, и уселся на толстом суку, как библейский Закхей. [11]11
  Закхей(Ев. от Луки, XIX, 5–8: 11) – богатый иудей, начальник сборщиков податей, живший в Иерихоне. Его любопытство и желание видеть Христа были так сильны, что ради этого, будучи малого роста, он влез на смоковницу. (Примеч. пер.)


[Закрыть]Я смотрел прямо в спальню мальчика, который играл в компьютерные игры. Это было невероятно! Я помню до мельчайших подробностей тот вечер – впервые я мог наблюдать за другим человеком, а не за собой. Он ничего не делал, но ничего не делал на самом деле. Никакого притворства. Никакого контроля над собой. Я видел его таким, какой он есть, настоящим. Да, понимаю, это может показаться извращенным любопытством, но это не совсем так. Болезненная страсть к подглядыванию за другими не имеет с этим ничего общего. Я не получал пошлого удовольствия от того, что вижу то, чего не должен видеть. Я познавал, учился. Это было чем-то вроде школы.

Так вот, этот мальчик, этот подросток – я даже не помню его имени, а фамилия его была Свенсон – чаще всего играл в видеоигры. В гонки на автомобилях, вроде Pole Position. В таком препровождении времени не было ничего примечательного. Но иногда он занимался и кое-чем другим. Время от времени и всегда как-то вдруг он оставлял игру, включал плеер и имитировал исполнение песни, которую слушал. Он устраивал спектакль, но только для самого себя. И он не играл на воображаемой гитаре, как это показывается в кино и роликах с роком, скорее спектакль можно было сравнить с бродвейским мюзиклом. Он изображал пантомимой содержание песни, шевелил губами, подпрыгивал на кровати или кружился по комнате, как женщина в танце. Он ставил одни и те же песни с одного диска и включал звук на полную мощность. Когда его окно было открыто, до меня долетали слабые отголоски музыки, под которую он устраивал свои представления. Rush. [12]12
  Канадская хард-рок-группа. (Примеч. пер.)


[Закрыть]Он слушал Rush – «2112»! Да никто из наших ребят в школе и слушать бы не стал этот альбом. И он никогда не говорил своим друзьям об этом альбоме. Дело в том, что я знал этого паренька. Он даже считал меня своим другом. Я видел его каждый день, точнее, не его, а ту его версию, которую он притаскивал в школу. На геометрии он сидел позади меня, а на французском – напротив, в соседнем ряду. Два года подряд мы вместе занимались на уроках физкультуры. Я знал, о чем он говорит, и знал вещи, которые, как он притворялся, ему нравятся. И могу вас заверить, что мальчик, которого я знал по школе, никогда бы не подумал слушать Rush. Никогда! Ни в коем случае! И все-таки… и сейчас это кажется таким понятным… на самом деле он его слушал. На самом деле ему нравилась эта группа. Он любил Rush. Видимо, эта музыка была для него важнее всего того, что он любил на публике, потому что именно ее он слушал и исполнял, когда был самим собой. Альбом «2112» давно уже вышел из моды, но он только его и любил, любил таким, каким он был. И меня это завораживало. Меня завораживал этот пустяк, который на деле был далеко не пустяком – его тайная влюбленность в этот альбом. Его тайные представления в спальне, в которых не было ни малейшего притворства. Меня так и подмывало спросить его об альбоме. Я все собирался подойти к нему и небрежно сказать: «Привет, Свенсон. Как тебе нравится канадское трио? Скажи что-нибудь. Они трогают тебя за душу? Не хочешь сделать доклад про их песню Anthem?» Но, конечно, я этого не сделал. Слишком рискованно. Я только наблюдал за ним в окно. Со временем я потерял к нему интерес и стал следить за кем-то другим. Но Свенсон был первым. Он был первым человеком, которого я знал настоящим.

Полагаю, это именно та информация, которую вы ждете. Вам нужно, чтобы я подробно рассказал о своей жизни в школе и в колледже и обо всем, что, предположительно, сделало меня таким, какой я есть. И, возможно, я расскажу обо всем этом, поскольку сеансы проходят нормально, а нам с вами необходимо понять мои проблемы. Может быть, расскажу, но, может, и нет. Но сейчас, так сказать, для разгона я хочу объяснить, для чего я создал костюм и изобрел крем. Вы возразите, что можно было обойтись и без этого. Ведь есть и более доступные средства для слежки. Например, прослушивание телефонных разговоров. Скрытые видеокамеры, детекторы движущихся объектов. Я страшно интересовался скрытыми видеокамерами и использовал их для слежки за студентами колледжа, которые жили со мной в одной комнате. Часто, когда я прятал их под кроватью или за панелями потолка, они хотя бы отчасти помогали достичь моей цели. Но все эти устройства не дают эффекта присутствия. Если вы хотите знать, что происходит за закрытыми дверями, нужно тайно присутствовать в комнате, верно? Даже если это в тысячу раз труднее. Даже если костюм и крем неудобны и мне приходится терпеть ужасные муки. Я уже никогда не буду чувствовать себя прежним, никогда. Но это нужно было сделать.

Примечание для К. Бампуса.Теперь я понимаю, что мне следовало остановить Игрека на этом моменте и попросить более подробно рассказать о «костюме и креме». Может быть, он согласился бы. Но в свое оправдание хочу подчеркнуть, что мне по-прежнему казалось, что «костюм и крем» существовали только в воображении Игрека. Кроме того, я старалась не нарушать заранее оговоренные условия Игрека – не прерывать его. Тогда мне было важнее заслужить его доверие, чем удостовериться в правдивости его заявлений. Если вам интересно, что я подумала, когда он начал говорить о «костюме и креме», мой ответ будет простым. Я подумала: «Любопытно, что будет дальше?» Я решила, что, как и другие пациенты, Игрек, почувствовав себя комфортно с психоаналитиком, дав выход своим фантазиям, передает мне свое представление о себе. Идея «костюма», «маски» – распространенные символы для человека, который скрывает от окружающих свое «я». Идея «крема» сначала показалась мне намеком на сексуальную озабоченность, которой прежде Игрек не проявлял. Я была искренне захвачена этими откровениями и хотела услышать как можно больше. Только потом я поняла, что напрасно молчала, не расспрашивала его более подробно. Но я слишком долго ждала, когда он почувствует себя полностью раскрепощенным со мной.

– Кажется, я уже упоминал, что разработка и создание костюма и крема финансировались второй администрацией Буша, путем предоставления обычных грантов, но фактически через АНБ. [13]13
  АНБ – Управление национальной безопасности. (Примеч. пер.)


[Закрыть]Я тогда работал на Гавайях. Сначала мы занимались созданием оптического камуфляжа для различных местностей, идеи, заимствованной из проектов Токийского университета, только в Чеминейде мы больше применяли метаматериалы, [14]14
  Метаматериал– композиционный материал. (Примеч. пер.)


[Закрыть]а уж потом перешли на работу над костюмом. Должен сказать, что я до сих пор не знаю, планировалось ли использовать костюм во время боевых действий или для разведки. Понятно, в лаборатории это бурно обсуждалось. И всегда поднимался главный вопрос: должны ли мы принимать от военных деньги на эти разработки, если они собирались использовать костюм и крем в настоящей войне, поскольку в этом случае они становились своего рода оружием. Никто из этих высоколобых умников не желал работать над средствами вооружения. Они были типичными моралистами. Я относился ко всему этому иначе, отчасти потому, что был моложе их, но, главное, у меня было более разностороннее образование и широкий кругозор. На последнем курсе университета я увлекся химической инженерией, но в аспирантуре заинтересовался социологией, а сразу после этого – психологией. Пару лет я занимался журналистикой. Я был способным музыкантом, неплохим драматургом. Я посещал семинары по проектированию городов, изучал органическое земледелие. Полтора года я потратил на самостоятельное изучение математики, после чего всерьез вернулся к естественным наукам. Не могу назвать научную дисциплину, которая не волновала бы мой ум, пожалуй кроме истории. Я никогда бы не посмел назвать себя «человеком эпохи Возрождения», но что-то вроде этого во мне было. А в Чеминейде буквально все сотрудники, кроме меня, занимались исключительно научными исследованиями, поэтому их представления о жизни были по-детски ограниченными и – по правде говоря – наивными. Для них главный вопрос заключался в следующем: стоит ли принимать участие в проекте, который финансируется военными и цель которого неизвестна. И при этом они считали позволительным заниматься любыми технологиями, лишь бы им сказали, что это делается ради каких-то высоких идей! Другими словами, если они занимались оружием, но не знали, что это оружие, то работали над ним, не испытывая нравственных терзаний. И даже не задумывались о том, что результаты нашей работы могут быть использованы во зло, считали, что это уже от них не зависит. Они не подвергали сомнению указания руководства, даже если те были полной нелепостью или заведомой ложью. Только бы их совесть была чиста! Но поскольку правительство прямо не говорило, зачем ему нужны эти маскировочные средства, весь проект начал понемногу тормозить и разваливаться. Многие из моих коллег пришли к заключению, что наши разработки вообще не собираются использовать. Раз никто не объяснял, для чего нужна эта маскировка, значит, решили они, это просто очередной научный эксперимент. По их мнению, отсутствие четкого объяснения означало, что костюм просто не может иметь практического применения. С другой стороны, они считали – если работа ведется без ясно обозначенной, конкретной задачи, то само собой напрашивается подозрение, что ее результаты будут использованы для чего-то сомнительного. А это означало, что они сознательно работают над заведомо опасным проектом. Мы же все, разумеется, понимали, что эти костюмы для чего-то предназначались. Раз на работу выделялись колоссальные деньги, то в итоге ожидался какой-то конкретный законченный продукт. Не станет же АНБ растрачивать такие средства ради эксперимента как такового. Но всех волновало отсутствие внятного задания. Другими словами, если бы военные хотя бы намекнули, для чего мы разрабатываем технологию маскировки, большинство моих коллег этим удовлетворилось бы. Я уверен, что каждый в Чеминейде чувствовал бы себя совершенно спокойно, если бы АНБ состряпало любую фальшивку насчет целей создания костюма. Они могли сказать что угодно, например, прислать нам разъяснение по электронной почте примерно такого содержания: «Мы намерены использовать эти костюмы для проникновения солдат в зоны боевых действий таким образом, чтобы они могли незаметно для сил противника оказывать экстренную помощь в перемещении гражданского населения в безопасные зоны». Этого было бы более чем достаточно. Насколько я понимаю, это действительно могло быть их целью! Но поскольку агентство и не думало давать нам какое-либо вразумительное объяснение, люди стали понемногу увольняться, так сказать, по этическим соображениям. Первые несколько человек ушли из лаборатории под какими-то серьезными предлогами, а через какое-то время ее стали покидать и все остальные. Одни ушли из-за того, что до этого уволились их любимые коллеги. Другие – потому, что эта надуманная нравственная проблема дала им предлог вернуться на материк. А третьи – просто оттого, что по натуре были овцами, которые всегда следуют за первыми смельчаками. Естественно, это сыграло мне на руку. Когда в итоге проект был полностью закрыт, я остался в лаборатории совершенно один, так что спокойно забрал все наши материалы и продолжил работу у себя дома. Я, конечно, не вор, но так уж все сложилось. Я бросил все остальные свои занятия и целиком ушел в работу над костюмом, которая заняла у меня три года. Никто ничего не заметил. Проект не был засекреченным, поскольку для этого не было оснований. Я просто упаковал все материалы в коробку, вынес ее из лаборатории и погрузил в свою машину. Никто даже не поинтересовался, что это я выношу, а все наши коллективные наработки и вычисления хранились в общем компьютере. И если уж честно, то ведь большая часть работы была проделана лично мною. Один я сразу оценил ценность этой идеи. А я всегда предпочитал работать в одиночестве.