Текст книги "Порочные игры"

Автор книги: Брайан Форбс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 18 страниц)

Глава 2
НАСТОЯЩЕЕ

На следующее утро Билл находился в состоянии легкого похмелья, и мы с ним пили на террасе кофе эспрессо, после чего вся наша компания отправилась на катере на первое заседание конференции. Организаторы, люди в высшей степени интеллектуальные, выбрали для его проведения Ка-Санудо – дом, в котором в шестнадцатом веке жил автор знаменитых дневников. На заседании мы дебатировали по поводу судьбы южноамериканских писателей при диктаторских режимах. Основной докладчик, сотрудник «Эмнести интернэшнл», прочел часовую обвинительную речь, подкрепив ее несколькими жуткими слайдами; затем последовали вопросы и ответы. Создавшаяся ситуация казалась несколько забавной. Мы сидели, упакованные в свои академические свободы, и слушали рассказы о том, как преследуют, мучают и убивают наших далеких коллег. Резолюция и заявление для печати были приняты единогласно, и все прониклись чувством исполненного долга; я же, не в силах избавиться от ощущения лживости этой акции, в конце концов почувствовал отвращение к самому себе.

В таком настроении я пребывал в течение всего ленча, которым нас потчевали на острове Торчелло. Потом, чтобы растрястись после обильной трапезы, многие из нас отправились осматривать старую церковь. В ларьках торговали бельем и туристской мишурой. Билл остановился в раздумье, что бы такое купить в подарок жене. И тут я вновь с изумлением увидел старого щеголя из аэропорта. На этот раз его сопровождал зрелый мужчина в черном костюме особого итальянского покроя, хорошо известном по фильмам о крестном отце и потому казавшемся каким-то зловещим. На старикане же был все тот же кремовый костюм, и вместе они составляли этакий этюд в контрастных тонах. Они прошли совсем близко, мы даже встретились взглядами, но, судя по всему, он меня не узнал. Я вдруг почувствовал что-то недоброе, и у меня, должно быть, изменилось лицо, потому что Билл спросил:

– Ты в порядке?

– Вполне.

– А выглядишь так, будто тебя вытащили из могилы.

– Перебрал граппы, – сказал я.

Мне суждено было увидеть старого денди еще раз, когда мы возвращались на катере. Он стоял у витых чугунных ворот большой виллы и, кажется, спорил о чем-то с мужчиной в черном костюме. На этот раз он точно меня заметил, потому что развернулся ко мне спиной, когда я приблизился.

На обратном пути в Венецию все вели себя как на экскурсии. Достали фотоаппараты и кинокамеры, а некоторые – даже видеокамеры. Еще во время ленча я заметил, что Билл изучает какую-то инструкцию; теперь он всю дорогу вертел в руках свой «Никон» с телеобъективом, пытаясь снимать одиноких чаек на бакенах, но катер двигался слишком быстро.

– Черт возьми, – бормотал он, – эта сволочь никак не держится в фокусе.

– Старайся панорамировать, – посоветовал я (это был предел моих знаний о фотосъемке). – И обопрись, а то все смажется.

Вдруг я заметил нечто странное. Впереди и чуть в стороне от нашего курса вблизи одинокого бакена низко кружились и ныряли в воздухе чайки. Рыбаков поблизости не было, но что-то взбудоражило птиц.

– Ну-ка, дай мне аппарат на минутку.

Я взял камеру и нажимал на кнопку самонаведения, пока удаленный бакен не оказался в фокусе. В воде я различил предмет неопределенной формы, бившийся о бакен, когда до него доходила волна от нашего катера, однако от низкого солнца на объектив ложились блики, и разглядеть что-либо было трудно. Тогда я взял более крупный план; увиденное меня насторожило.

– Эй, кто-нибудь, скажите, чтобы он затормозил, – крикнул я. – Там, кажется, тело в воде.

Кто-то из группы быстро затараторил по-итальянски, водитель заглушил мотор, и нас поднесло ближе к бакену. Я оказался прав – это было тело. Капитан подвел катер прямо к утопленнику. Водитель забросил «кошку» и втащил тело на палубу. Моя немецкая подруга вдруг вскрикнула и зажмурилась. Когда толпа отпрянула, я с ужасом увидел, что передо мной та самая девушка, которую Генри целовал в аэропорту. Ее голова как-то неестественно запрокинулась, горло было перерезано, а обескровленное тело вспорото, как у потрошеной рыбы.

Я был вынужден сделать заявление для итальянской полиции, хотя не мог им сказать ничего, кроме того, что видел эту девушку дважды в компании старика в кремовом льняном костюме. Мне казалось в тот момент слишком сложным и даже бессмысленным рассказывать еще и о моей мнимой встрече с Генри. Правда, я описал им молодого человека в майке, правившего моторной лодкой, и именно он, а не старый щеголь заинтересовал их больше всего. На теле девушки не нашли ничего, что помогло бы ее опознать, среди пропавших также не числилось никого похожего. Не будь она очевидной жертвой убийства, наверняка пополнила бы картотеку неопознанных туристов, погибших при трагических обстоятельствах.

Этот случай поверг меня в смятение – я не мог отрешиться от ощущения его связи с моей первой «ошибкой», когда в аэропорту принял погибшую девушку за Софи. Теперь картины прошлого и настоящего путались, и меня обуревали дурные мысли, от которых я не мог избавиться. Предчувствие несчастья всегда служило мне верой и правдой в моем ремесле. В романе не бывает нераскрытых убийств, перевернул страницу – и все ясно. Я же был в полной растерянности и ничего не понимал.

За обедом все сидели притихшие: одно-единственное столкновение с настоящей смертью оказалось куда весомее, чем длинный перечень безобразий, творящихся в дальних странах. Мое скромное участие в событиях придало мне в глазах компании сомнительную значимость, без которой я бы охотно обошелся.

– Когда ты сказал, что знаешь ее, я прямо обалдел, – признался Билл. (Следует заметить, он и еще несколько человек пощелкали-таки своими фотоаппаратами над трупом.) – И как только ты ее запомнил?

Мы были не одни, и я решил слукавить.

– Просто привычка – всегда отмечать интересные детали. Собственно, у меня в памяти застряла не столько девушка, сколько старик, который с ней был.

– А что в нем особенного?

– Он как будто из другого времени. Какая-то странная манера одеваться. И потом, эта разница в возрасте.

– Все равно, снимаю шляпу. Я лиц вообще не запоминаю, из-за этого куча неприятностей. – Потом в нем все же взял верх профессиональный интерес. – Кстати, чертовски интересный сюжет для новой книги – как раз то, что тебе нужно.

– Может быть.

На следующий день меня опять вызвали в полицию и стали показывать разные рожи на фотографиях – надеялись, что я узнаю молодого человека в майке. Но это оказался пустой номер. Детектив, беседовавший со мной, был толстым, как Паваротти, и от него разило чесноком. Он прекрасно говорил по-английски и попытался выудить у меня еще какие-нибудь подробности.

– Непонятно, мистер Уивер, почему жертва, которую, по вашим словам, вы совсем не знали, произвела на вас такое впечатление.

– Я уже объяснял: мне запомнился спутник этой бедняжки – странный старик.

Он кивнул, потом вроде бы раздумал задавать новый вопрос и переспросил:

– Значит, в первый раз вы их видели в аэропорту?

– Да.

– А во второй раз – вечером в лодке?

– Да.

– В аэропорту они только что прилетели, как и вы?

– Не знаю. Кажется, они с кем-то прощались. – Я в первый раз упомянул о Генри, и он сразу же за это ухватился.

– Значит, там был третий человек?

– Да.

– Мужчина или женщина?

– Мужчина. Я видел, как они прощались, а потом он побежал на свой рейс.

– Опишите его, пожалуйста.

– Я не очень хорошо его рассмотрел.

– Ну, как сможете.

– Средних лет, ростом примерно шесть футов, одет респектабельно. К сожалению, не могу вспомнить ничего примечательного из-за дальности расстояния.

– В котором часу это было?

– Часа в три дня. Я как раз прилетел из Лондона и задержался в аэропорту, чтобы встретить коллегу из Нью-Йорка; он прилетел рейсом из Франкфурта примерно через час.

Полицейский кивнул.

– Больше ничего?

– Кажется, нет.

– Должен спросить вас еще раз: вы прежде не знали жертву и не были с ней связаны?

– Нет. Никого из них я раньше не видел. Я уже сказал, что приехал сюда только на конференцию. Скажите, пожалуйста, вы узнали, кто этот старик?

– Пока нет. В это время года население Венеции меняется каждый час. Вы слышали, как он разговаривал с жертвой?

– Нет, но видел его снова, уже с мужчиной, на Торчелло в тот день, когда обнаружилось убийство.

– С тем самым, из аэропорта?

– Нет. Этот, судя по одежде, был местный.

Он уставился на меня, потом что-то записал.

– Какое совпадение, а? Не успели вы приехать, как трижды в течение двадцати четырех часов, в разных местах встретили одного и того же человека.

– Правда, очень странно.

– При том, что в Венеции сейчас столько народу.

– Ничего не поделаешь – так случилось.

– И опять же, именно вы оказались на этом катере, когда обнаружили тело.

– Да, и, признаюсь, был потрясен.

– Вы играете в лотерею, мистер Уивер?

– Нет.

– А зря. Вы уверены, что больше ничего не хотите мне сказать?

– По-моему, нет. Все, что я знал, я написал в заявлении.

– Судя по вашему паспорту, вы писатель.

– Да.

– И какие книги вы пишете?

– Чаще всего триллеры.

– Их здесь переводили, издавали?

– Некоторые издавали.

– Я должен их разыскать.

– Могу ли я прислать вам экземпляр?

– Буду очень признателен. Триллеры, вы говорите? Наверное, в романах убийства раскрывать легче, чем в жизни, а?

– Ну, сами-то вы так не считаете.

– Да нет, считаю, к великому удивлению ваших читателей. Как там у вас говорится – «развешивать колокольчики»? – Он сделал паузу, пристально глядя мне в глаза. – Тогда я, пожалуй, добавлю, что жертва была изнасилована.

– Бедная девочка, – посетовал я. – Как отвратительно!

– Да. Но вот вам ваши колокольчики; в жизни часто бывает как в книгах. – Он выдержал паузу и продолжал, смакуя каждое слово и не сводя глаз с моего лица. – Знаете, ведь вы сами напустили таинственности в эту историю.

– Каким образом?

– Вы все время говорили о жертве – «она». Но это не девочка, это мальчик. Очень симпатичный юноша – что верно, то верно, поэтому-то и понятна ваша ошибка. – Он закрыл свой блокнот. – Так что, мистер Уивер, нам обоим есть о чем поразмыслить.

Перед уходом из полицейского участка я был предупрежден, что, поскольку являюсь единственным свидетелем, меня вызовут для дачи показаний позже, когда будут установлены участники событий.

Я вернулся в «Гритти-Палас» в полном замешательстве. У меня был уже не один случай рассказать о своей возможной встрече с Генри, но делать этого я не хотел. Заяви я о внезапном появлении человека, считавшегося мертвым, возникли бы новые подозрения, тем более что это могло быть связано с убийством. Чем больше я над этим размышлял, тем сильнее старался убедить себя, что стал всего лишь жертвой игры моего подсознания – ассоциации с Софи и с Венецией. Если это был Генри, то как можно объяснить его знакомство с убитым юношей? Во всем этом не было никакого смысла.

Нельзя сказать, что я потом активно участвовал в конференции. Перед глазами все время стояли Софи, Генри, старик, погибший мальчик. Их образы были куда реальнее всего, что там обсуждалось. Как я и предсказывал Биллу, на заседаниях принимались увесистые резолюции, но вряд ли они могли помочь тем, кто нуждался отнюдь не в пышных словах. В заключительном заявлении мы в очередной раз провозгласили свою солидарность; призвали, между прочим, ирландские власти отменить смертный приговор Салману Рушди. Так что все участники могли разъехаться по домам, окруженные ореолом святости. Мы обменялись адресами с немецкой дамой, и я обещал ей сделать все возможное, чтобы найти издателя для ее работы.

До Хитроу мы с Биллом летели вместе. В самолете он достал пачку фотографий, отпечатанных накануне вечером.

– Есть несколько вполне приличных. Я, конечно, так и не освоил эту чертову штуку, но некоторые снимки получились нормально, правда?

Он показал их мне. По большей части это были обычные туристские виды, неумело кадрированные, – в общем, постоянный источник обогащения фирмы «Кодак». Просматривая их из вежливости, я наткнулся на снимок убитого мальчика на палубе катера и стал вглядываться в его обескровленное лицо. Даже мертвый он сохранил сходство с юной Софи. Я вновь вернулся в прошлое. Иные картины, не смываемые временем, всплыли в памяти.

Глава 3
ПРОШЛОЕ

Почти все ежедневные газеты напечатали тогда сообщение о предположительном самоубийстве Генри, не придавая, впрочем, этому серьезного значения. В «Сан», как и ожидалось, мое имя было связано с Софи. «Автор романов-триллеров Мартин Уивер, друг молодости, когда-то имевший романтическую связь с женой Блэгдена, сказал, что потрясен столь трагическим концом многообещающей карьеры. Он назвал Блэгдена усердным членом парламента, которого бесстыдно обходили назначением на посты в Кабинете».

«Мэйл» раскопала фотографию, где мы втроем были сняты на отдыхе на юге Франции: Софи в бикини – само очарование и привлекательность, и мы с Генри – пара очкастых сексуальных кретинов. Я внимательно прочитал все газеты. В большинстве сообщений просто приводились основные факты со ссылкой на Си-эн-эн; утверждалось, что Генри был в Москве парламентским наблюдателем. Ожидалось вскрытие тела, а политический помощник Генри, по словам «Таймс», намеревался позже заказать заупокойную службу. Мое внимание привлекло маленькое сообщение в «Телеграф»: их корреспондент в Москве сумел взять интервью у горничной в гостинице, обнаружившей тело в уборной его номера.

Что бы там ни думали о моих профессиональных достижениях, я горжусь тем, что всегда слежу за порядком фактов и событий в своих романах (как я убедился, читатели цепляются к любой ошибке с раздражающей настойчивостью), поэтому упоминание об уборной вызвало у меня моментальную реакцию. Генри был ростом шесть футов с лишним, а когда я его видел в последний раз, он весил, должно быть, фунтов 180. Самоубийство через повешение – штука хитрая; в высшей степени сомнительно, чтобы мужчина его габаритов смог повеситься в уборной, высота которой чуть больше его роста. Я пошел в собственную уборную и провел эксперимент. Во мне 160 фунтов, и я ниже Генри, но стоило мне повиснуть на перекладине для вешалок, как она моментально начала гнуться. Оторвать от пола ноги я тоже не смог. В общем, я убедился в том, что повеситься таким способом не только маловероятно, но и невозможно.

Тогда я решил отыскать помощника Генри, чтобы попробовать узнать у него телефон Софи и выведать еще какие-нибудь подробности. Он оказался на редкость самоуверенным субъектом с усиками, похожими на пятно грязи под носом, и разговаривал очень неохотно. Да, несомненное самоубийство (это было сказано, пожалуй, чересчур поспешно). Генри воспользовался электрическим шнуром, и, согласно предварительному рапорту, смерть наступила за несколько часов до того, как обнаружили тело.

– Он был чем-то угнетен, когда уезжал?

– По-моему, нет.

– А как миссис Блэгден? Как она это перенесла?

Он помолчал, прежде чем ответить.

– У меня пока не было возможности связаться с ней, – сказал он наконец как-то небрежно. – Ее нет в стране; кажется, она в Штатах. Во всяком случае, за границей и в разъездах. И как раз эти чертовы дополнительные выборы, – добавил он, невольно съехав в non sequitur.[8]8
  Невпопад, вне логики (лат.).


[Закрыть] – Между нами говоря, в центральном бюро считают, что с его стороны было чертовским занудством повеситься в тот момент, когда мы по опросам отстаем на семь пунктов. Есть указание замять это дело, хотя, конечно, я глубоко скорблю.

Я пропустил мимо ушей его крокодилову скорбь.

– Ну хорошо, если вы найдете его жену, пожалуйста, попросите ее позвонить мне. Я бы хотел ей помочь, чем смогу.

– На меня сбросили всю мороку: лететь в Москву, участвовать в этих процедурах, – продолжал он, словно не слыша. – Представляете, какая будет канитель со всеми этими экс-коммуняками, которые мечутся как глупые цыплята.

– По этому поводу я бы не волновался. Уж с чем они умеют обращаться, так это с трупами, – заметил я. – Вы не забудете мою просьбу насчет Софи?

– Насчет кого?

– Миссис Блэгден. Пожалуйста, когда свяжетесь с ней, попросите ее мне позвонить.

– Ах это, ну да. Хорошо, постараюсь, но не могу ничего обещать.

Я умышленно ничего не сказал ему о показаниях горничной и своих сомнениях. По всей видимости, там была ошибка в переводе.

На следующий день я договорился встретиться с поверенным Генри – важным, надутым типом, с которым был немного знаком: как-то раз по настоянию Генри он оказывал мне услуги при покупке дома. Но из-за его всегдашнего высокомерия я в дальнейшем предпочел с ним не связываться. Контора его располагалась в одном из роскошных зданий, примыкающих к Вестминстеру, что ныне могут себе позволить только служители Фемиды.

– Эта история кажется мне совершенно необъяснимой, – начал я, когда он усадил меня рядом со столом его партнера. – Просто не могу понять.

– Никогда наперед не угадаешь, не правда ли? Уже третий раз за этот год мне приходится снаряжать клиентов на тот свет. Верный признак того, что экономику угробили. Я тут на прошлой неделе беседовал с замминистра финансов и сказал, что им пора закрывать лавочку. – Все это он говорил достаточно кислым тоном.

– Стало быть, у Генри были денежные проблемы?

Я знал, что это немедленно заденет его профессиональное достоинство.

– Думаю, сейчас не смогу обсуждать с вами эту тему. Надо дождаться официального оглашения завещания. После этого я так или иначе должен буду вам позвонить.

– Да? А в чем дело?

– Я, естественно, помогал Генри составлять завещание, и хотя не должен его разглашать, полагаю, вы должны знать, что он назначил вас своим литературным душеприказчиком.

– Странно! Он никогда не говорил мне об этом.

Я ужаснулся при мысли, что меня попросят отредактировать и попытаться издать сборник написанных для него политических речей; к нескольким из них и я приложил руку. Ведь у Генри не было ни малейшей склонности к литературе.

– Вы, кажется, писатель, не так ли? – с обидным для меня сомнением в голосе спросил он. – По-видимому, он счел, что вы лучше всех справитесь с такого рода делами. Как только будет оглашено завещание, я обеспечу вам доступ к его частным бумагам.

– А их много?

– Не могу сказать, не знаю. Вам следует об этом спросить у вдовы.

– Не знаете, где она? Его помощник сказал, что она путешествует в Штатах и с ней нельзя связаться.

– Нет. Я разговаривал с ней сегодня утром.

– Сегодня утром?

– Да.

– Значит, она не за границей?

– Скорее всего у кого-нибудь из друзей.

– Не будете ли вы столь любезны попросить ее позвонить мне или же дать ее телефон?

– Я передам вашу просьбу. Она сама позвонит, если захочет. – Его снисходительный тон буквально резал мне слух.

– Благодарю вас. Значит, можно будет связаться с вами?

– Да. Когда все немного поутихнет. С этими самоубийствами всегда столько хлопот, лучше бы их не знать.

Цену себе набивает, подумал я.

Странно, но Генри при жизни никогда не высказывал желания сделать меня своим литературным душеприказчиком. Бог знает почему он вообще стеснялся обращаться ко мне с какими-либо просьбами. Высокое звание обычно окружено ореолом: никто не сомневался в том, что покойный оставил после себя неведомый миру шедевр. Но, насколько мне известно, Генри не написал чего-либо, достойного внимания. Даже письма Софи. Он как-то сам мне в этом признался в минуту откровенности. Дело давнее, но сердце у меня екнуло, потому что сам я написал ей кучу любовных писем. Интересно, сохранила ли она их после свадьбы, перевязав викторианской ленточкой? Вряд ли: она не была сентиментальной и не привыкала ни к местам, ни к вещам. Ей было все равно, где и как жить. Дом для нее был просто пространством, обнесенным кирпичом. Высшим блаженством она считала жизнь в отеле, где много прислуги и ежедневно меняют постельное белье. Когда мы ездили отдыхать, она с поистине детским восторгом собирала остатки мыла, шампуней и спичек и набивала ими свои ящики. Мне же, наоборот, нравилась стабильность: чтобы каждая вещь была на своем месте – книги, картины, любимые пластинки. Длительное пребывание в гостинице под конец начинало меня раздражать. Тяготило непременное общение с незнакомыми людьми, пустые разговоры, надоел и лифт, и безликий гостиничный номер. Софи и Генри постоянно пребывали в движении. Я завидовал их беззаботности, умению пренебрегать условностями. Я жизнь бы отдал за их дом в Эмерсхеме, но, прожив год, они бросили его без всякого сожаления.

Писем Генри вообще не писал, ограничивался почтовыми открытками. А мне, в те дни, когда мы были неразлучной троицей, посылал фотографии, красовавшиеся тогда во всех приморских киосках, – толстозадые и грудастые женщины и тощие мужчины-«подкаблучники» в старомодных купальных костюмах – обычно с надписями, от которых часто веяло клозетным юмором. На одну такую я недавно наткнулся (использовал ее в качестве закладки), на ней написано: «Это напоминает мне о тебе». Впрочем, я был уверен, что вспоминает он обо мне, лишь когда ему что-нибудь нужно.

У него был запас таких фотографий, он вообще все покупал большими партиями – сорочки, почтовые открытки, карандаши, блокноты, – все, кроме моих книг, как мне теперь кажется. «Что ж ты, пидор несчастный, не подаришь мне хоть одну, тебе ж их даром дают», – говорил он; в этом, впрочем, он был схож с остальными моими друзьями. Но даже когда я дарил ему экземпляр, он, скорее всего, отправлял его на полку непрочитанным. Сама книга совершенно не интересовала его, только размер полученного мной аванса. Мерой успеха для Генри были деньги. Поэтому, видимо, он занялся политикой. И на этом поприще претерпел молниеносную метаморфозу. Беспощадный критик последовательно сменявшихся правительств, он вдруг попал в лоно Партии тори. И к моему изумлению, был вскоре избран на одно из маргинальных мест в парламенте, победив со значительным перевесом голосов, поскольку хорошо смотрелся на предвыборных митингах и умел гладко говорить пошлости, столь убедительные для избирателей. Я по-прежнему ждал, когда, наконец, взойдет его политическая звезда, однако он почему-то не делал почти ничего, чтобы заслужить расположение на Даунинг-стрит или у лидеров партии. Единственное, казалось, чего он добивался, – это «титул» члена парламента, без всякой закулисной борьбы и интриг, столь необходимых для продвижения. Для него этот титул был просто средством достижения цели. Назвав его в интервью с репортером «Сан» усердным, я имел в виду его способность сохранять безупречную репутацию и без конца твердить о том, что главное не власть, а возможность служить людям, – впрочем, по моему твердому убеждению, он прежде всего служил самому себе.

Я рискнул потревожить его поверенного, этого ужасного типа, на той же неделе, чтобы узнать еще что-нибудь о Софи и предстоящих похоронах, но услышал лишь, что, по решению министерства иностранных дел, его тело будет похоронено в России, ввиду начавшегося там кризиса. После получения результатов вскрытия посольство позаботится обо всех формальностях. Как бы между прочим, он сказал, что Софи дала на это свое согласие.

– Вы передали ей мою просьбу?

– Да, передал.

– Ну и?.. – спросил я после паузы.

– Она благодарит вас за сочувствие.

– И это все?

– Насколько я понял, да.

– И вы не скажете, как ей позвонить?

– Боюсь, что нет. – Англичане любят употреблять «боюсь» кстати и некстати.

– А когда будут известны результаты вскрытия?

– Не знаю. Сейчас оттуда поступают весьма противоречивые сообщения, – ответил он сухо, с таким видом, словно думал о чем-то другом, более важном.

– А привлекают они в подобных случаях специальных следователей?

– Кажется, да. Но система у них, пожалуй, хуже, чем у нас.

– И долго они намерены держать тело?

– Мистер Уивер, я не знаю, каковы у русских судебные процедуры. За этой информацией вам следует обратиться в Форин Офис.

В министерстве иностранных дел мне пришлось побывать в трех отделах, пока, наконец, не появился чиновник, явно низшего ранга.

– Вы член семьи?

– Нет, – ответил я, – всего лишь старый друг.

– Обычно информацию такого рода выдают только членам семьи.

– Какого рода?

Он поправил галстук и одернул манжеты.

– Частные подробности.

– Они меня не интересуют. Я только хочу узнать, проведено ли вскрытие и на когда назначены похороны. О смерти мистера Блэгдена сообщили по телевидению и в газетах, стало быть, он не засекречен?

– Ну, нельзя же полагаться на средства массовой информации.

– Поэтому я и пришел.

Несмотря на низший ранг, он был прекрасно вышколен по части уклончивых ответов.

– Полагаю, вам запрос необходимо подать официально, в письменном виде, а мы направим его в наше посольство в Москве.

– Не могли бы вы послать его факсом, а то он может до похорон не дойти? Надеюсь, у вас есть факсы, или вы по-прежнему пользуетесь слухами?

Мой сарказм не произвел на него никакого впечатления.

– Да, мы могли бы для вас это сделать, но ответят ли они при нынешней ситуации – трудно сказать. Вы же понимаете, что сейчас у них есть дела поважнее.

– По-вашему, самоубийство члена британского парламента в чужой стране не то преступление, которое достойно даже внимания государственного секретаря ее величества? Так я должен вас понимать?

В первый раз его покоробило, и гладко выбритое лицо изменило свой цвет.

– Нет. Я только сказал, что обстановка в Москве нестабильная. Здесь речь идет о приоритетах.

– Благодарю вас за помощь, вы были очень любезны, – съязвил я напоследок, но снова впустую.

Размышляя на обратном пути, я никак не мог понять: то ли его насторожила моя настойчивость, то ли он получил указания скрывать истинные обстоятельства дела. Я решил, что так этого не оставлю, и постарался найти кого-нибудь посговорчивее в центральном бюро партии тори.

Помещение на Смит-сквер штаб-квартиры крупнейшей политической партии выглядело не очень солидно. Вестибюль как в провинциальном отеле, переживающем не лучшие времена. В те дни у них по понятным причинам принимались меры повышенной безопасности. Пройдя тщательный осмотр и объяснив цель своего визита, я получил липучий разовый пропуск, после чего проторчал в холле добрых двадцать минут, за которые успел изучить огромную цветную фотографию нового лидера, выставленную на всеобщее обозрение, и перелистать несколько брошюр, предлагавших комплексные туры по Англии, которые, видимо, существовали только в воображении авторов этих брошюр – партийных писак.

Наконец ко мне спустился долговязый субъект. На нем был официальный темно-синий костюм в тонкую полоску и рубашка с чересчур тесным воротничком, видимо купленная ему женой за глаза. Он даже с трудом говорил, проглатывая гласные, так что многие слова было трудно понять. Представляясь, он назвал только фамилию и, кажется, титул, но какой, я так и не разобрал все по той же причине.

– Это вы Уивер? Как я понимаю, вас интересует бедняга Блэгден?

– Да. Я был потрясен, узнав о его смерти.

– Печальный конец. Мы очень скорбим. Значит, вы его друг?

– Да, я знал его тридцать лет.

– Извините, я должен был спросить, лишняя осторожность никогда не мешает, особенно сейчас. Все эти журналисты… Ладно, оставим это. Вы случайно не родственник Сесила?

– Сесила?

– Лорда Ланчбери. Он был Уивер, пока его не переселили этажом выше.[9]9
  То есть в палату лордов.


[Закрыть]

– Нет, – ответил я, – думаю, он не имеет ко мне никакого отношения.

– Ну хорошо. Чем мы можем вам помочь?

– Я оказался литературным душеприказчиком Генри, и мне просто необходимо встретиться с его вдовой. Но где она сейчас живет, не знаю.

– Литературным душеприказчиком, да-а? – протянул он, глядя мимо меня – кто-то появился в вестибюле. – Прошу прощения! – Он пошел поздороваться с вновь вошедшим, и я слышал, как он сказал: «Вас ждут в студии, министер. Новый план должен вам понравиться, я сам его перешерстил».

Вернувшись, он продолжил, словно и не уходил:

– Надеюсь, нам не придется издавать его дневники. Хватит с нас принцев, которые только и знают, что фотографироваться, и этой компании на другой стороне палаты с вечным недержанием речи. Хватит! Не правда ли? – Он рассмеялся коротким лающим смехом. – Вряд ли стоит им подражать. Сбережем леса. – Он опять рассмеялся.

– Не знаю, вел ли Генри дневники. Я пока не имею доступа к его бумагам.

– Тогда, может быть, вы дадите нам взглянуть на те материалы, которые затрагивают общественные интересы. – От чрезмерной осторожности в выражениях лицо его напряглось до предела.

Стараясь его растормошить, я спросил:

– Как вы думаете, почему Генри лишил себя жизни? Есть у вас какие-нибудь соображения на этот счет?

Ни единый мускул не дрогнул в его лице.

– Я лично, признаться, его не знал. Всех не узнаешь, как ни старайся. Говорили, он в высшей степени порядочный парень. И неплохой депутат.

– Жена ему наверняка помогала, – сказал я, пытаясь вернуть разговор к Софи.

– Неужели? О, женская поддержка – великое дело. Особенно на выборах.

– Нет ли у вас ее адреса в картотеке?

– Может быть, мы что-нибудь разыщем. Кстати, надо послать соболезнование. Сейчас поднимусь наверх и постараюсь навести кое-какие справки.

Минут через десять он вернулся, но повел себя уже совсем по-другому.

– Знаете, Уивер, все не так просто. Entre nous[10]10
  Между нами (фр.).


[Закрыть], они, кажется, разошлись. Странно, что вы этого не знали. Так что в силу сложившихся обстоятельств адрес ее нам неизвестен. Уверен, вы нас правильно поймете. Было очень любезно с вашей стороны заглянуть к нам. При первой же возможности передам от вас привет Сесилу, – добавил он на прощанье, видимо так и не поняв, что Сесил никакой мне не родственник.

Я покинул Смит-сквер с одной мыслью: насколько же уникальны в своем роде люди, создающие то, что называют «истеблишментом». МИ-5[11]11
  МИ-5 и МИ-6 (см. далее) – подразделения английской военной разведки.


[Закрыть], ЦРУ, КГБ – все эти учреждения стали проницаемыми, но наши вечные «мандарины» довели искусство скрытности до совершенства. О них можно было бы снять не один увлекательный телесериал, но в реальной жизни их сдвиг на секретности разлагает общество. Стоит им почуять угрозу своему положению, как они подают сигнал, простой смертный его не услышит, только посвященный. Когда имеешь дело с представителем истеблишмента, оказавшимся за бортом, его защитную реакцию нельзя недооценивать.

Трижды потерпев фиаско, я понял, что после смерти Генри где-то между Москвой и Уайтхоллом было принято решение «задраить люки». И все же, хоть ни один из тех, к кому я обращался, не пожелал мне помочь, я чувствовал, что человек, впутавшийся в какую-то скандальную историю, совсем не тот Генри, которого я когда-то знал. И желание дознаться, почему они решили спрятать концы в воду, стало еще сильнее. Правда, здесь была еще одна, менее альтруистичная причина: узнав, что Софи и Генри разошлись еще до его смерти, я стал надеяться, что, может быть, она будет рада поплакать на знакомом плече.