Текст книги "Врата рая"

Автор книги: Брайан Майкл Стэблфорд

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 10 страниц)

– "Земной Дух" мог все еще находиться на пути домой, – ответила она.

– Но, если мы упустим его, – прокомментировал я, – мы не успеем на последний автобус.

– То что выключили, можно включить но новой, – сказала она.

– Э-э-э… но когда? Программа «Ариадны» достаточно долгосрочная. Если Джухач хочет, чтобы все обошлось хорошо и на поверхность не нужно было высаживаться, ему понадобятся годы. Двадцать, может быть тридцать. Это очень здорово стать самым главным в галактике экспериментом по биологии Наксоса, но пока я не желаю быть пионером.

– Ты достаточно молод, – сказала она с сухой улыбкой.

– А ты недостаточно стара, чтобы быть моей мамочкой, – возразил я ей.

Наступило короткое молчание. Она нарушила его.

– У нас не появилось много вариантов для выбора, не так ли?

– Не совсем, – утверждал я. – Или мы играем с Хармаллом, или не играем вообще. При втором варианте возможности уволиться не существует.

– Я полагаю, вы рассчитали, что получишь взамен за свое самопожертвование на Наксосе? – заметила она не без тени сарказма. – Да еще в таком нежном возрасте, к тому же.

Мне не нравилось, что она заостряет внимание на моем возрасте.

– Это оплачивает прямолинейность, – сказал я ей. – Это только путь к достижению чего либо в этом мире. Ты должна знать это… ты можешь иметь стаж в десять-пятнадцать лет, но не слишком впечатляющий перечень своих достижений, если его положить рядом с моим. Вся моя работа в сотрудничестве. Когда вы работаете над парателлурианской биологией, сотрудничество в парателлурианином может вам дать полное преимущество.

– Позвольте спросить об этом, – сказала она, выглядя достаточно удовлетворенной открытием, которое позволило ей изменить направление беседы. – Как ты пришел к этому?

– Совершенно случайно, – ответил я. – Зено был в группе каликоских студентов, которые прибыли на Землю учиться. Мы познакомились в колледже… Полагаю, что мы сошлись потому, что оба были иностранцами. С точки зрения большинства американцев среднего запада, Англия – это так же далеко, как и Каликос. Мы делили пространство в лаборатории. Это стало привычкой.

– Я работала с каликосцем на Марсе, – сказала она. – Не так тесно как вы с Зено, конечно, но достаточно хорошо, чтобы узнать их… если возможно. Не находите ли вы их несколько… сдержанными?

– Полагаю, что они отличаются так же, как и мы, – ответил я. – Зено мрачноват… он отбрасывает кумиров, не находит радости в созерцании Сотворения Мира… и его жизненный идеал несет в себе что-то аскетичное, но он вовсе не враждебен. Мы сжились вместе.

– Может быть ты и сам мрачноват?

– Я не сказал бы так. Аскетичен, возможно. Может быть сдержан… но не угрюм. Каждый день на пути жизни становится лучше. Может быть. Мать всегда наказывала мне смотреть на светлую сторону. Я обещал, что буду, если найду эту светлую сторону. А мужчина не может нарушить обещание, которое дал своей матери, не так ли?

– Не ваша ли мать говорила вам, что нужно быть прямолинейным, чтобы достигнуть чего-то в этом мире?

– Да.

– Думаю, это могло быть. Она не упустила шанса сказать, чтобы ты ничего не брал у необычных мужчин?

Она держала при этом свое маленькое шпионское устройство. Я поднес и коснулся его своим, как будто чокаясь бокалами.

– Успеха, – сказал я.

Она рассмеялась, окончательно разряжая некоторую неловкость, возникшую раньше.

– Нам лучше немного поспать, – сказала она, двинувшись в дверь. Завтра нас ждет трудный день.

Я посмотрел как она уходит и шутливо отдал честь.

Затем поспешил пристегнуться ремнями безопасности к койке, чтобы быть уверенным, что при любой случайности ночью не налечу на металлическую стену. В свободном падении сон может быть опасным.

8

Следующий день был сугубо деловым и состоял почти всецело из хлопот у тех из нас, кто собирался работать на планете. Исследовательские данные поступали от модулей, совершивших мягкую посадку. Мы получали очень узкий обзор на одно и то же пятно, и отчетливо осознали, что местная фауна с любопытством бросает взгляды на чудовищную черную металлическую вещь, которая пришла свистя из ниоткуда и тащится неизвестно куда.

Особое внимание я обратил на изображения, присланные зондами, которые приземлились в болотистой местности. Мои рассуждения были простыми. По всем данным на Наксосе было много болот. Большие массивы твердой почвы были сравнительно редки, а океаническое пространство открытой воды были и вовсе нетипичными. Большая часть планетной воды была расположена понемногу на поверхности. Ее топи, без сомнения, были разнообразными – может быть мы должны придумать пятьдесят новых приблизительных синонимов для слова «болото» с тем, чтобы начать работать над оценкой их срытых разновидностей – но если что-то и было на Наксосе нормальным, так это некоторые виды топей. Десантная группа «Ариадны» поэтому приземлилась где-то в исключительном месте; факт того, что они мало чего обнаружили в смысле животной жизни, не был особенно удивителен. Чарльз Дарвин не нашел много интересного в своей поездке по Патагонии. Настоящие богатства жизненной системы Наксоса будут выявлены лишь при тщательном изучении болот.

По сравнению с Землей, Наксос действительно напоминал по форме биллиардный шар. Нет больших тектонических плато, вгрызающихся друг в друга, поднимающих горные кряжи и вызывающих землетрясения. Нет огромного количества вулканов. Нет глубоких разломов в океанических глубинах, где континентальные массы буквально несли себя в сторону в их непрекращающемся дрейфе-толкотне. Безмятежный мир, чьи воды жестко двигались мягкими приливами, вызываемыми маленькой луной. Жизнь здесь была более легкой, по сравнению с Землей.

Какие приложения следовали за этим фактом я не знал. Дело в том, что все сведения, которые доставили средства «Ариадны» не выявили ничего более сложного в эволюционном смысле, чем лягушка. Однако это не убедило меня, что там нет ничего сложного типа «позвоночных». Было заманчиво принять линию аргументации, по которой следовало, что поскольку Наксос был более миролюбивым миром, чем Земля, природный естественный отбор не играл роль могущественного изменяющегося фактора, и это одно, следовательно, предполагало, что ее жизненная схема сохранит множество предположительно примитивных черт. Можно было поверить, что жизнь на Наксосе только начинает действовать на Земле так же хорошо как и в воде, и те, вынесенные приливом неспециализированные амфибии были в порядке вещей. Мне сильно не нравилось такое решение, уже из-за его видимого правдоподобия.

Мне не нравилось оно по двум причинам. Первая была связана с предположением, что поступь эволюции на Земле ускорилась тенденцией постоянного формирования поверхностного рельефа и изредка катастрофическими изменениями. Эволюция лучше всего происходит в борьбе за выживание, но это не означает, что чем больше существа должны бороться за существование с превратностями природы тем большего прогресса они добьются. Катастрофы в окружающей среде не являются необходимыми для того, чтобы склонить в свою сторону евгеников – они слишком неразборчивы. Один мог доказывать, что скорость изменения окружающей среды является плохим показателем для эволюционного процесса, потому что она вызывает слишком много разновидностей, чтобы стать инстинктом, причиняющим в многократном массиве постоянные рефлексы. Мы стремимся принять то, что случилось на Земле за природное движение вперед, особенно теперь, когда мы знаем о том, что случилось на Каликосе, являвшемся нашей углеродной копией. Но что на всех остальных землеподобных мирах, где враждебное окружение таково, что жизнь может только добавить недостающее звено таких жалких существований как первобытный суп или что-либо еще, что трудно даже назвать?

Спорно, что реальны прогрессивные изменения в эволюции – по направлению к большей организованности и сложности в сторону большей индивидуальной приспосабливаемости и всего ряда поведенческих возможностей, включая и разумность – но приходит от изучения враждебного окружения, от специфической конкурентности и отбора. Моей теорией, по крайней мере было то, что настоящие жизненные изменения в эволюции земного прошлого произошли не как результат катастроф и волн инстинкта, но в течение геологически спокойных времен, когда виды имели жизнь относительно легкую, когда мутации не карались так сурово и генные взносы могли разнообразиться – когда там было время для природы руководить экспериментами.

По такой логике, нет нужды в предположении, что Наксос «примитивный» родственник Земли. Существовала веская причина, вне сомнения, ожидать его "отличие", но прийти к выводу, что он находится на том же эволюционном пути, только более благоприятном, чтобы удержаться на амфибийном уровне, казалось мне слишком непростительным. Может быть вся жизнь на Наксосе – весь комплекс живой жизни, по крайней мере – был амфибийным… но если так, заключил я, она не нуждается в том, чтобы там было что-то более сложное, чем лягушка. Это могло произойти из-за того, что на Наксосе слишком много воды, так обильно распределенной, что нет большего преимущества в том, чтобы не быть амфибией.

Второй довод, который мне не нравился в эволюционно запретительной гипотезе было то, что (так я мог толковать факты) она не оставляла места для растений. Они не укладывались в укатанную колею, чтобы обеспечить подобие растительности Девония. Тогда существовало множество цветущих растений, много разнообразных деревьев и – самое многозначительное – много различного рода трав. Насекомые тоже были весьма разнообразны. Может быть там не было рептилий, которые могли откладывать яйца в твердой защитной скорлупе, помогавшей выжить в период засухи. Может быть там не было птиц, но по-моему, это только подразумевает, что сложность позвоночной жизни должна выражаться каким-то другим путем. На Земле амфибий «заменили», на Наксосе они остались – может быть делали то, чего амфибии на Земле никогда не имели возможности сделать.

Я нянчился с этими идеями, пока не обратил внимания на недостаток скудной информации и невозможность получить ее на «Ариадне». Я не обращался к своим компаньонам достаточно громко. Для такой осмотрительности были свои причины (Причина, по которой я не должен ничего делать из-за страстной тяги Джесона Хармалла к секретности и, кроме того, я был не в состоянии защитить свои предположения перед лицом строгих критиков и факта, что любой ученый хочет иметь маленькую теорию в своем рукаве на случай, когда она поможет ему первым ответить на неожиданную головоломку. Внутриспецифическое состязание не является особенностью только генного набора).

После нескольких часов изучения фотографий и сравнения фактов, я начал чувствовать, что закон об уменьшающихся отдачах был определенно навеян колокольным звоном, и что там не много можно будет узнать без того, чтобы действительно не ступить на поле. Осторожность все-таки напоминала, что я солдат ищущий жизненных ключей к загадке смерти авангарда «Ариадны». Зено и Ангелина Хесс также допускали своеобразие жизни Наксоса. Кроме Везенкова, который, все же как паталогоанатом, мало интересовался экологическими анализами или общими разговорами.

– Время идет, – объявил он в своей неподражаемой манере. Обыкновенная чертова глупость. Ответ в трупах. Сгнивших.

Он повторил свое мнение капитану д'Орсей, которая пообещала, что мы приступим к этому, как только прибудет все оборудование с "Земного Духа", которое постепенно в капсулах доставят на поверхность.

– Это не легкая работа, – заметила она. – Падение сквозь атмосферу не является таким гладким, как скольжение в гиперпространстве. Даже с лучшими парашютами существует небольшой удар при контакте с поверхностью.

– Следует использовать челнок, – ворчал русский.

– Расточительно, – возразила она. – Один челнок за десять рейсов принесет груз четырех капсул, если в нем. Мы хотим, чтобы челнок привез весь экипаж, если не будет ничего угрожающего… если вы поможете нам установить, что произошло и предотвратить повторение этого.

– Во всяком случае, вы должны использовать челнок для того, чтобы поднять нас, – отметил я.

– Если бы вы доказали, что опасности нет, – ответила капитан, челнок, который опустит вниз второй экипаж, сможет забрать вас назад. Если же вы докажете. что опасность слишком велика, то тогда может появиться вариант, что вас вообще не будет нужды возвращать назад.

Я мог оценить выгоды довода, но он мне не нравился. Очевиден факт, что использование челнока, способного садиться и взлетать снова энергетически более дорого, чем заброска в защитных капсулах, но я думал, что особые обстоятельства не дают причин особо скупиться. По крайней мере вероятна случайность, что мы сможем доказать непригодность планеты к заселению и все еще будем нуждаться в подъеме… и был также шанс, когда наше выживание будет зависеть от способности унести побыстрее ноги.

– Я слышал, что Джухач хочет послать с нами весь экипаж. – заметил я.

– Даже сделав так, – ровно ответила она, – они отправятся вниз тем же образом, что и первая группа. Мы не станем использовать челнок.

Извинив ее, я предположил, что пройдет десять поколений и более, сидя взаперти в большой консервной банке с замкнутой технологией, пока найдут одно достаточно ощутимое техническое решение касающееся вопроса экономии энергии.

– Вы уверены, что сможете опустить капсулу на правом пятне? – спросил я.

Она опустила вопрос, сделав движение рукой.

– Компьютеры рассчитают траекторию и будут управлять спуском по радио. С этим не будет проблем.

Я отвернулся, вглядываясь в рисунки. Позднее, мы все достигли успехов в бесконечных таблицах, которые были насыщены данными, переданными исследовательским отрядом, предшествующим нам. Снова там не было и близко того, что делать. Могли быть ключи, но возможности в их получении были минимальными. Знание состава чужеродных биомолекул мало что дает, если вы не знаете об их активности и функциях.

– Ладно, – сказал я Зено в конце всего, – есть идеи?

– Чего-то не достает, – сказал он. – Сухопутная экосистема не имеет значения. Поверхностная растительность – грандиозная биомасса. Некому есть ее, за исключением насекомых. Если там достаточно насекомых, роящихся над травоядными, что едят насекомые? В болотах что угодно может скрываться в засаде под водой – но на земле, где им прятаться?

– Возможно они совершенно миролюбивы, – сказал я.

Он покачал своей ороговевшей головой.

– Там должно быть что-то большее, чем это.

Я не был так уверен. Травоядные не обязаны быть размером с корову. Они могут быть и под поверхностью – если то, что принимается за уровень, из которого растет трава считать «поверхностью». Они могут быть любых размеров, от полевой мыши до свиньи. Я отбросил это.

– Что-то, – настаивал он, – упускаем. Не в мире, а в его набросках. Есть там что-то, чего ни люди, ни роботы не в состоянии увидеть.

– Может быть они слишком хорошо маскируются? – предположил я.

– Может быть, – согласился он. Могу добавить, что он не был убежден.

Мы продолжали обсуждения долго, без сомнения мало что получив, но как это бывает, шанс нам не выпал. Нас пригласили, возможно, потребовали исполнения было бы лучшим словом, пообедать с самим капитаном Джухачем, и мы рассыпались для того, чтобы подготовиться к событию. Я взял распылитель и изменил свой костюм. Несомненно, если и был какой-то способ одеться официально для обеда, я его реализовал, но корабельная жизнь не располагает к таким мелочам бытия.

Я был слегка удивлен, что среди приглашенных не было ни Хармалла, ни Аланберга. Вероятно, Джухач всегда говорил им в последнюю очередь. За столом было шестеро – пятеро нас, членов предстоящей экспедиции, и сам начальник.

С момента начала и до самого окончания трапезы, я чувствовал себя неловко. Джухач не говорил много, пока мы ели, он только разглядывал нас одного за другим, и у меня создалось впечатление, что он не был сильно восхищен тем, что увидел. В самом деле, казалось, что нас и не было. Я не мог представить о чем пойдет речь, пока он не заговорил. Но как только он начал развивать свою мысль, как я понял, что это не совсем то направление, которое мы намечали на Суле. Джухач решил не ждать дальнейшей помощи с Земли.

– Вы можете этому не поверить, – сказал он, – но мы не будем ждать пока "Земной Дух" придет в ответ на нашу молнию ГПП. Мы смотрим на световой переход скорее как на ритуал – поднятие флага, возвещающего о нашем успехе. Мы ожидали послание с поздравлением или же молчание. Это может показаться глупостью но мы не ожидали, что сделаем уникальное открытие. На самом же деле, у нас было предчувствие нашего маленького и длительно откладываемого триумфа, как достаточно ординарного события. Настоящее положение относительно исследования галактики заставляет удивляться. Конечно, когда капитан Аланберг изучал наше затруднение, он сразу потребовал, чтобы его разрешали силами Земли, а не своими собственными. Казалось нет причин отклонять его предложение… но вы можете догадаться почему был… и являюсь… противником этого.

Он сделал паузу, но никто не хотел комментировать его высказывание.

– Я не ожидал, что вы принесете с собой национальное разграничение и собственные интересы, – добавил он. – «Ариадна» пришла сюда в интересах всего человечества. Это мое мнение, надеюсь оно и ваше тоже, что работать здесь в интересах всей расы.

Он поглядел сначала на Везенкова, а затем на меня.

– Что он знает? – заинтересовался я. – И что он предполагает?

– Проблема, – заключается в том, чтобы узнать, в чем же состоят эти самые интересы всей расы.

– "Ариадна" и родственные ей корабли не были запущены для того, чтобы увековечить конфликты, которые были болезнью ее века, – сказал он так, словно это было своеобразное объяснение. – Она попробовала превозмочь эту болезнь. Капитан д'Орсей и я – капитан Айфер тоже – были уполномочены стать не только хозяевами корабля, но и быть творцами нового мира. «Ариадна» была создана для того, чтобы нести семена утопии, ее посадка была предназначена стать глашатаем перерождения человечества – в новое и лучшее.

– И когда прибыл "Земной Дух", – сказал я, – это было словно прошлое сошлось с вами в рукопашной схватке.

Я сказал это сухо, стараясь, чтобы это не прозвучало презрительно.

Он посмотрел на меня своими бесцветными глазами и мне стало трудно выдерживать его взгляд. С его точки зрения, полагаю, я должен казаться гостем из отдаленной эры, символизирующей много грехов, которые Мортен Джухач пытался оставить на Земле.

– Я хочу, чтобы вы понимали то, что вы будете делать здесь. Я не намерен превратить Наксос во вторую Землю. Я не позволю никому сделать его таким.

– Капитан Джухач, – спокойно сказала Ангелина. – Я думаю, каждый из присутствующих здесь будет рад разделить эту мечту, которую вы пронесли через триста пятьдесят лет и расстояние в сто пятьдесят световых лет. Я не думаю, чтобы в своеобразные задворки солнечной системы, где все ошибки земной истории могут повториться. При некотором рассмотрении можно сказать что вы проповедуете обращение в новую веру. Дело в том, что «Ариадна» не одинока во вселенной. Наксос не является некоего рода испытательным полигоном, где ваш триумвират может управлять экспериментированием в области социальной инженерии. Как вы сказали уже, это есть что-то, в чем все люди имеют ставку. Я предполагаю, конечно, что под «человечество» вы подразумеваете и "все Люди", а не некое трансцендентальное коллективное бытие?

Снова он не стал спорить, чтобы поверхностно обсуждать проблему, просто начал снова.

– Командую здесь я, – сказал он. – Капитан д'Орсей и капитан Айфер, естественно, участвуют в процессе выработки решения, но мы все единомышленники. Иной власти кроме меня нет, и пока вы вовлечены в это предприятие, вы должны принимать эту власть и ничего больше. Это понятно?

– Как незаинтересованный наблюдатель, – вставил Зено с хорошо скрытой иронией, – могу ли я сказать, что вы – существо неуважительно-оскорбительное в принятии того, что каждый из моих компаньонов имеет интересы и стремления, сродни вашему, заключающееся в дальнейшем продвижении человечества. Что касается меня, я не колеблясь беру на себя те же обязательства. Люди всегда уважали права и устремления каликосцев и цель каликосцев – работать в гармоническом содружестве с людьми. Считаете ли вы, что я здесь исключительно для того, чтобы следить за интересами моего собственного вида и шпионить, с тем, чтобы украсть этот мир у вас?

Джухач заколебался. Я мог оценить его затруднение. Может быть в таком мнении была истина. Но говоря так, тем не менее там было что-то еще. Как отметил Зено, для него было трудно определиться со своими подозрениями относительно каждого из нас.

– Никто не оспаривает вашу власть, капитан, – сказала Ангелина. Она могла остаться на этом, рассеяв все сомнения, если бы не Везенков.

– Проклятье, все не так, – сказал он резко. – Моя власть – Советы. И никто другой. Вы хотите помощи? Я помогаю. Все друзья. Никаких слуг.

Пока Джухач взвешивал, я начал действовать. Во внезапно нахлынувшем приступе безумия, я решил послать ко всем чертям дипломатию.

– Вы можете не рассчитывать и на меня, – заявил я. – Я не считаю, что вы владелец этого мира, и если вы думаете так, то вы тешитесь опасной фантазией. Это не для вас – даже не для вашей Святой Троицы – определять что есть большее добро для всего человечества. Искать, что же убило ваших людей внизу – одно дело, а подчиняться вашим приказам – другое.

Я взглянул на Ангелину, которая одарила меня кивком головы и сухой улыбкой. Джухач тоже поглядел на нее, приглашая высказать свое мнение. Она промолчала. Он не стал побеспокоить сдержанного Зено. Ни Везенков, ни я не сказали ничего такого, что не было бы очевидным, но трудность была в том, могли ли мы оставить это недосказанным, удовлетворившись тем, что заставили капитана напрячься. В конце концов он обратился ко мне.

– Советы тоже ваша власть? – с мертвенной улыбкой обратился он ко мне.

– Не совсем, – ответил я.

– Нет, – сказал он, голосом выразительно подтверждающим неприятность истины. – Ваша власть – Космическое Агентство, представляемое господином Хармаллом, который кажется – если только я правильно его раскусил – связан с некоторым безымянным союзом западных наций, но автономен до определенной степени.

– То что они именуют свободной, – вставил Везенков с необыкновенным для него отсутствием краткости, – является всего лишь незнанием, кто отдает дьявольские приказы.

Это можно было рассматривать как своеобразный остроумный комментарий, в других обстоятельствах.

– Я работаю на Агентство, – сказал я. – Так же, как и Зено. Технически, думаю, вы тоже.

Полагаю, это тоже не было самым умным из сказанного. Это был путь, объясняющий собственное положение визави Хармалла, которое гарантировало наиболее сильное сопротивление.

– Мир, из которого пришла «Ариадна», – сказал Джухач, – не ваш мир. Вашему миру мы ничем не обязаны.

Каждый за себя, это не было удовлетворительной стряпней, ни с чьей точки зрения.

Когда мы остались одни, я сказал Везенкову:

– Вы, конечно, один запутали все, не так ли?

Он глядел на меня с удивлением, возможно обидой, какое-то мгновение-другое. Затем усмехнулся, решив принять это за шутку. Похлопал меня по плечу и сказал:

– Должен найти ответ. Чертовски быстрое время. Звезды выстрелят раньше…

Затем он снова рассмеялся и стал перебрасывать себя вниз по коридору, подтягиваясь на руках по бегущей перекладине.

9

Когда я вернулся к своей кабинке, возле нее кто-то стоял. Очевидно, это вовсе не препятствие для меня, что они начали формировать очередь.

Он выглядел моложе меня – может быть двадцать два или двадцать три года. Он был маленьким и жилистым, с той разновидностью охотничьего выражения, которое очень хорошо подходило к интеллектуальному климату на борту корабля.

– Доктор Каретта? – с сомнением произнес он. – Я – Симон Нортон.

Я пожал его протянутую руку. Он затрясся вместе с рукопожатием… не часто пользовался нулевой гравитацией.

– Я слышал. что вы из Англии, – сказал он. Это прозвучало не очень уверенно.

– Я родился там, – сказал я ему. – Прошу прощение за банальное сравнение, но я прошел длинный путь от итальянского мороженщика. Но пока не видел темных сатанинских мельниц.

Он неуклюже двинулся и рассмеялся.

– Я родился в Нотингеме, – сказал он. – Кажется, еще только вчера я был там.

Я шире открыл дверь и пригласил его внутрь. Он неловко продвинулся мимо кровати, о которую оперся рукой.

– Неплохо бы выпить, – сказал я, – но как вы видите я живу в спартанских условиях.

– А все мы? – воспротивился он слабо.

Мне пришло в голову, что когда он говорил о своей милой старой Англии, то был более литературен, чем я предполагал. В отличии от Катрин д'Орсей, которая по расписанию дежурила, этот свеже выглядевший юноша должно быть спал в течение всех трехсот пятидесяти лет. Его последним воспоминанием должно быть было путешествие в челноке с Земли.

– А какой была Англия? – спросил я, завязывая разговор. И опустился в голове кровати, застегнув ремень безопасности вокруг лодыжек.

– В основном на опасном пути, – сказал он. – Кроме Оксфорда… и предположительно Кембриджа тоже. Два столетия они шли постоянно замедляя движение.

– Что вы изучали? – спросил я.

– Генетику.

Мои брови подскочили вверх.

– Вот что мне удивительно, – признался я. – Где же легионы глубоко замороженных ученых, сгорающих от нетерпения вкусить плоды столетнего материального прогресса? Вы – это вся делегация?

– Я не думал быть здесь, – признался он.

– О, – сказал я. – А почему?

– Приказ.

– Почему?

– Полагаю, думали, что вы будете слишком заняты. Они не желают, чтобы мы отнимали ваше время. Но…

– Но? – подсказал я.

Он наклонил голову, скрывая грубую ухмылку.

– Я хочу знать ответ на основную загадку. Полагаю, мне следовало быть математиком… тогда я бы только спросил, разрешена ли последняя теорема Ферма.

Я не имел понятия, решили ли теорему Ферма… или, что то же самое, что за дьявольщина это была. Наиболее неприятным было то, что я понятия не имел, в чем же заключалась основная загадка. Я сказал ему об этом, и он какое-то мгновение выглядел совершенно пораженным. Затем его лицо прояснилось.

– О, – сказал он, – конечно. Однажды вы расщелкали проблему, и она не является загадкой. Вы забыли как она называлась.

– Ну? – сказал я, когда он снова заколебался.

– Для вас, – сказал он, – это казалось проблемой. Она стояла долгое, долгое время… более, чем столетие. Думаю, нам следовало получить ответ, но фактически, все растянулось на два или три поколения из-за отвлечения биотехников. Коммерциализация выжимала и без того скудные ресурсы, и теория пользовалась низкой репутацией повсюду – существовал модный аргумент о конце теории… потому что мы считали, что уже убедились в большинстве того, в чем можно было убедиться с помощью человеческих чувств.

– Я знаю это, – сухо сказал я.

– Дело в том, – продолжал он, – что у нас не было настоящей связи между биохимической генетикой и анатомией. Насколько мы знали… и знанию было более ста лет – гены в ядре были точной копией протеинов: химическая фабрика. Мы знали, что изменения в генном наборе поражало грубые структуры, но не знали как. В шестидесятых годах двадцатого столетия казалось, что, связывая между собой микро– и макрогенетику, можно попасть в точку, но мы так и не получили этой точки. Брешь в эволюционной теории была очень серьезной, но как я говорил, наиболее горячей была другая теорема.

– В чем основная загадка?

Он кивнул.

– Мы даже больше отклонились от темы чем вы, – сказал я. – Мы не только не знаем ответа, мы понизили вопрос в важности. Пока вы отсутствовали, было много проблем и отчаяний. Крушение цивилизации – это одна из причин. В мое время генетики только начали преуспевать. Теперь у нас есть новый контекст для всей науки, хотя… это не совсем биология в значительной степени, это – парателлурианская биология. Вместо одной жизненной системы мы имеем дюжину. Это дает нам шанс сделать много подборок фактов и внести их в каталог – с обильным практическим объяснением, конечно. Нет еще великого теоретика, неожиданно объявившегося, который бы связал все это вместе. Вообразите, в системе только полдюжины соответствующе оснащенных лабораторий, поэтому это не удивительно. Мы – четверо странствующих рыцарей, которые прискакали. чтобы спасти вас, членов очень специализированной элиты… хотя, я не думаю, что трое ваших капитанов по-настоящему ценят этот факт.

Он глядел на меня, как на сумасшедшего. Я знал почему. После всего, едва ли это была моя ошибка.

– В ваши собственные времена, как и в мое, – напоминал я, – нации Земли боролись с проблемами значительно более существенными, чем ваша основная загадка. Об этом может быть неприятно думать, но много людей находятся в 2444 году на краю голода так же, как и в 2044, и, возможно, значительно больше, чем было в 1644 году. Временами – между 2044 и 2444, то есть, – дела обстояли всегда хуже и никогда не лучше. С тех пор, как вы оставили дом, всегда было неспокойно! Вот почему вы его оставили! Технология – особенно биотехнология – существует и всегда преуспевает. Вы должны понимать это.

– Но я не понимаю, – воскликнул он. – Как вы можете иметь технологию без науки? Если технология необходимость, наука тоже должна быть, она необходима; наука существует и всегда преуспевает. Вы должны понимать это.

– Приблизительно, – допустил я. – Но ошибочно полагать, что преимущества в технологии зависят от преимуществ в науке. Технологии, которые формируют экономику Средних веков – водяные мельницы, ветряные мельницы, тяжелые плуги и хомуты для лошадей – нисколько не зависели от любого усовершенствования научной теории. То же истинно для машин, которые произвела промышленная революция. Действительно, это было распространение теории, которая последовала за технологическими нововведениями, как обратная сторона медали. Биотехники основательно увлекаются стряпней. Их теоретическая база была заложена в тридцатых годах ХIХ века, но мы не истощили ее и сейчас и может быть никогда не истощим. Новые знания могут открыть новые технологические горизонты, но это вовсе не обязательно, ведь вы можете найти соответствующие практические достижения там, где вам уже все известно.

Он медленно покачал головой.

– Почему вы еще не получили знаний, относящихся к наследственной структуре? У вас все еще большие трудности с биохимическими отпечатками и вы еще мало знаете об эмбриональных единицах?