Текст книги "Схизматрица (сборник)"

Автор книги: Брюс Стерлинг

сообщить о нарушении

Текущая страница: 54 (всего у книги 56 страниц)

Он выбрал большую банкноту и с презрением бросил ее на холодный мрамор столика. Она выглядела очень похоже на деньги – она была больше похожа на деньги, чем сами деньги. На ней был портрет Галилея и надпись «Евро-Лира».

Потом он встал и вышел из кафе. Я торопливо положил загадочную купюру в карман, оставил на стол несколько евро и поспешил за ним.

Опустив голову, скиснув и бурча, Массимо уходил по огромной площади Витторио Венето, покрытой миллионами камней брусчатки. После долгих поисков он нашел самое безлюдное место на площади, каменную пустыню между рядом кованых уличных фонарей и элегантными железными перилами подземного паркинга.

Он залез в один из бездонных карманов брюк и вытащил связанные поролоновые затычки для ушей, вроде тех, что выдает «Алиталия» на международных рейсах. Потом он открыл свой ноутбук.

– Что ты здесь встал? Ловишь сигнал вай-фай? – я поймал его за руку.

– Я ухожу, – он вставил затычки в уши.

– Я провожу, не возражаешь?

– Когда я досчитаю до трех, – ответил он громче обычного, – тебе придется высоко подпрыгнуть в воздух. Или отойти от меня на расстояние.

– Так и сделаю.

– Да, еще заткни уши.

– Как я услышу, что ты досчитал до трех, если у меня будут заткнуты уши? – поинтересовался я.

Один – он нажал клавишу F1 и экран его ноутбука неожиданно осветился. Два. После нажатия F2 воздух наполнился противным, режущим ухо жужжанием. Три. Массимо поднялся в воздух.

Прогремел гром. Мои легкие переполнило резким порывом ветра. Ступни будто поджаривали на медленном огне.

Массимо пошатнулся, затем неосознанно обернулся в сторону «Елены».

– Пошли! – позвал он, вынув из уха одну из затычек. После этого он пошатнулся.

Я подхватил его компьютер, когда он споткнулся. Батарея этого монстра была обжигающе горячей.

Массимо цапнул у меня свою машину. Затем он неловко засунул его в свой саквояж.

Массимо споткнулся на выбоине. Вокруг нас было порядочно дыр в брусчатке. Почему-то множество камней встало со своих мест в мостовой и раскатилось в разные стороны, как игральные кости.

Конечно, мы были не одиноки на площади. Было несколько свидетелей нашего появления, обычных итальянцев, жителей Турина, потягивающих напитки за небольшими столиками вдалеке, под раскидистыми зонтами. Некоторые из них озадаченно смотрели на небо, будто пораженные акустическим ударом. Нами не интересовался ни один из них.

Мы побрели назад к кафе. Мои башмаки стучали как в плохой комедии. Брусчатка под нашими ногами была паршивой и лежала неровно, что плохо сказывалось на моей обуви. Блестящая лакированная кожа быстро пачкается.

Мы вошли сквозь высокие двойные двери кафе, и, несмотря на все произошедшее, я неожиданно почувствовал себя комфортно. «Елена» осталась «Еленой»: круглые мраморные столики с изящными ножками, красные кожаные кресла с блестящими медными поручнями, гигантские, потемневшие от времени зеркала… и запах, которого я там раньше не замечал.

Сигаретный дым. В кафе все курили. В кафе было прохладно – даже слегка подмораживало. Люди были одеты в свитера.

У Массимо там были знакомые. Женщина и мужчина с ней. Она кивком головы подозвала нас, а мужчина, хотя он явно знал Массимо, не выглядел довольным.

Мужчина был из Швейцарии, но он был не похож на тех швейцарцев, которых я привык видеть в Турине, вроде швейцарского банкира в отпуске, спустившегося с Альп вкусить ветчины и сыра. Этот парень был молод, опасен как ржавый гвоздь, у него были очки-консервы и длинный узкий шрам на лбу. Он носил черные нейлоновые перчатки и парусиновый пиджак с кобурой подмышкой.

Впечатляющий бюст женщины затянут в крестьянский свитер ручной вязки. В этом свитере была она вся: безвкусная, невразумительная и при этом вызывающе роскошная. Жирно подведенные тушью глаза, крашеные ногти неимоверной длины и огромные золотые часы, могущие успешно заменить кастет.

– Итак, Массимо вернулся, – прокомментировала женщина. У нее был радостный, но очень осторожный тон, как у женщины, которая рассталась с мужчиной и ищет пути примирения.

– Сегодня я с другом, – ответил он, присаживаясь на стул.

– Я заметил. И чем твой друг нас порадует? Он играет в нарды?

У пары на столе были разложены нарды. Швейцарец-наемник катал кости в чашке.

– Мы хорошо играем, – мягко произнес он. У него был очень зловещий тон киллера-профессионала, который не может себе позволить даже думать о страхе.

– Мой друг из американского ЦРУ, – сказал Массимо, – мы пришли сюда закатить грандиозную пьянку.

– Приятно познакомиться. Я говорю по– американски, мистер ЦРУ, – откликнулась женщина. Она одарила меня ослепительной улыбкой. – За какую бейсбольную команду вы болеете?

– Я болею за бостонский «Ред Сокс».

– А я за «Грин Сокс» из Сиэтла, – из вежливости отозвался он.

Официант принес бутылку хорватского фруктового бренди. Выходцы с Балкан серьезно подходили к выпивке, поэтому их бутылки отличались вычурным дизайном. Эта бутылка была просто нечто: низенькая, широкая, травленая кислотой, кривая, с длинным горлышком и изображением Тито, Насера и Нехру, поедающих друг друга. На дне бутылки лежала толстая золотая стружка.

Массимо стрельнул у женщины сигарету, засунул ее в угол рта и выдернул позолоченную пробку из бутылки. С полной стопкой он выглядел совсем другим человеком.

– Живали! – произнесла женщина и все приняли дозу этой отравы.

Искусительница попросила звать ее Светланой, а ее швейцарский телохранитель представился Симоном.

Я, понятное дело, подумал, что объявлять меня агентом ЦРУ со стороны Массимо было глупостью, хотя этот ход заметно разрядил обстановку. Американский шпион. Ничего не надо добавлять. Никто не ждал от меня полезных навыков или каких-то полезных дел.

Я проголодался и заказал тарелку с закуской. Внимательный официант – не самый любимый мной тип официантов в этом ресторане. Он мог быть родственником хозяина. Он принес сырой лук, пикули, ржаной хлеб, длинную гирлянду сосисок и креманку с маслом. Все это лежало на иссеченной разделочной доске рядом с зазубренным чугунным ножом.

Симон отодвинул нарды.

Все эти обыденные вещи, лежащие на столе – нож, доска, даже дешевые сосиски – все было сделано в Италии. Я видел маленькие клейма итальянских производителей на всем.

– Ты охотишься в Турине, как и мы? – закинула удочку Светлана.

– Конечно, – ответил я с улыбкой.

– И что ты собираешься делать, когда его схватишь? Отдашь его под суд?

– Честный суд – это по-американски, – ответил я. Симону это показалось смешным. Он был незлым по натуре человеком. Он, наверное, по вечерам предавался экзистенциальной грусти, вспоминая как резал людям глотки.

– Итак, – продолжил Симон, водя своим облаченным в нейлон пальцем по ободку рюмки. – Даже американские эксперты считают, что Крыса появится здесь.

– «Елена» притягивает людей, – согласился я. – Здесь всем нравится. Вы согласны?

Всем нравится, когда с ними соглашаются. Им было приятно услышать мою похвалу. Возможно, я не выглядел и не говорил как американский агент, но когда ты шпион, пьешь фруктовое бренди и поглощаешь сосиски, на мелкие недочеты не обращают внимания.

Мы все были исполнены смысла.

Массимо положил локти на наш маленький столик и облокотился на них.

– Крыса не дурак. Он планирует перейти через Альпы еще раз. Он вернется в Марсель и Ниццу. Он соберет свое ополчение.

Симон остановился, не донеся до рта кусок кровяной колбасы.

– Ты правда в это веришь?

– Конечно! Как там сказал Наполеон? «Смерть миллионов ничего не значит для человека вроде меня!» Это невозможно – загнать в угол Крысу Николя. Крыса – это бич божий.

Женщина посмотрела Массимо прямо в глаза. Массимо был информатором. Будучи женщиной, она неоднократно слышала ложь и привыкла к ней. Она также знала, что никто не может лгать все время.

– Итак, сегодня он в городе, – подытожила она.

Массимо ответил ей молчанием.

Она перевела взгляд на меня. Я молча сделал умное лицо.

– Послушай, американский шпион, – сказал он вежливо, – вы, американцы, простые, честные люди, склонные к прослушиванию телефонных разговоров… Твоя совесть не пострадает, если Николя Саркози найдут утонувшим в реке По. Вместо того, чтобы дразнить меня, как это делает Массимо, почему бы просто не сказать, где Саркози? Мне надо знать.

Я хорошо знал, где должен быть президент Николя Саркози. Он должен быть во дворце на Елисейских полях, заботиться о проведении экономических реформ.

Симон проявил настойчивость.

– Ты не хочешь сказать нам, где находится Крыса? – Он показал мне ряд зубов, в ряду которых была золотая заплатка. – Расскажи нам! Это поможет Международному Справедливому Суду в решении этого дела.

Я не знал Николя Саркози. Я встречал его дважды, когда он был французским министром связи, тогда он продемонстрировал, что разбирается в интернете. Тогда он не был еще президентом Франции и был не в Елисейском дворце, тогда, будучи журналистом, я мог предсказывать, где он будет.

– Ищите женщину, – сказал я.

Симон и Светлана обменялись загадочными взглядами. Они хорошо знали друг друга и ситуацию, им не надо было обсуждать дальнейшие действия. Симон подозвал официанта. Светлана бросила монету на стол. Они собрали нарды, отодвинули свои кожаные кресла. Затем они покинули кафе, так и не произнеся ни слова.

Массимо встал. Он занял кресло Светланы, видимо, чтобы держать в поле зрения двойные двери. Потом он стал осваивать оставленную ею пачку турецких сигарет.

Я подробно рассмотрел оставленную монету. Она была большой, круглой, отчеканена из серебра, с гравировкой в виде Тадж Махала. «Пятьдесят динаров» – было написано на ней латиницей, хинди, арабской вязью и кириллицей.

– Царящий вокруг бардак меня очень раздражает, – пожаловался Массио. Он неаккуратно заткнул бутылку с бренди изукрашенной пробкой. Он порезал пикули и сделал бутерброд с черным хлебом.

– Он придет сюда?

– Кто?

– Николя Саркози. Николя Крыса.

– Ах, этот, – ответил Массимо, жуя свой хлеб. – Я полагаю, что в этой версии Италии Саркози уже мертв. Здесь достаточно людей, желающих его смерти. Арабы, китайцы, африканцы… он уничтожил экономику юга Франции! Награда за его голову достаточно велика, чтобы купить Оливетти, по крайней мере, то немногое, что от него здесь осталось.

Я здорово замерз в своем летнем пиджаке.

– Почему тут так чертовски холодно?

– Климатический сдвиг, – ответил Массимо. – Не в этой Италии, в твоей Италии. В твоей Италии климат не выдержал людей. В этой – не выдержали сами люди. Вскоре после Чернобыля рванул большой французский реактор на границе с Германией… и все вцепились друг другу в глотки. Здесь в НАТО и Евросоюзе живут хуже, чем за железным занавесом.

Массимо гордился, рассказывая мне это. Я забарабанил пальцами по прохладной поверхности стола.

– Долго ты до этого докапывался?

– Источник различий всегда лежит в 80-х, – сказал Массимо. – В это время были совершены грандиозные технические открытия.

– В твоей Италии – ты это имел в виду?

– Верно. В конце 70-х никто еще не понимал физику параллельных миров… но после смены парадигмы мы смогли впихнуть генератор абсолютной энергии в ноутбук. Решили все проблемы одной микросхемой.

– Здесь умеют делать МЕМС-чипы, – сказал я.

Он съел еще хлеба и пикулей. Затем кивнул.

– У тебя есть МЕМС-технологии, а ты предлагаешь мне какие-то занюханные мемристоры? Ты меня совсем за идиота держишь?

– А ты не дурак, – Массимо отрезал еще ломоть черного хлеба. – Но ты не с этой Италии. Твой собственный мир сделал тебя тем, что ты есть, Люка. В моей Италии ты один из немногих людей, кто может договориться с моим отцом. Мой отец доверяет тебе. Он верит тебе, он думает, что ты великий писатель. Ты написал его биографию.

– Массимо Монтальдо, господин, – сказал я.

Массимо выглядел напуганным.

– Да, это он, – Он прищурил глаза. – Ты не можешь этого знать.

Я угадал это. Многое можно узнать, благодаря одной удачной догадке.

– Расскажи, что ты чувствуешь по этому поводу? – сказал я, этот вопрос очень удобен для интервьюера, когда он не знает что спросить.

– Я в отчаянии, – сказал он, ухмыляясь, – в отчаянии. Но здесь мне гораздо лучше, чем там, где я был раньше, когда я был наркоманом и сыном известного ученого. Прежде чем ты встретил меня, Массимо Монтальдо, что ты слышал об этом человеке – «Массимо Монтальдо»?

– Нет. Никогда.

– Ты и не мог. Я не существую ни в одной другой версии Италии. Нет других Массимо Монтальдо. Я никогда не встречался со своей копией, и никогда не встречал версию своего отца. Это может быть очень важно. Я знаю, это что-то да значит.

– Да, – сказал я, – это определенно что-то значит.

– Я думаю, – произнес он, – что я понял причину этого. Это потому, что время и пространство это не только параметры. Это значит, что люди оказывают влияние на глобальные события. Мы действительно можем изменить мир своими действиями.

– Человеческая точка зрения, – сказал я, – хорошая основа для истории.

– Это верно, но попробуй рассказать эту историю, – ответил он, наблюдая, как падают слезы, – расскажи эту историю какому-нибудь человеку! Давай, рассказывай! Рассказывай это всем здесь!

Я осмотрелся вокруг. Тут было несколько людей, постоянных посетителей, самых обычных людей, их было около дюжины. Ничем не примечательные, не чудаки и не придурки, просто нормальные люди. Будучи обычными людьми, они интересовались только своими проблемами и делали свои ежедневные дела.

Когда-то в «Елену» приносили ежедневные газеты. Газеты выкладывались для посетителей на специально поставленной длинной деревянной стойке.

В моем мире этого больше не делали. Слишком мало газет и слишком много интернета.

Здесь в «Елене» газеты до сих пор лежали на деревянной стойке. Я встал со стула и просмотрел их. В основным это были иностранные газеты на хинди, арабском и сербохорватском. Мне пришлось попотеть, пока я нашел местные газетенки на итальянском. Их было две, обе напечатаны на поганой серой бумаге, испещренной пятнами от плохо переработанной древесины.

Я взял более толстую из них газету за столик. Я пробежался глазами по заголовкам и прочитал первые строки. Очень скоро я понял, что читаю полное вранье.

Новости не были чересчур плохи или лживы. Но было понятно, что здесь газеты читают не для того, чтобы узнавать новости. Итальянцы были скромными, колониальными людьми. Новости, напечатанные в газете, были сборником нереальных фантазий. Все важные новости люди узнавали где-то еще.

В этом мире было нечто, известное как «Центристское движение». Оно распространилось от Балтики по меньшей мере до Балкан, по всему арабскому миру, а также в Индии. Япония и Китай придерживались мнения, что центристы – мощное движение и потому достойны уважения. Америка здесь – задворки цивилизации, где фермеры-янки усердно молятся в церквях.

Те, другие места, в которых что-то происходило – Франция, Германия, Англия, Брюссель, – они были призрачными и никому не интересными местами. Их названия были набраны с ошибками.

На моих пальцах остались дешевые черные чернила. У меня больше не был вопросов к Массимо кроме одного: «Когда мы покинем это место?»

Массимо отрезал и намазал на хлеб кусочек масла.

– Я никогда не искал самый лучший из возможных миров, – сообщил он. – Я искал мир, где мне будет лучше всего. В Италии, похожей на эту, я действительно что-то значу. Твоя версия Италии – так себе, но здесь произошел обмен ядерными ударами. В Европе случилась гражданская война, а большинство городов СССР превратились в озера черного стекла.

Я достал свой блокнот от Молескина из кармана пиджака. Каким красивым и дорогим выглядел этот блокнот на фоне серой газетной бумаги.

– Не возражаешь, если я законспектирую это?

– Я знаю, что тебе это не нравится, но, поверь мне, история создается по-другому. В истории нет «плохих» и «хороших» парней. У этого мира есть будущее. Дешевая еда, стабильный климат, красивые женщины… и, поскольку в Европе осталось только три миллиарда человек, тут достаточно места.

Массимо указал своим кривым сосисочным ножом на стеклянные двойные двери кафе.

– Никто не спрашивает ID, не беспокоится о паспортах… Они даже не слышали об электронном банкинге! Хваткий парень вроде тебя может выйти из кафе и основать сотню производств.

– Если мне не перережут глотку.

– Люди всегда обращают на это слишком много внимания! Самая большая сложность – найти человека, который готов работать. Я изучал это место, потому что считаю, что могу стать героем здесь. Большим, чем мой отец. Я буду энергичнее, чем он, богаче, чем он, известнее, сильнее. Я буду лучше! Но это тяжело. Делать мир лучше – совсем не весело. Это проклятие, это рабство.

– А что сделает тебя счастливым, а, Массимо?

Я понял, что Массимо подробно прорабатывал этот вопрос.

– Проснуться в хорошем отеле с роскошной девушкой в постели. Это правда! И это будет верно для любого мужчины в мире, если он будет честен с собой.

Массимо отбил горлышко изысканной бутылки из-под бренди своим кривым ножом.

– Моя девушка, Светлана, она это хорошо понимает, но она – человек другого сорта. Я здесь пьянствую. Я люблю пить, я признаю это – но здесь это принято. Эта версия Италии находится в сфере влияния могущественных здесь югославов.

Я до сих пор был в норме, учитывая обстоятельства. Неожиданно начался ночной кошмар, абсолютный, полный и непроглядный. У меня по спине бегали уже не мурашки, а ледяные скорпионы. У меня возникло сильное, безумное, животное желание выскочить из кресла и убежать из этой жизни.

Я мог выйти из этого приятного кафе и раствориться на сумеречных улицах Турина. Я знал этот город и понимал, что Массимо никогда меня там не найдет. Впрочем, он бы не стал этим заниматься.

Еще я понимал, что окажусь в мире, о котором не знаю ничего, кроме того, что прочел в газете. Этот внушающий ужас мир будет с этого момента и моим миром. Этот мир не будет странным для меня или кого-то еще. Этот мир станет реальностью. Это не ужасный мир, это совершенно нормальный мир. А вот я был здесь чужаком. Я был одиноким чужаком здесь, и это было совершенно нормально.

Эта мысль заставила меня потянуться за стопкой. Я выпил. Это нельзя было назвать хорошим бренди. Но оно имело сильный вкус. Оно было очень ядреным. Это было что-то за гранью добра и зла.

В разбитых ботинках мои ноги немилосердно болели и чесались. На них возникли волдыри, их жгло. Возможно, я должен радоваться оттого, что мне повезло, что мою больную ногу еще не отрезали. Мои ноги не были отрезаны и потеряны в какой-то черной дыре между мирами.

Я поставил стопку на стол.

– Мы можем уйти сейчас? Это возможно?

– Конечно, – сказал Массимо, усаживаясь поглубже в уютное красное кожаное кресло. – Давай только сначала дернем кофейку, ага? В «Елене» варят замечательный арабский кофе. Тут его готовят в больших медных джезвах.

Я показал ему серебряную монету.

– Нет, наш счет уже оплачен, верно? Так что давай просто уйдем.

Массимо уставился на монетку, перебросил ее с аверса на реверс, затем положил ее в карман.

– Хорошо, я опишу наши возможности. Мы можем побывать в «Югославской Италии», я бы сказал, что это место с интересными перспективами. Но есть и другие варианты, – он забарабанил пальцами по столу. – Есть Италия, где движение «Нет атому» победило в 80-е. Помнишь их? Горбачев и Рейган принесли мир на этот шарик. Все разоружились и стали счастливы. Больше не было войн, экономика везде росла… Мир и справедливость, процветание всюду на земле. Вот тут климат и взорвался. Последние выжившие итальянцы живут высоко в Альпах.

– Нет, – уставился на него я. – Я понимаю. Наверное, они очень приятные люди. Они действительно уникальны и держатся друг за друга. Они усердно стараются выжить. Они очень приятные и цивилизованные. Скажи, мы можем просто вернуться в мою версию Италии?

– Да, но не напрямую. Есть версия Италии, достаточно близкая к твоей. После смерти Иоанна Павла Второго очень быстро избрали нового папу. Это был не ваш польский антикоммунист, новый папа оказался педофилом. Был грандиозный скандал, и церковь рухнула. В той версии Италии все, даже мусульмане, – секулярны. В церквах устроены бордели и дискотеки. Там не используют слова «вера» и «мораль».

Массимо вздохнул, затем потер свой нос.

– Возможно ты полагаешь, что конец религии сильно изменит жизнь людей. Ну… это не так. Они считают это правильным. Они не ощущают нехватки религии, как ты не ощущаешь нехватки веры в учение Маркса.

– И мы должны отправиться в ту Италию, и потом из нее в мою Италию. Идея в этом?

– Твоя Италия скучна! Девушки там скучны! Они относятся к сексу настолько свободно, будто они живут в Голландии. – Массимо с сожалением покачал головой. – А сейчас я расскажу тебе об Италии, которая отличается от твоей и очень интересна.

Я смотрел на срез сосиски. Яркий кусочек хряща в ней был очень похож на кость какого-то маленького животного.

– Хорошо, Массимо, я слушаю.

– Откуда бы я не отправлялся к другому миру, я всегда появляюсь на площади Витторио Венето, – начал он, – площадь очень велика и тут обычно немноголюдно, я не хочу повредить кому-либо своим приходом. Плюс, я знаю Турин, я знаю все промышленные компании здесь, поэтому мне есть чем здесь заняться. Но однажды я видел этот город без электричества.

Я вытер холодный пот со своих рук грубой матерчатой салфеткой.

– Скажи, Массимо, что ты об этом думаешь?

– Это непередаваемо. Там нет электричества. Нет проводов, линий электропередач. Там масса людей, хорошо одетых, яркие цветные лампы, и какие-то штуки, летающие по небу… это большие самолеты, большие, как океанские лайнеры. У них есть какая-то энергия, но это не электричество. Они прекратили использовать электричество. В 80-х.

– Турин без электричества, – повторил я, просто чтобы показать, что внимательно его слушаю.

– Да, это занимательно, не правда ли? Как Италия может отказаться от электричества и заменить его другим источником энергии? Я полагаю, они освоили холодный ядерный синтез! Холодный синтез был одним из поворотных точек в 80-х. Но я не могу исследовать тот Турин, я не могу зарядить мой ноутбук. Но ты можешь придумать, как это сделать! Ты считаешь себя всего лишь журналистом? Все что тебе нужно для решения – карандаш!

– Я не большой эксперт в физике, – сказал я.

– Бог мой. Я и забыл, что разговариваю с человеком из безнадежного мира Джорджа Буша, – сказал он. – Тогда слушай, тупица: физика достаточно проста. Физика проста и изящна, потому что она структурирована. Я понял это в три года.

– Я только писатель, я не ученый.

– Ну, ты конечно же слышал о непротиворечивости.

– Нет, никогда.

– На самом деле ты о ней слышал. Даже в твоем мире идиотов люди знают о ней. Непротиворечивость значит, что человеческое знание имеет общую основу.

Блеск в его глазах мне уже надоел.

– Почему это важно?

– В этом вся разница между твоим миром и моим миром! В твоем мире должен быть замечательный физик… Доктор Итало Кальвино.

– Известный писатель, – сказал я, – он умер в 80-е.

– Кальвино не умер в моей Италии, – ответил он. – в моей Италии Итало Кальвино завершил свои «Шесть Принципов».

– Кальвино писал «Шесть памяток», – сказал я, – он сочинял шесть посланий новому поколению. Успел закончить он только пять из них, потом его сразил инфаркт, и он умер.

– В моем мире у Кальвино не случилось инфаркта. Вместо этого у него был всплеск гениальности. Когда Кальвино завершил свою работу, те шесть лекций оказались не только наставлениями. Он отправил их на шесть адресов организаций в Принстоне. Когда Кальвино отправил письма, он дал грандиозную речь о «Совместимости», и аудитория была переполнена. Учеными. Мой отец тоже там был.

Я сделал пометку в своей тетради. «Шесть Принципов». Я торопливо нацарапал: «Кальвино, Принстон, Непротиворечивость».

– Родители Кальвино были учеными, – развивал мысль Массимо. – Его брат тоже. Его литературный кружок посещало немало математиков. Когда Кальвино опубликовал свои совершенно гениальные послания, никто не удивился.

– Я знал, что Кальвино – гений, – сказал я. Я был молод, но нельзя писать на итальянском и не знать Кальвино. Я видел, как он сгорбленный, шаркающей походкой брел по одной из галерей в Турине. Он всегда казался скрытным и погруженным в себя. Было достаточно увидеть этого человека, чтобы понять, что он самый известный в мире писатель.

– Когда Кальвино закончил свои шесть лекций, – размышлял Массимо, – они отвезли его в Женеву, в ЦЕРН и заставили работать над «Семантической паутиной». Она, кстати, замечательно получилась. Она не похожа на ваш интернет, набитый спамом. – Он положил сосисочный нож на заляпанную маслом салфетку. – Мне, наверное, следует пояснить. Семантическая паутина замечательно работает – и на итальянском языке. Это все потому, что она сделана в Италии. Им, правда, немного помогали несколько французских писателей из Аулипо[55]55
  Oulipo (аббревиатура от Ouvroir de littérature potentielle) – литературное объединение французских писателей и математиков. Занималось исследованием потенциальных возможностей литературного творчества и языка методом введения искусственных ограничений (напр., запрет на использование какой-либо буквы). Основано Франсуа Ле Лионне и Раймоном Кено, в него входили Жорж Перек, Жак Рубо, Итало Кальвино и др. (прим. верстальщика).


[Закрыть].

– Когда мы уже сможем уйти отсюда? Отправиться в Италию, о которой ты травишь истории? А из нее попасть в мою родную Италию?

– Ситуация сложная, – бросил Массимо и поднялся, – присмотри за сумкой, хорошо?

Он двинулся к туалету, оставив меня размышлять над тем, как осложнилась наша ситуация.

Я сидел в одиночестве, уставившись на корковую пробку от бренди. Мой мозг закипал. Необычность ситуации сожгла какой-то предохранитель в моем мозгу, и я ничему не удивлялся.

Я считаю себя умным – я могу писать на трех языках и разбираюсь в технике. Я могу общаться с инженерами, дизайнерами, программистами, инвесторами и чиновниками на серьезные, сложные темы, которые люди считают важными. Судя по всему, я был умным.

В своей жизни я совершал большие глупости, чем те что я делал сейчас.

В этом ужасном мире, с насквозь прокуренной «Еленой», оборванными аборигенами, читающими свои замызганные газеты, я знал, что здесь есть применение для моей гениальности. Я был итальянцем и поэтому я мог встряхнуть этот мир до основания. Я не использовал свою гениальность, потому что она никогда не требовалась. Мне приходилось быть идиотом, поскольку я жил в мире посредственностей.

Теперь я жил вне всех миров. У меня не было дома. Это снимает множество запретов.

Идеи могут изменить мир. Мысли меняют мир – мысли можно записать. Я забыл, что создание текстов может быть потребностью, что текст может изменить историю, что литература важна для людей. Чертовски обидно, но я уже не верил, что такие вещи вообще возможны.

Кальвино умер от инсульта: это я знал. Какая-то артерия в его голове лопнула, когда он с присущей ему энергией создавал манифест, определивший следующее тысячелетие. Конечно это стало грандиозной потерей, но как возможно предсказать последствия такого рода? Всплеск гениальности – это черный лебедь, непредсказуемый и неожиданный. Если он не случился, то его отсутствие невозможно заметить.

Разница между версией Массимо и моей Италией была незаметна до и невероятна после расхождения. Это было как разница между человеком, которым я был сейчас и мной же час назад.

Черного лебедя нельзя предсказать, ожидать или характеризовать. Черный лебедь, когда он появляется, не кажется черным лебедем. Когда он приходит, разрушая устои взмахами крыльев, нам приходится переписывать историю.

Иногда журналисты рассказывают о новостях, которая становятся первой ласточкой нового мира.

В новостях никогда не сообщали, что произошел черный лебедь. Журналисты никогда не говорят, что наша вселенная зависит от случая, что наши судьбы зависят от вещей недоступных нашему пониманию или сущих мелочей. Мы никогда не сможем принять независимость черность лебедей. В новостях не скажут о том, что новости могут не иметь смысла. Наши новости рассказывают о том, что мы понимаем.

Когда наш разум сталкивается с невозможным, мы моментально превращаемся в животных, и наш разум к нам уже не возвращается. Мы прикидываемся, что все в порядке, но это иллюзия. Конечно, рассудок теряется не в прямом смысле. Не важно, что это за новость, мы всегда адекватны и сдержаны. Вот что мы говорим друг другу.

Массимо вернулся за столик. Он был очень пьян и неважно выглядел.

– Ты бывал когда-нибудь в туалете с дыркой в полу? – спросил он, ковыряя в носу. – Лучше не ходи туда.

– Я думаю, что настало время отправиться в твою Италию, – сказал я.

– Я могу это сделать, – согласился он с ленцой, – хотя у меня есть одна проблема здесь… и эта проблема – ты.

– Почему я – проблема?

– В той Италии есть другой Люка. Он не похож на тебя, это популярный писатель, он очень известный и богатый человек. Он не найдет тебя смешным.

Я обдумал это. Он старался заставить меня ревновать к самому себе. Я не мог исправить это, и я разозлился.

– Ты полагаешь, я смешон, Массимо?

Он перестал пить, но то убойное бренди все еще булькало у него в глотке.

– Да, Люка, ты смешон. Ты – олух. Ты – несмешная шутка. Особенно в этой версии Италии. И особенно сейчас, когда ты наконец в курсе. У тебя сейчас лицо похоже на морду дохлой рыбы. – Он рыгнул в кулак. – Теперь, наконец, тебе кажется, что ты все знаешь, но это не так. Пока нет. Послушай, я создал этот мир перед тем, как появился здесь. Когда я нажал F3, и поле переместило меня сюда. Без меня, наблюдателя, эта вселенная никогда не появилась бы.

Я оглянулся, обозреть то, что Массимо назвал вселенной. Это было итальянское кафе. Мраморные столик передо мной был прочным, как скала. Все вокруг было плотным, нормальным, реальным, понятным и предсказуемым.

– Конечно, – сказал я ему. – И еще ты создал мою вселенную. Ты не просто гадкий утенок. Ты бог.

– Черный лебедь – ты так меня назвал, – он самодовольно улыбнулся и посмотрелся в зеркало. – Вам, журналистам, для всего нужен заголовок.

– Ты всегда носишь черное, – сказал я. – Это потому что на черном незаметна грязь?

Массимо застегнул свой черный шерстяной пиджак.

– Он становится хуже, – сказал он, – когда я нажимаю клавишу F2, прежде чем устанавливается поле… Я создаю множество потенциальных историй. Каждая со своей душой, этикой, мыслями, историей, судьбой, ну всем. Все эти миры становятся живыми на несколько наносекунд, пока чип выполняет программу, и потом они все исчезают. Как будто ничего и не было.

– Ты так перемещаешься? Из мира в мир?

– Да, именно так, дружище. Этот гадкий утенок способен летать.

Один из официантов подошел убрать столик.

– Немного рисового пудинга? – предложил он.

Массимо был вежлив.

– Нет, спасибо, сэр.

– На этой неделе у нас замечательный шоколад! Только из Южной Америки.

– Да, там делают замечательный шоколад. – Массимо сунул руку в карман. – И мне его действительно хочется. Сколько ты дашь мне за это?

– Это женское обручальное кольцо. – Официант осторожно взял его.