Текст книги "Подмена"

Автор книги: Бренна Йованофф

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 17 страниц)

Басист уронил спичку.

Вторую он зажег о манжету своей рубашки, но стоило Карлине наклониться, как огонь погас. Третью спичку басист и вовсе не стал зажигать, музыкант просто щелкнул пальцами – и она вспыхнула.

Он поднес огонек к сигарете, и Карлина жадно затянулась, так, что язычок пламени всколыхнулся и вытянулся.

Закурив, Карлина начала расхаживать по сцене, а басист ходил за ней, наигрывая соло, которое вызывало у меня мысли о битом стекле и спутанных проводах. На нем была черная шляпа, тень от ее полей придавала его лицу суровое и мрачное выражение.

В глубине сцены барабанщик держал темп, и каждый раз, когда Карлина дергала бедром, он с силой нажимал на педаль своего бас-барабана. Если же она изгибала спину, барабанщик выдавал громкую дробь на малом барабане. Я даже не заметил, в какой момент отключился и вместе с залом забыл обо всем на свете, кроме движения Карлины по сцене.

Вот она остановилась в круге света, а гитарист закружил вокруг нее, высунув язык и пыхтя, как собака. Карлина подмигнула и положила свою сигарету на его высунутый язык. Причем все это время басист ни разу не сбился в аккордовой последовательности, за что снизу, из зала восторженная панк-рок аудитория захлопала ему, как подорванная.

Карлина схватила микрофон и пропела начало куплета:

 
Мы – близкие,
Мы живем рядом с вами вечно!
Мы – низкие,
Запалим ваши шпили, как свечки!
Мы неприметные,
Мы незаметные,
Подожжем ваш высокий остров!
Никто в этом сонном местечке
Не хочет восстания монстров!
 

Гитарист за спиной Карлины сплюнул облако пепла и повел соло. Когда толпа перестала бесноваться и начала хором подпевать, он вскинул голову и улыбнулся лучу прожектора так, словно видел солнце.

Холод, зародившись в макушке, мгновенно разлился по моей груди и рукам.

Я его узнал.

Угол сцены не позволял разглядеть басиста как следует, поля шляпы отбрасывали тень на его лицо, но даже в полумраке я его узнал. Я видел его на мосту. Это он окликнул меня, обратил внимание на мои глаза, высмеял мои трясущиеся руки и синие губы.

Я стоял в толпе, уставившись на страшного человека со страшной улыбкой.

Я знал его тайну, а он знал мою.

Закончив выступление, музыканты «Распутина» отсоединили свое оборудование, и на сцену вышла рок-группа «Концертино». Голос у солиста был пристойный, но это не спасало сырые аранжировки и злоупотребление искажением звучания, к тому же, отсутствовало сумасшедшее сценическое обаяние Карлины Карлайл, «Старлайт» опять начал выглядеть пыльным и обветшавшим. Обычная арендованная площадка.

Элис по-прежнему стояла в кружке своих друзей, и я вдруг решил, что мне станет лучше, если я выпью воды. Это был подходящий повод подойти к ней. Можно просто пройти мимо. А можно что-нибудь сказать или вдруг она сама меня окликнет. Короче, я направился к бару.

Гитарист из «Распутина» появился бесшумно. Только что я был совсем один, пробираясь вдоль стены к пожарному выходу. И вот он уже рядом, зловеще подсвеченный зеленой табличкой «Выход».

Он кивнул в сторону Элис и ухмыльнулся, будто знал нечто очень забавное.

– Прелесть! Но с такими, как эта, надо быть настороже. Может подкараулить на парковке и поцеловать взасос, сунув свой холодный железный язык тебе прямо в глотку.

Я отпрянул, но басист удержал меня, поймал за подбородок, впился пальцами в тонкую кожу под скулой. Потом притянул меня к себе так, что моя шея изогнулась под неестественным углом. Дыхание у него было горячее, пахнувшее паленой листвой.

Мы стояли в зеленом свете таблички и смотрели друг на друга. Мне было больно, но я не вырывался. На сцене он мог маскироваться, а здесь, внизу было глупо так себя раскрывать. Его глаза были неестественно темными. Не говоря уже об острых мелких зубах, едва помещавшихся во рту.

Я не шевелился, решив вытерпеть все, лишь бы не привлекать внимания.

Он наклонился, и тень от полей его шляпы накрыла нас обоих.

– Ты бледный и холодный, от тебя воняет железом. – Он говорил с усилием, казалось, слова с трудом протискиваются сквозь частокол его зубов. – Не притворяйся, будто ты не заражен и тебе не больно. Тебя выдают дыхание и белки глаз. Отрава уже у тебя в крови!

Я стоял, не в силах отвернуться, когда он наклонился еще ниже, еще крепче стиснул мой подбородок и хрипло прошептал:

– Неужели только такой урод, как я, способен сказать тебе правду: ты умираешь!

Глава седьмая
УМЕРЕТЬ МОЛОДЫМ

Пульс взорвался так, что пришлось вытянуть вперед руку, чтобы не упасть. Здание сначала навалилось на меня, потом откатилось обратно. Держась за стену, я смотрел на гитариста. Я не хотел делать ничего такого, чтобы он решил, будто его слова произвели на меня впечатление.

Умираю? Сама эта мысль была настолько чудовищной, что я растерялся. Да, возможно, я заболел, но – умираю?

Но где-то в глубине души я знал, что в его словах есть доля истины. Вспоминая все случаи, когда мне становилось плохо от поездки в машине или из-за стальных рабочих столов в лабораторном крыле школы, я не мог не признать, что каждый следующий раз был, пусть ненамного, но хуже предыдущего. Впрочем, если придерживаться фактов, то я и так зажился. Так сказать, злоупотребил гостеприимством, вместо того, чтобы много лет назад упокоиться на неосвященном участке кладбища, как Натали Стюарт.

Нет. Не как Натали – как тварь, зарытая под ее именем.

Мне вдруг стало так холодно, что я задрожал.

Гитарист наклонился ко мне и улыбнулся – почти по-доброму. Его нос очутился в неприятной близости от моего.

– Я могу изменить твою жизнь, – прошептал он. – Если сейчас пойдешь со мной, я спасу тебя.

Да, но на сцене «Концертино» играли песню под названием «Убей трусов», и никто не спас Келлана Кори. Неважно, что он был невиновен, а судебное решение округа было обыкновенным убийством, только под другим названием. Главное, ни в коем случае не общаться с чужаками. Иначе не успеешь опомниться, как тебя вздернут.

Я положил руку на запястье гитариста и вывернулся.

Его глаза были сплошными провалами тьмы, вдруг яростно и жарко вспыхнувшими под полями шляпы.

Я быстро – прежде, чем он успел меня поймать – повернулся и зашагал в сторону, куда направлялся до этого.

Сердце тяжело и испуганно бухало в ребра, пока я пробирался сквозь толпу к месту, где стоял Росуэлл – мой друг Росуэлл, который слишком громко говорил и смеялся, размахивал руками и почти всегда мог заставить меня чувствовать себя нормальным.

Я знал, что на этот раз одного моего притворства будет недостаточно. В ушах продолжал звучать голос гитариста, вновь и вновь отражаясь от стенок моей черепной коробки, как тихое эхо: «Ты умираешь».

Когда я добрался до биллиардных столов, Дрю терроризировал беднягу Росуэлла «в девятку» – один за другим забивал шары, тут же объявлял новую партию и продолжал начатое.

– Ну, что там стряслось? – спросил Дэни, опершись на кий.

– Ничего, – ответил я, откашлявшись. – Так, маленькое недоразумение.

Дэни как-то нехорошо посмотрел на меня. Обычно, если ситуация грозила стать напряженной или неприятной, он с легкостью обращал все в шутку, но теперь почему-то на его лице не было улыбки.

– Немного странное место для недоразумений, знаешь ли. Чего он хотел?

«Ты умираешь. Ты умираешь».

Я невольно покосился в сторону пожарного выхода. Там никого не было, только зеленая табличка светилась над дверью, слегка помаргивая.

Дэни продолжал разглядывать меня с бесстрастным видом.

Что хотел этот тип? Куда-то меня отвести, что-то дать или что-то рассказать. Он сказал, что хочет меня спасти, и я тоже этого хотел, но только не посреди «Старлайта», не на глазах у всех, и не так, чтобы моим спасителем оказался подозрительный желтозубый тип с полыхающими черными глазами. И еще я не мог отделаться от взгляда Дэни, который, казалось, только и ждал, когда я себя выдам.

От ответа меня спасла Тэйт. Тяжело дыша, она вернулась к столам. Лицо ее блестело от пота, футболка на плече была разорвана в том месте, где кто-то из зрителей схватил ее за ворот.

Она подтянулась и села на бортик как раз в тот момент, когда Элис сбегала по лестнице у нее за спиной. Я было подумал, что они тусовались вместе, хотя никогда не видел, чтобы они разговаривали друг с другом.

Элис равнодушно прошла мимо Тэйт и направилась прямиком ко мне.

– Привет, Мэки! А я тебя ищу. Говорят, ты вчера приболел? Росуэлл сказал, что ты пошел домой. Ну, как себя чувствуешь, поправился?

Если бы! Но я небрежно пожал плечами:

– Да ерунда, забей!

Элис подняла на меня глаза, заправила волосы за ухо.

– Слушай, я хотела тебя спросить… Стефани завтра устраивает вечеринку, придешь?

Я смотрел на нее и улыбался. Это было так приятно – улыбаться.

– Конечно. Наверное.

Справа я чувствовал на своем лице взгляд Тэйт. И от этого мне хотелось посмотреть на нее и одновременно сбежать.

Элис вздохнула и прислонилась к стене, слегка коснувшись моей руки. В тусклом свете биллиардных светильников ее волосы казались бронзовыми.

– Слушай, ты вообще пробовал пробиться к сцене? Сегодня тут просто безумие! Представь, какие-то придурки едва не посадили меня на пульт – нарочно! Но я им не какая-то потная фанатка!

Тэйт спрыгнула с бортика и с раздражением посмотрела на нас обоих.

– Тогда не ходи на танцпол, раз ты не такая!

Элис приоткрыла рот, будто хотела что-то сказать, но Тэйт с вызовом прошла мимо и выдернула кий из рук Росуэлла.

Элис вздохнула, а когда обернулась ко мне, ее глаза погрустнели.

– Ничего себе! Вот до чего доводит отрицание утраты! Она все время пытается вести себя так, будто ничего не случилось!

Я отставил ее слова без ответа, потому что проблема была совсем не в этом. Проблема заключалась в том, что Тэйт думала о произошедшем совершенно иначе, чем остальные.

Тэйт с грохотом собрала все шары в пластиковый треугольник. И вдруг мне захотелось попросить у нее прощения. Извиниться за то, что не нашел смелости выслушать ее, позволил в одиночестве стоять перед классом, хотя на ее месте должен был быть я.

Элис наклонилась ко мне, наблюдая за тем, как Тэйт снимает треугольник.

– Слушай, ты не знаешь, как там у них в семье? По-моему, она сейчас должна быть дома, скорбеть или как там, ну, ты же понимаешь, да?

Я пожал плечами. Близнецы дружили с Тэйт со средней школы, но она принадлежала к тем людям, которых можно узнать по-настоящему только тогда, когда они сами этого захотят.

– Эй, Мэки, не хочешь сыграть? – спросил Дрю, кивая на стол.

Я помотал головой.

Дрю пожал плечами и передал кий Дэни, который натер его мелом и примерился. Пирамиду он разбил сносно, но не закатил ни одного шара.

Тэйт улыбнулась мне недоброй многозначительной улыбкой, будто представила, как я буду выглядеть с куском ржавой арматуры между ребер.

– Говорю сразу, во избежание недоразумений – я бы от тебя мокрого места не оставила!

Я кивнул, а в голове у меня раздался гнусный шепоток: «Не стоит утруждаться. Я и так умираю».

Секунду-другую мы молча смотрели друг на друга. Потом вдруг Тэйт сунула кий Дрю и с грозным видом направилась ко мне. Видимо, Элис почувствовала ее настроение, потому что невольно попятилась.

Тэйт подошла почти вплотную и впилась глазами мне в лицо.

– Ну, вот что, с меня довольно! Нам все-таки придется поговорить!

Я хотел ответить как можно резче, но мне пришлось смотреть поверх ее макушки, чтобы не выдать себя голосом.

– Нам с тобой не о чем говорить!

Она схватила меня за руку и притянула к себе.

– Слушай, возможно, тебе плевать, но я не собираюсь делать вид, будто все нормально и расчудесно!

Она затрясла головой.

– Ты поверил мне сегодня. Ты мне поверил и испугался, ты же слизняк, ты скорее обделаешься от страха, чем признаешь это! – Она стояла передо мной, сгорбившись, потупив глаза, но ее пальцы до боли впивались в мое запястье. – Ну, скажи это вслух, перед всеми! Скажи!

Я смотрел на нее, разинув рот.

Тэйт стояла, решительно выпятив челюсть, но я-то понимал, что она в таком же смятении, что и я – если не в большем.

«Не надо учить меня, что делать». Вот что бы я мог ей ответить. «Не стоит так упиваться своей правотой, ведь ты понятия не имеешь, чт о значит быть мною. Некоторых, за то, что были такими, как я, забивали насмерть. А кое-кто удостаивался личного знакомства с линчевателями, потому что был таким, как я. Я все время держусь в стороне, у меня с рождения нет ни малейшего шанса на нормальную жизнь и никакой возможности стать обычным, таким, как все. Упражнения со штангой на физкультуре закончатся для меня неотложкой, еда из консервной банки обернется пищевым отравлением. Ах да, кстати, похоже, я умираю, и это очуметь как страшно».

Я стоял и смотрел на Тэйт, а когда убедился, что она больше ничего не скажет, отдернул руку.

Элис стояла за перегородкой, ошеломленно глядя на нас.

Я хотел сказать ей, что сожалею о нашем незаконченном разговоре, и что моя жизнь совсем не всегда такая ненормальная, но у меня так сильно перехватило горло, что я не мог выдавить из себя ни слова. Поэтому я просто вышел из холла и отправился на поиски Росуэлла.

Он стоял в баре со Стефани и Дженной. Я схватил его сзади за куртку и потащил прочь. Росуэлл не оттолкнул меня и не стал спрашивать, какая муха меня укусила, за что я возблагодарил Бога и устремился к выходу.

Да, это было неправильное и позорное отступление. Нужно было уйти раньше – быстро и решительно, но у меня не хватило сил. И еще я обернулся – всего один раз. Но этого оказалось достаточно.

Тэйт стояла на том самом месте, где я ее оставил, с кием в руке и обращенным на меня душераздирающим взглядом.

Глава восьмая
В ПОИСКАХ СПАСЕНИЯ

Когда Росуэлл высадил меня перед домом, я подождал, пока габаритные огни его машины скроются за углом, потом сел прямо на подъездную дорожку и просидел так, не помню сколько времени. Просто дышал и слушал дождь.

Сердце колотилось в ушах, взгляд, брошенный на меня Тэйт перед тем, как я покинул «Старлайт», жег, как кислота, и от него в груди образовалась огромная незаживающая дыра.

Потом я кое-как поднялся, доковылял до дома и попытался повесить куртку на стенной крючок. Разумеется, она упала, я оставил ее валяться на полу, потому что поднимать и вешать ее снова было чересчур сложно. На середине лестницы мне пришлось остановиться, чтобы передохнуть.

Меня встретила одинокая, но знакомая темнота, и я рухнул на постель, не снимая покрывала и ботинок.

Давно мне не снилось таких страшных снов. Снов о покинутости, о листьях, шуршащих по оконному стеклу. О занавеске, бьющейся на резком сухом ветру.

Суставы ныли, даже сквозь полудрему я мучительно ощущал, как мое сердце разгоняется, перебивается, запинается. Медленно, совсем медленно, быстро. Пауза.

Мне снился Келлан Кори. Снилось, как толпа линчевателей из Джентри вышибла дверь его крохотной квартирки, выволокла его на улицу. Картинка была размытой, с элементами передержки, будто я наложил ее на знаменитую сцену на мельнице из «Франкенштейна». В руках у толпы были факелы. Мне снился темный силуэт тела, болтавшегося на ветке дуба в конце Хит-роуд.

Наутро я проснулся поздно, чувствуя усталость и жажду.

Я с трудом доплелся до ванной, влез под душ. Постоял минут пятнадцать, даже не намыливаясь, потом кое-как вытерся, оделся и спустился вниз.

На кухне мама с грохотом переставляла медную сковородку на передней конфорке. Звук был такой, что мне захотелось выскочить из своего черепа.

Я смотрел, как она открывает ящик и роется там в поисках лопаточки. Ее светлые тонкие волосы выбились из хвоста на затылке. Мамино лицо, как всегда, было терпеливо и спокойно. Абсолютно безмятежно.

– Ты уже позавтракал? – спросила она, взглянув на меня через плечо. – Я как раз жарю картошку, хочешь?

Я покачал головой, мама вздохнула.

– Съешь хоть что-нибудь.

Когда я стал есть сухие хлопья прямо из коробки, мама закатила глаза, но ничего не сказала.

Снаружи было пасмурно и дождливо, но в моем нынешнем состоянии даже такой чахлый свет казался невыносимо ярким, бьющим в глаза, как световая бомба. Осенние листья дрожали и трепетали, мокро поблескивая в тихом моросящем дожде.

Я сел за стол и принялся поедать хлопья горстью. Хотелось уронить голову на руки или спросить, сколько времени, но я никак не мог сообразить, как составить вопрос. И еще мне казалось, будто мои суставы стали хрупкими и ломкими.

– Где Эмма? – спросил я, заглядывая внутрь коробки. Там было темно.

– Она говорила что-то о лабораторной. И убежала в кампус для встречи со своей подружкой. Кажется, с Джаннет, если я ничего не путаю.

– Джанис.

– Возможно. – Мама обернулась и посмотрела на меня. – Ты, часом, не приболел? Что-то ты сегодня очень бледный.

Я кивнул и закрыл клапаны картонной коробки.

Стоило мне закрыть глаза, как в ушах зазвучал мрачный голос гитариста: «Ты умираешь. Ты умираешь».

– Мам, – вдруг выпалил я, поддавшись усталости и безрассудству. – Ты когда-нибудь думала, что происходит с детьми, которых забирают?

Мам перестала помешивать картошку на плите.

– Что ты имеешь в виду?

– Детей. То есть, раз их подменяют… на таких, как я, значит, должна быть причина, правильно? Ведь не может быть, чтобы на этом все заканчивалось? С детьми ведь что-то происходит…

– Ничего хорошего с ними не происходит.

Ответ прозвучал очень тихо, но настолько отчетливо, что с минуту я не мог найти в себе силы задать следующий вопрос.

– Ты говоришь так, потому что знаешь, что такой, как я, мог явиться только из какого-то ужасного места?

– Нет. Я говорю так потому, что это было со мной.

Я выпрямился на стуле, вдруг почувствовав себя полным идиотом.

– Было с тобой… что?

У мамы были невероятные глаза, слишком большие, слишком ясные. Обманчиво казалось, что человека с такими глазами не может быть никаких секретов.

Прежде чем ответить на мой вопрос мама отвернулась, и я понял, что она говорит правду.

– Они меня забрали, и все. Ничего захватывающего, ничего волнующего. Просто так было. И все.

– Но ведь сейчас ты здесь – в Джентри, живешь обычной жизнью… То есть, куда они тебя забрали?

– Думаю, это совершенно неподходящая тема для обсуждения, – резко ответила мама. – Я бы хотела, чтобы ты не говорил о таких мерзостях за столом, а лучше вообще никогда о них не упоминал!

Она вытащила луковицу и принялась шинковать ее на кубики, негромко мурлыча себе под нос.

Я зажмурился. Информация оказалась неудобоваримой и неподъемной. Я просто не знал, что мне с ней делать.

На кухню вошел отец, как всегда, не обратив ни малейшего внимания на повисшее между нами неловкое молчание. Он бодро хлопнул меня по плечу, я постарался не поморщиться.

– Ну-с, Малькольм, какие великие планы на сегодня?

– Ему нездоровится, – ответила мама, не поворачиваясь. Согнувшись над луком, она мелко крошила его. Потом еще мельче. В пыль.

Отец наклонился и заглянул мне в лицо.

– Правда?

Я молча кивнул. Да, мне нездоровилось, и примерно минуты две назад стало хуже.

Мама снова замурлыкала, на этот раз громче и быстрее. Она кромсала лук, стоя к нам спиной, сверкнул нож – она охнула. В кухню ворвался запах крови, а мама бросилась к раковине и подставила палец под струю воды.

Я зажал рот и нос обеими руками, кухня заколыхалась перед глазами, как волна.

Не говоря ни слова, отец шагнул к шкафчику над холодильником и вытащил из него пачку пластырей.

Они стояли лицом к лицу, мама протянула отцу руку. Он вытер ее мокрую кожу бумажным полотенцем, налепил пластырь.

Мама постоянно резала пальцы, набивала синяки на ногах и руках. Я никогда не слышал, чтобы подобное случалось с ней в операционной, но дома она то и дело налетала на предметы, словно забывая, что у них, как и у нее, есть свое место в пространстве.

Наложив пластырь, отец отступил от мамы и отпустил ее руку. Картошка на плите начала пригорать, запахло горелым.

– Спасибо, – сказала мама.

Отец поцеловал ее в лоб и вышел из кухни.

Мама постояла у раковины, глядя в окно. Потом встрепенулась, протянула руку и выключила конфорку.

Я провел рукой по лицу и выдохнул. Запах крови лениво плыл в воздухе, расползаясь по кухне. Тупая пульсирующая боль поселилась у меня за левым глазом.

– Я, наверное, пойду, прилягу.

У себя в комнате я стянул футболку, задернул шторы. Потом лег лицом к стене и натянул на голову одеяло.

Проснулся я от какого-то странного ощущения. На тумбочке жужжал телефон. Я перекатился набок. В полумраке угадывались очертания гитары, усилителя и мебели. Хотелось снова провалиться в сон. Но телефон продолжал жужжать.

Я протянул руку и нажал кнопку.

– Да?

– Ого, не слишком-то бодро!

Это был Росуэлл.

– Прости. Я спал.

– Слушай, сегодня вечеринка у Стефани и еще, кажется, у Мэйсона. Заехать за тобой?

Я перекатился на спину, крепко зажмурил глаза.

– Да не стоит, наверное.

Росуэлл вздохнул.

– Да брось, потом локти будешь кусать. Подберем близнецов, потусуемся. Между прочим, что-то мне подсказывает, что Элис с нетерпением ждет твоего прибытия.

Я потер глаза рукой.

– Слушай, не хочу тебя подвести… То есть, нет… Но не в этом смысле. Боже, а сколько времени?

– Почти девять.

В динамике раздался звук приоткрывшейся двери и вздох Росуэлла. Я услышал голос мамы Росуэлла, она говорила, что кто-то должен покормить собаку, и лучше, если это будет он. Приятель что-то ответил, но неразборчиво, зато я услышал, как его мама, уходя, рассмеялась.

И тут я вспомнил, как уже ненадолго просыпался утром и наш с мамой кошмарный разговор. Все случившееся казалось страшным сном, и я никак не мог собрать все фрагменты воедино.

Но вот Росуэлл вернулся и взял трубку.

– Все в порядке?

– В полном. Но я сегодня не пойду. Только не сегодня.

Отключившись, я положил на голову подушку и стал опять погружаться в приятное забытье, когда телефон зазвонил снова.

На этот раз я посмотрел на номер, но не узнал его. И все-таки зачем-то ответил, решив, что звонят из школы по поводу домашнего задания или еще чего-то, столь же важного. Ладно, вру, на самом деле я подумал, что, может быть, это Элис.

Даже если бы я не сразу узнал голос Тэйт, отсутствие вежливого приветствия мгновенно предупредило меня о беде.

– Мэки, – сказала она. – Ты должен меня выслушать.

Я с глубоким вздохом повалился на кровать.

– Откуда ты взяла мой номер?

– Если бы ты был против, мог бы предупредить Дэни, чтобы он мне его не давал. Ладно, говори, где мы можем встретиться, потому что мне очень нужно.

– Я не могу, – сказал я.

– Нет, можешь. Ладно, как хочешь. Я иду к тебе. Ты дома? Я буду через десять минут, так что в твоих интересах быть на месте.

– Нет! То есть, меня не будет. Я иду на вечеринку с Росуэллом, уже выхожу.

– Значит, на вечеринку, – повторила Тэйт. Голос ее прозвучал холодно, и я вдруг ясно представил себе выражение ее лица – странную смесь горечи и разочарования. Неожиданно для самого себя, пусть на долю секунды, я вообразил, как дотрагиваюсь до нее, провожу подушечкой большого пальца по ее щеке, чтобы стереть эту печаль, но миг спустя видение исчезло, потому что Тэйт сказала:

– В городе происходит что-то до жути поганое, ты это знаешь, но все равно идешь на вечеринку? Уму непостижимо!

– Я ничего не знаю, договорились? Все, я отключаюсь.

– Мэки, ты такой…

– Пока, – сказал я и нажал на отбой.

И тут же перезвонил Росуэллу.

Он ответил после первого гудка, весело и как ни в чем не бывало.

– Ну, в чем дело? Хочешь пожелать мне удачи в деле спасения Стефани от деспотии одежды?

– Не против, если я с тобой?

– Да нет, отлично. Надеюсь, ты имеешь в виду не квест с раздеванием? Без обид, но это работа для одного парня.

Я рассмеялся, радуясь тому, что все получилось почти естественно.

А Росуэлл продолжал с деланной небрежностью:

– Надеюсь, ты помнишь, что я звонил тебе четверть часа назад. И во время нашего разговора спросил, не хочешь ли ты пойти со мной на вечеринку с целью несколько изменить химический состав крови и, если повезет, приласкать Элис – по-моему, я довольно прозрачно намекнул на такую перспективу – но ты отказался, верно? Ты ведь помнишь?

Я откашлялся.

– Я передумал.

Он долго молчал. Потом сказал:

– Голос у тебя паршивый. Ты нормально себя чувствуешь?

– Нет, но это неважно.

– Мэки, ты точно хочешь на эту вечеринку?

Я выдохнул.

– Сейчас я хочу просто выбраться из дома.

Отсоединившись, я закрыл глаза, попытавшись собрать рассыпающиеся мысли. Потом скатился с кровати и встал.

Раз уж я решил пойти с Росуэллом, надо было что-то сделать с торчавшими во все стороны волосами и надеть другую рубашку. Я подошел к комоду и начал рыться в его ящиках. Обычно сон помогал мне избавиться от головокружения и мушек перед глазами, но сейчас, едва я повернул голову, комната неторопливо развернулась на девяносто градусов, так что пришлось схватиться рукой за край комода, чтобы не упасть.

– Мэки?

Обернувшись, я увидел Эмму – она стояла в дверях и смотрела на меня. На ней был спортивный костюм, а волосы закручены в привычный бублик на макушке. Она показалась мне взъерошенной и милой, как раньше, когда мы были детьми. Эмма редко выходила из дома, и по ее лицу было заметно, что она слишком много читает по ночам.

Я закрыл ящик и повернулся.

– Заходи, чего ты?

Она сделала пару шагов и снова остановилась.

– Джанис – ну, Джанис, ты знаешь, моя партнерша по лабораторной – так вот, она дала мне кое-что, – сказала Эмма. В руке она сжимала бумажный пакет. – Джанис сказала, что это какой-то… холистический экстракт. – Голос Эммы был непривычно пронзительный, будто я ее чем-то нервировал. – Она сказала… просто сказала, что тебе это поможет.

Эмма прошла через комнату к моему столу.

– Спасибо, – пробормотал я, глядя, как она кладет пакет на стол и пятится назад. – Эмма…

Но она уже повернулась и вышла из моей комнаты.

Я взял пакет, открыл. Внутри лежал крохотный пузырек из коричневого стекла. На бумажной этикетке была надпись, сделанная незнакомым почерком: «Наицелебнейший боярышник. Принимать внутрь».

Вместо крышечки или пробки бутылочка была запечатана воском. Когда я сковырнул печать ногтем большого пальца, запах листьев показался мне резковатым, но при этом не ядовитым и не опасным.

Я доверял Эмме. Всю мою жизнь она заботилась обо мне, делала все ради меня. Однако пить неизвестно что было делом довольно опасным, ведь насчет Джанис у меня такой уверенности не было.

Однако больше меня тревожило ощущение, что если ничего не изменится, если все будет идти, как идет, в один прекрасный день я проснусь и не смогу встать с постели. Или, что вероятнее, усну и не проснусь вовсе.

Я потрогал горлышко пузырька, облизал палец и стал ждать.

Несколько минут спустя, перебирая домашнюю одежду и прочие выстиранные вещи и удостоверившись, что хиппанское шаманство Джанис не прикончило меня на месте, я сделал из пузырька хороший глоток, затем еще один.

Было совсем неплохо. То есть, ничего особенного. На вкус нечто среднее между «Эверклиром» [8]8
  «Everclear» – американский очень крепкий алкогольный напиток, выпускается крепостью 75 и 95 градусов.


[Закрыть]и землей.

Я бросил пустую бутылочку в пакет и нашел рубашку с не слишком мятым воротником. Я как раз надевал ее через голову, когда вдруг понял, что мне стало лучше – гораздо лучше. Я так давно чувствовал абсолютный упадок сил и настолько свыкся с этим состоянием, что понял это, только когда все прошло. Я потянулся – мышцы предплечий с удовольствием пришли в действие.

В ванной я долго стоял перед зеркалом. Мои глаза по-прежнему были темными, но не столь пугающими. Глаза, как глаза – черные зрачки и сочная, густо-коричневая радужка. Кожа тоже осталась бледной, но теперь ее можно было бы назвать «побелевшей», а не «мертвенной».

Я выглядел как самый обычный человек, собирающийся на субботнюю вечеринку. То есть почти нормальным.

Я вернулся в комнату и внимательно рассмотрел бутылочку. Этикетка представляла собой квадратик светлой плотной бумаги, на ней не было ничего, кроме загадочного названия «Наицелебнейший боярышник» и указания выпить. Насколько я знал, боярышник – это какое-то низкорослое колючее деревце, растущее вдоль дорог. Никаких пояснений, что именно это за лекарство на этикетке не было.

В моей голове крутились сотни вопросов. Что это и как оно действует? Если я чувствую себя лучше, значит, я исцелился? Неужели Эмма меня спасла? Несмотря на никуда не девшиеся сомнения, я почувствовал, как мои губы расползаются в улыбке. В широченной, счастливой улыбке. Так я не чувствовал себя много недель. А, может, даже месяцев.

Внезапно меня охватило неукротимое желание сделать нечто, требующее большой затраты энергии. Например, проскакать на одной ножке по комнате или засмеяться в голос, а еще лучше побежать к Эмме и крепко-крепко обнять ее, чтобы она тоже рассмеялась, а потом хохотать с ней вдвоем до полного изнеможения, пока ноги не подкосятся. Может, сделать стойку на руках или сальто назад, только комната для этого была тесновата. Хотелось бежать и бежать…

Я выключил свет и вышел в коридор.

– Эмма! – Я прижался лбом к двери в ее комнату, подождал, а когда никто не ответил, распахнул дверь. – Эмма, а что это за штука? Просто чудо какое-то!

Но Эммы нигде не было, и я напрасно обегал весь дом, разыскивая ее.

Впервые после вчерашней встречи с гитаристом, его голос перестал звучать в моей голове. Возможно, умирание – это еще не окончательный приговор. Может, у меня еще есть возможность прожить настоящую, обычную, нормальную жизнь. Хотя какая-то часть меня ни капли в это не верила. Та самая крохотная часть, которая, стоя в сторонке, с глубочайшим недоверием наблюдала, как я разглядываю пузырек, содержимое которого оказалось слишком замечательным, чтобы не обернуться бедой. Но остальным частям меня было на это наплевать. Слишком уж здорово было чувствовать себя в порядке.

Услышав звук подъехавшей машины Росуэлла, я кубарем скатился по лестнице. На крыльце меня оглушил шквал запахов: овощная сырость хэллоуиновских тыкв, гарь сожженных листьев и слабый, но все равно присутствующий илистый запах высохшего озера возле Двенадцатой проселочной дороги. Ночь была темной, чувственной и пугающе живой.

Я слышал, как за три квартала от нашего дома миссис Карсон-Скотт зовет домой свою кошку, и это было нормально. Вскоре до меня донеслось тихое позвякивание бубенчиков на кошкином ошейнике и шорох кустов, через которые она пробиралась. Даже шум машин на Бентхейвен-стрит звучал так отчетливо, словно улица проходила перед нашим домом.

Забыть Тэйт. Забыть умерших детей, заляпанный кровью школьный шкафчик и тупую пульсирующую боль, вцеплявшуюся в меня всякий раз при мысли о семье, своей жизни и будущем. Вот она, моя жизнь – здесь и сейчас.

Да, я этого хотел.