Текст книги "Советский Фауст"

Автор книги: Булат Галеев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 8 страниц)

«Жизнь после смерти»: свобода как «осознанная необходимость»

Итак, многие думали, что Термен погиб. А он, оказывается, был жив и активно работал. Но я так и не понял, и не знаю до сих пор, где еще, кроме п/я, и чем все-таки Лев Сергеевич занимался до возвращения к людям, до полного самостоятельного выхода на свободу, – ведь это почти 20 лет! Он молча, тактично уходил от ответов, я не настаивал, конечно. Не хочет – не надо.

1978 год. Вопрос: «Лев Сергеевич, а Вы Берию видели?» Ответ: «Конечно, интеллигентнейший был человек...»

1988 год. Вопрос: «Вы встречались с Берией?» Ответ: «Наверное. Не помню...»

Может быть, на самом деле, ничего интересного не было. Но жизнь от этого проще не стала.

– Все хорошо было: и работа, и детали есть любые для работы, даже американские. Относились ко мне хорошо, хотя я не подлизывался и не давал взяток. Плохо, семьи не было. Наконец, разрешили жениться. Но поставили условие – невеста должна быть только из своих, там, где работал. Выбрал самую молодую, и у нее, хорошо, брат имел отношение к музыке, на гармошке играл.

И опять не поймешь, шутит – не шутит. Так или иначе, вскоре родились очаровательные близнецы, девочки-двойняшки, Наташа и Елена. Но суровости секретной жизни сохранились. Родственники вспоминают: где-то в конце 40-х шел однажды по Манежной площади в Москве двоюродный брат Термена [65]65
  Известный советский антрополог М.Ф.Нестурх


[Закрыть], и вдруг, навстречу – Лев Сергеевич, живой, в сопровождении «серых пиджаков», сам в цивильной, приличной одежде. Для всех родственников он давно сгинул, исчез, даже родители так и умерли, не зная ничего о его судьбе. Пересеклись, коротко обменялись взглядами и разошлись. Через пару дней у дома брата остановилась машина. Оказывается, Лев Сергеевич, зная и уважая строгие нравы службы, трезво обдумав обстановку, доложил по соответствующей инстанции. Дома обмерли – все, конец! Приехали «серые пиджаки» вместе с самим Львом Сергеевичом. Поговорили, договорились, убедили: ни слова о встрече на улице, никто ничего не видел.

Но это, по-видимому, всего лишь штришок в общей картине тогдашней жизни Льва Сергеевича. Не все нам велено и должно, нужно знать, да и незачем. Единственное, что я понял, реабилитировали его давным-давно, а контакты с Мефистофелем тянулись аж до 1967 года, хотя «в миру» он легализовался раньше, с 1964-го.

– Я помогал переводить техническую литературу, письма. Где? На площади Дзержинского, точнее, рядом в переулке. Дали мне, наконец, лабораторию, это было существенно. Я долго ею занимался, внизу, под площадью, думал – начну изучать интересные вещи. И вдруг мне задание сменили, – почему-то тогда в КГБ (уже Андропов, кстати, был), захотели изучать всякую чепуху: телепатию, экстрасенсов, инопланетян, НЛО. Предложили мне разобраться со всем этим. Они в КГБ почему-то боялись всех этих НЛО. Я понял, что пора уходить. Несерьезно, неинтересно [66]66
  Будь я журналистом, можно было бы построить такую концепцию: Термен сам был инопланетянином или их потомком, и именно поэтому не захотел участвовать в разоблачении их присутствия на Земле. Чем не новый сюжет?.


[Закрыть]...

Он помнил всегда о музыке. И даже «за забором», пусть, правда, уже будучи вольнонаемным, ему все-таки удалось как-то похвалиться своим знаменитым, именным изобретением, «терменвоксом», – на концерте в клубе КГБ. Да, времена менялись, изменились существенно. Вырос его авторитет, подкрепленный ростом доверия. Поднялся культурный уровень КГБ. Но есть предел – и он ушел.

Понятно, куда – вернулся. В царство музыки, в консерваторию, в лабораторию музыкальной акустики (где мы и встретились с ним в первый раз). Но после какого-то робкого неосторожного интервью американцу, где самым секретным сведением была, по-видимому, информация о том, что он жив-здоров, его, точнее его аппаратуру выкинули на двор Московской консерватории. Мой приятель давний, композитор Станислав Крейчи вспоминает: иду в лабораторию, а около мусорного ящика лежит «терпситон», разбитый вдребезги, топором изрубленный, для надежности...

– Пришлось уйти из консерватории. Там был завхоз, по фамилии Николаев, он мне сказал, что электричеством в их организации заниматься запрещено. Мне не понравилось еще, что не разрешали много работать. К тому же домашние надоедали, – раз ты первый изобретатель телевизора, сделай такой, большой и непокупной для себя, для дома. А мне это было уже неинтересно, мне хотелось реализовать многие свои новые изобретения. В КГБ было лучше, – если попрошу остаться работать до ночи, поставят охранника с ружьем на дежурство и, пожалуйста, хоть до утра.

Да, выходит, буржуазные ученые пришли к неточному выводу, считая, что подневольный труд имеет меньший к.п.д., чем на свободе. Как всегда, советская действительность опровергала их науку. Или, может, свобода у нас в стране была такая, что лучше – в неволю?..

А если судить шире, планетарно, по-человечески, – наверно права девочка, которая принесла однажды, во времена нашей юности, в литературное объединение свое небольшое белое стихотворение. Точно его не помню, но суть отнюдь не детская:

 
В магазине давали свободу.
Очередь, давка.
Тем, кому повезло, – досталось.
А остальным пришлось довольствоваться
«осознанной необходимостью».
 

Нашим героем управляла всю жизнь осознанная необходимость – творить, выдумывать, пробовать. В этом смысле он был свободен и в неволе. А официальная свобода для него оказалась – «пуще неволи».

– Пришел в университет, на кафедру акустики. Никого не знаю, никто никому не помогает. Захожу, – а начальник кафедры говорит вдруг: «Здравствуйте, Лев Сергеевич!». Оказывается, это бывший мой ученик-стажер по питерским, царскосельским временам, – Ржевкин Сергей Николаевич [67]67
  Известный специалист в области акустики. Со студенческих лет помню его великолепную книгу: Ржевкин С.Н. Слух и речь в свете современных физических исследований. – М. – Л., 1936.


[Закрыть]. Мне с ним было очень интересно, хорошо. Я занимался регистрацией электрического излучения человеческого тела – это не телепатия, это научно! Сделал многоголосный вариант «терменвокса». Для переключения голосов использовал радиопередатчики, размещенные между пальцами. А в другом варианте эти голоса, тембры переключались... взглядом, движением глаза, фотоэлемент следил за зрачком. Думал о том, как управлять терменвоксом с помощью биотоков, движением мысли. Но основная работа – не музыка. Биоакустикой занимался, управлением на расстоянии, руководил дипломными работами студентов, читал лекции по обществу «Знание».

Да, широта интересов – как во времена американской командировки. А условия? Лев Сергеевич был рад закутку, который ему выделили за шкафом. Я помню свою обескураженность, когда спросил в первый его приезд в Казань, в 1975 году, на нашу конференцию, – как, мол, его представлять: профессор, лауреат Сталинской премии? Он ответил, что не надо: Сталинская премия закрытая, секретная, а профессором он был только в прошлом, в Америке. Сейчас он – «механик высокой квалификации 6-го разряда». Объяснил, что уже давно, по возрасту вышел на пенсию, а по советским законам продолжать работать любому пенсионеру разрешалось лишь на пролетарских должностях. Предложил мне представить его просто: изобретатель и музыкант Термен (рис. 20)...

^{Рис. 20. Л.С.Термен на III Всесоюзной конференции «Свет и музыка» (Казань, 1975 г.)}

А настрой, настроение у изобретателя и музыканта были отнюдь не пенсионерские. Он готовился вновь развернуть свой поиск, наверстать потерянное в ведомстве Мефистофеля время. Он хотел, другие – ничего не хотели.

– Ректор университета Рэм Хохлов (он любил путешествовать по горам, альпинист, Вы знаете) – обещал создать мне специальную музыкальную лабораторию. Но он упал с горы и умер. На кафедре тоже стал новый начальник – Красильников [68]68
  Тоже известный акустик. У него тоже есть книга: Красильников В.Л. Звуковые волны в воздухе, воде и твердых телах. – М. -Л., 1951.


[Закрыть]. Меня перевели на акустику моря. Я изучал шумы автомобилей, ерунду всякую. Но я хотел приносить пользу...

Вначале я принимал этот постоянный рефрен «польза», «полезный» просто за фаустовское преклонение перед Делом. Сейчас думается еще – Лев Сергеевич не хотел быть в тягость тем, кто его «приютил», отрабатывая свою неистребимую любовь к жизни и к своему делу максимальной отдачей на данном конкретном месте. Ведь для всех своих нынешних коллег, да и для ближних, наверно, он уже становился постепенно чужим, отдаленным, – человеком из прошлого века...

Мне кажется, ему доставляло особое удовольствие бывать у нас в Казани, ведь здесь собирались со всей страны те, кому были дороги идеи революционного искусства, идеи «Gesamtkunstwerk». Невзирая на возраст, и стар и млад. В 1979 году Лев Сергеевич приехал к нам во второй раз, на следующую Всесоюзную школу молодых ученых и специалистов «Свет и музыка». Сам привез с собою свою технику, сделал доклад, дал несколько концертов в Молодежном центре, в нашем институте, выступил по телевидению (рис. 21).

Вскоре, в 1981 году я оказался в Москве по делам с приятелями из Казанской киностудии. Так сказать, с ответным визитом. Уговорил их снять Льва Сергеевича. Встретились на улице, он сокрушенно посетовал: на работу не пускают, сделали субботу выходным днем, воскресенье – тем более. Дома, на Ленинском проспекте, – тоже нет условий для работы, тесновато, семья растет. Решили снять интервью с ним на пленэре, поехали за город. Пока ехали, показал Лев Сергеевич нам тетрадь:

– В субботу-воскресенье деваться некуда, работать негде, хожу в кино. Тепло, уютно. Здесь у меня список просмотренных фильмов, более четырех тысяч названий. Записываю, что уже видел, – не люблю два раза смотреть одно и то же. Вот и сегодня после съемок подвезите меня, пожалуйста, к какому-нибудь кинотеатру.

^{Рис. 21. Всесоюзная школа «Свет и музыка» (Казань, 1979 г.). Слева направо – Л.Термен, С.Зорин, В.Колейчук, И.Ванечкина}

Даже автомобиль наш, кажется, вздрогнул, чуть не остановился, – невозможно такое, это же сколько часов, сколько дней он провел, наслаждаясь «важнейшим из искусств»? Это же почище, чем два постоянных стакана водки на Пятом авеню Нью-Йорка. За что же ему еще такая пытка на старости лет?

– На кафедре наукой занимаются мало, все больше о заработках, званиях, о заказах думают. Нет никаких результатов, а в КГБ – были. Я не привык так. И тогда я решил сделать полезные предложения правительству, чтобы был заказ: устройство защиты для розыска средств микровойны. Я давно уже понял, что 2–3 нехороших человека могут по частям собрать в каком-нибудь подвале атомную бомбу и угрожать взрывом города. Я придумал такой прибор, который помогал бы «увидеть» даже в толпе любого человека, который несет отдельные части этой бомбы. Но мне даже не ответили из секретной части университета. А еще я снова хотел предложить свою идею «микроскопии времени», чтобы люди долго жили. По этому поводу ко мне и раньше приходили из КГБ, но я не стал тогда открывать своего секрета. Ведь там (Лев Сергеевич показывает пальцем вверх) одни старики, а «микроскопия времени», если она попадет им в руки, – вещь посерьезней атомной бомбы.

Поначалу меня позабавило, рассмешило: «старики из Политбюро» – мальчишки по сравнению с ним. Уже позже, через несколько лет я расспросил-таки подробнее, – что же это такое, «микроскопия времени»? И мне самому стало жутковато. Уже не Фаустом дохнуло от всего этого, а Вагнером – тем, который у Гете выращивал в колбе какого-то нетопыря-«гомункулюса».

Мне самому не все понятно в объяснениях Термена. Быть может, не все было сказано. Хотите верьте, хотите – нет. Я – не верю, что это возможно. Тем более, рассказ самого Льва Сергеевича, как всегда, – в сопровождении улыбок, и опять трудно отличить, что в шутку, что всерьез:

– Красные кровяные тельца – это такие «существа» (их видно только под микроскопом), которые бывают разных пород, и они меняются в связи с возрастом человека. Обнаружено несколько сроков и периодов их смен. И в эти моменты новые «существа» воюют со старыми, отсюда возникает старение. Нужно уметь вовремя отбирать эти «существа» из донорской крови. А ее нужно много! Поэтому как их отлавливать, в каком возрасте – и сказать-то никому пока нельзя!..

Слава Богу, не сказал никому. И слава Богу – что все это, судя по всему, является фантастикой. А то, не приведи Господь, вдруг доноры оказались бы – из детского сада. Всех младенцев перебили бы, как царь Ирод, если бы это на самом деле было так. И «старики из Политбюро», и «новые русские» сегодня, да и на демократическом Западе мафия не упустила бы такой великолепной оказии на пути к наживе. Но Лев Сергеевич и это предусмотрел:

– Выход есть, я придумал особый инкубатор, чтобы выращивать нужные «существа» в нужном количестве, из одной капельки крови – не трогая никаких младенцев. Дело теперь за «микроскопией времени» – она поможет найти в этой капельке крови то, что нужно. Я знаю, как их отличать...

Как сейчас вспоминается, обо всем этом намеками он говорил нам, его молодым друзьям, с первых наших встреч, – мы только улыбались сочувственно советскому Фаусту, советскому Вагнеру. Он сокрушался об отсутствии нужной техники постоянно, – мы только руками разводили, где ее взять. Сегодня очевидно – в идею продления жизни и даже бессмертия он верил всерьез и неистово, и, быть может, в реализации ее видел свое высшее предназначение. А в последние годы своей жизни в отчаяньи искал любую поддержку и напропалую делился своей idee fixe в любой аудитории. Тем более был рад побеседовать со специалистами. По их журналистским публикациям, – не знаю, что правда здесь, что нет, – выходило: Термен работал в русле передовой советской генетики, и после разгрома ее как лженауки разобрались и с ним. НКВД раскурочило всю его аппаратуру, а ЦК партии будто бы запретило его исследования специальным указом, ссылаясь на то, что при высокой продолжительности жизни людей прокормить их в нашей стране будет просто нечем [69]69
  Евдокимов Ю. Человек, который знает, как оживить Ленина. – Инженерная газета, 1992, № 37, март.


[Закрыть]. Жуть какая-то, даже если этого не было...

Тогда, в 1981 году мы нашли с киногруппой хорошее, тихое место в Химках, на лодочной станции, на берегу Москва-реки. Сняли на пленку, наконец, интервью. Лев Сергеевич в заключение похвалился новеньким (пятым по счету!) дипломом – об окончании университета марксизма-ленинизма [70]70
  Форма повышения идеологической подготовки, принятая, в основном, для периодического подтверждения интеллигенцией своей политической лояльности существующему строю в СССР.


[Закрыть]. На недоуменные улыбки ответил:

– Я хотел в партию вступить еще до Америки. Сложные времена, Троцкие всякие. Не разрешили. В Америке – нельзя, в лагере – тем более. После освобождения мне еще долго не верили, что я идеологически выдержанный. Вот я и поступил в этот университет, закончил на «отлично». Может быть, сейчас примут?..

Он возмущенно и долго рассказывал о каком-то «кавказском человеке», парторге МГУ «Танаканове-Тараканове», который под разными предлогами отвергал многочисленные рекомендации и заявления Термена в партию. Киногруппа сворачивала аппаратуру, над Москва-рекой клубились какие-то странные багровые, высокие облака. Очарованный рассказами неизвестного ему знаменитого персонажа истории, под действием этого пейзажа и подаренного ему алкоголя, подошел к Льву Сергеевичу философствующий странник, охранник лодочной станции, и не без пафоса спросил, показывая на пламенеющее небо: «А вы смогли бы так, до конца, сгореть для людей, в этом огне?»

Я ни разу, никогда не видел нашего добродушного, ясноглазого Льва Сергеевича столь разгневанным, рассвирепевшим:

– Сгореть? В огне? Сам, если хочешь – сгори! Ведь мне еще так много надо сделать, с «микроскопией времени» разобраться. Надо же, придумать такое – сгореть...

Жаль, камера была уже отключена, – они шли, по аллее, два старых человека, два персонажа тогда еще ненаписанной книги «Советский Фауст».

Последние, самые триумфальные концерты в Казани Лев Сергеевич дал в 1987 году, на Всесоюзном фестивале «Свет и музыка». Это был подлинный праздник «Gesamtkunstwerk»! 500 человек из 70 городов СССР, в 10 залах и выставочных площадках города, с утра до поздней ночи. Мероприятия фестиваля посетили десятки тысяч казанцев. Спасибо партийным органам и, особенно, комсомолу – без их помощи не обошлись бы. Времена изменились, жаль, с опозданием... Залы были, как всегда, полны, когда выступали с терменвоксом сам Лев Сергеевич, либо его дочь Наташа (рис. 22).

...Повествование наше приближается к завершению. Подходила к концу советская власть и, увы, как оказалось, и жизнь нашего героя, которая нам всем уже давно представлялась неподвластной времени. Как, впрочем, бессмертной, вечной, незыблемой казалась и советская власть, в которой он вырос и в которую врос, которая питала его и которую он питал, – своей мыслью, своими открытиями и изобретениями.

Да, он плоть от плоти – «советский Фауст». Назвать его иначе, например, просто «русским Фаустом» – было бы неверно. И не потому, что он француз в корнях, пусть православными, российскими подданными и были ближайшие его предки. Дело не в этом. Анализируя послегетевские попытки развивать тему Фауста в России (вспомним «Сцену из Фауста», «Наброски к замыслу о Фаусте» Пушкина и повесть «Фауст» Тургенева), исследователи отмечали, что в русской интерпретации Фауста непроизвольно прорывался столь привычный для нашей литературы образ «лишнего», иными словами, ненужного, общественно бесполезного человека [71]71
  См. об этом: Мишеев Н. Русский Фауст. – Варшава, 1906; Старосельская Н.Д. Русский Фауст. – Вопросы философии, 1983, № 9.


[Закрыть].

^{Рис. 22. Вновь среди единомышленников (Казань, всесоюзный фестиваль «Свет и музыка», 1987 г.). Льва Сергеевича можно узнать по знаменитой шапке, которую одолжил ему на время съемок автор. Неподалеку от него, слева – Наташа Термен.}

А Льва Сергеевича никак нельзя сравнить с Онегиным или Печориным, его никак нельзя считать «лишним человеком», – потому, что в нем постоянно нуждались, и он сам никогда ни в чем и никому не отказывал в своем постоянном стремлении приносить пользу. Возможно, в последние годы он мог чувствовать себя лишним и дома, и на службе, но это, к сожалению, общая участь большинства старых людей, – короче, это уже из сюжетов не Гете, а Достоевского...

А нам уже пора, наконец, разобраться, в какое же все-таки время жил и работал Термен. Да, поэт точно подметил: «Времена не выбирают, в них живут и умирают». А Термен жил вместе со своей страной. Что же это за страна? Ответив на данный вопрос, мы, может быть, глубже сможем понять, в чем же отличие советского Фауста от «никому не нужного», лишнего русского и, естественно, от исконно немецкого, гетевского Фауста.

Кто мы? Откуда? Зачем? – Реквием нашей революции

Итак, последнее, отнюдь не лирическое отступление, выделяемое курсивом: почему именно Россия, родина Термена, стала первым испытательным полигоном для экспериментальной проверки исторической закономерности, открытой Марксом? Вроде бы – не совсем подходящее место?..

Это мое личное мнение, мои личные выводы, – но, как мне кажется, дать верную оценку того, что же произошло с нашим отечеством, проповедовавшим лозунги «Свободы, Равенства, Братства» в обновленном, марксистском варианте и так бесславно отказавшимся от них, можно, если следовать именно самим Марксу-Энгельсу, с легкой руки которых «призрак коммунизма» пустился бродить по Европе.

На всякий случай хочу оговорить, что я, как и Термен, не разделяю того хихиканья в отношении наших «основоположников», который обуял нынче нашу интеллигенцию. Разоблачениям нет конца – читал недавно в центральной демократической газете: мол, Маркса звали, между прочим, не Карл, а Мордухай, да и кроме всего, у него в бороде водились мухи.

Стыдно перед нашими цивилизованными европейскими соседями... Помню, несколько лет назад, когда я был в ФРГ, увидел название улицы «Энгельсштрассе», в связи с чем задал местному, т.е. западному немцу удивленно вопрос: «Это что, наш Энгельс?!» Он вдруг оскорбился, обиделся: «Нет, это наш Энгельс!» Они там не выкидывают многотомные собрания сочинений своих земляков на свалку истории, а то и просто на свалку, вместе с «Историей КПСС».

Я так и не могу вспомнить, – где же я читал об этом, в трудах ли самих Маркса-Энгельса, либо в чьих-то воспоминаниях, но со времен моей «марксистской», пусть и беспартийной юности мне накрепко впечатался в намять забавный случай, произошедший с патриархом коммунистического учения. После того, как были впервые обнародованы основные положения этого учения, к К.Марксу – будто бы – пришли то ли молодые прусские офицеры, то ли местные революционеры и сказали: «Карл Иванович! Нам очень понравилась ваша идея коммунизма. В наших силах, мы готовы осуществить переворот и, взяв власть, реализовать под вашим руководством в Пруссии коммунизм». Карл Маркс захохотал и распрощался с юными радикалами: «В отдельно взятой, да притом еще в такой не шибко развитой стране, как Пруссия, любая революция, пусть и под коммунистическими лозунгами, приведет к тому, что в результате ее произойдет лишь перераспределение недостающих материальных ценностей» (за точность не ручаюсь – но смысл тот) [72]72
  Хотел бы сделать сноску, восстановить источник, но написал как-то в Институт марксизма-ленинизма – ничего не знают, и знать не хотят.


[Закрыть].

Так или иначе, именно здесь кроется ответ на вопрос: почему в России не получилось. Но почему именно в России началось? Почему «призрак коммунизма», предназначенный бродить по Европе, материализовался именно в России, наперекор и вопреки предупреждениям Маркса о бессмысленности революции в отдельно взятой, причем объективно не подготовленной к ней, а к тому же еще в общем-то азиатской стране?

Возможно, в исходных своих позициях я не совсем оригинален: что-то близкое аукается с мыслями Л.Гумилева о вечных кочевниках, с последними рассуждениями А.Солженицына о трехсотлетних ошибках царского самодержавия («Русский вопрос к концу XX века»). И в них нет никакого оценочного момента, ничего обидного в отношении России, – лишь констатация факта (на всякий случай, у меня жена – русская, да и родной язык – тоже...).

В истории любого этноса, народа, государства есть моменты, как бы сказать помягче, стремления преодолеть ощущение тесноты путем пространственного расширения, осуществляемого под разными намерениями, чаще всего благими (хотя бы для себя). Вспомните Древнюю Грецию, Рим, Оттоманскую империю, Александра Македонского и Чингизхана, Атиллу и Наполеона... Россия во второй половине второго тысячелетия – молодое, активное государство, и об этом можно судить по динамике ее границ на глобусе. Налицо буквальный взрыв: от небольшого пятна на географической карте в XV веке – до освоения большей части евразийского континента, с выплеском в Северную Америку, с вожделенными взглядами на Босфор, Дарданеллы, на Ближний Восток, Африку – в конце XIX века. Крым, Средняя Азия, Кавказ, Манчжурия, Польша, Финляндия... Вспомните гениальные картины В.Сурикова: батальон конкистадора Ермака истребляет дивизию сибирских туземцев. А после удивляемся – куда они все делись? А чем занимается альпинист Суворов в Западной Европе? – из другой картины этого же художника... Но наступает момент насыщения. Точнее, просто сил уже не хватает. Ушли из Северной Америки, продали ни за грош Аляску. Хотя, простите за выражение, менталитет сохранился. Наступил XX век. И, «захлебнувшись» пространством, молодая Россия перебросила по инерции свою энергию на освоение исторического времени,воспользовавшись оказавшимся «под рукой» учением Маркса о неизбежности смены общественных формаций. Да, генералитет изменился, а менталитет остался тот же. Пафос ситуации зафиксирован, кстати, в послереволюционном фольклоре: «Мы покоряем пространство и время, мы молодые хозяева земли!». И, затем, – в гербе Советского Союза, как подсознательном графическом олицетворении идеи мировой революции, завершающей это покорение в полном объеме (в центре герба – весь земной шар).

Итак, в итоге, – 1917 год! Термен – на велосипеде с номерным знаком 6260. Весь в движении, брызжущий талантом и умением, простившийся со своим дворянским прошлым. «Ни более и ни менее»...

В.И.Ленин, решившийся на отчаянный эксперимент со «слабым звеном», по сути дела до конца жизни лелеял надежду, что именно мировая революция должна подтянуть, в знак благодарности первопроходцам истории, и саму Россию до соответствующего, по Марксу, уровня экономического развития и столь необходимой культуры. Увы, мечта оказалась химерой, планета не торопилась вслед, и Россия, естественно пришедшая к Февралю и насильно форсировавшая Октябрь, все равно была обречена строить капитализм, пусть и государственный, ибо от всех лозунгов социализма оказалось возможным реализовать лишь «обобществление собственности», с отказом от романтических идеалов Свободы, Равенства и Братства. Причем, расстояние между Февралем и Октябрем в историческом смысле практически равно нулю, и две революции, буржуазная и социалистическая, реально слились в одну,так что все последующие годы Россия жила в противоестественной напряженной ситуации: строительство под благородными социалистическими лозунгами государственного капитализма с постоянным подавлением недовостребованных буржуазных отношений. Ситуация усугублялась тем, что Россия рвалась в будущее в одиночку. В результате – отказ от первоначальных наивных лозунгов: не будет, мол, армии, а вооруженный народ, милиция; вся власть Советам и т. д. И вместо этого – самая мощная армия в мире, а вместо власти Советов, власти народа – диктатура краснознаменного «ордена меченосцев», с которым Сталин любил сравнивать, не без гордости, реформированную им партию. История, как и природа, мстительна, – если нарушается естественный ход вещей. Насилие над историей, усугубляемое эйфорией правоты первооткрывателей, с необратимой и трагической неизбежностью оборачивается насаждением повсеместного насилия: ощетинившееся отношение к остальному миру и, вместо мировой революции, перманентная гражданская война со своим обманутым и безоружным населением, обрекающая страну на самоистребление во имя сохранения великой идеи, а точнее – новой государственности любой ценой (ее неизбежные атрибуты, как уже всем очевидно: социальный расизм, примат идеологии над экономикой, милитаризация, торжество сыска, однопартийность с ее жесткой дисциплиной, тоталитарность командно-административной системы и т. д.).

В итоге – 1938 год! Ленинские лозунги трансформируются: «Один шаг вперед, два шага назад, – считается за побег!» Какая уж тут диалектика... Термен – на Колыме, работа в «шарашке», служба в ОГПУ, НКВД, КГБ. «Ни более и ни менее»...

Опыт России и последующих «социалистических», «коммунистических» революций, вплоть до кампучийской, убеждает в возможном наличии общей закономерности: все попытки форсирования истории, к сожалению, чреваты тем, что в своем насильственном стремлении в будущее эти «недозревшие до социализма» страны вынуждены откатываться назад, в свернутом виде повторяя эволюцию человечества:первобытный (военный) коммунизм, рабовладельчество (лагерный труд), феодально-крепостное право (колхозы и предприятия ВПК – при Сталине). А при продвижении к экономическому уровню капитализма – пусть в «государственном» варианте, – они не выдерживают конкуренции с естественно развивающимся капитализмом, ибо основные интересы парадоксально акцентируются не на самом производстве общественного продукта, а на его распределении(чем, кстати, и объясняется обязательное возникновение нового паразитирующего класса чиновничества, номенклатуры).

В итоге – 1967 год. Бывший американский миллионер, бывший зэк, секретный специалист, лауреат Сталинской премии Лев Сергеевич Термен работает в должности механика на нескольких квадратных метрах, огороженных шкафами, вымаливая радиодетали у кафедрального завхоза. «Ни более и ни менее»...

Искаженное общественное бытие определяет формирование соответствующего общественного сознания. В гносеологическом смысле ситуация схожа с «измененными формами сознания», возникающими в опытах с сенсорной изоляцией (галлюцинации, деперсонализация, раздвоение личности и т. п.). Советское общество было изолировано «железным занавесом» не только от остального мира, но, главное, от собственной истории, что и привело к формированию «измененных форм общественного сознания»(коллективные мифы, ложь в науке, искусстве, «культ личности», двойная мораль и т. д.), неадекватно отражающих действительность.

В итоге, увы, – Лев Сергеевич до конца своей жизни сохраняет уважение, пиетет не только в отношении Ленина, но и Сталина, более того, язык не поворачивается, – Берия и других людоедов из органов так называемой «государственной безопасности». «Ни более и ни менее»...

Экономический, политический и духовный кризис привел к тому, что «слиянная революция» не переросла в реальный социализм, и монстр рухнул под бременем невыполнимых обещаний и тяжелого вооружения. Причем, потенциал невостребованных буржуазных отношений был осознан прежде всего представителями самих «верхних эшелонов» партийной власти, пытавшимися поначалу ограничиться перестройкой, конвергенцией, а затем, остолбенев от зарубежных супермаркетов, объевшись на презентациях бананов и киви, яростно бросившимися насаждать сверху тот вариант первобытного капитализма, который был известен им из их же учебников истмата. И первоначальные разговоры обновленных коммунистов о возвращении к общечеловеческим ценностям завершаются повсеместным утверждением единственной ценности – денег, торжеством Желтого дьявола... Сегодня капитализм на Западе иной, он «полевел» и приблизился к реальному социализму, – чему, конечно, существенно способствовал и опыт русской революции, со всеми ее негативными и позитивными моментами. Таким образом, Россия ценой своего кровавого опыта все равно продвинула мир к социализму, – чтобы сегодня самой совсем отказаться от него?

«Ни более и ни менее»...

В итоге – конец 1990 года. Термен вновь подает заявление о приеме в Коммунистическую партию Советского Союза. С ума бы не сойти! Никто ничего не поймет, – если не прочитать хоть раз до конца «Фауста» Гете. И его сегодняшнего продолжения – «Советского Фауста»...