Текст книги "Избранное"

Автор книги: Борис Заходер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 8 страниц)

И он задумался о том, как грустно, что ему никогда, никогда не найти друга; и вдруг Роза, которая уже с минуту как замолчала, спросила, как будто угадав его мысли:

– А когда же мы пойдём искать друзей?

И тут Отшельник не удержался и рассказал ей всю правду; как он искал друга по всему дну морскому и видел существа, создания и даже чудища, но друга не нашёл нигде...

– Может быть, никаких друзей вовсе не бывает на свете, – сказал он грустно, – и лучше их и не искать?

V

– Неправда! – сказала Роза. – Друзья на свете бывают, я уверена, а не нашёл ты их только потому, что не знал, где их искать.

– А ты знаешь? – спросил Отшельник.

– Я знаю! Настоящие друзья живут в Алом городе. Они построили его сами и живут там и дружат, и для них море всегда, всегда синее! И знаешь, говорят, что эти друзья – мои сестры или братья, или вообще какие-то родственники, так что мы должны пойти к ним, и они нам очень обрадуются!

– А они не будут щипать нас... для нашей же пользы? – спросил Отшельник, который при слове "родственники" вспомнил дядю Краба.

– Надеюсь, что нет, – сказала Роза гордо, – ведь я говорила тебе, что никто не смеет прикоснуться ко мне! Если я этого не захочу, – добавила она, вспомнив, что ведь Отшельник прикоснулся к ней, когда помогал ей взобраться на раковину.

Отшельник хотел сказать, что его это очень утешает, хотя его самого, увы, щипали много раз, но не успел, потому что в эту минуту перед ними появился дядя Краб собственной персоной.

– Доброе утро, племянничек, – бросил он небрежно и хотел было пройти боком по своим делам (у крабов всегда множество дел), но тут он заметил Розу и от удивления выпучил глаза. – А это ещё что такое? – спросил он и махнул своей толстой клешнёй в сторону Розы.

Нельзя сказать, что он был слишком хорошо воспитан!

– Это не что, а кто! Это Роза, – объяснил Отшельник. – Мы с ней идём к Алому городу искать друзей!

Дядя Краб удивился ещё больше – глаза у него на длинных-длинных стебельках совсем вылезли.

– Моё дело, конечно, сторона, – сказал он, – но всё-таки я должен тебе кое-что сказать. Во-первых, Алый город находится за семью морями, так что ты туда не дойдёшь! Во-вторых, по-настоящему он называется не Алый город, а как-то иначе, так что ты его не найдёшь! В-третьих, там тоже нет никаких друзей, так что ты зря его ищешь! Словом, ты собираешься совершить глупый поступок! А ещё глупее – таскать с собой такую обузу. – И он снова показал на Розу своей толстой клешнёй.

Роза побледнела от обиды, и лепестки её сжались.

И тут дяде Крабу пришлось удивиться ещё больше, потому что Отшельник (ведь ты не забыл, что он был очень добрый) впервые в жизни рассердился.

– Не смей обижать Розу! – крикнул он и бросился на дядю Краба.

Дядя Краб едва успел увернуться. Но всё-таки успел.

– Моё дело, конечно, сторона, – крикнул он, отбежав бочком-бочком на почтительное расстояние, – но в одном из семи морей ты обязательно встретишь Госпожу К., и она покажет тебе, где раки зимуют! От души желаю тебе этого, дерзкий мальчишка! Для твоей же пользы!

Отшельнику стало страшновато – ведь никто не любит, когда ему показывают, где раки зимуют, а раки – особенно. Кроме того, он хорошо знал, кто такая Госпожа К. И он невольно замедлил шаги...

– Ты боишься? – мягко спросила его Роза. – Скажи откровенно! Ты боишься этой Госпожи К.? Не бойся! Ведь я с тобой!

Как ни страшно было Отшельнику, он едва не засмеялся.

Ведь Госпожа К. – так все раки и крабы называют самого страшного своего врага, такого страшного, что они даже не решаются произнести его полное имя. Своими страшными щупальцами она хватает самого сильного краба – и он становится беспомощным, как младенец; своим страшным клювом она раскусывает самый прочный панцирь, как яичную скорлупу...

Что может сделать, чем может ему помочь бедная маленькая Роза, если они встретят Госпожу К.?

Но он не засмеялся – ведь он не хотел обидеть Розу.

– Чему быть, того не миновать, – сказал он храбро. – Но всё-таки... всё-таки будем надеяться, что мы её не встретим!

– А если мы её встретим, мы сами покажем ей, где раки зимуют, – сказала Роза, и тут Отшельник расхохотался и с удивлением почувствовал, что ему уже почти совсем-совсем не страшно!

И они пошли дальше.

VI

Да, это было долгое путешествие, куда длиннее его первого путешествия по дну морскому! Они прошли Первое море, и Второе море, и Третье море, а это гораздо скорее сказать, чем сделать. Но вот что удивительно: этот долгий, долгий путь показался Отшельнику гораздо короче.

Может быть, потому, что по дороге они делились всем: и каждой крошкой еды, и всеми радостями, и горестями – и весело болтали обо всём, что они видели в пути?

Они шли, и шли, и шли, и, когда они пришли в Четвёртое море, Отшельник вдруг почувствовал, что он больше не помещается в своей раковине, и вышел из неё, чтобы поискать себе другую.

– Постой! – шёпотом сказала ему Роза. – Ты хочешь меня оставить?

– Да что ты, – сказал Отшельник, – я просто вырос, и мне нужна другая раковина, побольше!

– Нет, ты хочешь меня оставить! – настаивала Роза. Она вся совершенно побелела.

И ему пришлось долго успокаивать её, но совсем успокоилась она только тогда, когда он нашёл другую раковину и посадил на неё Розу. И они снова тронулись в путь.

– Если бы ты меня оставил, я бы сразу умерла, – сказала Роза.

– Да и я тоже! – искренне сказал Отшельник.

И Роза снова засияла и начала рассказывать ему сказки и болтать всякие весёлые глупости, и за разговором они даже не заметили, что вода становится всё теплее и теплее, а это могло означать только одно: что они уже пришли в Седьмое море, в то самое море, где живёт страшная Госпожа К.

– Погоди-ка, что это такое? – сказал Отшельник и остановился, не дослушав сказки о том, как Рыба-Молот (такая есть) женилась на Рыбе-Наковальне (такой на самом деле нет) и что у них родилось множество детей: Рыба-Пила, Рыба-Гвоздь, Рыба-Серп, Рыба-Щипцы, Рыба-Напильник, Рыба-Подкова, Рыба-Меч и множество других рыб, из которых одни бывают, а другие нет...

Отшельник остановился потому, что перед ними было ужасное зрелище!

Впереди было ущелье между подводными скалами, и у входа в это ущелье лежала целая груда панцирей раков и крабов. Все они были пустые и расколотые пополам, словно орехи, и раздавленные, как яичная скорлупа. И Отшельнику показалось даже, что среди них лежат изуродованный панцирь и клешни дяди Краба. Правда, в такой горе панцирей, клешней и ног трудно было узнать какой-нибудь один панцирь, даже панцирь родственника...

Ясно было только одно: где-то поблизости живёт Госпожа К... Но путь к Алому городу лежал вперёд, только вперёд...

VII

Медленно, осторожно двинулся Отшельник по ущелью, ощупывая каждый клочок дна своими длинными усами и глядя во все глаза, хотя он и знал, что это почти бесполезно, потому что Госпожа К., как и её родственники осьминоги, спруты и кальмары, – умеет становиться невидимкой, когда захочет, и вы ни за что не отличите её от камня или кучи песка, пока она не кинется на вас, а тогда будет уже поздно...

Ущелье становилось всё уже, всё круче вздымались его скалистые стены с мрачными отверстиями пещер, всё темнее становилось кругом... А Отшельник всё шёл...

Вот снова стало светлее. Казалось, опасность миновала. Им оставалось лишь несколько десятков шагов до выхода, как вдруг в большой пещере блеснули чьи-то страшные глаза... Показались длинные щупальца... и медленно, беззвучно из пещеры выплыла Госпожа К.

– Роза, спасайся! – отчаянно крикнул Отшельник.

В ужасе он даже забыл, что Роза не умеет ходить, и, видимо, забыл, что сам он ходить умеет: он застыл на месте. И только угрожающе поднял клешни, чтобы прикрыть Розу...

А Каракатица (так по-настоящему называют Госпожу К.) не спеша – ведь она была уверена, что добыча от неё не уйдёт! – подплывала всё ближе.

Вот Отшельник уже мог разглядеть страшные присоски на концах её щупалец... Извиваясь, как змеи, щупальца всё приближались и наконец схватили бедного маленького Отшельника и неумолимо повлекли его туда, где мерцали огромные немигающие глаза. Щёлкнул страшный клюв...

Отшельник отчаянно боролся, но щупальца были крепкие, как железо... Клешни его бессильно опустились...

"Всё кончено, – мелькнуло в голове Отшельника. – Прощай, Роза!"

И тут сноп сверкающих молний ударил в толстое тело Каракатицы у самого основания её щупалец. Это Морская Роза пустила в ход своё грозное оружие жгучие стрелы, спрятанные в её прелестных лепестках. Да, недаром она говорила, что к ней никто не смеет прикоснуться!

Удар – и подёрнулись плёнкой немигающие глаза; удар – и щупальца бессильно повисли, выпустив свою жертву; ещё удар – и Каракатица как ошпаренная (в сущности, так и было!) отлетела в сторону, выпустив напоследок "чернильную бомбу" – облако тёмной, как чернила, краски... Всё заволокло чернильно-чёрной мглой...

А когда тьма рассеялась, Каракатицы нигде не было. Путь из ущелья был свободен.

– Ну что, кто кому показал, где раки зимуют? – спросила Роза.

VIII

Путь был свободен, и когда путешественники вышли на отмель, в ослепительном сиянии солнца им открылся город! Причудливы были очертания его стен, уступами поднимавшихся всё выше и выше и утопавших где-то наверху, там, где кончается море и начинается небо. И далеко-далеко разносились кругом весёлые звуки песен и неумолчная трескотня рыб (ты не забыл, что рыбы большие любители поболтать?).

"Ах, как, должно быть, весело тут живётся!" – подумали одновременно Отшельник и Роза.

И хотя они никогда не видали Алого города, они сразу догадались, что это он. Ведь стены у него были такого чудесного цвета – красные, и розовые, и пунцовые, и ярко-ярко-алые!

– Это ведь Алый город? – спросили путешественники у первого встречного.

Это оказалась Рыба-Доктор, которая как раз лечила больного Тунца от морской болезни. Доктор оторвался от своего дела и серьёзно сказал:

– Гм-гм! Алый город? Гм-гм! Это нельзя считать научным названием. Можете называть его Алым городом, если хотите, но на самом деле это Коралловый риф! Ведь его построили кораллы, и с научной точки зрения правильней называть это сооружение Коралловым рифом.

– Вспомнила! – неожиданно сказала Роза. – Так и зовут этих друзей... или родственников... Кораллы! Да, да, это они. Идём скорей.

Но когда Отшельник и Роза подошли к городу (или рифу) так близко, что им стали видны миллионы прозрачных венчиков, очень похожих на венец лепестков Розы (а именно так выглядят кораллы), Отшельник остановился и заговорил, и в ту же секунду заговорила Роза, так что они сказали хором:

– Я НЕ ХОЧУ ИСКАТЬ НИКАКИХ ДРУЗЕЙ, КРОМЕ ТЕБЯ!

– Давно бы так! – прозвучал удивительно знакомый голос. – Искать то, что давно нашёл, – это попусту тратить время!

То был, конечно, Дельфин, морской волшебник.

Видя, что ни Отшельник, ни Роза его не поняли, он прибавил:

– Чудаки! Да неужели вы до сих пор не догадались, что вы и есть самые настоящие друзья? Про настоящих друзей говорят: их водой не разольёшь! А ведь для вас не хватило целых семи морей!

– Иги-ги-ги! – тоненько заржал кто-то рядом.

Это был Морской Конёк, как всегда вертевшийся поблизости. Должно быть, впервые в жизни он засмеялся чужой, а не своей шутке:

– Иги-ги-ги-ги!

Но, конечно, ни Отшельник, ни Роза не обиделись. Ведь море было синее-синее – самое синее на свете! Жить было так весело, так интересно!

И они подхватили весёлую песенку, звучавшую со всех сторон.

Никто и нигде,

Никто и нигде

Не жил веселое,

Чем рыбы в воде!

пели рыбки.

Но ведь мы – ты и я,

Мы – такие друзья,

Что нам бы могли бы

Позавидовать даже и рыбы!

пели Отшельник и Роза.

И, по-моему, они совершенно правы! Ведь если ты нашёл друга и поёшь с ним весёлую песню, значит, у тебя есть всё, что нужно для полного счастья!

Жил-был Фип

I

Жил-был Фип.

Правду сказать, жил он ещё так недолго, что даже сам и не знал, кем он был.

А был он инкубаторным цыплёнком трёх дней от роду – маленьким, жёлтым, пушистым комочком на тоненьких ножках и с тоненьким голоском: "Фип! Фип!"

Вместе с тысячами – если тебя интересуют цифры, могу сказать точно: вместе с 39312 (знаешь, как это произносится? С тридцатью девятью тысячами тремястами двенадцатью) – братьями и сестрами он появился на свет в огромном здании, на котором красовалась вывеска: "Птицефабрика № 2".

Появился на свет – так, пожалуй, можно сказать, хотя было там не так-то уж и светло. Правда, там было тепло; но не было ни солнца, ни неба, ни земли, ни травы, ни ветра – словом, ни природы, ни погоды!

Но Фип ни капельки из-за этого не огорчался! Ведь он и не подозревал, что на свете бывают такие вещи, как природа, погода, небо, солнце, земля и так далее. Что греха таить, знал он маловато, а умел ещё меньше.

И всё-таки он весело поклёвывал вкусную кашку из молотых зёрен, косточек, червячков и тому подобного (называется это кормовой смесью) и весело попискивал своим тоненьким голоском: "Фип!"

Уж это-то он умел.

И так продолжалось – ты не забыл – ровно три дня.

А на четвёртый день поутру его посадили в картонную коробочку, где уже сидело 35 (тридцать пять) его братьев и сестёр – таких же, как Фип, жёлтеньких и пушистых, и так же перепуганных. Все они, включая Фипа, пищали изо всех сил.

Но, как известно, писк обычно мало помогает.

Не помог он и нашим цыплятам. Их коробку погрузили в кузов маленького автомобиля "пикапа", где было совсем темно и не очень-то приятно пахло и где уже стояло множество таких же картонных коробок, – все они тоже отчаянно пищали. Но тут что-то громко зафыркало, затарахтело, зарычало: цыплята почувствовали, что всё куда-то едет, едет, едет... и запищали ещё громче, но, так как они сами не слышали собственного писка, им скоро пришлось перестать.

Грузовичок вскоре остановился, и шофёр начал передавать притихшие коробочки в руки какой-то тёте.

Тётя, кстати сказать, была очень миловидная (то есть на неё было приятно смотреть).

И шофёр на неё так засмотрелся, что даже не заметил, как из одной коробочки полетел на траву жёлтый пушистый комочек.

Это был Фип.

II

Не от страха (испугаться он не успел), а, наверное, просто от неожиданности (ведь он ещё никогда не летал) Фип потерял сознание: он закрыл глаза и как будто заснул.

Но когда он пришёл в себя и открыл глаза, он испугался по-настоящему: прямо над ним нависла чья-то огромная страшная морда с большими зубами. Бедный Фип не знал, что делать. Он было вскочил на ноги, но они у него тут же подкосились; он снова зажмурился, но так было ещё страшней...

Всё это случилось с ним только потому, что он так мало знал; знай он чуть побольше, он бы понял, что эта страшная, как ему показалось, морда принадлежит весёлому, добродушному и любопытному Жеребёнку.

– И-го-го! Тебя как звать? – спросил Жеребёнок, и спросил так приветливо, что даже Фип как-то сразу начал понимать, что бояться вроде бы нечего.

– Фип, – ответил Фип.

– Ага-га! Фип, понял! – сказал Жеребёнок (тут-то Фип и получил своё имя). – А откуда ты взялся, Фип?

– Не знаю! – честно ответил Фип.

– Иги-ги, потерялся! – сообщил сообразительный Жеребёнок. – А что делать будешь?

– Не знаю... – опять признался Фип.

– Ага-га! А я знаю! Будешь своих искать!

– Каких своих? – слабо спросил ничего не понимающий Фип.

Жеребёнок тоненько заржал.

– Вот чудак! Своих не знает! Ты ведь кто? Птица! Значит, и твои птицы! Мои свои – лошади, а твои свои – птицы!

– А кто это – птицы? – заинтересовался Фип. Почему-то это слово ему понравилось.

– Иго-го! Птицы – это, брат... Ну, птички, понял?

– Не понял, – признался Фип.

– Ну, такие, с этими... с крыльями... Ну, которые по воздуху бегают быстро-быстро! Ещё говорят... Ага, вспомнил! Которые летают! – с удовольствием повторил Жеребёнок. Ему было приятно, что он вспомнил такое трудное слово.

Интересная и содержательная беседа продолжалась бы, возможно, ещё долго, но в это время кто-то из своих Жеребёнка призывно заржал (неподалёку паслось несколько лошадей), и Жеребёнок, крикнув:

– Бегу, мама! – понёсся прочь, успев на прощание только предупредить Фипа: – Ищи своих, а то совсем пропадёшь!

III

Фип встал на ноги и осмотрелся. Какой огромный, яркий, шумный мир окружал его! Зелёный-зелёный луг, синее-синее небо, а там, в небе, что-то ослепительно золотое – Фип было глянул и поскорей снова зажмурился... А как тепло, какие чудесные запахи, какой ласковый ветерок! От ветерка чуть колышется зелёная трава – такая высокая, что не только Фипу можно спрятаться в ней с головой, – и важно покачивают хорошенькими головками цветы. Их так много, они такие разные! Жёлтые, красные, белые, лиловые... И повсюду, куда ни глянь, – птицы. Они то перелетают с цветка на цветок, с травинки на травинку, то подолгу вьются в воздухе на одном месте, то стремительно, с жужжанием проносятся у Фипа над самой головой.

"Ну, тут я не пропаду, – радостно подумал Фип. – Сколько своих!"

Но странное дело, к кому бы из них Фип ни кидался, все птицы шарахались от него в сторону и поскорей уносили ноги. Никто из крылатых не только не желал вступить с Фипом в разговор, – никто не отвечал ему даже на самые вежливые вопросы.

На Фипово счастье, неподалёку от него на синий с жёлтым цветок плавно опустилась очень-очень большая птица, пожалуй, больше самого Фипа. У неё были пушистые усики, шесть тоненьких ножек, широкие разноцветные крылья, и при каждом её движении крылья эти отливали всеми цветами радуги. Наученный горьким опытом, Фип подошёл к ней, медленно, осторожно, и первым делом вежливо поздоровался.

– Здравствуйте, тётя! – пискнул Фип. – Можно мне спросить у вас одну вещь?

Бабочка (ты, конечно, догадался, что это была она) была такая большая, что не испугалась Фипа.

– Спрашивай, вежливый малыш, – сказала она.

– Тётя, вы – птица? – спросил Фип и тут же понял, что сказал что-то неподходящее.

Бабочка взмахнула крылышками, словно собиралась улететь.

– Не улетайте, тётя! Пожалуйста! Пожалуйста! – отчаянно пискнул Фип.

Бабочка осталась на месте и принялась только усиленно обмахиваться крылышками.

– Как ты мог... как ты мог даже подумать обо мне такую ужасную вещь! сказала она наконец. – Я – птица? Б-р-р!

– Но ведь вы же летаете! – пискнул совершенно сбитый с толку Фип. – А кто летает – тот птица...

Тут Бабочка тоненько рассмеялась.

– Я вижу, ты просто глупыш и не хотел меня обидеть, – сказала она и улетела.

IV

День шёл к концу, а Фипу так и не удалось найти ни одной настоящей птицы. Бедняга совсем расстроился, а особенно огорчало его, что все, к кому он обращался, – все крылатые, все летающие, обижаются, когда он принимает их за птиц. А один большущий (чуть ли не больше самого Фипа) Жук даже обещал его отколотить за такие вопросы.

– Что же это получается? – рассуждал Фип вслух, устраиваясь на ночлег под кустиком (ему-то этот кустик казался большим деревом). – Получается чепуха: летают, а не птицы. Ну просто чепуха!

– Чепуха, мой друг, твои рассуждения! – вдруг послышалось откуда-то сверху. – Впрочем, меня это не удивляет. У вас там, внизу, всё вверх тормашками.

Фип поднял голову. Высоко над ним, на ветке кто-то висел вниз головой.

От изумления Фип не мог произнести ни звука.

– Да-с, – продолжала неизвестная собеседница Фипа, – попробуй рассуждать по-настоящему.

Видя, что Фип ничего не понимает, она пояснила:

– Насекомые летают, но они не птицы. Я летаю, но я не птица. Вывод: не все, кто летает, – птицы.

Фип разинул клювик от удивления и огорчения.

– Да-с, – с торжеством сказала незнакомка. – И больше того: не все птицы летают. Страус – не летает. Киви – не летает. Пингвин – не летает. А вот я – летаю.

И с этими словами Летучая Мышь (кто же это мог быть, кроме неё?) расправила огромные кожистые крылья и бесшумно исчезла в вечерних сумерках. Вскоре она вернулась, и что-то упало на голову Фипу. Ему показалось, что это были жёсткие надкрылья того самого Жука, который недавно грозился его поколотить...

– Птицы, а не летают, летают, а не птицы, – рассуждал сам с собой Фип. – Ну, как же тогда мне птиц узнать? – захныкал он так жалобно, что и Летучая Мышь смягчилась.

– Птиц узнать очень просто, – сказала она. – Они поют! Да-с!

– Птицы поют, птицы поют, – повторял Фип, чтобы не забыть. С этими словами он и заснул.

V

Утро было чудесное. Только Филу сразу захотелось пить и есть. Он склюнул несколько росинок с листьев и травы и начал поклёвывать зёрнышки, хотя они были зелёные и не такие вкусные, как те, которые давали Фипу раньше, но он был и тому рад и клевал их с большим увлечением.

Но вдруг он бросил своё увлекательное занятие и насторожился. Да, сомнений не было – кто-то громко-громко пел:

– В реке-кекс! В реке-реке-кекс!

Хотя Фип и не знал, что такое "кекс", ни даже что такое река, он так и кинулся на звук этой песни. Вполне естественно: во-первых, ему очень понравилась песня, а во-вторых (и это главное), это была песня и, значит, где-то рядом была и птица.

И действительно, на берегу большой лужи (или маленького прудика) сидел кто-то необыкновенно красивый: зелёный, блестящий, с большими блестящими глазами, и пел. Чудесно пел:

– В реке-кекс!

Фип так заслушался, что забыл обо всём на свете.

– Вы, конечно, птичка? – спросил он, когда певица наконец замолчала.

– Квак? – спросила певица. – Почему ты так решил?

– Мне сказали, что птички поют, а вы так замечательно поёте!

– Квак, квак я пою? – переспросила зелёная певица.

– Замечательно, чудесно! – восхищался Фип. – В жизни не слыхал такого дивного пения!

Я думаю, не надо объяснять, что Фип говорил чистую правду: он ведь действительно в жизни не слыхал пения.

– Ты, видать, умный головастик, – сказала зелёная певица. – Пою я действительно чудесно, замечательно! Это ты всё правильно говоришь. Но только я не птица. Вот ещё! Я – Лягушка!

Бедный Фип не мог скрыть своего разочарования.

– А я думал... а мне говорили – только птицы поют... – жалобным голоском протянул он.

– Хе-хе-хе! Кто это тебе говорил?

– Летучая Мышь, – сказал Фип.

– Летучая Мышь? Хе-хе-хе! – засмеялась Лягушка. – Ну, у неё, известно, всё вверх тормашками, она ведь вниз головой спит! Придумала тоже! Только птицы поют! Мы, лягушки, лучше всяких птиц поём, сам слышал! А почему?

Тут Лягушка сделала такую большую паузу, что Фипу волей-неволей пришлось спросить:

– Да, почему?

– Да потому, что мы первые на свете запели.

Лягушка снова сделала паузу, и Фипу опять пришлось спросить:

– Ну да?

– Да! Ведь было время, никто петь не умел, потому что все в воде жили, а там не очень-то распоёшься. А вот мы, лягушки, сумели! И запели!

Лягушка снова замолчала, очевидно ожидая, чтобы Фип опять выразил свой восторг. Но Фип неправильно её понял.

– А как же мне тогда... – начал было он, но она его перебила:

– Да, мы первые запели, а там уж и другие... и птицы эти хвалёные, а уж теперь все, кому не лень, поют...

Фип снова попытался о чём-то спросить Лягушку, но она не обращала на него внимания.

– Все поют, – продолжала она с жаром, – кто может и кто не может. У птиц хоть голос есть какой-никакой, а многие – хе-хе-хе – совсем без голоса поют! До того техника дошла – не поверишь: ногами поют, ногами слушают. Можешь себе представить?

– Не могу, – честно признался Фип.

– Да вон, гляди, вон он, видишь там, зелёненький, коленками назад.

Фип посмотрел туда, куда показывала Лягушка, и увидел большого зелёного Кузнечика. Кузнечик сильно чиркнул ножкой по крылу, ещё, ещё – и полилась всем знакомая песенка.

– Видишь, вот он самый и есть, – с удовлетворением сказала Лягушка, жаль, далековато сидит, а то мы бы его получше рассмотрели.

И тут Фип вдруг заплакал.

– Ой-ой-ой, что же мне делать? Все летают, все поют, – всхлипывал он, как же мне птиц узнать?

Лягушка заметила, что бедный цыплёнок совсем расстроился, и ей стало его жалко.

– Как птиц узнать? Это я тебя, головастик, научу, – сказала она добродушно. – Кто поёт – хорошо, кто летает – тоже хорошо, но это ещё полдела. А главное дело – кто гнездо строит, тот и птица. Понял?

– Ничего я не понял, – ответил Фип. – Какие ещё гнёзда? Где они бывают?

– Опять я тебя, головастик, научу, – продолжала Лягушка. – Гнёзда всякие бывают. И всюду они бывают: на земле, на кустах, на деревьях... Ищи только лучше. Да вон оно! Вон оно, гнездо! Во-о-о-н там, в тростнике, видишь?

– Большое спасибо, тётя, – крикнул Фип и бегом устремился к тростникам, туда, где на высокой, стройной тростинке покачивалось гнёздышко, очень хорошенькое гнёздышко, сплетённое из сухих травинок.

– Птица, птица, выходи! – крикнул Фип ещё на бегу. На этот раз он был уже совершенно уверен, что нашёл своих.

И на его призыв действительно из гнёздышка выглянула чья-то очаровательная мордочка, за ней – вторая, третья. Просто удивительно было, как они все там помещались.

– Вы – птицы? – спросил Фип упавшим голосом. Почему-то его уверенность начала пропадать.

– Хи-хи! – ответили из гнезда. – Он думает, мы птицы. Хи-хи! Хи-хи! Какие ж мы птицы? Ты разве не видишь, мышата мы!

– Мышата... – растерянно протянул Фип. – А зачем же вы в гнезде сидите?

– Как зачем? Это наше гнёздышко!

– А мне говорили: птички гнёзда вьют.

– Птички несут яички, – сообщили ему наперебой все три мышонка.

– Несут яички? А куда? – грустно спросил Фип. И тут раздался такой взрыв хохота, что он, повесив голову, зашагал прочь.

– Эй, малыш, погоди! – крикнул кто-то ему вслед.

Фип неохотно обернулся. Из гнезда выглядывала мордочка побольше. Это была мама мышат, Мышь-Малютка.

– Ты ищешь птичек? – спросила она. – Так вот: птички правда живут в гнёздышке и правда несут яички, такие белые, кругловатые, а бывают и раскрашенные!

– Спасибо, – сказал Фип. – Белые, кругловатые, – повторил он. И вдруг перед его глазами всплыла знакомая картина: белые, кругловатые... Время от времени они лопались, и на волю выходил брат или сестрёнка Фипа.

– Вспомнил! – запищал Фип, очень взволнованный. – Так и есть, и я был в яичке, значит, я правда птица!

От радости он начал клевать всё, что попало, и сам не заметил, как забрался на какую-то покрытую сухими иголками и колючими ветками кочку. На её верхушке лежали белые кругловатые предметы, очень похожие на те, о которых Фип только что вспоминал, только маленькие, и он стал клевать их тоже.

– Эй, ты! Ты что делаешь? – послышался такой тонюсенький голосок, что Фипов писк мог по сравнению с ним показаться басом. – Это наши яички! Мы их несём сушить, а ты клюёшь!

– Вы несёте яички? – спросил ошеломлённый Фип, разыскивая глазами, кто это говорит. – Да где же вы? Значит, вы птички? Где же вы?

– Вот мы где, – отвечал тоненький голосок, и тут Фип наконец увидел своего собеседника. Это был рыжий Муравей.

– Так это вы птички? – с сомнением сказал Фип. – Птички несут яички, машинально повторил он заученную фразу.

– Да что ты, дяденька, – с искренним недоумением ответил Муравей. – При чём тут птички? Что у них там за яички? Ну, одно-два яичка снесёт или там пяток, и всё. А у нас, у муравьев, – ого-го! У нас, брат, царица за день столько яичек отложит – и счёту нет! Мильон! А то даже тыщу!

Так как Фип совершенно не умел считать, на него это муравьиное хвастовство не произвело впечатления. Он понял только одно: он опять не нашёл птичек. Окончательно разочарованный, он поплёлся прочь.

– Что же это получается? – убивался Фип, присев отдохнуть под высоким-высоким, до самого неба, деревом. – Летают – и не птички... Поют – и не птички... Гнёзда вьют – и не птички... Яички несут – и то не птички! разрыдался бедный цыплёнок. – Все – не птички! А кто же тогда птички? сказал он, ни к кому не обращаясь.

И в ответ он неожиданно услышал чей-то глубокий, добрый-предобрый голос:

– Птицу узнаешь по перу. – И с вершины дерева, под которым сидел Фип, плавно, медленно слетело вниз птичье перышко – красивое, лёгкое, блестящее. Плавными, широкими кругами опускалось оно всё ниже и ниже, и, когда оно заканчивало круг, вновь зазвучал добрый, глубокий голос: это говорило Дерево.

– Есть птицы, которые не поют... Есть птицы, которые не летают... И гнёзд не вьют... Есть птицы и совсем без крыльев... Но нет птицы без перьев!

Дерево умолкло, и, словно поставив точку, перышко опустилось Фипу прямёхонько на нос.

– A y меня ведь и перьев нет?.. Значит, я сам не птица! – ахнул Фип.

Но он не успел даже расстроиться, потому что рядом с ним на землю опустился кто-то, ростом даже чуть поменьше Фипа, но ужасно бойкий, весёлый и нахальный и весь в перьях.

– Известно, не птица! Курица – не птица! – весело сообщил Воробей (это был именно он и никто другой).

– А я разве курица? – спросил бедный Фип.

– Ты-то? Ты даже ещё не курица, – продолжал насмешник. – Ты – цыплёнок, хорошо ещё, хоть нежареный!

– Ой-ой-ой! – захныкал Фип. – Ну, где же мне найти своих?

И он повесил голову с таким убитым видом, что его пожалел бы даже разбойник Коршун, не только честный Воробей.

– Да не хнычь ты! – весело чирикнул он. – Вон они, твои!

– Где? – недоверчиво поднял голову страдалец Фип.

– Квох-квох! – донеслось до его слуха. – Квох-квох!

Лучше этого Фип ещё ничего не слыхал в своей богатой приключениями жизни. И лучше этой картины он не видел: совсем неподалёку на лужок вышла птица – большая, красивая, пёстрая, а за ней, весело попискивая, поспевала целая дюжина таких же жёлтых пушистых комочков, как сам Фип.

Фип рванулся было к ним, но вдруг остановился.

– А перья? – спросил он робко.

– А перья вырастут! – засмеялся Воробей. – Лети, лети к своим, не сомневайся!

И Фип полетел. Со всех ног.

Сказка про всех на свете

Жили-были...

Жили-были, по правде говоря, все на свете. И сказка эта как раз про них – ПРО ВСЕХ НА СВЕТЕ. Но так как про всех на свете сразу рассказать уж очень трудно, то лучше попробуем сначала рассказать про ягнёнка. А там, глядишь, доберёмся и до всех на свете...

Так вот, жил-был ягнёнок, маленький, хорошенький ягнёнок по имени Барашек. Жил он со своей мамой, неподалёку от большого луга, где росла Кашка (многие называют её клевером), и он её очень любил. И между прочим, ел эту Кашку (любую: белую, розовую и даже лиловатую) без всяких фокусов и капризов, без уговоров и сказок. Не то что НЕКОТОРЫЕ!

А ещё он очень любил своего большого друга, Чмока (его большой друг это был маленький щенок по имени Чмок).

А ещё он очень любил играть.

И – бывают же такие совпадения! – Чмок тоже очень любил играть! Да, да, любил играть, хотя его Хозяин был УЧЁНЫЙ ЧЕЛОВЕК.

Во что они только не играли: и в салочки, и в пряталки, и в казаки-разбойники, и в "горячо-холодно"!

Не знаю, поверите ли вы мне или нет, но только Барашек выучился у Чмока играть в такие игры, в какие ягнята никогда не играют. В собачьи игры!

Он и палку в зубах таскал (а Чмок её отнимал), он и на задних лапках (вернее, ножках, какие же у ягнёнка лапки!) ходил и даже... немножко лаял. Правда, это у него не очень хорошо получалось. Лаял он так: "Бе-е! Бе! Бе-бе!"