Текст книги "Левая политика. Текущий момент"

Автор книги: Борис Кагарлицкий

Соавторы: Василий Колташов
сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 12 страниц)

Содержание номера

4 Зачем мы здесь?

АНАЛИЗ

9 Борис Кагарлицкий

Рубеж середины двухтысячных

16 Виталий Куренной

Мерцающая диктатура: диалектика политической системы современной России

24 Артемий Магун

Остранённое пространство Империи

36 Илья Будрайтскис, Мария Курзина

Текущий момент: социальный протест и перспективы антикапиталистических левых

45 Василий Колташов

«Средний класс» в России: материальное положение, сущность, сознание

53 Александр Желенин

Власть и бедность в предвыборной России

56 Анна Очкина

Концепция изменилась? По следам реформаторов от образования

65 Игорь Герасимов

Интернет, Open Source и «Открытое сетевое общество»

ПУБЛИЦИСТИКА

71 Акрам Муртазаев

Радикальное население России

77 Илья Федосеев

Имперский синдром

ИНТЕРВЬЮ

82 Виктор Мизиано

«Левые должны выдвинуть лозунг национализации культуры…»

ЛЕВЫЕ В СОВРЕМЕННОМ МИРЕ

89 Александр Берегов

Латинская Америка: революция и интеграция

94 Якоб Норхой

Восстание среднего класса… во имя социальных благ

97 Али Эсбати

Мы должны чётко обозначить свои позиции

100 Ален Кривин

Что делать, когда левые сдвигаются вправо?

КНИГИ

102 В. Колташов

Опасная теория

105 И. Федосеев

Андроиды в постели

Зачем мы здесь?

Зачем нужен ещё один журнал? Отечественный читатель уже и так получает изрядное количество изданий – толстых и глянцевых, пошлых и изысканных, модных и угрюмо-консервативных. Зачем ещё один?

Впрочем, возможно, читатель уже догадался об ответе, взглянув на название. Среди огромного спектра изданий, выходящих в сегодняшней России, левой периодики почти нет, а левой политической периодики нет совсем. Вернее, есть некоторое количество изданий, выпускающихся небольшими группами, нерегулярно и с большим трудом. Этого явно не хватает самому активу левых организаций, не говоря уже о «внешнем мире»: в конце концов, журнал, который интересен только своим собственным авторам и заведомым сторонникам их позиции, рано или поздно обречён на кризис. Всё уже сказано, все уже всё поняли. О чём вести разговор?

С другой стороны, даже либеральные социологи констатируют, что российское общество левеет.

Те же тенденции можно наблюдать и на Украине. По большому счёту это лишь свидетельствует о том, что бывшие советские республики проходят нормальный процесс развития капитализма. По мере того, как буржуазная система стабилизируется, становятся очевидны и присущие этой системе противоречия, развиваются неизбежные для неё конфликты, в первую очередь – противостояние между трудом и капиталом. Осознание противоречий капиталистического общества естественным образом оборачивается ростом левых настроений, появлением профсоюзов и марксистских организаций. Короче, всё как у всех.

Капитализм хронически болен классовой борьбой. И, парадоксальным образом, чем более капитализм «нормален», чем в большей степени развивается на собственной основе, тем острее эта болезнь. Проблема постсоветских республик состояла именно в том, что новая буржуазная власть опиралась на старые бюрократические связи и структуры, сохраняла многие черты советского образа жизни с присущими ему социальными гарантиями. Деморализация и распад старого советского общества сопровождались и закономерной идеологической неразберихой, которая в конечном счёте была на руку именно формирующемуся правящему классу. Да, приватизация и разграбление страны вызывали возмущение масс, но возмущаться ещё не значит понимать, а обиды и отчаяния ещё недостаточно, чтобы выработать правильную стратегию борьбы. Главная проблема масс состояла в том, что, несмотря на высокий уровень социального недовольства, уровень классового сознания был минимален, способность к самоорганизации – ничтожной, а из этого проистекала и невозможность выдвинуть позитивные альтернативы. В результате любой протест был заранее обречён на неудачу. А в сфере идеологии получили распространение всевозможные мифы, которые были лишь на руку формирующемуся правящему классу. Вместо того, чтобы разбираться в социальных противоречиях, организовывать профсоюзы, вырабатывать программу конкретных преобразований экономики и общественной жизни, люди ловили под диваном иностранных «агентов влияния», мечтали о возрождении Московско-Византийской империи, вздрагивали при упоминании еврейской фамилии и восхищались израильскими методами борьбы с терроризмом, которые можно применить против чеченцев, дагестанцев, татар, башкир, грузин или украинцев – в зависимости от конкретных обстоятельств.

Господствующими идеологиями 1990-х были (и на уровне официальной пропаганды остаются по сей день) национализм и либерализм. И в России, и в Восточной Европе все основные партии и политические группировки представляют эти две идеологии, либо какие-то их комбинации. Понятия «правые» и «левые» тоже используются в лексиконе журналистов и комментаторов, но смысл их как-то размыт и невнятен.

Причина вовсе не в том, что эти понятия якобы утратили свой прежний смысл, а в том, что все участники политического процесса являются правыми. Их идеология, их действия, их система ценностей точно соответствуют всем нормам «правой политики», описанной в классической политологии.

С другой стороны, есть целый спектр партий, претендующих на левого избирателя, либо по историческим причинам вынужденных сохранять связь с революционными лозунгами прошлого. В первую очередь речь идёт, конечно, о партиях, называющихся коммунистическими или вышедшими из бывших государственных компартий. При этом, парадоксальным образом, обнаруживается, что в Восточной Европе «левые» партии на самом деле являются инструментом либеральной политики, а в России (и отчасти на Украине), они, напротив, становятся носителями националистической идеологии.

Разумеется, это связанно с особенностями политической истории: в Польше или Венгрии националистические движения сложились в оппозиции к коммунистическому режиму, а партийная номенклатура, возглавившая процесс приватизации, не смогла полностью отказаться от организационной связи с «привычной» партией. Напротив, в СССР наиболее динамичная часть номенклатуры сумела заново организоваться под антикоммунистическими лозунгами и либеральными знамёнами, а неудачники устроились на идеологических обломках КПСС.

В реальной политике происходит постоянное чередование национализма и либерализма. В Польше, Чехии или Венгрии оно принимает характер чередования правящих партий. Однако в России такого рискованного эксперимента правящие круги себе не позволяют. Тем не менее, мы видим точно такое же чередование «либеральных» и «национальных» фаз в рамках одной и той же несменяемой российской власти.

На практике же «национальные» и «либеральные» риторические лозунги, сменяя друг друга, лишь обеспечивают проведение единого, последовательного и преемственного курса на строительство корпоративного капитализма. Конечно, курс время от времени корректируется, но этого как раз и требует внутренняя логика капиталистического проекта.

И всё же проект капиталистической реставрации сталкивается с возрастающими трудностями – в теории и в практике, в идеологии, экономике и политике. У нас в России принято считать, будто всё, с нами происходящее, исключительно самобытно и уникально – даже наше воровство и наши глупости. Между тем мировая экономика, уже несколько лет живущая с острым предощущением серьёзных катаклизмов, не может не влиять на нашу страну, также как и происходящие у нас процессы – на внешний мир.

Главная причина трудностей, с которыми сталкивается реставрация капитализма в нашей стране (точнее, в наших странах, поскольку бывший Союз уже распался на полтора десятка фрагментов, и каждый из них претендует на «национальную государственность»), состоит в том, что буржуазная система явно не справляется с порождёнными ею противоречиями. Неолиберальный вариант развития, навязанный человечеству в глобальном масштабе после краха СССР, явно исчерпал себя. Его изжитость в достаточной мере очевидна даже правящим классам, но заменить его нечем.

Политическая нестабильность в бывших «коммунистических» странах, выразившаяся в череде «цветных революций», была осмыслена обществом в духе модных сейчас теорий «манипуляции сознанием» и с точки зрения геополитических конфликтов между правящими кругами США и региональными элитами. Показательно, однако, что кризис не остановился в какой-то одной точке (географической или хронологической), охватывая всё новые и новые страны с самыми разными режимами – от Венгрии до Мексики мы наблюдаем повторение одних и тех же сценариев, которые всё меньше похожи на управляемый кем-то и заранее запланированный процесс.

Разумеется, правящие круги США, точно так же как и местные элиты, не являются пассивными наблюдателями. Они используют ситуацию, реализуя свои заготовки и разыгрывая удобные для себя сценарии. Но сам кризис вызван совершенно иными причинами, а потому не завершается с победой в очередной «цветной революции» одной из сторон.

Суть происходящего – в хронической нестабильности всей социальной модели, в очевидной неэффективности «практического капитализма» на просторах Восточной Европы. Именно поэтому массы хронически недовольны, и горючее для протеста – всегда и везде в избытке. Но с другой стороны, мы наблюдаем и триумф «идеального капитализма», то есть буржуазной идеологии, в рамках которой предлагаются и обсуждаются любые варианты преодоления кризиса, любые сценарии политической борьбы и программы любых правительств или партий. Замкнутые в порочный круг колебаний от «национализма к либерализму», общества обречены повторять одни и те же поражения снова и снова, напрягать силы в борьбе и отчаянных попытках вырваться из сложившейся ситуации – только для того, чтобы, подобно героям английской сказки, вновь оказаться на том же самом месте!

В таких условиях вопрос об идеологическом оформлении левых, о наших программах и требованиях – не теоретическая дискуссия между интеллектуалами и активистами, а вопрос жизни и смерти самого общества. Левая альтернатива востребована, но её нет. И не только потому, что нам мешают внешние силы – от мирового империализма и отечественной бюрократии до национально озабоченных троглодитов, прикрывающих свою отвратительную идейную наготу «коммунистическими» знамёнами. Нет, проблема и в самом левом движении, в том, насколько оно осознаёт свою ответственность перед трудящимися, перед обществом. В том, насколько оно способно покончить с сектантскими склоками и академическими дебатами ради реального дела – но дела идейно и стратегически обоснованного.

Нужно преодолеть комплекс неполноценности, страх перед самостоятельным действием, вызывающим постоянную потребность к кому-то прислониться. Надо «сбросить с корабля современности» весь бессмысленный груз сектантских дискуссий, годами заменявших неудовлетворённым молодым людям практическое действие.

Борьба с сектантством не может, однако, свестись ни к призыву «жить дружно», ни к попытке сколотить ещё одну секту, только очень большую и мощную, чтобы она в соответствии с законами Дарвина пожрала и вытеснила всех соперников из общей экологической ниши. Речь идёт о формировании широкого (но не безграничного) политического проекта, опирающегося на общее понимание классовой борьбы и политической ситуации в стране и мире. Участие в общем проекте задаёт и рамки дискуссии и границы «товарищеской терпимости».

Весной 2006 года в среде активистов прозвучал очередной призыв к созданию в России Левой партии. Закономерно, что примерно в то же время, несмотря на серьёзные различия политических раскладов, аналогичная дискуссия началась и на Украине. Между тем практические перспективы появления новой Левой партии в обоих случаях остаются размытыми – не только потому, что нет достаточного количества денег, кадров и средств массовой информации. Нет, размытыми остаются также контуры, задачи и границы левого проекта. Политическое объединение создают не для того, чтобы просто собраться вместе и дружить. Политика – это борьба за власть в обществе, которая, в свою очередь, имеет для левых смысл как борьба за изменение общества.

Какими мы видим эти перемены? Какой мы видим стратегию движения вперёд? Кто наши союзники, партнёры, попутчики и противники? Как совместить растущее движение социального протеста (включая набирающие силу свободные профсоюзы) с левой политикой, которая не должна, конечно, плестись у масс в хвосте, но не должна (да и не может) просто навязывать людям готовые абстрактные формулы?

Строго говоря, полем для обсуждения этих вопросов и должен стать данный журнал. Не просто ещё одно левое издание, удовлетворяющее духовный голод уставшей от капитализма интеллигенции, но и форум для выработки позиций, место, где, конечно, не принимаются конкретные решения, но формулируется общее направление. В этом плане мы перенимаем традицию не только марксистских нелегальных публикаций начала ХХ века и западных изданий, подобных New Left Review начала 1970-х годов, но и русских толстых журналов XIX века, сыгравших немалую практическую роль в освободительном движении.

Вслед за русскими радикалами позапрошлого века мы видим своё дело как в высшей степени практическое. Мы должны думать, чтобы действовать. А действуя – мыслить!

Итак, добро пожаловать в ЛЕВУЮ ПОЛИТИКУ.

АНАЛИЗ

Рубеж середины двухтысячных [1]1
  Данная статья подготовлена на основе доклада, который был прочитан в октябре 2006 года на семинаре, проведённом Институтом проблем глобализации совместно с Фондом им. Ф. Эберта и Всероссийской конфедерацией труда в Самаре.


[Закрыть]

Борис Кагарлицкий

Пообещав России стабильность и процветание, администрация Путина может похвастаться успехами на обоих направлениях. Политическая ситуация вроде бы под контролем, экономика растёт, жизненный уровень повышается. Только…

Несмотря на видимость благополучия, общество полно дурными предчувствиями: есть какое-то ощущение хрупкости, неустойчивости, недолговечности всего этого – и путинской стабильности, и нефтяного благосостояния.

Разумеется, если говорить честно, ни Путин, ни его ближайшее окружение ничего конкретного нам не обещали. Они лишь намекали, провозглашали общие места и обходились обтекаемыми формулировками, в которые каждый вкладывал собственное содержание. Собственно, именно эта двусмысленность (а на самом деле пустота) стала главным пропагандистским инструментом путинского режима в начале 2000-х годов, сделав самого Путина «президентом надежды». Да, надежды у каждого были свои, но президент был общий, один на всех.

Впрочем, надо признать, что «президент надежды» появился очень своевременно, не просто отражая определённое настроение своих сограждан, уставших от потрясений 1990-х годов, но и определённый этап в развитии общества, в становлении русского капитализма. Ведь не может экономика падать бесконечно. На каком-то этапе начинается стабилизация.

Дефолт 1998 года был не просто очередным кризисом в череде таких же кризисов. Он оказался «кризисом» в медицинском смысле. После него российский капитализм мог либо погибнуть, либо выздороветь. Для того, чтобы он погиб, одних лишь экономических сил было недостаточно. Нужны были политические или хотя бы общественные силы, способные предложить что-то новое. Но таких сил не было, и восстановление наполовину рухнувшего дома произошло на прежней основе, по прежнему плану. Были заменены лишь откровенно сгнившие и развалившиеся детали, а также исправлены очевидно абсурдные просчёты архитекторов. Восемь лет правления Путина оказались временем экономического роста, политической стабильности и повышения жизненного уровня. Это можно сказать, даже не дожидаясь результатов 2007 и 2008 годов, поскольку уже набрана определённая инерция. Однако примерно то же можно было сказать и про 18 лет правления Леонида Ильича Брежнева (в нынешнем году, кстати, можно будет отметить столетие со дня его рождения, что в некотором смысле символично). Стабильность и экономический рост – совершенно реальные факты. А вот последствия такой стабильности – совершенно иной вопрос.

Российский капитализм (как и мировая капиталистическая экономика в целом) остаётся явно больным, не имея возможности разрешить очевидные противоречия – между богатством и бедностью, между развитием глобализации и узостью внутреннего рынка, между потребностью элит в социальной сегрегации по типу «информационного апартеида» (лишающего низы общества шансов на прорыв вверх) и потребностью в компетентных кадрах, которую за счёт одних элит не удовлетворишь. Наконец, между необходимостью сохранять некоторые демократические нормы, необходимые для существования самого буржуазного порядка, который, как ни крути, нуждается в более или менее эффективной системе права, и глубоким антидемократизмом всего проекта, совершенно исключающего социальные компромиссы и участие масс в реальном управлении страной.

И всё же подобные противоречия стали нормой жизни. Болезнь не излечена, лишь перешла из острой фазы в хроническую, а режим Путина смог – говоря медицинским языком продемонстрировать явные признаки «ремиссии», каковую при некотором благорасположении к доктору можно и принять за выздоровление.

Похоже, однако, что вторая половина десятилетия окажется куда менее благоприятной для страны и её правителя, как бы его ни звали. Несмотря на сохраняющиеся позитивные экономические показатели, тревожные симптомы нарастают в социальной сфере. Причём, каким ни удивительно это на первый взгляд, источником нестабильности становится сама власть.

Конец 2006 года, возможно, останется у нас в памяти как некий рубеж, за которым начинается совершенно новый этап в нашей социальной и политической жизни. Хотя, с другой стороны, таким же рубежом может считаться и январь 2005 года: федеральный закон № 122 и массовые протесты против него.

С одной стороны, власть восприняла период 2000–2005 года просто как необходимую передышку, время закрепления итогов приватизации и реформ 1990-х годов. После того, как передышка закончилась, можно начинать новый этап реформирования. Иными словами – новую приватизацию, новые преобразования в интересах капитала.

Так называемые неолиберальные реформы 1990-х годов поставили значительную часть населения на грань голодной смерти: часть жителей страны в буквальном, а не в переносном смысле боролась за выживание. Это, в конечном счёте, не соответствует даже интересам правящей верхушки. Даже если наша элита не отличается чрезвычайной гуманностью, она отдаёт себе отчёт в том, что людей можно эксплуатировать только пока они живы. Для того, чтобы люди могли трудиться на новых собственников, они должны воспроизводить свою рабочую силу. В начале 1990-х это было не слишком важно, поскольку эксплуатировался не столько труд, сколько материальные ресурсы, захваченные в процессе приватизации. Разворовывание приватизированного предприятия давало гораздо больше выгод, нежели даже успешная работа этого предприятия. Однако к началу 2000-х годов ситуация изменилась. Ресурсы, которые можно было просто захватить и использовать, не организовывая производство, были в значительной мере исчерпаны. А дефолт 1998 года был рубежом, после которого неизбежной стала смена модели.

В 2000-е годы российский капитализм переходит от разграбления страны к её эксплуатации. Это значит, что надо радикально изменить политическую, экономическую и даже социальную модель. Со стороны правящего класса требуется некоторая ответственность, дисциплина, хотя бы начатки эффективного управления. На политическом уровне смена подхода отражается переходом от режима Ельцина к режиму Путина. На уровне бизнеса группа Ходорковского предлагает своё видение стабилизации – под эгидой олигархических корпораций, а группа Путина – своё, под эгидой национальной бюрократии и транснационального капитала (и главными победителями в борьбе между Путиным и его олигархическими оппонентами становятся транснациональные компании, резко укрепившие свои позиции в России). Уцелевшие олигархические группы сами пытаются стать транснациональными.

Надо сказать, что транснационалы принесли в Россию более высокую культуру производства, некоторые новые (не обязательно, впрочем, передовые) технологии. И, как ни парадоксально, создали предпосылки для развития классовой борьбы в соответствии с привычными европейскими условиями: конфликт труда и капитала по вопросам заработной платы, условий труда, права на организацию профсоюзов и т. д. Пресловутый «вирус классовой борьбы» распространился на старые предприятия и на компании, принадлежащие олигархическому капиталу, где раньше была своя специфика трудовых отношений.

С другой стороны, к середине 2000-х годов бюрократия вместе со своими олигархическими и транснациональными партнёрами приходит к выводу, что население поднакопило жирок, пауза в проведении реформ окончена, надо начинать новое наступление. Причём захватить нужно отрасли и сферы, которые в начале 1990-х не представляли ценности, по крайней мере, в плане немедленного разграбления – жилищно-коммунальное хозяйство, образование, здравоохранение, транспорт. Все эти отрасли могут быть успешно освоены частным капиталом, если им накоплена хоть минимальная способность не только грабить, но и управлять. Разумеется, вопреки пропаганде, управлять они собираются не в интересах общества и не в интересах клиентов, а исключительно в своих собственных. Не ради удовлетворения общественных потребностей, а ради получения прибыли. С удовлетворением общественных потребностей станет только хуже. Но в том-то и дело, что для людей, принимающих решения, речь идёт о совершенно иных вопросах. До недавнего времени состояние российского бизнеса было таково, что он не мог эффективно управлять даже в собственных интересах. Сейчас приходят транснациональные инвесторы, сложились более или менее успешные компании. Можно быть уверенными, что существование населения в условиях приватизированного жилищного хозяйства осложнится. Но по крайней мере есть надежда, что большая часть домов не рухнет в течение нескольких первых месяцев после приватизации ЖКХ. Лет десять назад можно было быть уверенным в обратном: просто растащили бы несущие металлические конструкции, разобрали бы по кирпичам стены на нижних этажах и этим успешно завершили бы процесс рыночной реформы. Впрочем, подобное не исключено и теперь. Посмотрите, как дают трещину – в буквальном смысле – лужковские новостройки в Москве.

Команда Путина, произнося громкие слова об укреплении роли государства в экономике и социальной защите населения, одновременно разворачивает новый виток приватизации. Распродаются государственные пакеты в банках и нефтяных компаниях, принимаются новые законы, поощряющие частную инициативу в сфере культуры и образования, переходят на рыночные основы все транспортные системы. Компании, в которых правительству принадлежит значительный пакет акций, получают право на дополнительную эмиссию, снижая тем самым долю государства. Западные аналитики восторженно повышают инвестиционный рейтинг России, несмотря на истерические протесты оппозиционных либералов, пытающихся представить Путина чуть ли не как врага рынка и противника буржуазных ценностей. Практичные люди бизнеса прекрасно понимают цену подобным заявлениям. Более либерального – с точки зрения экономики – правительства у нас, пожалуй, не было со времён злополучной администрации графа Витте, которая довела дело до революции 1905 года.

Разумеется, все эти рыночные меры не только не ослабляют монополизм, но, напротив, его резко усиливают, ибо большинство приватизированных корпораций остаётся естественными монополиями, только с них снимается государственный контроль. Но проблема здесь не в администрации Путина, а в самом капитализме, который несёт в себе неразрешимое противоречие: чем больше свобода для рынка, чем меньше государственного вмешательства и регулирования, тем сильнее произвол монополий[2]2
  Интересно, кстати, что либеральные идеологи готовы поддержать меры правительства по приватизации компаний или даже по принудительному расчленению монополий на несколько конкурирующих предприятий, не замечая, что при этом речь опять же идёт о государственном вмешательстве – точно так же, как и при национализации. Другой вопрос: почему национализация естественных монополий даёт обычно позитивный эффект, а их приватизация и расчленение – нет. Беда именно в том, что монополии действительно являются естественными, их монополизм предопределён не размерами и положением на рынке, а технологией и природой самого занимаемого ими сектора экономики. Например, такого, как железные дороги. Все многократно предпринимавшиеся в истории попытки наладить здесь «свободную конкуренцию» приводили лишь к хаосу и крушению поездов.


[Закрыть].

Путинский проект российского капитализма прост и прозрачен. Это сильная централизованная власть, опирающаяся на крупные частные корпорации. Связующим звеном выступает бюрократический капитал, постоянно рождающийся в недрах государства, но так же перманентно приватизирующийся. Государство аккумулирует ресурсы и поддерживает порядок. По мере того, как формируются условия для приватизации очередного проекта, сложившегося в рамках государственного сектора, он передаётся частному капиталу, либо сам превращается в частную корпорацию. Совершенно ясно, что за свои услуги бюрократия требует достойную цену. Эта плата за услуги выражена не только в сумме взяток, не только в получении бывшими и действующими чиновниками своей доли в процветающих предприятиях, но и в форме политической лояльности крупного капитала.

Бюрократия требует от олигархического капитала соблюдения определённых правил, своеобразной дисциплины и уважения к себе. В обмен она гарантирует высокие прибыли, минимизацию социальных издержек и поддержку местных компаний в их экспансии за рубежом (всё – в точности по образцу царской России начала ХХ века). Некоторые секторы экономики остаются в качестве специального заповедника для «своих» – если иностранный капитал туда и пускают, то только в качестве младших партнёров и миноритарных акционеров отечественных корпораций. Зато секторы, не представляющих большого интереса для отечественного сырьевого бизнеса и финансовых групп, отдаются иностранцам почти безраздельно и без особых условий. Парадоксально, но закономерно: пока российские корпорации пытаются укрепиться на глобальном сырьевом рынке, внутренний рынок и сферу потребления осваивают иностранные фирмы – не только экспортируя товары, но и делая инвестиции в производство. За счёт транснациональных компаний в России бурно растёт сборка автомобилей, производство бытовой техники.

Возникает практически идеальный симбиоз корпоративного капитала и государственного аппарата. Если у власти и есть какая-то идеология, то нельзя назвать её иначе, чем корпоративной утопией.

Итак, правящая коалиция бюрократии, транснационального бизнеса и «дисциплинированной» части олигархии сделала выбор в пользу второй волны реформ. Но тут что-то пошло не по плану. Сопротивление оказалось больше, чем ожидали. По нескольким причинам. Начнём сверху. Далеко не вся бюрократия в восторге от происходящего. Часть аппарата на среднем уровне знает как работать в нынешних условиях, а как быть с коммерциализированной социальной сферой она не знает. К тому же она теряет рычаги влияния. Потому среднее звено аппарата встречает новые реформы без восторга и, где может, саботирует их. Недовольны и профессионалы в затрагиваемых областях. Они прекрасно понимают, что есть риск развала образования, здравоохранения, транспорта. Прекрасно видят, что рост прибылей новых хозяев будет достигнут за счёт сокращения обслуживания населения в целом (путём концентрации услуг в секторе для «платёжеспособного среднего класса»). Значит, профессионалов потребуется меньше, среди них усилится дифференциация, а качество услуг в целом понизится. Тем более что профессионалы этих сфер всё же оценивают свою работу не как «предоставление услуг клиентам» (в соответствии с рыночной этикой), а как службу обществу.

Недовольна значительная часть среднего и мелкого бизнеса. Ведь политика выжимания средств из населения приведёт к тому, что у них будет меньше клиентов, понизится рентабельность. Кто-то обязательно пострадает – как в старом советском анекдоте, когда мальчик спрашивает отца: «Папа, после повышения цен на водку ты станешь меньше пить?» – «Нет, дорогой, ты станешь меньше есть!»

Если я буду больше тратить на обучение детей, квартплату и лечение, у меня останется меньше денег, чтобы ходить в маленькое кафе на углу. Официантам в этом кафе придётся повышать зарплату (транспорт и жильё дорожают). А мелкие и средние компании и так на пределе рентабельности (надо же ещё налоги платить и взятки давать). Пищевая промышленность у нас и так на грани рентабельности, вложения в неё делаются лишь крупными транснациональными фирмами, для которых доля рынка важнее, чем размеры прибыли. Продолжение нынешней политики означает, что самостоятельных производителей в этом секторе просто не останется.

Недовольна часть «среднего класса»: если платить за образование, здравоохранение, если дорожает транспорт и жильё, многие перестают быть «средним классом». Или им нужно будет больше работать, чтобы остаться при своём – как Алисе из сказки Кэрролла, которая должна была очень быстро бежать, чтобы остаться на месте.

Недовольны низы общества – пенсионеры, бедная часть народа. У них отнимают последнее. Но самое главное – начинает сопротивляться рабочий класс. Он реагирует на давление центральной власти ответным давлением на предпринимателей и на местные власти, требуя повышения заработков. Рабочий класс в условиях социальной и экономической стабилизации начал оправляться от потрясений 1990-х годов. На устойчиво работающих предприятиях появились стабильные и более молодые коллективы, способные эффективно бороться за свои права. Примеры забастовок и протестов последнего времени – автомобилестроители «Форда», транспортники Тольятти, нефтяники Сургута – всё это говорит само за себя.

Неорганизованное, никем не координированное, но многостороннее сопротивление новой волне реформ привело к тому, что процесс замедлился. Насколько я понимаю первоначальный план, реформы должны были проводиться в ходе второго срока Путина – быстро и энергично, так, чтобы все негативные их эффекты достигли пика, скажем к 2006 году, а затем ситуация стабилизировалась бы. После этого по требованию «Единой России» были бы исправлены некоторые «перегибы», наступило бы успокоение, и можно было бы более или менее гладко проводить очередную передачу власти в Кремле.

Теперь получается совершенно не так. Январь 2005 года, по сути, сорвал этот сценарий. Массовые протесты не просто вызвали заминку. Они изменили динамику происходящего. Процесс реформ замедлился, но продолжает развиваться. Но он теперь накладывается на процесс передачи власти.

Можно с уверенностью сказать, что социальные конфликты будут обостряться, переплетаясь с политическими. Можно так же с уверенностью сказать, что даже успешное завершение операции «Наследник-2» – кто бы ни стал новым президентом, и как бы они эти ни провернули – не приведёт к прекращению социального противостояния. Путин мог воспользоваться определённой паузой в осуществлении реформ. Именно в этом секрет его успеха и его популярности. У нового президента такой возможности не будет. Он либо будет продолжать реформы, вызывая нарастающее сопротивление (и не имея личного авторитета в отличие от Путина), либо свернуть их, спровоцировав тем самым новые требования снизу и деморализацию наверху.