Текст книги "Кто следующий?"

Автор книги: Брайан Гарфилд

сообщить о нарушении

Текущая страница: 22 (всего у книги 25 страниц)

– Тогда поднимался вопрос о том, что нам, возможно, следует уточнить, что в случае национальной катастрофы, когда весь порядок преемственности будет уничтожен – допустим, при грандиозном военном нападении и полном разрушении Вашингтона, – мы должны предусмотреть механизм, в соответствии с которым военные могли бы сформировать правительство на временной основе для действий в условиях чрезвычайного положения. Вы помните это?

– Да. Предложение было отвергнуто, потому что никто не хотел пропускать законопроект, который мог уполномочить генералов взять власть.

– Совершенно верно. Конгресс был напуган и не решился принять его независимо от формулировки. В целом, я полагаю, сомнения были обоснованны. Довод, по которому обсуждение отложили, состоял в том, что, если на нас обрушится катастрофа такого масштаба, генералы вмешаются естественным образом и возьмут власть, не нуждаясь в каких-либо бумажных обоснованиях. Это всех удовлетворило, и идея была отброшена. Но в рассуждениях, которые стояли за этим, был смысл, Энди. В той ситуации, когда вы теряете сразу и вашего президента, и вашего вице-президента, положение становится чрезвычайным, потому что остальные люди в порядке преемственности не обладают достаточной квалификацией для такой должности в смысле посвященности во внутренние дела администрации, переговоров с другими государствами и все остальное. Позвольте мне объяснить это на примере. Допустим, что кабинет президента оказался пуст и в него вошел некто наподобие Уэнди Холландера – забудем на минуту о его политическом облике, – и предположим, что пятью часами позже, скажем, Египет решил воспользоваться замешательством, чтобы оккупировать Израиль. В этой ситуации Холландер не знает не только, какие секретные переговоры могли проводиться между нами, но и даже как вообще запустить механизм дипломатии и военных ответных действий. Вы понимаете, к чему я клоню?

– Да, сэр. Но это относится к каждому в порядке преемственности.

– За исключением того, кто нес бремя президентства раньше, – сказал Брюстер. – Того, кто уже знает все средства и методы.

Би внимательно слушал, поглощенный его словами.

– Последний освобожденный от должности бывший президент – именно так я себе это представляю. Конечно, это относится ко мне, поскольку мои полномочия истекают в четверг в полдень. Это не вступает в противоречие со статьей Конституции об ограничении президентства двумя сроками, так как я находился в должности только один срок. Я должен подчеркнуть, что это играющее мне на руку предложение вызвано преимущественно угрозой существования Уэнди Холландера, но я утверждаю, что в нем содержится достаточно здравого смысла – и его можно принять как общее правило, хотя я не исключаю вероятности, что конгресс захочет отказаться от него, после того как мы отодвинем в сторону Холландера.

Окна были замазаны, чтобы не пропускать зимний холод, и в комнате стоял удушливый запах сигар Брюстера. «У президента манеры закоренелого бандита», – подумал Энди Би, но продолжал невозмутимо слушать.

– Я прошу конгресс внести в Акт преемственности поправку, позволяющую мне временно оставаться на посту президента до возвращения Клиффа Фэрли. Альтернативой этому, я продолжаю повторять, является Уэнделл Холландер – и я до глубины души уверен в том, что страна этого выдержать не сможет.

– Вы действительно думаете, что вам удастся убедить конгресс пойти на такой шаг, господин президент?

– Я беседовал с лидерами обеих сторон двух палат, и оказалось, что большинство солидарны со мной. Я напомню вам, что в сущности любой конгрессмен или сенатор стоит по крайней мере слегка левее Уэнди. А многие из них придерживаются гораздо более левых взглядов.

– Мне было бы интересно узнать, кто отказался согласиться с вами, и какие причины они назвали.

– Я сообщу вам их имена. Всех, кто согласился и кто нет. До того, как вы покинете это здание сегодня. Но у меня слишком много дел, чтобы потратить с вами целый час, перебирая список имен. Вы должны понять меня, Энди.

В глубине сознания у него шевельнулась мысль, что президент мог сделать подобное заявление независимо от того, соответствовало ли оно действительности. Как полицейский, сообщающий подозреваемому, что его сообщник признался. Это было одно из предположений, которое он не мог отбросить в отношении Говарда Брюстера.

– Господин президент, допустим, конгресс поддержит вас. Допустим, вы не получите отпора в Верховном суде, допустим, все согласятся – все за исключением Уэнди Холландера и других иеху, [27]27
  Иеху – отвратительное животное, похожее на обезьяну, воплощение всех человеческих пороков; описано Д. Свифтом в «Путешествиях Гулливера».


[Закрыть]естественно. Что тогда? Что вы собираетесь делать?

– Управлять страной, как я делал последние четыре года.

– Я спрашивал не о том, и думаю, вы знаете это, господин президент.

– Вы имеете в виду, что я собираюсь предпринять в отношении радикалов? Обстановки в стране?

– Да.

– У меня нет для вас быстрого ответа, Энди. Это то, по поводу чего нам следует собраться вместе и все тщательно обсудить. Я могу гарантировать только одну вещь – я не буду делать того, что сделает Холландер.

– А как вы считаете, что он будет делать, когда у него будут возможности?

– Вы полагаете, что, возможно, бремя ответственности смягчит его?

– Не знаю. Такое случается.

– Энди, если вы представите доказательства в письменном виде, с подписью Уэнди, тогда я, возможно, допущу такой шанс. В противном случае какие гарантии мы имеем?

На конце сигары образовался двухдюймовый слой пепла. Президент осторожно стряхнул его в – пепельницу ногтем мизинца.

– Не разочаровывайте меня, Энди. Ваш голос решающий.

– Я всего лишь конгрессмен, господин президент.

– Вы, наверное, один из наиболее уважаемых представителей в парламенте. Я хочу, чтобы вы возглавили крыло республиканцев в этой борьбе. Я хочу, чтобы вы направили наших сторонников в нужное русло, нашли лучших, ораторов, чтобы разбить оппозицию, предопределили итоги голосования.

– Вы собираетесь дать открытое сражение?

– В случае, если это выплывет наружу, мы должны быть готовы. Возможно, я старый замшелый пень, но я отдаю себе отчет, что времена изменились. Парламент не потерпит какую-нибудь закулисную сделку, как это было раньше. В наше время дела должны делаться открыто – я слышал, как многие из них говорили, что все надо выпустить наружу. И я считаю вас лучшим из известных мне людей для борьбы такого рода, Энди. Вы возьметесь?

Би взглянул на часы. Чуть больше половины шестого. Совершенно ясно, что если не президент, то обстоятельства требуют немедленного решения: нельзя уйти и обдумать все обстоятельно.

– У нас слабые карты, господин президент. В нашем распоряжении только два дня. Если Холландер начнет сопротивление, мы потерпим фиаско.

– Мне нужно, чтобы вы заручились достаточным количеством голосов. Мы должны предусмотреть возможность обструкции.

– Вы действительно надеетесь, что мы сможем собрать две трети голосов за два дня?

– Я считаю, мы добудем их.

– И вы держите это в тайне до завтрашнего утра.

– В девять мы проводим предварительное совещание в здании исполнительного комитета. Я хотел бы, чтобы вы встали и произнесли небольшую речь в мою поддержку. На встрече будут присутствовать только те, кто согласился выступить на моей стороне, поэтому вы не встретите возражений – но я хочу, чтобы каждый в этой комнате узнал остальных, – я хочу, чтобы они осознали, насколько широка в действительности поддержка. Это наилучший способ убедить их, что все должно сработать. Я надеюсь, что к середине дня вы сможете добиться успеха в палате. Затем должна пройти чрезвычайная сессия – вероятно, она займет завтрашнюю ночь. Желательно, чтобы мы могли поставить это на голосование к тому моменту или, в крайнем случае, рано утром в среду. К этому времени вы должны будете договориться с Филиппом Крейли и Уинстоном Дирком и составить итоговый документ для обеих палат, с тем чтобы нам не пришлось впоследствии тратить время на совместное заседание палаты представителей и сената. Как только вы приведете весь механизм в действие, я дам указание Перри Херну организовать скромную пресс-конференцию для неофициального инструктажа журналистов. Но мы должны будем воздерживаться от заявлений до того, как проголосует конгресс, – в противном случае это даст правому крылу время, чтобы пустить в ход свои проклятые арсеналы, что для нас нежелательно. Новость обрушится на людей подобно ушату холодной воды, но другого пути нет. Я думаю, если мы заранее, за несколько часов, посвятим в наши планы прессу, мы смягчим удар.

Би колебался, он ощущал какую-то недосказанность.

– Господин президент, у меня не остается выбора, кроме как в принципе согласиться с вами. Но что произойдет, если мы решимся на этот шаг и потерпим неудачу? Ценой может стать расколовшаяся страна – в значительно большей степени, чем сейчас.

– В чем вы видите различие между такой вероятностью и тем, что произойдет, если мы будем бездействовать? Пиррова победа в бою за последний окоп защитников Конституции?

– Но мы собираемся бороться с наиболее глубоко укоренившимся инстинктом – инерцией.

– Меня радует, что вы произнесли «мы», Энди.

– А что вы скажете о Верховном суде? Предположим, что они не оставят от нашего предложения камня на камне?

– На каком основании? Конгресс имеет право вносить поправки в собственные законы.

– Но в Конституции содержатся подробные пояснения, устанавливающие жесткие границы в отношении сроков полномочий президента. Фактически вы обращаетесь в конгресс с просьбой позволить вам остаться в должности после истечения срока вашего избрания. Суд может взглянуть на это с такой стороны.

– Не думаю. Я только прошу временно продлить мои полномочия до тех пор, пока избранный президент не сможет приступить к своим обязанностям. Члены Суда осознают реальность, когда она у них перед глазами.

– Существует другая реальность, господин президент. Что, если Клифф никогда не вернется? Если он убит?

– Тогда, я полагаю, я проведу еще четыре года в этом кабинете, Энди. Я думаю, это ясно каждому, с кем я беседовал. Естественно, вам следует все взвесить. Но выбор по-прежнему остается между мной и Холландером. Все сводится к этому.

Президент наклонился вперед, уперевшись обоими локтями в стол.

– На вашем месте я не беспокоился бы по поводу Суда. Я уже советовался с Верховным судьей. Я знаю, что выставляю себя в невыгодном свете, но я должен был прикрыть этот фланг. Позиция, которую, вероятно, займет Суд, достаточно проста. Конгресс обладает властью заполнить вакансию в президентстве любым способом, который он выберет, при том что кандидат удовлетворяет требованиям Конституции – по возрасту, месту рождения, такого рода условиям. Если конгресс пожелает, он может назначить третьего помощника почтмейстера в Бенде, штат Орегон, возглавить линию преемственности. Я представляю, какие конституционные сложности могли бы возникнуть, если бы я занимал должность два срока, но я не связан этим. И я не предлагаю продлить срок моего теперешнего президентства. Новый закон не будет иметь силы до тех пор, пока двадцатого января стрелки Часов не начнут отсчет времени после полудня, и к тому времени я сложу свои полномочия. Власть перейдет к новой администрации. Я просто выйду через заднюю дверь и вернусь через переднюю, но это вполне соответствует юридическим требованиям.

– Соответствует ли это требованиям людей, господин президент? Примет ли народ это?

– Я надеюсь, что да, если объяснять будут такие люди, как вы, Энди.

Последовала минутная пауза, и Би стряхнул с себя усталость.

– Я хочу на некоторое время быть предельно откровенным.

– Пожалуйста, я слушаю.

– Если закон можно изменить так, что он позволит любому стать следующим президентом, почему им должны оказаться вы?

– Потому что я считаю себя единственным человеком, способным получить достаточную поддержку. Неужели вы думаете, что если вы пойдете в конгресс и попросите избрать вас президентом, они сделают это за сорок восемь часов?

– Нет, – согласился Би. – Я уверен, что они этого не сделают. Это было бы слишком грубо. Но ваш способ тоже довольно груб.

– Но это единственный путь, который дает шансы на успех. И я – единственный человек, у которого достаточно сил вести такую борьбу – снискать поддержку обеих партий в обеих палатах. И единственный, кто знает, что происходит в коридорах власти. Я тоже предельно откровенен с вами. Это вопрос практичности, Энди. Вы не можете позволить себе принимать в расчет мои амбиции или ваши опасения. Вы должны просто решить, кого вам удобнее видеть в этом кресле в четверг днем – Уэнди Холландера или меня.

23:40, северо-африканское время.

Лайм прошел в каюту на корме. Шед Хилл сидел у портативного радио. Бино был где-то наверху, на пристани или в баре напротив, находясь под скрытым наблюдением трех агентов; Бино понимал, что если у Бен Крима возникнут малейшие подозрения, его голова полетит с плеч. Золотые соверены подсластили пилюлю, которую Лайм заставил его проглотить, и, возможно, он смирился с этим. Если нет, Лайма ждал проигрыш в следующем раунде.

Ему оставалось только надеяться.

Шед Хилл слушал комментатора, описывающего прибытие «вашингтонской семерки» в женевский аэропорт. Лайм мысленно представил место события, заполненное военизированной полицией и агентами, как при приезде военных преступников в Нюрнберг перед судом. Эти семеро пробили брешь в системе безопасности Соединенных Штатов, взорвав сотни людей, теперь же силы безопасности были вынуждены защищать их от выпадов разъяренной толпы. Те полицейские были отнюдь не в восторге от своей миссии, и комментатор пытался передать сложный букет их переживаний.

– Господи, – отрывисто произнес Лайм. Он уставился на Хилла. – Бен Крим обязан быть там, не так ли? И из Финляндии разослан приказ на его арест. Мы должны отменить его, иначе его схватят в Женеве.

– Я уже позаботился об этом, – мягко сказал Хилл.

Было приятно, что рядом с тобой кто-то умеет пользоваться головой. Шед Хилл молча протянул Лайму завернутые в бумагу бутерброды. Он сел и начал есть их, роняя на колени крошки и прислушиваясь к радио.

«…заключенные будут содержаться под усиленной охраной в неназываемом отеле до тех пор, пока не поступят дальнейшие инструкции от похитителей Клиффорда Фэрли…»

Безусловно, они должны направить туда Бен Крима, чтобы получить сведения из первых рук. Вероятно, они снабдили его фальшивым журналистским удостоверением; похоже, Стурка располагал бездонным источником великолепно подделанных документов на все случаи жизни.

– Поступили какие-нибудь сведения с юга?

– Нет. И нам вряд ли удастся получить там что-то. Слишком много самолетов нефтяных компаний постоянно пролетает взад-вперед над этим районом. Едва ли кто вспомнит, слышал ли он шум самолета Бино над головой четыре ночи назад.

Но стоило попытаться. Если они потеряют Бен Крима, у них оставалась только эта ниточка. Принесли кофе из камбуза Бино. Лайм жадно выпил две чашки. Кофе был слишком горячим, и он обжег язык.

– Если мы предположим, что Бен Крим сейчас находится в Женеве, ему потребуется не меньше пяти часов, чтобы добраться сюда. Возможно, восемь или десять – я не знаю, существует ли прямое сообщение между Женевой и Алжиром.

Он взглянул на Шеда Хилла. Тот обкусал ногти до мяса.

– Пойду подышу воздухом. – Лайм вышел из каюты, поднялся наверх и остановился на падубе для ловли рыбы, вглядываясь в тусклые огни таверны, тихие гребни волн и бесчисленные звезды. Море было спокойно, воздух приятно тепл и не обдавал жарой.

Он посмотрел на часы. Миновала полночь. Начался новый день: вторник. В Вашингтоне еще был вечер понедельника. Это обстоятельство представляло интерес. Предположим, они освободят Фэрли. Предположим, это случится в одиннадцать часов утра по алжирскому времени. В четверг. Предположим, они стремительно доставят его в американское посольство в Мадриде или Танжер, и тот примет присягу при вступлении в должность ровно в полдень. Но к тому времени в Вашингтоне будет только шесть часов утра. Кто в таком случае будет президентом? Фэрли или Брюстер?

Проще ответить, сколько чертей умещается на кончике иголки.

ЧАСТЬ IV
ПОРЯДОК ПРЕЕМСТВЕННОСТИ

ВТОРНИК, 18 ЯНВАРЯ

6:30, северо-африканское время.

Кто-то тряс Пегги за плечо.

– Спускайся и подготовь его.

Она села. Крепко зажмурилась, а потом широко распахнула глаза.

– Господи, как я устала.

– Свари кофе и захвати его с собой – возможно, оно понадобится.

Когда она с трудом поднялась на ноги, Стурка добавил:

–= В этот раз он должен заговорить, Пегги.

– Если он не умер, – прежняя злость вернулась к ней.

– Он не умер. – Стурка произнес это с отвратительной невозмутимостью. – Алвин сидел рядом с ним.

Она взяла с собой кофе в камеру. Алвин кивнул ей.

Фэрли вытянувшись лежал на спине и спал, его грудь медленно поднималась и опускалась.

– Пожалуйста, проснись, – в ее голосе слышались профессиональные нотки медсестры. Она коснулась его щеки – серой и холодной, нездорово бледной. Дыхание по-прежнему поверхностное, привычно отметила она. Но пульс перестал быть таким угрожающе слабым.

Его глаза заморгали и открылись. Она дала ему несколько секунд, чтобы прийти в себя.

– Ты можешь сесть?

Он сел без посторонней помощи. Она изучающе посмотрела на его лицо.

– Как ты себя чувствуешь сегодня? – отголоски учебы в школе медсестер давали себя знать: «И как мы себя чувствуем сегодня?» Безмозглое чириканье.

– Паршиво, – пробормотал Фэрли. Он странно гримасничал и таращил глаза.

Появился Сезар в халате и с тарелкой еды. Она потратила не меньше двадцати минут, заставляя Фэрли поесть и вливая в него кофе. Он безропотно съел все, но без всякого аппетита, жуя очень медленно и, казалось, иногда забывая глотать.

В семь часов вошел Стурка с магнитофоном.

– Теперь все готово?

Но Фэрли даже не взглянул на того, кто вошел. «Ой по-прежнему далеко отсюда», – подумала она. Настолько ли далеко, чтобы сыграть в представлении, как того хочет Стурка?

Она ждала, чувствуя растущий страх: неизвестно, что сделает Стурка, если это не сработает. С Фэрли или с ней. Последние несколько дней Стурка позволял своему гневу прорываться наружу. Раньше она такого не замечала: он всегда оставался бесстрастным; теперь напряжение давало о себе знать, и Стурка начал срываться. Однажды, в какой-то момент, она почувствовала, что он находится на пределе и от него можно ждать чего угодно.

Стурка включил магнитофон. Сезар сел на углу койки, держа микрофон так, чтобы он мог улавливать голос Фэрли. В этот раз монтаж не требовался, они хотели показать полицейским, что здесь нет трюка, и Фэрли говорит без исправлений.

Они потратили много времени, составляя текст. Надо было вставить несколько реплик, подчеркивающих, что пленка записана недавно.

Это была довольно длинная речь, потому что в ней содержались детальные инструкции по освобождению «вашингтонской семерки». Фэрли должен был связно прочитать целиком весь текст. Их не тревожило, что голос может звучать слабо и тихо, но нельзя было допустить, чтобы он спотыкался на каждом слове.

Стурка протянул руку к подбородку Фэрли и резко поднял его голову.

– Послушай меня. Мы кое-что приготовили, чтобы ты громко прочитал это вслух. Еще одну речь, как в последний раз. Ты помнишь, что было в последний раз?

– …Да.

– Тогда сделай это. Когда ты закончишь, ты сможешь опять заснуть. Тебе хочется опять заснуть?

Фэрли быстро заморгал. Было предельно ясно, что он дает утвердительный ответ. Стурка жестко продолжал:

– Но если ты не прочтешь нам это, мы не позволим тебе спать, пока ты этого не сделаешь. Ты слышал о том, что происходит с рассудком людей, которым слишком долго не дают заснуть? Они становятся совершенно ненормальными. Ты знаешь?

– …Я знаю. Я слышал.

Его голос звучал лучше, чем прошлой ночью, Пегги с надеждой отошла в передний угол.

Стурка протянул Фэрли бумагу – длинный желтый свернутый листок из блокнота.

– Громко прочти. Это все, что от тебя требуется. Потом ты сможешь спать.

Фэрли держал его на коленях, сведя брови, как будто пытаясь разобрать написанный от руки текст. Палец скользнул по листку:

– Что это? Эль-Джамиба?

– Эль-Джамиля. Название места.

Фэрли попытался сесть, но, кажется, это потребовало от него слишком много усилий. Он опять откинулся к стене и поднял перед глазами речь, вглядываясь в нее. Сезар передвинул микрофон поближе.

Когда я должен начать?

– Как только будешь готов.

Взгляд Фэрли блуждал по листку. Что тут такое о Декстере Этридже… и о Милтоне Люке?

– Это правда. Они мертвы.

– Боже мой, – прошептал Фэрли.

Казалось, шок привел его в чувство. Он снова сел и на этот раз удержался в таком положении.

– Они мертвы? Каким образом?

– Похоже, Этридж скончался естественным образом, – солгал Стурка. – Люк был убит бомбой, взорвавшей его лимузин. Пожалуйста, не спрашивай меня, кто это сделал. Я не знаю. Тебе известно, что никто из нас к этому не причастен, – мы находимся, здесь, а не в Вашингтоне.

– Боже мой, – опять пробормотал Фэрли. – Это уже началось?

– Революция? Если нет, то произойдет в скором времени.

– Сколько сейчас времени? Какой день?

– Вторник. Восемнадцатое января. Раннее утро. Кто знает, если ты будешь действовать достаточно быстро, возможно, успеешь домой к инаугурации. Или хотя бы просто немного поспишь. Но сначала ты должен прочитать текст.

Фэрли попытался возразить, но он был слишком подавлен, оглушен действием разрушающих волю наркотиков. Он подобрал желтый листок и начал монотонно читать, опустив ресницы, голосом, иногда переходящим в шепот.

«Говорит… говорит Клиффорд Фэрли. Я очень устал и нахожусь под действием мягких транквилизаторов, которые были применены ко мне для гарантии того, что я не совершу безрассудных поступков, способных подвергнуть опасности мою жизнь. Это должно объяснить… мой вялый голос. Но я вполне здоров…

Э… мне сообщили о… смерти избранного вице-президента Декстера Этриджа и спикера Люка, в связи с чем я испытываю глубокую личную скорбь…

Семь политических заключенных из Вашингтона были доставлены в Женеву, как требовалось, и мои похитители попросили меня объявить сейчас их дальнейшие инструкции. Семь… узников должны быть переправлены по воздуху в Алжир, затем доставлены в город Эль-Дзам… Эль-Джамиля, где в их распоряжение должен быть предоставлен автомобиль. Им должны сообщить, чтобы они ехали по шоссе в направлении Эль-Голеа до тех пор, пока их не встретят.

Если какое-нибудь наблюдение… наблюдение будет замечено, мне сообщили, что меня не освободят. Ни алжирское, ни какое-либо другое правительство не должно преследовать арестованных или предпринимать другие попытки, чтобы обнаружить их местонахождение. Мои похитители обеспечат арестованным возможность выехать из Алжира, но перед этим их разденут и просветят рентгеном, чтобы убедиться, что в их одежде или теле не скрыты электронные устройства…

Если все условия будут точно соблюдаться, семь арестованных получат сорок восемь часов, чтобы скрыться в надежном убежище в стране, которая мне не названа…

Если не будет признаков обмана со стороны Соединенных Штатов или любого другого правительства, я буду отпущен через двадцать четыре часа после освобождения семерых узников…

И последнее указание. Семь арестованных на своей машине должны покинуть Эль-Джамиля точно в шесть часов вечера – в восемнадцать часов по европейскому времени – в четверг, двадцатого января. И мне велено повторить, что любая попытка наблюдения за машиной заключенных или слежка с помощью электронного устройства будет обнаружена и закончится моей… смертью».

7:45, восточное стандартное время.

– …попирает основную цель Конституции, – произнес сенатор Фицрой Грант.

Саттертвайту пришла в голову фраза Вудро Вильсона, характеризующая сенат: маленькая группа своенравных людей…

Он сказал:

– Этот суровый наставительный тон, но говорили бы вы подобные вещи, случись Говарду Брюстеру оказаться республиканцем?

– Да, – резко выплюнул короткий ответ лидер меньшинства в сенате.

– Даже несмотря на то, что альтернативой является Холландер?

– Вы рассуждаете с точки зрения минутной выгоды, Билл. Вы всегда так делаете. Я же думаю о долговременных последствиях. Я не считаю, что мы можем рисковать всем смыслом Конституции ради временного кризиса.

– Он перестанет быть временным, если Холландер вознамерится провести в Белом доме четыре года. Это может стать одним из самых перманентных событий, когда-либо случавшихся в истории нашей страны. Если вы согласитесь, что уничтожение можно назвать перманентным.

– Давайте обойдемся без сарказма, – голос Гранта эхом отдавался в его кабинете. В окне за головой Гранта Саттертвайту была видна крыша Капитолия, занесенная снегом. Внешний вид здания не слишком изменился после взрывов. Перед восточным входом стояло несколько прицепов, по сравнению с прошлым месяцем увеличилось число охранников. В этом было нечто абсурдное, поскольку внутри находились одни рабочие.

Фицрой Грант слегка повернул голову, и свет от окна упал на его лицо с набухшими мешками под глазами; его взгляд был печален. Он осторожно провел рукой по аккуратной волне белых волос.

– Послушай, Билл, большинство так или иначе проголосует вместе с тобой. Мой голос не имеет значения.

– Тогда почему бы не добавить его к нашим?

В глубоком неторопливом голосе слышалась мягкая ирония.

– Если хочешь, назови это принципом. Я понимаю, что истина не может восторжествовать над ложной идеей, чье время сейчас пришло. Но я должен делать то, что считаю нужным.

– Могу «я попросить вас хотя бы воздержаться?

– Нет. Я собираюсь голосовать против.

– Даже если от этого будет зависеть исход голосования?

– Мое имя начинается не с последней буквы алфавита.

– Ты видишь, что я готов в чем-то изменить свое мнение, хотя не привык обсуждать условия сделки, сопровождая это постоянными уступками. Но мне действительно кажется, что мы каким-то образом можем прийти к общему соглашению. Своего рода компромиссу.

Похоже, что Грант улыбался.

– Ты не так уж испорчен, Билл. Не стоит опускаться до политических игр.

– Ну, я уверен, что от общения с вами моя репутация не пострадает.

– Говард Брюстер слишком резко прокладывает себе путь. Люби меня и люби мои идеи. Он все поставил на карту – все, чем владел. Один бросок в игре в кости. Хорошо. Я понимаю, что он предчувствует успех. Мне тоже не нравится Холландер. Но такая самонадеянность из Белого дома – вот, что я не приемлю. Откровенно говоря, я считаю, что мы можем управлять Холландером. Сдерживать его. Способы существуют, если только конгресс проявит находчивость. По-моему, Холландер представляет собой меньшую угрозу, чем Говард Брюстер – потому что, если Брюстер осуществит свой план, это будет еще один гвоздь в гроб республики. Римские цезари пришли к власти, украв ее у сената. Брюстер пытается заставить конгресс восстановить его в должности, которую он только что потерял при публичных выборах. Для меня в этом есть привкус государственного переворота. Боюсь, у меня просто не хватит совести поддержать это движение. Вот, собственно, и все.

– Фиц, вчера вы говорили с президентом, и…

– Скорее, президент говорил со мной.

– …и вы сказали ему, что не можете поддержать его. Но вы согласились сохранить все в тайне до тех пор, пока он не раскроет ее, Почему?

– Полагаю, из-за своих своеобразных представлений о личной преданности. Он вел личный разговор. А мы были друзьями почти тридцать лет.

– Тогда могу ли я, с учетом этой дружбы, рассчитывать хотя бы на то, что вы согласитесь не выступать активно против замыслов президента?

– Под «активно» вы подразумеваете «публично»?

– Нет. Я имею в виду также частным образом. Пока комитет будет готовиться доложить законопроект, можете ли вы обещать, что не будете применять тихий нажим, который вам так хорошо удается?

Фицрой Грант добродушно рассмеялся.

– Забавно. Я всегда считал, что подобные методы отличают Говарда Брюстера. Как вы думаете, то, чем вы сейчас занимаетесь, не является легким выворачиванием рук?

– Я хотел бы получить ответ.

– Отлично. Я дам вам его. Но для этого требуется небольшая преамбула. Мне трудно обойтись без нее.

Саттертвайт обдумывал ситуацию глядя на часы, обдумывал с надеждой на лучшее. И ждал. Он представил себе массивные кресла в здании исполнительного комитета, которые через час должны были заполниться двумя десятками лидеров конгресса, среди которых у президента пока оставался шанс увидеть Фицроя Гранта.

– Если вы сегодня оглядитесь вокруг себя, – начал Грант, – вы не увидите ничего, кроме обломков, оставленных этими невероятными зверствами и преступлениями. Мне кажется, это неизбежный результат нашей человеческой несостоятельности. Совершенно очевидно, что освободительные принципы потерпели провал. Мы слишком долго позволяли этим головорезам из так называемых неолевых насаждать насилие и террор. Мы стояли рядом и слушали, как они открыто хвастались, с какой жестокостью они расправятся с нами. Наши искушенные законодатели предпочитали называть это предательство «расхождением во взглядах» – в то время, как эти бандиты нападали на полицейских, задумывали диверсии и закладывали основы восстания прямо у нас под носом. Теперь мне кажется…

– Фиц, вы возлагаете на все государство вину за убийства. Но нет никаких доказательств, что в этих злодеяниях принял участие кто-то еще, кроме горстки уголовников. Их руководители даже не являются американцами.

– Я слушал подобные объяснения до тех пор, пока не стал пропускать мимо ушей.

– Вы не верите этому?

– Это совершенно не относится к делу. Суть в том, что государство является слишком снисходительным, слишком слабым и беззащитным для дальнейших ударов, когда оно допускает, чтобы происходили вещи, подобные тем, которые мы наблюдаем последнюю пару недель.

– Однако альтернатива этому представляет собой разновидность фашизма. Это то, чего хочет Холландер, – и того же хотят радикалы.

– «Фашизм» – странное понятие, Билл. Раньше оно обозначало нечто специфическое. А теперь перестало. Это просто эпитет, который мы используем для определения меры ненависти своих врагов. Если в этой стране и существует реальная угроза попасть под влияние фашиствующих молодчиков, то, я думаю, она кроется скорее в усилиях Брюстера обойти Конституцию, чем в болезненном рассудке слабого старика, которым является Уэнди Холландер. Холландер – дурак, и всем это понятно – в этом заключается средство нашей защиты от него.

– В последние свои годы Муссолини тоже был слегка ненормален. Это не помешало ему душить свою страну.

– Пока они не убили его.

– То есть вы полагаете, что нам следует убить Холландера?

– Нет. Хотя я считаю, большинство из нас думало об этом. Я уверен, что Говарду Брюстеру приходила в голову такая мысль.