Текст книги "Капкан. Сожженный некролог"

Автор книги: Божидар Божилов

Соавторы: Атанас Мандаджиев
сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 12 страниц)

Божидар Божилов

― КАПКАН ―

История о том, как было совершено и раскрыто одно преступление и как об этом была написана пьеса.

«ЗВОНИТЕ МНЕ ПО ТЕЛЕФОНУ…»

Инспектор Пирин Йонков не любил ездить на своей личной машине, да и служебной пользовался редко – в основном когда его вызывали в управление. Такой уж был у него характер; он совсем не стремился выставлять себя напоказ и вообще считал несчастными людей вроде меня, которых радио, газеты и особенно телевидение делают в большей или меньшей степени известными. «Это ведь ужасно неприятно, – говорил он мне как-то, – люди узнают тебя в трамвае или на улице и тычут пальцем. Нет, я, может быть, именно потому избрал себе эту профессию, что она требует как раз обратного. Какой же это криминальный инспектор[1]1
  Соответствует нашему следователю (здесь и далее примеч. переводчиков).


[Закрыть], если его узнают все бывшие, настоящие и будущие преступники?»

История, которую я сейчас расскажу о Пи-рине Йонкове, а вернее, об одном весьма запутанном преступлении, раскрытом им, – в сущности, это уже история о том, как я написал одну из своих пьес. Мне давно хотелось написать нечто подобное. И вот однажды я рассказал тогдашнему директору Национального театра имени Вазова и моему старому другу Андрею Гуляшки о своем желании написать пьесу с детективным сюжетом. Гуляшки необыкновенно воодушевился:

– Ты непременно должен это сделать! У нас есть обязательства поставить такую пьесу, и ты просто спасешь нас!

– Но я только собираюсь написать ее…

– У тебя есть идеи, материал?

– Есть. Но что-то пока мне все это не нравится?…

– Я познакомлю тебя с Пирином – у него вагон идей!

Через некоторое время я зашел к Андрею Гуляшки в театр, собираясь выпить с ним по чашке кофе, и застал в его кабинете литературного критика Любена Георгиева и еще одного незнакомого мне человека.

Незнакомец, будто стесняясь, протянул мне руку и пробормотал имя и фамилию, которые я не расслышал.

Любен Георгиев долго развлекал нас, рассказывая последние новости, услышанные в Союзе писателей. Мы хохотали. Незнакомец смеялся вместе с нами, слушая забавные истории, которыми Георгиев старался подсластить наш горький кофе. Когда тот исчерпал свой репертуар, Гуляшки повернулся ко мне:

– Божидар, это Пирин…

Я сразу не понял, о чем он говорит, и даже подумал: при чем тут горы?[2]2
  Пирин – горная гряда в Болгарии.


[Закрыть] Я забыл о нашем недавнем разговоре.

– Пирин? Какой Пирин?

– Эх, милый, и ты еще собираешься писать нам детективную пьесу! Разведчики и следователи должны все запоминать и держать в уме все факты, которые…

– Но я не собираюсь становиться следователем! Я слишком рассеян для этого…

– Однако ты ведь хочешь написать пьесу-детектив? Хочешь, верно?

– Ну, это совсем другое дело…

– Ничего подобного! Автор детективных романов или пьес сам должен быть…

– А ты? Твой пример не подтверждает твои слова.

– Я – исключение!

– А почему я не могу быть исключением?

– А потому, что два исключения – это уже почти правило! Ладно, ближе к делу. На прошлой неделе я обещал познакомить тебя с моим другом Пирином Йонковым. Вот он. Завтра с его помощью начнешь писать пьесу.

– Но…

– Завтра или через несколько дней, когда ему попадется какой-нибудь интересный случай, он возьмет тебя с собой…

– А если из этого случая не выйдет пьеса? А если этот случая…

– Выйдет! – уверенно вмешался мой новый знакомый.

– Ничего не поделаешь, написать пьесу нужно за несколько дней.

– За несколько дней! А если за эти несколько дней никто никого не убьет, тогда что?

– Не будем пессимистами… – снова вставил Пирин.

– Как вы можете так говорить! Как это вы, криминальный инспектор, хотите, чтобы совершилось убийство, которое…

– Я совсем не хочу этого, но, к сожалению, убийства пока совершаются, и довольно часто…

Гуляшки вмешался в нашу перепалку.

– Пирин даже знает, как будет называться пьеса. Ну, все прекрасно! Я совершенно уверен в твоем успехе и уже подготовил договор. Поставит ее Асен Миланов[3]3
  Народный артист НРБ, хорошо известный советскому зрителю по кинофильмам и гастрольным спектаклям.


[Закрыть], он же будет играть главную роль – инспектора, то есть Пирина…

– Да вы все с ума сошли! А если товарищ не раскроет преступление, которое, между прочим, еще не совершено?

– Я раскрою его, – спокойно ответил инспектор.

– Никуда не денешься, я ведь обещал товарищу Гуляшки… А теперь запишите заглавие пьесы – это первая фраза, с которой я обращаюсь по телефону к моей сектретарше, когда звоню из дома, где произошло убийство: «Велева, звоните мне по телефону номер такой-то!» Например, 87-90-73…

– Но это мой домашний телефон! Откуда вы его знаете? Неужели убийство произошло в моем доме?!

– Успокойтесь, товарищ Божилов, мне дал ваш телефон товарищ Гуляшки, чтобы я позвонил вам и пригласил с собой, когда…

Он позвонил мне ровно через два дня. Преступление было совершено. Я шел рядом с ним и проклинал себя за то, что решил писать пьесу-детектив…

УБИЙСТВО ИЛИ САМОУБИЙСТВО?

– Я думал, вы заедете за мной на машине…

Да, я шагал по улицам Софии рядом с Йонковым и уже жалел о том, что согласился сопровождать его на место нового преступления, которое ему поручили расследовать.

Это был сегодня совсем не тот человек, с которым я впервые увиделся в кабинете Гуляшки. Около половины шестого утра в моей квартире раздался телефонный звонок: инспектор приказал мне быть готовым и ждать его. Я впопыхах оделся и встал у своего широкого «французского» окна, выходящего на улицу Добруджи, ожидая резкого звука сирены милицейской машины. Но все было тихо. Вскоре кто-то деликатно позвонил в дверь, я открыл – на площадке стоял инспектор. Войти и выпить со мной кофе он тихо, но твердо отказался: «Нам нужно спешить!» Видимо, как и я, он не выспался, но был в отличие от меня тщательно выбрит, и воротничок его рубашки сиял белизной. Ему нужно спешить, а зачем спешить мне? Неужели он не мог позвонить попозже?

Он будто прочел мои мысли.

– Я очень сожалею, что пришлось разбудить вас так рано. Вы, наверно, тоже поздно легли вчера, как и я?

– Вы что, читаете чужие мысли?

– Не обязательно быть криминальным инспектором, чтобы понять, чем именно вы сейчас раздражены.

– Вовсе не раздражен. Я вообще, между прочим, никогда не раздражаюсь…

– Завидую вам. А я вот раздражаюсь, и довольно часто. Мне приходится видеть так много фальши и низости в отношениях между людьми, что иной раз просто невозможно сдержаться.

– Значит, вы к тому же склонны к морализированию?

– Есть у меня эта слабость, верно. Однако хоть вы и «стоик», но сейчас явно раздосадованы. Потерпите несколько минут, мы скоро будем на месте. Не люблю ездить на своей машине в центр, там просто приткнуться негде.

– А разве у вас нет удостоверения о том, что машину разрешено парковать в любом месте?

– Есть, конечно. Но я им не пользуюсь, в отличие от вас…

– А откуда вам известно, что у меня есть такое удостоверение? Значит, вы начали новое расследование с меня? Кстати, я тоже почти не пользуюсь своим.

– Вы «почти», а я – никогда.

– Крайне любопытно было бы узнать – почему?

– Не хочу отличаться от обыкновенных людей.

– Но все равно отличаетесь от них! Вы имеете власть над ними.

– Только над теми, кто совершает преступления.

– Это немало.

– Я бы сказал точнее – это тяжело.

– Не понял – что тяжело?

– Чувство униженности, которое испытывает человек, соприкасаясь с идиотизмом преступлений.

– А, вот как? Значит, вы – за «умные» преступления?

– Не пытайтесь разозлить меня. Вам не хочется беседовать со мной?

– Почему же? Напротив. А далеко еще идти?

– Нет, тут совсем рядом – на бульваре Витоши. Во времена Яворова[4]4
  Пейо Яворов (1877–1914) – выдающийся болгарский поэт.


[Закрыть] его называли на тогдашний манер «Витошки». Не кажется ли вам, что в этом есть какое-то обаяние?

Я даже остановился от неожиданности. Ишь ты – «Яворов», «на тогдашний манер». Хочет пустить пыль в глаза «культурным» разговором! Ну что ж, пусть…

– Я разбудил вас и взял с собой, потому что по предварительным данным понял: вы, вероятнее всего, найдете здесь материал для своей будущей пьесы. А если так, то лучше всего вам самому все видеть и слышать с начала до конца.

– Хм… до конца. Что вы считаете концом расследования?

– Разоблачение преступника.

– Неужели не ясно сразу, кто виноват?

– Почти всегда преступники стараются оставаться неузнанными или свалить вину на когото другого. А «другие», как правило, молчат и этим выгораживают преступников. Для нас главное – не обвинить невиновного.

– Неужели такое возможно сегодня?

– Почему же такое «сегодня» невозможно? Социализм не делает людей ангелами.

– Ну а что представляет из себя наш случай?

– На первый взгляд он очень прост – покончил самоубийством старый человек. Я же думаю, что он был убит.

– А кто вам сказал, что он покончил с собой?

– Близкие, которые нам позвонили.

– И вы предполагаете, что они вас обманули, а на самом деле вместе убили его, как в романе Агаты Кристи «Восточный экспресс»?

– Не все. Кто-то из них.

– А другие его выгораживают…

– Мне кажется, что другие просто не знают точно, что произошло.

– А что произошло?

– Сейчас постараемся разобраться. А все-таки, что ни говорите, наша работа – одна из самых интересных…

– Никто этого не отрицает.

– Мне кажется, вы сейчас начнете писать свою пьесу мысленно, не дождавшись даже, когда мы придем на место…

– Я уже начал.

– Правда? Значит, не теряете времени.

– А его у меня нет, времени-то, чтоб его терять. Если пьеса получится, она должна быть написана как можно быстрее.

– Та-ак… Я обещал товарищу Гуляшки стимулировать вашу энергию, но, по-моему, в этом нет необходимости. Прекрасно! Теперь прошу вас наблюдать за мной, точнее, за тем, как я буду работать с фактами. А потом я, с вашего позволения, буду комментировать их в беседах с вами.

– Как Шерлок Холмс обсуждал действия с доктором Уотсоном? Это, знаете ли, довольно старый способ, к нему прибегал еще отец детективного романа, великий поэт Эдгар По, а потом его развил Конан Дойл. Но у меня нет желания использовать этот способ в своей будущей пьесе… если я вообще напишу ее!

– Но ведь вы уже начали писать, не так ли?

– Нет ничего легче, чем начать пьесу, стихотворение, даже роман…

– Сложнее завершить их, я понял. А вот я должен, обязан закончить любое начатое расследование.

Тем временем мы подошли к углу бульвара Витоши и улицы Патриарха Евтимия.

– А если вам не удастся закончить какое-нибудь дело?

– Тогда я должен буду подать заявление об уходе.

– Но почему? Вы же не ясновидец и всего знать не можете.

– Всего – пожалуй, но то, что необходимо, обязан знать.

– У вас есть уже какая-то конкретная идея по поводу нашего дела? Или, может, интуиция подсказывает вам, кто совершил преступление в эту ночь?

– Кто-то, кому это было нужно, кто не мог не совершить его.

– Любопытный взгляд на вещи…

– Мне именно такой необходим.

– А то, что вы не воспользовались служебной или личной машиной и из-за этого мы потеряли двадцать минут, – не поможет ли это убийце?

– Наоборот, это даст ему возможность успокоиться, досочинить свою версию…

– А если он уже убежал?

– Не думаю. Сегодня на рассвете не было ни одного самолета на Запад.

– На Запад? Почему вы думаете, что…

– Потому что люди, которых вы сейчас увидите, – будущие герои вашей пьесы – не рискнут бежать через границу с рюкзаком по туристским тропам, они пользуются для этого самолетами.

Мы уже поднимались по лестнице старого дома.

– Извините, Пирин, а… а почему вы считаете, что это не самоубийство?

– Потому что люди редко кончают жизнь самоубийством, чаще их убивают другие. Кроме того, я уже знаю, что «самоубийца» – старый, заслуженный герой Сопротивления.

– А разве с такими людьми подобное не может случиться?

– Может. Но для этого нужны особые, из ряда вон выходящие причины. Предварительное ознакомление убедило меня, что таких причин – явных, не скрытых – не было.

– Вот как? Уже имело место «предварительное ознакомление»?

– Разумеется. Для быстроты я воспользовался телефоном.

– Куда же вы звонили?

– Ну, этого я вам не скажу, поскольку к пьесе это отношения не имеет.

– А что же тогда имеет отношение к пьесе?

– Все, что сейчас произойдет.

Мы остановились перед тяжелой дубовой дверью роскошной старой квартиры. Дверь открылась сразу же, как только инспектор нажал кнопку звонка. Милиционер, стоявший за порогом, узнал Пирина Йонкова и козырнул ему.

– Все нормально? – спросил Пирин.

– Так точно.

Меня это просто покоробило. Ну и профессия! Убит человек, убийца неизвестен – и «все нормально»…

Навстречу нам вышел молодой мужчина, лицо его выражало тревогу. Он протянул руку. Инспектор небрежно пожал ее, пробормотал что-то, отстранил молодого человека и быстро направился внутрь квартиры. Мне надлежало идти за ним.

Мы вошли в комнату, и будто в честь инспектора фотограф дал мощную вспышку – он делал снимки старика, лежавшего на кровати. Все еще красивое, несмотря на возраст, лицо было повернуто влево. Он был похож на спящего, если бы не запекшаяся кровь на лбу и щеке и небольшое кровавое пятно на подушке. «Какое прекрасное, мужественное лицо», – невольно подумалось мне.

– Вы ничего не трогали? – спросил инспектор.

– Ничего, – ответил фотограф.

– Со снимками закончили?

– Этот был последний.

Пирин подошел к мертвому и повернул его голову лицом к себе. Вдруг мне показалось, что в глазах инспектора на миг блеснуло изумление – блеснуло и погасло. Он осмотрел комнату. Взгляд его надолго задержался на окне. Он подошел ближе, раздвинул опущенные шторы и взглянул на улицу. Потом отошел от окна, открыл платяной шкаф, потрогал висящую одежду и проговорил в сторону, вроде бы обращаясь ко мне:

– После.

Мне захотелось напомнить о себе, о том, что «доктор Уотсон» находится здесь, и у Пирина есть перед ним определенные обязанности.

– Что скажет мистер Холмс своему другу?

– А что заметили вы?

– Я? Разве это имеет какое-нибудь значение?

– Огромное. Иной раз посторонний человек, непрофессионал, видит гораздо больше, чем мы, специалисты…

– Тогда вам следовало бы всегда иметь при себе таких «непрофессионалов», как я.

– Довольно часто их функции выполняют близкие погибшего или люди, которые по разным причинам оказались на месте преступления.

– Но здесь, похоже, нет преступления?

– Да, очевидно, версия самоубийства, к сожалению, подтвердится.

– Почему «к сожалению» и почему «версия»?

– Для нас все версия, пока мы не доберемся до истины.

– Даже в таком абсолютно ясном случае?

– Самые ясные случаи порой оказываются и самыми запутанными…

– Это вы говорите, скорее всего, для меня? Имея в виду нашу будущую пьесу, да?

– Почему «нашу»? Пьеса будет ваша, а я буду одним из действующих лиц.

– Главным!

– Главное действующее лицо – это всегда жертва. Для нас.

– Но ведь оно не может говорить…

– Моя роль состоит в том, чтобы заставить его «заговорить»… А теперь надо отыскивать все эти мелкие пятнышки, пылинки, царапинки (они только на первый взгляд не имеют значения), постепенно подбираясь к кровати, шкафу, окнам, задернутым шторам, если они задернуты, – и так мы заставим жертву «заговорить» и узнаем, кто убийца.

– А если все-таки это самоубийство?

– Потерпите. Не забывайте, что некоторые религии не разрешают хоронить самоубийцу в «освященную» землю, которая будто бы принимает прах только покинувших этот грешный мир не по своей воло… Самоубийство противоестественно, это тоже преступление, и его тоже нужно доказать…

– Значит, в этом будет состоять моя пьеса – в бесчисленных доказательства?… Не так уж интересно, мне кажется…

– Не будем спешить! У нас такое правило: спешить нужно, если уже невозможно действовать медленно и логично.

– А сейчас как мы будем действовать?

Я нарочно сказал «мы», чтобы дать инспектору понять: раз мы вместе должны создать пьесу, значит, и расследование надо вести вместе.

В ответ на эту мою вольность инспектор крикнул (мне это показалось святотатством, ведь в комнате был мертвый):

– Санитаров сюда!

Вошел плотный мужчина в белом халате.

– Слушаю, товарищ инспектор!

– Вынесите старика.

– Но… но сейчас придет врач. Он ведь тоже должен дать заключение…

– Даст его в больнице. И поскорее, пожалуйста, тело мешает мне вести следствие. Извините, товарищ Божилов, здесь необходимо произвести ряд весьма неэстетичных манипуляций. Так что, пожалуйста, подождите меня в холле…

Я почувствовал себя обиженным.

– Это почему же? Я два года учился в медицинском. Тогда для того, чтобы поступить, нужен был предварительный стаж – очень разумное, на мой взгляд, требование. Кроме того, я шесть месяцев работал санитаром в Варненской городской больнице.

– Понимаю. Но закон есть закон.

Я все равно не понял, какое отношение наш диалог имеет к закону, но, пожав плечами, быстро вышел, оставив инспектора наедине с санитаром.

В холле нервно ходил их угла в угол мужчина, который встретил нас у двери. Когда я вошел, он резко остановился и вопросительно посмотрел на меня. Но я отвернулся и сел в старое удобное кресло. Через холл быстро прошел внутрь квартиры еще один санитар. Вскоре послышались шум, шарканье ног. «Выносят», – подумал я. На душе было тяжело, о пьесе уже почти не думалось. Молодой человек собрался задать мне какой-то вопрос, но я угрюмо уставился в потолок, чтобы избавить себя от необходимости разговаривать с ним.

В этот момент в холл вошел инспектор.

– Да, – произнес он, – да, да…

– Его унесли? – спросил мужчина.

– Да.

Мужчина схватился за голову и тихо, на цыпочках, вышел.

– Хотелось бы послушать вас, – сухо обратился я к инспектору, чувствуя себя по-прежнему обиженным.

– А что вы можете сказать мне? Что произвело на вас особое впечатление?

– Ну… этот молодой человек кажется мне чересчур нервным…

– А как он, по-вашему, должен вести себя, если несколько часов назад покончил жизнь самоубийством отец его жены?

– Это муж дочери?

– Думаю, да.

– Думаете? Или знаете?

– А вот сейчас я представлюсь и спрошу у него. Вас представлять не буду, тогда ваше присутствие останется для них смущающей дух загадкой…

– Загадкой?

Я задавал вопрос за вопросом, так как чувствовал себя несколько сбитым с толку. Инспектор заговорил почти шепотом.

– Их нужно смутить. И вы мне в этом поможете…

– А кого «их»?

– Людей, среди которых находится убийца.

– Но разве…

– Ну ладно, довольно разговоров! В пьесе вы как действующее лицо не участвуете. Впрочем, кто знает. Я где-то читал недавно, что в пьесах такого рода главным действующим лицом должен быть автор.

– Вы говорили – жертва…

– Жертва и автор. Вместе.

ПЬЕСА

С этого момента события начали развиваться так быстро, что, если бы я решил подробно излагать их на бумаге, мне понадобилось бы по меньшей мере 300–400 страниц и много параллельных записей, чтобы все вместе представило картину трудного, а в конечном счете удивительно легкого открытия, или, точнее, раскрытия истины инспектором Пирином Йонковым.

Когда он сказал, что героями моей будущей пьесы должны быть жертва и автор, я не удержался:

– Благодарю за компанию!

– Боитесь мертвецов?

– До сих пор тесно с ними не общался.

– А моя профессия часто заставляет меня прибегать к их помощи. Они, как правило, оказываются любезными и всегда стремятся сорвать покров с тайны, которая отняла у них жизнь.

– Ценю ваш юмор, но неужели вы полагаете, что я самый подходящий объект для него?

– То, что вы уже видели и увидите сейчас, должно немедленно принимать в вашей голове форму диалога. Для того чтобы выполнить ваш договор с товарищем Гуляшки, у вас нет другого способа, как писать строго по ходу развития событий, я бы даже сказал параллельно им. А пьеса обещает быть невероятно интересной.

– Вы полагаете?

– Уверен. В ней уже есть то, что делает все хорошие детективные романы и пьесы такими притягательными.

– Что же это? Ведь, в отличие от вас, я не специалист по части уголовщины…

– А это, дорогой товарищ автор, одна вещь или, точнее, две. Первая – возможное наличие нескольких убийц…

– Нескольких?!

– Да-да. Каждый из тех, кто в последнее время находился в этом доме или поблизости от него, мог по разным причинам желать смерти благородного старого человека…

– Даже его собственная дочь?

– Не исключено. В криминалистике нет места сантиментам.

– Ну, а вторая?

– Вторая – самая важная: резкая неожиданность, невероятный поворот событий.

– Не понимаю…

– Все очень просто. Ну, например, убийцей может оказаться тот, кого мы меньше всего подозреваем или что-то в этом роде.

– Вы опять с юмором. Но это значит, что версия самоубийства отпадает?

– Кто вам сказал?

– Но… я полагал…

– Советую отныне привыкнуть к тому, что в нашем деле по поводу каждого факта, как правило, возникает несколько гипотез. Расследование – это та же математика, требует предельного напряжения ума. Впрочем, довольно теории. Сейчас, вероятно, состоится разговор, который – мне во всяком случае так кажется – может послужить началом первого действия.

– Почему вы отказываетесь писать вместе со мной? Ведь, по существу, вы уже мой соавтор!

– Нет, это было бы незаконным использованием служебного положения, и потом, меня совсем не тянет писать. Так что пишите сами. Более того – я бы даже не хотел, чтобы вы читали мне пьесу: предпочитаю увидеть ее на сцене. И не репетиции, а прямо премьеру!

– А вдруг я ее не напишу, что тогда?

– Асен Миланов, наш знаменитый народый артист, ждет пьесу. И если мне не изменяет память, даже репетиции назначены. Или я ошибаюсь?

– Нет, это просто фантастика! А вдруг расследование извлечет на белый свет такие грубые и банальные вещи, которые вовсе не годятся для сцены?

– Я, конечно, дилетант в драматургии, но мне непонятно, почему на сцене надо избегать «грубых» и «банальных», как вы их называете, вещей. Раз есть жизнь и смерть – значит, будет пьеса. Кроме того, – но это, разумеется, между нами – седьмое чувство подсказывает мне (а ведь я уже достаточно опытен в таких делах), что мы сейчас окажемся в кругу образованных, интеллигентных, достаточно умных и хитрых людей. Работа нам с вами предстоит интересная…

Я прикрыл глаза. Как зовут этого молодого мужчину, который встретил нас недавно? Почему бы не назвать его Любеном? Итак, первый персонаж есть! А теперь нужно описать обстановку и ситуацию такими, какие они в действительности, лишь чуточку кое-что в них изменив…

И тут мысленно я словно увидел, как чистый белый лист бумаги стал покрываться буквами.

КАРТИНА ПЕРВАЯ

Холл. Некоторое время сцена пуста. Из спальни выходит Санитар, в руках у него узел с вещами, завязанными в простыню. В дверях показывается Фотограф, что-то отдает ему, затем возвращается обратно. Санитар направляется к входной двери. В тот же момент из спальни выходит Инспектор, он провожает взглядом Санитара. В дверях, ведущих в другую комнату, появляется Любен, он быстро приближается к столу, берет кувшин с водой и так же быстро собирается покинуть холл. Потом останавливается и оборачивается к Инспектору, вопросительно глядя на него.

Любен. Его унесли?

Инспектор (кивает). Да… (Смотрит вслед уходящему Любеку.)

Любен входит снова, садится за стол, лицо озадаченное и хмурое.

Инспектор. Как она?

Любен. Очень плохо. (Вынимает пачку сигарет.) Просто не в себе… (Закуривает.)

Инспектор. Позвольте сигаретку…

Любен. Разумеется… (Инспектор закуривает, неумело затягивается.)

Любен. Похоже, вы не курите?

Инспектор (гасит сигарету). Извините, номер вашего телефона?

Любен. 45-99-63.

Инспектор (подходит к телефону, звонит). Велева? Пожалуйста, звоните мне по телефону 45-99-63.

Я еще плотнее закрыл глаза, стараясь как следует запомнить только что «написанное». Фокус с сигаретами я придумал как раз в тот момент, когда в комнату действительно вошел молодой мужчина, которого я впредь буду называть Любеном.

– Вы, надеюсь, помните, что вечером вас здесь не было? – спросил его инспектор.

– Когда? Вечером? Да… – вздохнул он, – я вышел, хотел немного проветриться… И прошлялся до рассвета. Вы же знаете – иногда у человека бывает такое настроение… и чаще всего без определенного повода. Я походил по улицам, поглядел по сторонам, заглянул ненадолго к Дан-чо…

– Это один из ваших приятелей?

– Данчо, что ли? Да нет, он бармен в отеле «Балкан». У него там приятно посидеть. Ну, я выпил немного виски, самое большее – два…

– Двойных?

– Я других не пью.

В этот момент как-то резко и зловеще зазвонил телефон – во всяком случае мне так показалось. В первый раз я присутствовал на следствии, слушал, как ведется допрос. Я был возбужден и растерян, старался, как ученик на уроке, твердо запомнить все слова и фразы, которые звучали в холле. Успею я написать пьесу или нет? А мой новый знакомый, названный в честь наших прекрасных гор, – сумеет ли он в самый краткий срок разрешить загадку, возникшую перед нами?

Я посмотрел на него. Он незаметно усмехнулся, будто подбадривая меня: «Ну, продолжай сочинять свою пьесу. Все в порядке!» И я в ответ улыбнулся ему. Только молодому человеку, которого я назвал Любеном, было не до улыбок.

СЛИШКОМ МНОГО АЛИБИ

То, о чем рассказывал Любен, выглядело весьма сомнительно. Так «случилось», что именно в тот вечер, когда было совершено преступление, его не оказалось дома. То, что он был в баре у Данчо, вряд ли могло служить прочным алиби – поди проверь, когда и сколько он там сидел, может, он вообще заглянул туда на несколько минут.

– Прежде всего, – говорил мне позже Пирин, – я понял, что он ходит туда каждый вечер. Поэтому тот, кто постоянно встречает его в баре, преспокойно может подтвердить, что видел его там вчера вечером. Кроме того, он, знаете ли, не мог точно вспомнить, где находился во время самоубийства (или убийства), потому что был «в подпитии». Скорее всего, по его собственному выражению, «шлялся» по городу.

Вообще не требовалось быть инспектором по уголовным делам или автором будущей детективной пьесы, чтобы увидеть белые нитки, которые со всех сторон торчали из рассказа Любена. Кроме того: отвечая на вопросы инспектора, он все время пил виски, которое достал из большого старинного буфета. По просьбе Пирина налил по стаканчику и нам. Мне это совсем не понравилось. Во-первых, устанавливало слишком интимное отношение с допрашиваемым, что было вовсе не желательно, а во-вторых, можно ли как следует вести расследование, если сам в это время пьешь? Я все больше укреплялся во мнении, что инспектор затеял какую-то игру. Своя игра была, вероятно, и у допрашиваемого.

– Впрочем, я не успел спросить – с кем имею честь? – Любен поднял свой стаканчик с виски, намереваясь чокнуться с нами. Он давно все понял.

– Я инспектор уголовного розыска.

– Как прикажете понимать ваше появление?

– Так, как есть. Если имеет место убийство, самоубийство или несчастный случай, мы обязаны провести расследование. Неужели вы этого не знали? Мы выясняем причины, обстоятельства… и так далее. Чтобы совесть была чиста.

– Все ясно, как же может быть иначе…

Зазвонил телефон. На этот раз звонок не показался мне зловещим. Любен бросился к аппарату и протянул руку к трубке, но инспектор властно и даже чуть грубо отстранил его руку, сам снял трубку и приложил ее к уху.

– Да. Да, это я. Так-так… Да-а… – Он пристально посмотрел на Любена. – Примерно шесть часов назад… – Он перевел взгляд на свои ручные часы. – Точнее, точнее! Хорошо. Жду.

Инспектор положил трубку на рычаг, прошелся по комнате, потом направился к столу и сделал несколько глотков виски. Как будто ему страшно хотелось выпить. Это, разумеется, была игра, преследовавшая цель установить «контакт» с Любеном.

– Неплохое виски, неплохое. Правда, крепковато без содовой или минералки… – Взгляд его будто невзначай упал на газету, лежавшую на столе.

– Я купил ее, когда возвращался домой… – не дожидаясь вопроса, сказал Любен. – Газеты только-только привезли в киоски. Понюхайте, она еще пахнет типографской краской. – И он, предварительно поднеся газету к носу, подал ее инспектору.

Что он хотел этим сказать? Зачем ему нужна была эта «реплика»?

Инспектор медленно, с «наслаждением» тянул прозрачную желтоватую жидкость. Прошло несколько секунд, и он как-то лениво, небрежно, будто без интереса, переспросил:

– Простите, как вы сказали? Вы купили эту газету на рассвете?

– Да-да. Было еще очень рано… Это, наверно, первая газета, которая вышла сегодня…

Инспектор взял газету, повертел ее в руках и снова бросил на стол.

– Прошу вас, пригласите сюда вашу супругу. Я задержу ее всего на несколько минут.

– Но она… она в ужасном состоянии…

– И все-таки попытайтесь привести ее сюда.

– Он очень любил нас… А жена была особенно сильно привязана к нему… Она слишком болезненно реагировала на все, что было связано с ним…

– Пожалуйста, помогите ей, приведите ее сюда ненадолго!

Наш молодой собеседник неохотно вышел из комнаты, всем своим видом демонстрируя недовольство давлением, которое оказывал на него инспектор.

И тут кто-то из оперативников – до этого момента я его не видел – вышел из спальни и приблизился к Пирину. В руках у оперативника был пистолет, завязанный в белый платок.

– Пошли его на дактилоскопию! Снять отпечатки пальцев у всех, кто был здесь вечером! Бегом!

– Слушаю, товарищ майор!

Из двери, ведущей в комнату Любена и его жены, стремительно вбежала в холл молодая красивая женщина с разгневанным лицом. Она была поразительно похожа на мертвого старика, и в этом ничего особенного не было – я заметил, что дочери чаще бывают похожи на своих отцов, чем на матерей. Глядя на ее необыкновенно красивое лицо, хотя оно подурнело и опухло от слез, я представил себе, каким благородно прекрасным был в молодые и зрелые годы ее отец.

Она резко устремилась к Пирину, но на ходу покачнулась и едва не потеряла равновесие.

– Юлия, не надо!.. – Любен попытался остановить ее. – Подумай о себе!.. Обо мне ты не думаешь, но пожалей хоть себя!.. Тебе нужны силы…

– Вы из милиции, да?! Инспектор, да?!

– Юлия, я сказал тебе…

– Что вам еще нужно? Почему вы не пускаете меня в спальню? Я хочу быть рядом с отцом! Я хочу его видеть!

Муж взял ее за плечи и слегка потряс.

– Посмотри на меня, Юлия. Это бессмысленно…

– Сейчас все бессмысленно!.. Все потеряло смысл!..

Она зашаталась, упала на стоящий рядом стул, закрыла лицо ладонями и тихо зарыдала. Потом вдруг резко вскочила и двинулась к двери спальни.

– Я…

– Юлия, куда ты?

– Оставь меня! Не прикасайся ко мне!

Я посмотрел на Пирина – ему явно пора было вмешаться.

– Прошу вас, остановитесь. – Он преградил ей путь рукой и мягко усадил на тот же стул. – Понимаю ваше состояние, но, поверьте мне, без крайней необходимости я бы не мучил вас вопросами…

– Мама, где мама?! Она знает, что случилось?! Где она? Скажите мне правду! Я должна знать правду!

– Ваша мать вне всякой опасности.

Я с удивлением поглядел на него. Когда он успел обо всем узнать? Когда успел вникнуть в эту драму? В те считанные минуты, которые он провел в спальне, оставшись наедине с мертвым?

– Я не верю вам! Что значит – «вне всякой опасности»? Не могу поверить… Всю ночь меня преследовал один и тот же кошмар… Будто я ползу по краю пропасти, земля осыпается, я хватаюсь за какие-то корни, но они вырываются из рук… и я лечу в пропасть… Я просыпаюсь, вскакиваю – дом наш погружен в гробовую тишину, будто кто-то заглушил все звуки. Я ложусь – и опять, и опять тот же кошмар… До утра не могла заснуть, ждала рассвета. А рассвет принес самое страшное…