Текст книги "Схизматрица (сборник)"

Автор книги: Брюс Стерлинг

сообщить о нарушении

Текущая страница: 35 (всего у книги 56 страниц)

– Сами видите, у меня все идет прекрасно.

– Сазерлэнд без конца волнуется обо всем таком… ну, вроде всех тех симфоний, которые ты так никогда и не напишешь.

– Ерунда! Не хочу я писать симфонии. Я могу слушать их, когда пожелаю! Кто эта Сазерлэнд? Твоя подружка?

– Нет. Она занимается местными. Дантон. Робеспьер… А как насчет тебя? У тебя кто-нибудь есть?

– Так, ничего особенного. Во всяком случае с тех пор, как я был ребенком.

– Да ну?

– Ну, когда мне было лет шесть, я оказался при дворе Марии Терезии. Я обычно играл с ее дочерью – Марией Антонией. Она сейчас зовет себя Мария-Антуанетта. Самая красивая девочка столетия. Мы играли дуэтом и шутили, что когда-нибудь поженимся, но она уехала во Францию с этой свиньей Людовиком.

– Черт меня побери, – выдохнул Райс. – Это и впрямь потрясающе. Знаешь, там, откуда я родом, она все равно что легенда. Ей отрубили голову во время Французской Революции за то, что она устраивала слишком много вечеринок.

– Никто ей ничего не рубил!

– Так то была наша Французская Революция, – прервал его Райс. – Ваша была гораздо менее грязной.

– Раз уж вам так интересно, можете встретиться с ней. Уж конечно, она у вас в долгу за то, что вы спасли ей жизнь.

Прежде чем Райс смог ответить, у их стола возник Паркер в окружении экс-придворных дам в «капри»[15]15
  Облегающие женские брюки с разрезом внизу.


[Закрыть] из спандекса и расшитых блестками топах в облипочку.

– Эй, Райс, – прокричал Паркер, невозмутимый анахронизм в блестящей футболке и черных кожаных джинсах. – Где ты взял такие дурацкие тряпки?.. Давай повеселимся!

Райс глядел на девушек, которые, сгрудившись у стола, одну за другой зубами рвали пробки из бутылок шампанского. Каким бы низеньким, жирным и отвратительным ни был Паркер, девицы с радостью перерезали бы друг друга ради возможности спать на его чистых простынях и залезть в его аптечку.

– Нет, спасибо, – Райс выпутался из километров проводов, змеящихся от звукозаписывающего оборудования Паркера.

Образ Марии-Антуанетты захватил его и отказывался отпускать.

Слегка поеживаясь на ветерке от кондиционера, Райс сидел нагишом на краю огромной, с балдахином, кровати. В окно эркера с мутными стеклами восемнадцатого века ему был виден сочно-зеленый, орошаемый крохотными водопадами ландшафт.

Внизу команда садовников из бывших аристократов в синих джинсовых комбинезонах подстригала кустарники под надзором охранника. Охранник – с головы до ног в камуфляже за исключением трехцветной кокарды на пилотке – жевал жвачку и играл ремнем дешевого пластмассового автомата. Сады Малого Трианона, как и сам Версаль, были сокровищами, заслуживающими тщательного ухода. Они принадлежали Народу, поскольку были слишком большими, чтобы затолкать их в портал времени.

Раскинувшись на шелковистом атласном покрывале, Мария-Антуанетта в крошечном нижнем белье из черных кружев листала номер журнала «Вог». Стены спальни пестрели полотнами Буше: целые акры шелковистой кожи, розовые ляжки, многозначительно поджатые губки. Райс пораженно перевел взгляд с портрета Луизы О'Мерфи, шаловливо раскинувшейся на диване, на изгиб холеной спины Туанетты, и у него вырвался глубокий истомленный вздох.

– Ну надо же, – проговорил он, – этот парень и впрямь умел рисовать.

Отломив дольку шоколада «Миньон», Туанетта указала пальчиком на страницу.

– Хочу кожаное бикини. Когда я быть девчонкой, моя чертова мамаша держать меня в чертовых корсетах. Она думать, мои… как это называться… моя лопатка слишком выпирать.

Потянувшись через упругое бедро, Райс ободряюще шлепнул ее по попке. Он чувствовал себя восхитительно глупым: полторы недели нерастраченной похоти низвели его до животного состояния.

– Забудь о мамочке, детка. Теперь ты со мной. Хочешь, черт побери, кожаное бикини, я его тебе достану.

– Завтра мы выходить из коттеджа, о'кей, мужик? Туанетта слизнула шоколад с кончиков пальцев. – Мы одеваться как пейзане и делать любовь в живой изгороди, как благородные дикари.

Райс помедлил. Его недельная отлучка в Париж растянулась уже на полторы; служба безопасности уже, наверное, начала его искать. Ну и черт с ними, подумал он.

– Прекрасно. Я закажу по телефону провизию для пикника. Печеночный паштет и трюфели, может, немного черепахового су…

– Хочу современную еду, – надула губки Туанетта. – Пицца, буррито и цыпленок гриль. – Когда Райс пожал плечами, она обняла его за шею. – Ты меня любить, Райс?

– Любить тебя? Детка, я люблю саму мысль о тебе.

Он был пьян историей – вышедшей из-под контроля, несущейся под ним, словно черный мотоцикл воображения. Думая о Париже, о закусочных и пирожковых, вырастающих там, где могли бы стоять гильотины, о шестилетнем Наполеоне, жующем «даббл-баббл» на Корсике, он чувствовал себя архангелом Михаилом на амфетамине.

Райс прекрасно знал, что мегаломания – профессиональное заболевание в его деле. Но ему и так скоро возвращаться к работе, еще через каких-то пару дней…

Зазвонил телефон. Райс закутался в роскошный домашний халат, принадлежавший ранее Людовику XVI. Людовик не будет возражать – он теперь счастливо разведенный слесарь в Ницце.

На крохотном экранчике телефона возникло лицо Моцарта.

– Эй, мужик, где ты?

– Во Франции, – неопределенно ответил Райс. – В чем дело?

– Неприятности. Сазерлэнд слетела с катушек, и ее пришлось накачать транками. Минимум шестеро из больших боссов, считая тебя, дезертировали.

В речи Моцарта остался лишь смутный намек на акцент.

– Эй, я не дезертировал! Я вернусь через пару дней. У нас… кажется, еще тридцать человек в Северной Европе. Если ты беспокоишься о квотах…

– К черту квоты. Это серьезно. Здесь восстание. Команчи громят нефтяные вышки в Техасе. В Лондоне и Вене бастуют рабочие. Реальное Время вне себя. Там поговаривают, что вы, ребята, неряшливо ведете дела. Мол, зарвались, да и слишком панибратские отношения с местными… Сазерлэнд успела тут такого натворить с местным населением, прежде чем ее поймали!.. Она организовывала масонистов на какое-то там «пассивное сопротивление» и, Бог знает, на что еще.

– Дерьмо! – Политики хреновы, опять все напортили. Мало того, что он из кожи вылез, чтобы запустить завод и наладить подачу нефти в будущее; теперь еще придется подчищать за Сазерлэнд… Райс воззрился на Моцарта: – Кстати, о панибратских отношениях. Что это за «мы»? И почему мне звонишь именно ты?

Моцарт побледнел.

– Я просто хотел помочь. У меня теперь работа в центре связи.

– Для этого нужна Зеленая Карта. Где ты ее, черт побери, достал?

– Гм, послушай, приятель, мне надо бежать. Возвращайся сюда, ладно? Ты нам нужен, – взгляд Моцарта скользнул в сторону, за плечо Райса. – И свою зайку привози, если хочешь. Но поскорей.

– Я… черт, о'кей, – выдавил Райс.

Взвивая облака пыли на колеях разбитой трассы, ховер Райса пыхтел на крейсерской скорости 80 километров в час. Они приближались к баварской границе. Зазубренные Альпы подпирали небо над лучезарно зелеными лугами, крохотными живописными фермами и прозрачными бурлящими потоками таявших снегов.

Они только что впервые поссорились. Туанетта попросила Зеленую Карту, а Райс сказал, что это невозможно. Вместо этого он предложил ей Серую Карту, которая позволит ей перебраться из одной ветви времени в другую, не заглядывая в Реальное. Он знал, что если проект будет закрыт, его переведут, и ему хотелось взять ее с собой. Ему хотелось выглядеть порядочным человеком и не бросать ее в мире без «Миньона» и «Вог».

Но об этом она и слышать не желала. После часа гнетущего молчания Туанетта начала ерзать.

– Мне надо пи-пи, – сказала она наконец. – Остановись у чертовых деревьев.

– О'кей, – отозвался Райс. – Ладно, только быстрее.

Он заглушил мотор, и лопасти с гудением остановились. Стадо пятнистого скота шарахнулось в сторону под звон коровьих колокольчиков. Дорога была пустынна.

Райс вышел из машины, потянулся и увидел, как Туанетта направляется к рощице.

– В чем дело? – окликнул ее Райс. – Здесь же никого нет. Давай скорей!

Внезапно, выскочив из укрытия в канаве, на него набросились с десяток незнакомцев. В мгновение ока он был окружен, и в лицо ему уставились дула кремневых пистолей. Нападающие были одеты в треуголки, натянутые на парики, и в длинные камзолы с кружевными обшлагами; лица их скрывались за черными домино.

– Что это еще такое, черт побери? – ошарашено вопросил Райс. – Марди Грас?

Сорвав маску, главарь с иронией поклонился. Красивое тевтонское лицо его было напудрено, а губы подведены красной помадой.

– Граф Аксель Ферсон. К вашим услугам, сэр.

Имя было знакомо Райсу; до Революции Ферсон слыл любовником Туанетты.

– Послушайте, граф, возможно, вы немного расстроены из-за Туанетты, но я уверен, мы сможем договориться… Разве вам не хотелось бы получить взамен цветной телевизор?

– Избавьте нас от ваших сатанинских посулов, сэр! – взревел Ферсон. – Я не стал бы пачкаться с коллаборационистской телкой. Мы – Фронт Освобождения Вольных Каменщиков!

– Господи Боже, – вздохнул Райс. – Вы что – всерьез? Собираетесь брать базу с этакими хлопушками?

– Нам известно ваше превосходство в вооружении, сэр. Вот почему мы взяли вас в заложники.

Он что-то сказал своим людям по-немецки. Связав Райсу руки за спиной, масонисты затолкали своего пленника в запряженный лошадью фургон, появившийся в грохоте копыт из леса.

– Может, хотя бы машину возьмете? – спросил Райс. Оглянувшись назад, он увидел, как Туанетта удрученно сидит посреди дороги возле ховера.

– Мы не принимаем ваши машины, – ответил ему Ферсон. – Это еще одно подтверждение вашего безбожия. Вскоре мы загоним вас назад в ад, из которого вы появились!

– Чем? Метлами? – Райс привалился к стенке фургона, стараясь не замечать вони навоза и гниющего сена. – Не путайте нашу доброту со слабостью. Если через портал сюда пришлют армию Серой Карты, того, что от вас останется, не хватит, даже чтобы заполнить пепельницу.

– Мы готовы на жертвы! Каждый день тысячи людей по всему миру вливаются в наши ряды, тысячи приходят под знамя Всевидящего ока! Мы вернем себе свою судьбу! Судьбу, которую вы у нас украли!

– Свою судьбу? – пришел в ужас Райс. – Послушайте, граф, вы когда-нибудь слышали о гильотинах?

– Я не желаю иметь ничего общего с вашими машинами, – Ферсон махнул одному из своих приспешников: – Заткните ему рот кляпом.

Райса привезли на ферму под Зальцбургом. Все эти пятнадцать часов тряски в фургоне он не мог думать ни о чем, кроме предательства Туанетты. Пообещай он ей Зеленую Карту, заманила бы она его в западню или нет? Карта была единственным, чего она хотела, но как могут достать ей заветную карточку масонисты?

Охранники Райса беспокойно выхаживали у окон, скрипя сапогами по расшатанным доскам пола. Из их разговоров Райс заключил, что город, похоже, в осаде.

Никто не появлялся, чтобы вступить в переговоры о его освобождении, и масонисты начинали нервничать. Райс был уверен, что смог бы их урезонить, если бы ему удалось прокусить кляп.

Внезапно вдалеке зародилось приглушенное гудение, которое постепенно перешло в громовой рев. Четверо охранников выбежали на улицу, оставив одинокого стража у открытой двери. Извиваясь в путах, Райс попытался сесть.

Тонкие потолочные доски осыпались дождем щепок – их дважды прошила автоматная очередь. Перед домом заухали гранаты – в клубах черного дыма вылетели стекла. Кашляющий масонист прицелился в Райса из кремневого ружья, но прежде чем успел нажать спусковой крючок, автоматная очередь отбросила террориста к стене.

В дверном проеме возник кряжистый человек в кожаных штанах и косухе. Оглядевшись, он сдвинул на черный от дыма лоб защитные очки, открыв раскосые глаза. До середины спины свисала пара засаленных косиц. На сгибе локтя покоилась штык-винтовка, а грудь крест-накрест украшали два увешанных гранатами патронташа.

– Кайф, – хмыкнул он. – Это последний. – Он наклонился, чтобы вырвать кляп изо рта Райса, и тот почувствовал запах пота, дыма и плохо выделанной кожи. – Ты – Райс?

Райс лишь хватал ртом воздух.

Подняв его рывком на ноги, спаситель перерезал веревки штыком.

– Я Джебе Нойон. Транстемпоральная армия. – Выудив из кармана косухи фляжку с прогорклым кобыльим молоком, он сунул ее в руки Райсу. От вони Райса едва не стошнило. – Пей! – приказал Джебе. – Кумыс, хорошо! Пей, это Джебе Нойон тебе говорит!

Райс глотнул жидкости, от которой у него едва не свернулся язык и к горлу подступила тошнота.

– Ты из «серых карт», так? – слабым голосом спросил он.

– Да, армия Серой Карты, – отозвался Джебе. – Воины-звери всех времен и народов! Здесь было пять охранников, и я убил всех! Я, Джебе Нойон, кто был полководцем Чингиз Хана, ужасом земли! – Он глянул на Райса прекрасными печальными глазами. – Ты обо мне не слышал?

– Прости, Джебе, нет.

– Земля чернела под копытами моего коня.

– Не сомневаюсь, приятель.

– Ты сядешь в седло позади меня, – Джебе потащил Райса к двери. – Ты увидишь, как земля чернеет под шинами моего «харлея», мужик, о'кей?

С холмов над Зальцбургом они глядели на взбесившийся анахронизм.

Местные солдаты в чулках и камзолах кровавыми грудами лежали у ворот нефтеперерабатывающего завода. Сомкнув ряды и взяв мушкеты наперевес, к заводу маршировал еще один полк. Десяток монголов и гуннов, размещенных у ворот, косили их оранжевым огнем трейсеров, а потом бесстрастно глядели, как бегут врассыпную выжившие.

– Прямо как осада Камбалука! – расхохотался Джебе Нойон. – Только никаких пирамид из черепов, мужик, даже ушей больше не отрезаем, мы ж теперь цивилизованные! Может, потом позовем спецназ, вертолеты из Нама, и напалмом этих сучьих детей, напалмом!

– Этого нельзя делать, Джебе, – строго сказал Райс. – У этих несчастных нет против вас ни шанса.

– Я иногда забываюсь, – пожал плечами Джебе. – Вечно думаю о завоевании мира.

Нахмурившись, он прибавил оборотов мотора. И они ринулись с холма. Райсу даже пришлось ухватиться за вонючую косуху монгола. Джебе вымещал свое разочарование на враге: проносясь на полной скорости по улицам, он намеренно задавил брунсвиковских гренадеров. Только порожденная паникой цепкость спасла Райса от падения с мотоцикла, когда под колесами захлюпали и затрещали ноги и туловища.

Джеббе притормозил лишь за воротами комплекса. Их тут же окружила галдящая орда монголов в боевом камуфляже. Райс с трудом продрался сквозь эту толпу; почки у него ныли.

Ионизирующая радиация запачкала вечернее небо над крепостью Хохензальцбург. Портал разгоняли до энергетического максимума, переправляя броневики с «серыми картами» в одну сторону и отсылая те же броневики, груженые под завязку предметами искусства и ювелирными украшениями, в другую.

Грохот артиллерии то и дело перекрывал вой «конкордов», привозящих эвакуированный персонал из США и Африки. Римские центурионы, облаченные в бронекольчуги, с ручными ракетными установками на плече, сгоняли персонал из Реального Времени в один из туннелей, ведущих к порталу.

Из этой толпы Райсу оживленно замахал Моцарт:

– Нас эвакуируют, мужик! Фантастика, а? Не куда-нибудь – в Реальное Время!

Райс глядел на башни насосов, установки охлаждения и модули каталитического крекинга.

– Черт возьми… – пробормотал он. – Такая работа – и псу под хвост.

– Мы теряем здесь слишком много людей. Забудь об этом, мужик. Таких восемнадцатых столетий пруд пруди.

Охрана, расстреливающая толпу из снайперских винтовок, отпрыгнула в стороны, когда сквозь ворота ворвался ховер Райса. На дверях его висели, колотя по лобовому стеклу, с полдюжины масонистских фанатиков. Монголы Джебе, сорвав интервентов, порубили их топорами, а отряд римских огнеметчиков залил пространство меж воротами огнем.

Из ховера выпрыгнула Мария-Антуанетта. Джебе метнулся перехватить ее, но в руках у него остался лишь оторвавшийся рукав. Заметив в толпе Моцарта, она бросилась к нему; Джебе отстал всего на несколько шагов.

– Вольф, ублюдок! – выкрикнула она. – Ты меня бросить! Где твой обещания, ты – мерде, свинья, фраер долбаный.

Моцарт протер зеркальные очки, потом повернулся к Райсу.

– Что это за телка?

– Где Зеленая Карта, Вольф! Ты говоришь: я продавать Райса масонистам, а ты добывать мне карточку!

Она остановилась перевести дух, и Джебе тут же поймал ее за руку. Когда Туанетта в ярости обернулась к нему, то получила прямой удар в челюсть и рухнула на бетон.

Горящие яростью глаза монгола остановились на Моцарте.

– Так, значит, это ты, да? Предатель! – со стремительностью атакующей кобры он выхватил автомат и упер его дуло под нос Моцарту. – Пальну-ка я в рок-н-ролл, и ничего у тебя промеж ушей не останется, мужик!

По двору раскатилось эхо одинокого выстрела. Голова Джебе дернулась назад, и сам он рухнул рядом с Туанеттой.

Райс рывком повернулся вправо. В воротах ангара стоял ди-джей Паркер. В руке у него поблескивал «вальтер».

– Не бери в голову, Райс, – Паркер направился к застывшей группе. – Это ж только спецназовец, невелика потеря.

– Ты убил его!

– Ну и что? – Паркер обнял Моцарта за хрупкие плечи. – Вот он – мой мальчик! Месяц назад я переслал пару его новых мелодий домой. И знаешь, что? Мальчишка теперь пятый в рейтингах «Биллбоурд»! – Паркер заткнул пистолет за пояс. – И пулей идет вверх!

– Ты дал ему Зеленую Карту, Паркер?

– Нет, – ответил Моцарт. – Это была Сазерлэнд.

– Что ты с ней сделал?

– Ничего! Клянусь тебе, мужик, ничего! Ну может, дал ей то, что она хотела увидеть. Сломанного человека и все такое, понимаешь? Ну того, у которого украли его музыку, саму его душу. – Моцарт закатил глаза. – Она дала мне Зеленую Карту, и все равно… В общем, она не справилась с чувством вины. Остальное ты знаешь.

– А когда ее поймали, ты испугался, что нас не эвакуируют? И решил втянуть в это меня! Ты заставил Туанетту сдать меня масонистам! Это все твоих рук дело!

Как будто услышав свое имя, Туанетта слабо застонала на бетонном пороге. Райсу было наплевать на синяки, грязь, прорехи в джинсах – все равно она самая потрясающая женщина, какую он когда-либо видел.

Моцарт пожал плечами.

– Я был когда-то вольным каменщиком. Пойми, мужик, они совсем не крутые. Я хочу сказать, все, что мне надо было – это бросить пару намеков, и гляди, что получилось, – он небрежно махнул в сторону побоища. – Я знал, что ты как-нибудь от них свалишь.

– Нельзя так просто использовать людей!

– Да? Не морочь мне голову, Райс! Вы проделываете такое в каждом времени! А мне нужна была эта осада, чтобы Реальное Время нас отсюда вытащило! Господи, я не могу ждать пятнадцать лет, чтобы попасть в будущее! История говорит, что через пятнадцать лет я – труп! Я не хочу помирать на этой свалке! Мне нужна своя студия звукозаписи!

– Забудь об этом, приятель, – отозвался Райс. – Когда в Реальном Времени узнают, что ты здесь натворил…

– Отвали, Райс, – расхохотался Паркер. – Речь идет о Первой Десятке. Не о каком-то там бросовом нефтяном заводике. – Он покровительственно взял Моцарта под руку. – Послушай, малыш, пора в туннели. У меня есть кое-какие бумаги, которые тебе надо подписать.

Солнце село, но тьму разгоняла мортира, посылающая один за другим ядра на базу и город. Райс стоял, оглушенный грохотом, а ядра отскакивали от нефтяных резервуаров, не причиняя им ни малейшего вреда. Потом он покачал головой. Время Зальцбурга вышло.

Забросив на плечо Туанетту, он побежал в сторону туннелей.

Маленький волшебный магазинчик

Юные годы Джеймса Эбернати были отмечены рядом зловещих знамений.

У его отца, служившего в Новой Англии таможенником, были художественные наклонности. Свои альбомы для эскизов он заполнял бесчисленными рисунками замшелых пуританских надгробий и новеньких китобоев из Нантакета. Днем он сортировал тюки с импортным чаем и ситцем, а по вечерам, прихватив с собой сына, отправлялся на встречу со своими просвещенными друзьями. Они пили портвейн, ругали своих жен и издателей и угощали Джеймса липкими ирисками.

Отец Джеймса исчез во время одной из своих прогулок, когда он делал зарисовки знаменитой вермонтской Большой Каменной Головы. Нашлись только его ботинки.

Мать Джеймса, овдовевшая, с маленьким сыном на руках, вышла в конце концов за крупного волосатого мужчину, жившего в своей полуразвалившейся усадьбе где-то в северной части штата Нью-Йорк.

Вечерами семья принимала участие в общественной жизни соседнего городка Олбени. Там отчим Джеймса разглагольствовал о политике перед своими приятелями из Национальной Анти-Масонской партии. В это время наверху его мать садилась с подругами вокруг столика для спиритических сеансов, чтобы поболтать с выдающимися покойниками.

Постепенно масонские заговоры стали все сильнее заботить отчима Джеймса. Семья перестала появляться в обществе. Все гардины были плотно задернуты, а домочадцы получили строжайшее указание глядеть в оба и не прозевать появления в городе одетых в черное незнакомцев. Мать Джеймса исхудала и побледнела. Часто она целыми днями расхаживала по дому в одном халате.

Однажды отчим Джеймса прочитал им вслух газетную заметку про ангела Морони, откопавшего поблизости золотые таблички с подробным описанием библейской истории индейцев – строителей пирамид. К концу чтения статьи голос отчима начал дрожать, а взгляд стал совсем диким. Этой ночью в доме были слышны приглушенные вопли и остервенелый стук молотка.

Утром юный Джеймс застал отчима внизу, сидящим у камина в одной ночной сорочке. Он выпивал одну чайную чашку бренди за другой и рассеянно сгибал и разгибал руками железную кочергу.

Джеймс, как всегда сердечно, пожелал отчиму доброго утра. У того забегали глаза под густыми спутанными бровями. Джеймсу было сказано, что его мать отправилась с миссией милосердия в одну очень далеко живущую семью, где все вдруг заболели корью. Затем речь зашла об одной из кладовых наверху, дверь которой была теперь наглухо забита гвоздями. Отчим строго-настрого приказал Джеймсу держаться подальше от этого запретного входа.

Шли дни. Отсутствие матери растянулось на недели. Несмотря на часто повторяющиеся и все более настойчивые предупреждения своего отчима, Джеймс не проявлял никакого интереса к той комнате наверху. В конце концов какая-то артерия в мозгу старика не выдержала напряжения и лопнула.

Когда отчима хоронили, в дом ударила шаровая молния и сожгла его дотла. Судьба Джеймса и деньги, полученные по страховке, оказались в руках одного дальнего родственника – что-то все время бормочущего и трясущегося человека, посвятившего свою жизнь борьбе с употреблением алкоголя, и выпивавшего каждую неделю несколько флаконов Опиумного Эликсира доктора Ривкина.

Джеймса пристроили в школу-интернат, которой руководил фанатичный дьякон-кальвинист. Там Джеймс был на хорошем счету благодаря прилежному изучению Святого Писания и своему ровному, рассудительному нраву. Он повзрослел и превратился в высокого, ученого вида молодого человека со спокойными манерами и лицом, абсолютно не отмеченным печатью рока.

Через два дня после того, как Джеймс закончил школу, дьякон и его жена были найдены в собственных дрожках порубленными на куски. Джеймс задержался в школе ровно на столько, сколько понадобилось, чтобы утешить их дочь, старую деву, сидевшую с сухими глазами в кресле-качалке и методично раздиравшую в клочья свой носовой платок.

После этого Джеймс отправился в Нью-Йорк получать высшее образование.

Именно там Джеймс и наткнулся на маленький магазинчик, где продавались всякие волшебные предметы. Джеймс заскочил в эту лавчонку, на которой не было никакой вывески, чисто случайно – он импульсивно скрылся в нее от душераздирающего визга жертвы, агонизирующей в зубоврачебном кабинете на противоположной стороне улицы.

В тускло освещенной лавке пахло горящим китовым жиром и горячей медью светильников. Вдоль стен тянулись широкие деревянные полки, занавешенные паутиной. Тут и там пожелтевшие политические плакаты призывали оказать военную помощь техасским повстанцам. Джеймс положил свои богословские книги на аптечный шкафчик, в котором лакированные чучела лягушек держали в лапках крохотные тромбоны и гитары. Из-за красной занавески вышел хозяин.

– Чем могу быть полезен молодому господину? – спросил он, потирая руки. Хозяином оказался маленький сухонький ирландец с остроконечными, чуть поросшими волосом ушами. На нем были бифокальные очки и туфли с бронзовыми пряжками.

– Мне очень нравится вон тот фантод под стеклянным колпаком, – сказал Джеймс, показывая пальцем.

– Бьюсь об заклад, мы сможем найти для такого прекрасного молодого человека, как вы, что-нибудь получше, – с уверенным видом знатока сказал хозяин, – вы так молоды, так полны жизни.

Джеймс смахнул толстый слой пыли с колпака над фантодом.

– Хорошо ли идет торговля?

– У нас совершенно особые клиенты, – сказал хозяин и представился. Его звали мистер О'Беронн. Он только что покинул свою родную страну, спасаясь от опустошительного картофельного голода. Джеймс пожал маленькую пергаментную руку мистера О'Беронна.

– Вы наверняка захотите купить любовное зелье, – проницательно предположил мистер О'Беронн, – оно всегда требуется парням вашего возраста.

– Вообще-то нет, – пожал плечами Джеймс.

– Ага, значит бюджетные трудности. Может быть вас заинтересует Неоскудевающий Кошель?

Старик выскочил из-за прилавка и потряс большущим мешком, сшитым из медвежьей шкуры.

– Деньги? – почти безо всякого интереса произнес Джеймс.

– Тогда – слава! У нас есть волшебные гребни... а если вы предпочитаете эти новомодные научные штучки, то у нас есть фотоаппарат, принадлежавший когда-то самому Монтаварде.

– Нет-нет, – сказал Джеймс, проявляя нетерпение. – Будьте любезны назвать цену вот этого фантода. – Он принялся критически разглядывать названный предмет. Тот был не в идеальном состоянии.

– Мы можем возвращать молодость, – с внезапным отчаянием сказал мистер О'Беронн.

– Расскажите, – выпрямился Джеймс.

– Мы только что получили партию патентованной Молодильной Воды доктора Хайдеггера, – сказал мистер О'Беронн. Он сдернул шкуру квагги со стоявшего поблизости обитого медью ящика и вытащил из него квадратный стеклянный флакон. Вынул пробку. Вода тихо зашипела, и комната наполнилась майскими запахами.

– Стоит принять один флакон, – сказал мистер О'Беронн, – и к человеку или животному возвращается румяная молодость.

– Вот так, да? – сказал Джеймс, сведя в раздумье брови. – Сколько во флаконе чайных ложек?

– Понятия не имею, – признался мистер О'Беронн. – Никогда не мерял ложками. Имейте в виду, это товар для пожилых людей. Парни вашего возраста обычно приходят за любовными зельями.

– Почем флакон? – спросил Джеймс.

– Довольно дорого, – нехотя процедил мистер О'Беронн. – Его цена – все ваше достояние.

– Вполне разумно, – согласился Джеймс. – А сколько за два?

Мистер О'Беронн выпучил глаза.

– Не надо бежать впереди самого себя, молодой человек.

Он тщательно закупорил флакон.

– Вы пока еще не отдали мне всего, что у вас есть.

– А как мне знать, будет ли у вас еще, когда мне снова понадобится эта вода? – спросил Джеймс.

Глазки мистера О'Беронна беспокойно забегали за бифокальными стеклами.

– Это уж моя забота, – самоуверенно, но уже без прежней убежденности ответил он, – я не собираюсь закрывать торговлю, пока на свете есть люди вроде вас.

– Справедливо, – сказал Джеймс, и они пожали друг другу руки в знак совершения сделки.

Через два дня Джеймс пришел обратно, продав все, что у него было. Он отдал мешочек с золотыми монетами и банковский чек на остатки полученного наследства. Он ушел, в чем был, и унес с собой флакон.

Прошло двадцать лет. Соединенные Штаты пережили Гражданскую войну. Сотни тысяч людей погибли от пуль, мин и снарядов, умерли жалкой смертью в заразных военных лагерях. На нью-йоркских улицах были скошены картечью сотни демонстрантов, протестующих против призыва в армию. Булыжная мостовая перед волшебным магазинчиком была усеяна трупами. Наконец, после упорного сопротивления и неслыханной агонии Конфедерация была побеждена. Война стала историей.

Джеймс Эбернати возвратился.

– Я был в Калифорнии, – заявил он пораженному мистеру О'Беронну. Лицо Джеймса было покрыто здоровым загаром. На нем был бархатный плащ, сапоги со шпорами и расшитое серебром сомбреро. Он достал из кармана большие золотые часы-луковицу и на его пальцах засияли драгоценные камни.

– Вы разбогатели на золотых приисках, – догадался мистер О'Беронн.

– Вообще-то нет, – сказал Джеймс. – Я занимался бакалейной торговлей. Там, знаете ли, за дюжину яиц можно получить столько золотого песка, сколько эти яйца весят.

Он улыбнулся и показал на свой изысканный наряд.

– Я преуспевал, но одевался, как правило, не столь экстравагантно. Дело в том, что я принес все свои мирские богатства на себе. Я подумал, что это упростит наши расчеты.

Он достал пустой флакон.

– Очень предусмотрительно с вашей стороны, – сказал мистер О'Беронн. Он внимательно разглядывал Джеймса, будто пытаясь заметить тончайшие трещинки в его психике или признаки нравственного разложения. – Вы, похоже, ни на день не постарели.

– О, не совсем так, – сказал Джеймс. – Когда я впервые пришел сюда, мне было двадцать, а теперь я вполне выгляжу на двадцать один, даже на двадцать два.

Он поставил флакон на прилавок.

– Может, вам будет интересно знать, – в ней оказалось ровно двадцать чайных ложек.

– И вы не пролили ни капли?

– О, нет! – ответил Джеймс, улыбаясь при этой мысли. – Я открывал ее только один раз в год.

– А вам не приходила в голову мысль выпить, скажем, две ложечки сразу? Или осушить флакон залпом?

– А что бы это дало? – спросил Джеймс.

Он начал стягивать с пальцев кольца, и они падали на прилавок с мелодичным звоном.

– Я полагаю, у вас сохранился запас Молодильной Воды.

– Сделка есть сделка, – недовольно проворчал мистер О'Беронн.

Он достал другой флакон. Джеймс ушел босиком, в одной рубахе и штанах, но с флаконом в руке.

Миновали 1870-е годы. Страна отпраздновала свое столетие. Железные дороги прошили континент вдоль и поперек. На улицах Нью-Йорка появились газовые фонари. Высоченные здания, каких никогда прежде не бывало, росли, как грибы. Только окрестности волшебного магазинчика не изменились.

Джеймс Эбернати возвратился. Теперь он выглядел на все двадцать четыре. Он передал права собственности на кое-какую недвижимость в Чикаго и отбыл с новым флаконом.

Вскоре после начала нового века Джеймс вернулся снова. Он приехал на паровом автомобиле, насвистывая мотивчик Сент-Луисской выставки и поглаживая нафабренные усы. Он подписал документ на передачу собственной машины, кстати, очень неплохой, но мистер О'Беронн особого энтузиазма не проявил. Старый ирландец с годами усох, и его руки дрожали, когда он отдавал свой товар.