Текст книги "Избранное"
Автор книги: Борис Заходер
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 8 страниц)
Но едва раскрылись одуванчики на лугу, с кокона слетела верхушка и какое-то странное существо неуклюже выползло наружу и уселось на сухом листе.
Боже, какое жалкое это было создание! Мокрое, беспомощное, всё измятое, и вдобавок на спине у него висели две сморщенные, тоже мокрые, тряпочки!
Но солнце, доброе весеннее солнце, для которого все равны, поглядело на него так же ласково, как на самый прекрасный цветок; и под его тёплым взглядом морщинистые лоскутки расправились, развернулись – и ослепительными красками засияла пара чудесных крыльев!
Да, никто бы не узнал в этой прелестной Бабочке нашу старую знакомую Гусеницу!
Да и кому было её узнавать? Ведь ни Кузнечика, ни Лесного Клопа, ни Тлей давно не было на свете...
И всё-таки кто-то её узнал.
– Ну, что... соседка? – прозвучал скрипучий медленный голос. – Вот... видишь... у тебя... теперь... есть крылья...
– Ах, здравствуйте, милая Улитка! – отвечала Бабочка. – Да, да, у меня теперь и правда есть крылья! Крылья!
– И ты... можешь... полететь... и сгрызть весь... лес... как ты... собиралась...
– Сгрызть? – удивлённо приподняла крылышки Бабочка – Что это значит сгрызть?
Улитка тихонько хихикнула.
– Ах, да! – вспомнила Бабочка. – Помню, помню! Но почему-то мне совсем не хочется грызть! Да и нечем, по правде говоря! – смущённо засмеялась она.
Она говорила правду: вместо зубастого рта у неё теперь был нежный, тоненький хоботок, пригодный разве для того, чтобы пить цветочный нектар.
– Без... еды... долго... не протянешь... – начала было Улитка, но Бабочка не дослушала её.
– У меня есть крылья! Крылья! – ликующе повторяла она. – Я могу лететь, куда хочу, и любоваться всем на свете! Ведь крылья... ведь для того и даются крылья, правда?
И Улитка – впервые на своём долгом веку – не знала, что сказать.
Она ещё обдумывала свой ответ, когда рядом с Бабочкой опустился на листик молоденький Мотылёк.
Он был горд и взволнован: ведь это был первый его полёт, и даже когда он сел на листик, крылышки его так и ходили!
– Полетим? – крикнул он, заметив Бабочку.
– Полетим! – радостно откликнулась она.
Оба вспорхнули и полетели туда, где на лугу пестрели цветы, где ослепительно блестела речка, где вдали синела зубчатая полоса леса, – оба юные, сами прелестные, как два цветка...
А Улитка всё думала...
Почему рыбы молчат
В старину рыбы любили поговорить, а Судак – так тот уж даже слишком. Добро бы он дело говорил, а то всё пустяки: то лясы точит, то ерунду мелет, то чепуху несёт, а бывало и того хуже: лишнее болтает.
И до того он как-то всем рыбам надоел, что ни одна с ним и разговаривать не желает: только разлетится он к какой-нибудь рыбе побеседовать, а она вильнёт хвостом – и поминай как звали!
Вот плавал он, плавал, молчал-молчал – до того намолчался, хоть топись!
А язык чешется смерть как!
Подплыл Судак с горя к берегу. Думает: нет ли хоть там кого, с кем бы посудачить.
Высунул нос из воды, смотрит – верно, сидит на берегу кто-то мохнатенький, четыре лапки, пятый – хвост.
– Эй ты, Мохнатенький, – говорит Судак. – Ты кто будешь? Рыба?
– Да что ты, – говорит Мохнатенький, – какая же я рыба! Я зверь Выдра.
– Вот и я думаю, что не рыба, – говорит Судак. – Что рыбе на сухом месте делать? Дура она, что ли?
Сказал – и тут же язык прикусил.
Но Выдра – ничего, не обиделась, только облизнулась.
– Почему же это сразу – дура? – спрашивает. – Разве на бережку плохо?
– Ещё бы не плохо, – говорит Судак. – Совсем жить нельзя!
– А в воде, выходит, можно?
– В воде-то? Сравнила тоже! В воде знай плавай в своё удовольствие!
– А если я плавать не умею?
– Плавать не умеешь? – удивился Судак. – Вот смехота! Да ведь это проще всего – плавать! Войди в воду – сразу и поплывёшь!
– А не утону?
Судак со смеху чуть не захлебнулся. Даже пузыри пустил.
– Да что ты, – говорит, – кто же это в воде тонет? Мы вот, рыбы, всю жизнь в воде живём, и ни одна, слава богу, не утонула!
Вошла Выдра в воду осторожно-осторожно: сперва по грудку, потом по шейку... поплыла, поплыла... да вдруг как кинется на судака!
Еле-еле он от неё ушёл, только из хвоста она ему серёдку вырвала: был хвост лопатой, а стал уголками.
"Ой-ой-ой, – думает Судак, – ни за что не буду с незнакомыми разговаривать, особенно со зверями! Ты им – слово, а они – за хвост! Ишь звери!"
Сказать сказал, а язык-то всё чешется! Поплавал немного – в другом месте к берегу подплыл. Опять нос высунул.
Смотрит – на большом камне Незнакомка сидит, вся в перьях, беленькая, хорошенькая, а сама плачет жалостно-прежалостно: "Чаю! Чаю!"
Жалко её стало Судаку.
– Эй ты, – говорит, – беленькая, хорошенькая! Ты не зверь?
– Да что ты, – говорит Незнакомка, – я, чай, птица! Чай, знаешь, Чайка я!
– А чего же ты плачешь?
– Отчего плачу? Есть хочу, оттого и плачу!
– Есть хочешь? – удивился Судак. – Так зачем плакать? Возьми да поешь!
– Хорошо тебе советы давать! – говорит Чайка. – Я, чай, это и сама знаю! А что взять-то? Взять-то нечего, кроме песка да гальки!
Судак ну хохотать!
– Ох, уморила ты меня, – говорит наконец. – Еды сколько хочешь, а она говорит – есть нечего!
– Где?
– Да у нас в воде! И ракушки вкусные, и червяки, и раки ничего себе, а вкуснее всего... – Тут запнулся было Судачишка, да язык у него сам собой выговорил: – ...вкуснее всего – кой-какие рыбёшки!
И только у него эти слова вырвались – Чайка как взлетит, как ухватит его за спину, за самую середину!
Ну, Судак – он тоже не промах – кой-как извернулся, ушёл. Только плавник спинной ему Чайка изорвала – он у Судаков и по сие время неровный.
Уплыл Судак в море, на глубокое место. Еле-еле отдышался. Сам себя ругает ругательски!
"Так мне, Судаку-дураку, и нужно, – думает. – Ведь знал же, что не годится с незнакомыми разговаривать! Ну уж теперь хоть режьте меня – ни за что не буду! Зарок даю! Ни со зверями, ни с птицами! И к берегу не подплыву! Пусть у меня плавники отсохнут!"
И долго крепился, терпел. Целый день почти. Только уж к вечеру душа не вынесла – опять к берегу подобрался.
"Хоть одним глазком погляжу, – думает, – а говорить – ни-ни!"
Смотрит: что за чудо такое? Сидит на берегу Незнакомец, а кто он – и не понять! Вроде бы птица: нос птичий и посвистывает, да перьев нет! Вроде бы и зверь – да нет: на двух ногах и шерсти мало! Сидит, вечернюю зорьку встречает.
Глядел, глядел на него Судак, а заговорить боится: плавник-то ещё саднит.
А Незнакомец заметил Судака и говорит:
– Добрый вечер!
Судак молчит.
– Что же ты не отвечаешь? – говорит Незнакомец. – Невежливо, брат.
Молчит Судак.
– А-а, ты, наверно, говорить не умеешь, – догадался Незнакомец. Верно, верно, рыбы ведь говорить не умеют! Забыл я, извини!
Обидно стало Судачишке. До того обидно – мочи нет!
– Это мы-то не умеем? – выпалил. – Да мы, если хочешь знать, ого-го-го как умеем! Ещё и тебя научим!
– Да ну? – удивился Незнакомец. – Так что ж ты раньше-то молчал?
– А потому молчал, что я зарок дал – ни со зверями, ни с птицами не разговаривать, а то больно кусаться любят! Ты-то сам что за птица?
– Что ты, – говорит Незнакомец, – какая я тебе птица!
– Тогда, выходит, зверь?
– И не зверь я... Я, как бы тебе понятней объяснить... Человек я.
– Челове-ек? – повторил Судак. – Первый раз слышу! Ну, если Человек тогда ничего.
– Вот и я думаю – ничего, – говорит Незнакомец. – А тебя-то как звать?
– Судак.
– Ну, вот и познакомились, – говорит Человек. – Можем и побеседовать с тобой, пока я снасть налажу.
А сам на палку нитку привязывает.
– И для чего же такая снасть? – спрашивает Судак.
– Это я, – отвечает Человек, – врать тебе не стану – рыбки надумал наловить.
А Судак – от большого ума – как захохочет!
– Ры-ы-ыбки? – говорит. – Да как же это ты палкой рыбку ловить будешь?
– Там видно будет, – говорит Человек, а сам на нитку тоже что-то привязал – загогулинку какую-то.
– Хотя верно, – говорит Судак, – у нас в море-океане такая дура-рыба есть, что и на палку клюнет! Не поверишь, какая дура! Камни – и то хватает! Но, – говорит, – если хорошую рыбу хочешь подманить, ты ей...
И пошёл, и пошёл выкладывать: что какая рыба ест, да что особо любит, где ходит, да когда спит, да когда кормится.
Всё выложил. Болтал, болтал – даже самому есть захотелось.
И вдруг видит: перед самым его носом червячок в воде вьётся-извивается, аппетитный, толстый, словно говорит: "Съешь меня!"
Судак его и хамкнул.
Да только проглотить не успел – оказался на крючке.
– Ну, – говорит Человек, – что же мы с тобой делать будем? Уху варить?
А Судак от страха и "мама" сказать не может. Замер.
Жалко стало его Человеку.
– Так и быть, – говорит, – отпущу тебя для первого знакомства. Но, гляди, в другой раз не попадайся!
Снял он Судачишку с крючка и в воду бросил.
Судак как припустится – и "спасибо" не сказал! Обеспамятел от радости, видно.
Но только с этого самого дня стало рыбы в реках-морях заметно убавляться.
И собрались однажды все рыбы на совет.
– В чём, – говорят, – причина? То нас ни зверь, ни птица, ни человек не трогали, а теперь таскают не судом! Признавайся, кто их научил!
Пришлось Судачишке каяться.
– Так и так, – говорит, – я, дурак, проболтался! Делайте со мной что хотите – я всему виной!
Хотели было рыбы его за это смерти предать, да, спасибо, Камбала умнее её рыбы на свете нет – отговорила.
– Этим, – говорит, – горю всё равно не поможешь. И Судак у нас теперь учёный – будет молчать! Вот лучше-ка давайте и мы все вперёд будем язык за зубами держать, чтобы ни люди, ни птицы, ни звери больше никаких наших рыбьих хитростей не узнали.
Так и порешили.
С тех-то самых пор все рыбы воды в рот набрали и ни с людьми, ни со зверями, ни с птицами не разговаривают.
Говорят только между собой.
И то – тихо-тихо.
Ма-Тари-Кари
Жил-был Крокодил.
Нет, нет, это был совсем не тот известный Крокодил, который
ПО НЕВСКОМУ ХОДИЛ!
ведь тот Крокодил, как ты, конечно, знаешь, жил да был, а этот просто жил-был. Это большая разница!
К тому же этот Крокодил ходил мало (он чаще плавал), не курил никаких папирос (и правильно делал, это очень вредно!) и говорил только по-крокодильски.
Словом, это был самый настоящий Крокодил, и жил он в самой настоящей Африке, в большой реке, и, как полагается настоящему Крокодилу, всё у него было страшное: страшный хвост и страшная голова, страшная пасть и ОЧЕНЬ СТРАШНЫЕ ЗУБЫ! (Только лапки у него были коротенькие, но Крокодил считал, что они СТРАШНО коротенькие.)
А самое страшное: он никогда не чистил своих ОЧЕНЬ СТРАШНЫХ ЗУБОВ: ни перед едой, ни после еды (аппетит у него тоже был СТРАШНЫЙ!), ни утром, перед завтраком, ни вечером, умываясь перед сном... (Умываться он, что правда, то правда, никогда не забывал, но когда живёшь в реке, это не такая уж большая заслуга, верно?)
И неудивительно, что в один прекрасный день (так уж говорится, хотя для Крокодила, поверь, этот день вовсе не был прекрасным!), неудивительно, что в один прекрасный день у Крокодила заболели зубы.
Да ещё как! СТРАШНО!
Заболел-то, правду сказать, только один зуб, но Крокодилу казалось, что болят все зубы сразу. Потому что в зубе и кололо, и ныло, и словно буравом сверлило, и вдобавок стреляло!
Крокодил прямо-таки не находил себе места!
Он кидался в воду и нырял на самое дно, надеясь, что от прохладной воды ему станет полегче, и сначала ему как будто становилось легче, но потом зуб начинал ныть вдвое сильнее!
Он как бешеный выскакивал на берег, на горячий песок, в надежде, что ему поможет тепло, и в первую минуту ему как будто помогало, но потом!..
Он стонал, он кряхтел, он хныкал (некоторые считают, что всё это помогает), но ему только делалось всё хуже, хуже и хуже!
А хуже всего было то, что некому было его пожалеть: ведь он был СТРАШНЫЙ КРОКОДИЛ, и характер у него тоже был СТРАШНЫЙ, и он многих обидел на своём веку, и никогда, никому, ни при каких обстоятельствах не сказал ни одного ДОБРОГО СЛОВА!
Звери и птицы, правда, сбежались со всех сторон, но они стояли поодаль и только удивлялись, глядя, что вытворяет Крокодил. А удивляться было чему, потому что Крокодил и вертелся, и метался, и стукался головой о прибрежные скалы, и даже пробовал попрыгать на одной ножке. Но всё это ему ни капельки не помогало!
И вдобавок лапки у него были такие коротенькие, что он никак не мог даже поковырять в зубах (хотя, если бы и мог, это бы ему мало помогло!).
И наконец бедный Крокодил в отчаянии растянулся под большим-пребольшим бананом (под маленьким он бы не поместился) и заревел в голос.
– Ой-ой-ой! – плакал он басом. – Бедные мои зубки! Ой-ой-ой! Бедный я Крокодил!
Вот поднялось веселье!
Звери и птицы хохотали и прыгали от радости; одни кричали: "Так тебе и надо!" – другие: "Ага, попался!"
Мартышки даже швыряли в него камешками и песком, а особенно веселились птицы – ведь у них-то не было никаких зубов!
Тут Крокодилу стало так больно и обидно, что из его глаз покатились слезы – СТРАШНО большие слезы!
– Глядите! Крокодиловы слезы! – крикнул пёстрый Попугай и расхохотался первым.
За ним засмеялись те, кто знал, что означают эти слова, а там и все остальные, и вскоре поднялся такой шум и хохот, что маленькая птичка Тари хорошенькая беленькая птичка, ростом побольше голубя и поменьше пигалицы прилетела посмотреть, в чём дело.
А узнав, в чём дело, она очень рассердилась.
– Как вам не стыдно! – крикнула она своим звонким голоском.
И все сразу замолчали, и стало слышно, как стонет Крокодил:
– Ой-ой-ой! Бедные мои зубки! Ой-ой-ой! Как больно!
– А почему это нам должно быть стыдно? – спросила какая-то Мартышка.
– Стыдно смеяться над бедным Крокодилом! – ответила птичка Тари. – Ведь у него болят зубы! Ему больно!
– Можно подумать, ты знаешь, что такое зубы! – фыркнула Мартышка и скорчила рожу.
– Зато я хорошо знаю, что значит – "больно"! – сказала птичка Тари. – И знаю, что если тебе больно, а над тобой смеются – тебе вдвое больнее! Вы видите – Крокодил плачет!
– Крокодиловыми слезами! – повторил Попугай и засмеялся. Но никто его не поддержал.
– Попугай ты! – с презрением сказала птичка Тари. – Говоришь, а сам не понимаешь, что говоришь! Никакие это не крокодиловы слезы!
– Как же так? Ведь плачет-то Крокодил? – удивился Попугай.
– Эх, ты! – сказала птичка Тари. – Зубы-то у него по-настоящему болят, верно? Значит, и слезы настоящие! Самые настоящие горькие слезы!
– Ещё бы не настоящие! – сказал Крокодил страшным басом и вдруг перестал плакать. – Ой! – продолжал он с изумлением. – Мне кажется... что мне, кажется, стало легче... Нет! Ой-ой-ой! Мне это только кажется!
И он заплакал ещё громче.
– Всё равно мне его не жалко, – заявила Мартышка. – Он сам виноват: почему он никогда не чистит зубы? Брал бы с нас пример!
И она тут же принялась чистить зубы шершавой веточкой дерева Мъсваки это она собезьянничала у людей.
– Да ведь я же, – простонал Крокодил, – я же не знал, что их надо чистить!..
– А если бы ты знал, ты бы чистил? – спросила птичка Тари.
– Если бы знал? Конечно, НЕТ! – прохныкал Крокодил. – Как я могу чистить зубы, когда у меня такие СТРАШНО коротенькие лапки?
– Ну, а если бы ты мог, ты бы чистил? – настаивала птичка Тари.
– Ещё бы! – сказал Крокодил. – Ведь я чистоплотный Крокодил и каждый день умываюсь. Хотя это не такая уж большая заслуга. Для того, кто живёт в реке, – скромно прибавил он.
И тут птичка Тари, маленькая, белая с чёрным птичка, ростом чуть побольше голубя и чуть поменьше пигалицы, сделала такую удивительную вещь, что все ахнули. Она смело подлетела прямо к страшной пасти Крокодила, к самому его носу, и скомандовала:
– Открой рот!
Крокодил послушно открыл пасть, и все снова ахнули и отступили на шаг (не меньше!), потому что пасть у Крокодила была (ты не забыл?) СТРАШНАЯ, а в ней торчали ОЧЕНЬ СТРАШНЫЕ ЗУБЫ.
Но все ахнули гораздо громче (а многие даже зажмурились!), когда птичка Тари вскочила прямёхонько в крокодилью пасть!
– Смотри не вздумай закрыть рот, а то у нас ничего не получится! сказала она, и Крокодил, разинув пасть ещё шире, ответил:
– О-Э-О! – что должно было означать: "Конечно!" (Попробуй сам сказать "конечно" с открытым ртом, только ни в коем случае не закрывай его, а то у тебя ничего не получится...)
– Какой ужас! – крикнула птичка Тари спустя полминуты. – Просто страшно, что тут творится! Это не пасть, а какое-то... – Птичка запнулась, она хотела сказать "болото", но побоялась обидеть Крокодила. – Чего тут только нет! – продолжала она. – Даже пиявки! И чёрные, и зелёные, и с красными полосками! Да, самое время было почистить тебе зубы!
Крокодил, услышав про пиявок, только тяжело вздохнул.
– Ну ничего, ничего, – продолжала птичка Тари, – сейчас мы всё приведём в порядок!
И птичка Тари принялась за дело.
– Ну вот и он – больной зуб! – вскоре крикнула она весело. – Сейчас мы его выдернем! Раз... два... три! Готово!
Крокодил ойкнул.
Птичка тоже.
– Ой! – сказала она. – Ой, а под ним-то, оказывается, новый растёт! Как интересно!
– У нас так всегда бывает! – похвалился Крокодил (кстати, это сущая правда), но так как он ни на секунду не забывал, что пасть закрывать нельзя, то получилось у него только: У-А-А-Э-А-Ы-А-Э!
И не все поняли, что он хотел сказать.
Через пять минут всё было готово.
Звери и птицы были до крайности изумлены, увидев, что птичка Тари выпорхнула из крокодильей пасти целой и невредимой, и казалось, сильнее удивиться они не могли, но всё-таки им пришлось удивиться ещё больше, потому что первые слова, которые произнёс Крокодил, закрыв наконец пасть, были такие:
– Большое-большое спасибо тебе, добрая птичка! Мне гораздо, гораздо, гораздо легче!
И тут все звери и птицы сами разинули рты, словно хотели, чтобы птичка Тари тоже почистила им зубы. Но это, конечно, не так (тем более что у птиц, как ты знаешь, нет никаких зубов!). Просто они удивились до самой, самой последней крайности потому, что НАСТОЯЩИЙ СТРАШНЫЙ КРОКОДИЛ ВПЕРВЫЕ В ЖИЗНИ СКАЗАЛ НАСТОЯЩЕЕ ДОБРОЕ СЛОВО!
– Какие пустяки, – скромно сказала птичка Тари. – Не стоит благодарности, тем более что пиявки были – первый сорт! Особенно эти, в красную полосочку! Если хочешь, я буду каждый день тебе чистить зубы!
– Ещё бы не хочу!.. – сказал Крокодил.
– Договорились! – сказала птичка Тари, и мартышки вдруг захлопали в ладоши, все другие звери запрыгали и затопали копытами, а птицы запели свои самые весёлые песни, сами не зная почему...
И вот с этого-то самого дня птичку Тари называют Ма-Тари-Кари, что на крокодильем языке означает: "Маленькая птичка, которая делает большие добрые дела"...
И если тебе очень повезёт и ты поедешь в Африку, ты сможешь своими глазами увидеть, как Ма-Тари-Кари чистит зубы Крокодилу и предупреждает его об опасности (ведь иногда и Крокодилу грозит опасность!).
Некоторые, правда, зовут сё за это Крокодиловым Сторожем, а то и Крокодильей Зубочисткой, но Ма-Тари-Кари не обижается: она говорит, что, с тех пор как они подружились, характер у Крокодила стал уже не такой СТРАШНЫЙ.
Что ж, это вполне возможно.
Отшельник и Роза
I
В Синем море жил-был маленький Рак. И жилось ему очень плохо, так плохо, что он никак не мог понять, почему море называют Синим – ему-то оно казалось совсем, совсем серым...
Да, это было очень странно!
Ведь море было действительно синее-синее, и жить в нём было так весело и интересно! Рыбы (это только раньше люди думали, что они не умеют говорить!) даже сложили весёлую песню о том, как хорошо живётся в море:
Никто и нигде!
Никто и нигде!
Не жил веселее,
Чем рыбы в воде!
Ни люди,
Ни звери,
Ни птицы,
Ни змеи
Никто и нигде не живёт веселее!
Да, никто и нигде!
Нет, никто и нигде
Не жил веселее, чем рыбы в воде!
и распевали её с утра до ночи. Морские Звёзды так и сияли, мудрые Дельфины и те резвились как дети, а бедный Рак сидел, забившись в какую-нибудь щёлку, и горевал.
А ведь у него было всё, что полагается настоящему раку для полного счастья: десять ног и вытаращенные глаза, длинные-предлинные усы и могучие клешни. Вот только панциря у него не было – тельце было совсем мягкое... Может быть, потому-то все, у кого такой панцирь был, да и многие другие, обижали его, щипали, кусали, а то и старались съесть...
И он пел грустную-прегрустную песню:
Ах, много места в море,
И много в нём воды,
Но в нём не меньше горя,
Не меньше в нём беды!
– Всё горе в том, что тебе не хватает твёрдости, – сказал ему как-то его дальний родственник дядя Краб, который всегда ходит боком. – В наше время нельзя быть таким мягкотелым!
И в доказательство он сильно ущипнул бедного Рака.
– Ой! – крикнул Рак. – Больно!
– Это для твоей же пользы, – сказал дядя Краб, очень довольный. – Моё дело, конечно, сторона, но на твоём месте я попытался бы обзавестись каким-нибудь приличным панцирем.
И он поскорее – бочком-бочком – убрался в сторону. Ведь клешни у Отшельника были как у настоящего рака и даже, пожалуй, покрепче...
Да, я и забыл тебе сказать, что рака прозвали Отшельником, как раз потому что он, как ты знаешь, вечно прятался то в пещеры, то в норки, то под камушки, чтобы его поменьше щипали.
Первый назвал его Отшельником Морской Конёк – он известный насмешник, а Рыбы-Попугаи (есть и такие!) подхватили его слова, и скоро во всём Синем море да и на суше никто иначе и не называл нашего рака, как Рак-Отшельник.
"Ну что ж, – подумал Отшельник, когда боль немного успокоилась, – щипок был неплох, но ведь и совет, пожалуй, тоже! Пожалуй, мне действительно стоит об этом хорошенько подумать".
Как видишь, Отшельник умел не только горевать, но и думать, а это значит, что он был очень, очень умный рак!
А кругом валялось многое множество раковин. И вот, хорошенько подумав, он решил так: "Самое подходящее место для рака – это, конечно, раковина; а самый подходящий жилец для раковины – это, конечно, рак. И когда рак залезет в раковину, его уже никто не ущипнёт, или я ничего не понимаю ни в тех, ни в других!"
И вот он постучал в первую попавшуюся раковину и попытался объяснить всё это её хозяину, но оттуда выглянул сердитый Моллюск и, не дослушав его, сказал:
– Глупости! Я занят! – и крепко-накрепко захлопнул створки своей раковины.
– Самое подходящее место для рака – это раковина, – продолжал Отшельник, постучав во вторую раковину, но оттуда тоже выглянул сердитый-пресердитый Моллюск и сказал:
– Глупости!
И тоже захлопнул створку у него перед носом (хотя носов у раков, как ты знаешь, не бывает).
А когда он постучал в третью раковину, оттуда уже никто не выглянул, потому что там никого и не было, и – о радость! – это оказалась как раз подходящая раковина: не слишком большая и не слишком маленькая – ну, просто в самый раз!
"Да, мы прямо созданы друг для друга, – подумал Отшельник, засунув своё мягкое тельце в раковину. – Чего же лучше! Теперь меня не ущипнёшь!"
И он даже не обиделся, когда вертевшийся неподалёку Морской Конёк тоненько заржал (а это означало, что он собирается сострить) и сказал:
– Иги-ги-ги! Наш Отшельник совсем ушёл в свою раковину!
И Рыбы-Попугаи, которые, по правде говоря, ничего в этой шутке не поняли, подхватили и понесли её по всему Синему морю...
Ну что ж, когда у тебя есть всё, что нужно для полного счастья, можно стерпеть и шутку. Верно?
II
Но странное дело! Хотя никто (даже дядя Краб), никто не мог больше ни ущипнуть, ни укусить нашего Отшельника (даже для его же пользы), ему, видно, всё-таки чего-то не хватало для полного счастья... Иначе почему бы море по-прежнему казалось ему совсем, совсем серым? И почему бы он продолжал петь свою грустную песню:
Ах, много в море места,
Но не найти никак
Нигде такого места,
Где был бы счастлив Рак!..
Однажды он, не удержавшись, сказал проплывавшей неподалёку Летучей Рыбке:
– Как странно жить в Сером море! Я слыхал, что есть на свете Белое море, и Чёрное, и Желтое, и даже Красное, но никто и никогда не слыхал про Серое море...
– Серое! – засмеялась Летучая Рыбка. – Какое же оно серое? Оно лазурное, бирюзовое, изумрудное, голубое, васильковое! Оно синее-пресинее! Самое синее на свете!
И она поспешила вслед за своими подружками, которые выпорхнули на поверхность, чтобы ещё раз полюбоваться синими волнами с белыми гребешками.
– Кого ни спросишь, все говорят: "синее". Странно! – пробормотал про себя Отшельник. – Почему же только я один этого не вижу? Только я один!
– Именно поэтому, – неожиданно раздался чей-то голос, и Отшельник, вздрогнув, на мгновение спрятался в свою раковину.
А выглянув оттуда, он увидел... – кого бы ты думал? – самого доброго, самого мудрого из всех морских волшебников. Да, да, ты не ошибся: это был Дельфин.
– Именно потому, что ты один! – сказал Дельфин. – Найди себе друга – и тогда ты увидишь! Желаю удачи, и подумай над моими словами!
И Дельфин (как и все волшебники, он любил говорить загадками) вильнул хвостом и поплыл по своим делам.
А Отшельник (как ты помнишь, он умел не только грустить, но и думать) стал думать...
И он подумал:
"Дельфин сказал: "Именно потому, что ты один". Ну конечно, когда я найду друга, я буду уже не один... А что же я увижу?.. Ну конечно, я увижу, что море станет синим... И наверно, тогда уже всё-всё будет совсем хорошо! Значит, надо искать себе друга. Горе в том, что я не знаю, кто такие эти друзья, и где они живут, и как выглядят... Ну что ж, когда я найду настоящего друга, я это сразу узнаю, потому что ведь море станет синим-синим!"
С этими словами Отшельник отправился искать себе друга, и, говоря по правде, тут-то наша сказка и началась!
III
А я должен сказать тебе, что найти настоящего друга не так-то легко, даже на дне морском. Особенно если ты не знаешь, как он выглядит...
Отшельник побывал и на отмелях, и в глубинах, и он повидал множество диковинных существ, созданий и даже чудищ, но друга между ними он не нашёл.
На отмели он встретил Ската и спросил его, не друг ли он. И Скат, который целый день лежит на дне и подстерегает зазевавшихся рыбёшек, сказал ему:
– О, конечно, конечно, я друг тебе! Иди скорее ко мне, и мы никогда не расстанемся! – и открыл чудовищную пасть...
К счастью, наш Отшельник, как ты хорошо знаешь, был очень умный, он понял, что Скат ищет не друга, а добычу, и поскорее поплыл прочь, а разочарованный Скат замурлыкал про себя страшную песню:
Куда спешить на дне морском?
Тут можно двигаться ползком.
Друзья, умерьте вашу прыть:
Ползти спокойнее, чем плыть...
Он был по-своему прав, потому что Скату гораздо легче ловить ту добычу, которая ползает, чем ту, которая плавает...
В глубине моря, где царит вечная тьма, Отшельник увидел какую-то светлую точку, и он, обрадованный, поплыл к ней, и это оказалась глубоководная рыба с таким трудным названием, что она и сама его не знает. И, увидев Отшельника, она стала манить его своей светящейся удочкой, и плохо бы ему пришлось, если бы он соблазнился приманкой, потому что пасть у этой рыбы была не меньше, чем у Ската...
Он познакомился с Голотурией и попытался заговорить с ней, но трусливая Голотурия с испугу вывернулась наизнанку и выстрелила в него собственными внутренностями, потому что она приняла Отшельника за врага, а Голотурии всегда так откупаются от врагов...
Он пытался подружиться с красивой Медузой, но она оказалась совсем глупой, да вдобавок ядовитой, и он едва успел увернуться от её ядовитых щупалец.
Словом, сколько он ни искал, он ничего не нашёл: одни боялись его, другие смеялись над ним, а третьи старались его съесть, и, уж конечно, ни тех, ни других, ни третьих нельзя считать настоящими друзьями!
И наконец, очень усталый и очень-очень грустный, он присел отдохнуть и сказал:
– Вот я обошёл всё дно морское и нигде не нашёл друга. И море по-прежнему серое. Наверное, для меня оно всегда будет серым. Ах, если бы я мог, я бы утопился!..
IV
И тут он услышал, как кто-то с тяжёлым вздохом, словно эхо, повторил его слова:
– Ах, если бы я могла, я бы утопилась...
Отшельник оглянулся (вернее, просто повёл по сторонам глазами – ведь они у него, как ты помнишь, на стебельках) и никого не увидел. Никого, кроме Розы, Морской Розы. Но ведь Морские Розы (учёные люди называют их Актиниями), хотя они и не цветы, вздыхать не могут!
Но вздох повторился, а потом послышалось всхлипывание. А ведь кругом никого не было, кроме Розы, Морской Розы.
– Это ты плачешь? – удивлённо спросил Отшельник.
Он чуть было не прибавил: "А разве ты умеешь?" – но вовремя удержался.
Роза ничего не ответила, но так как она заплакала ещё громче, то ответа, в сущности, и не требовалось.
– А почему ты плачешь? Тебя кто-нибудь обидел? – спросил Отшельник (ведь не только тело, но и сердце у него было мягкое).
– Никто не смеет меня обидеть! – сказала Роза. – Никто во всём море не смеет ко мне прикоснуться!
И она гордо выпрямилась и даже перестала плакать.
– Тогда почему же ты плачешь? – спросил её Отшельник так ласково, что Роза тоже смягчилась и ответила ему:
– Мне просто грустно. А грустно мне потому, что это море такое серое, серое! Вот если бы я нашла друга, всё было бы по-другому. Но ведь я не умею ходить, и всё, что мне остаётся, – это стоять здесь и горевать...
Отшельник хотел сказать ей, что он обошёл всё дно морское и нигде не нашёл друга, но ему стало жалко огорчать бедную Розу, тем более что она была такая красивая.
И он сказал ей:
– Я как раз тоже хожу по дну морскому и ищу друга. Если хочешь, пойдём вместе, и, может быть, если нам очень, очень повезёт, каждый найдёт себе друга, и тогда море станет синим, и мы совсем не будем грустить.
– Да ведь я же не умею ходить, – сказала Роза, и лепестки её грустно поникли.
– Ну, это горе небольшое, – сказал добрый Отшельник. – Если ты хочешь, я могу тебя понести! Мне это будет только приятно!
Розе было страшновато сниматься с насиженного места, хоть ей и плохо там жилось... Так всегда бывает!
Но Отшельник говорил с ней так ласково и показался ей таким добрым, что она согласилась.
И вот Отшельник помог ей сойти с камня и сесть к нему на раковину, и они тронулись в путь!
Ох, как закружилась у Розы голова – ведь она прежде не знала, что значит двигаться, и ей показалось, что всё несётся вокруг неё бешеным хороводом: и камни, и водоросли, и приросшие ко дну устрицы, и морские ежи. Она даже побледнела, но из гордости не издала ни звука – да, она была очень, очень гордая!
А через несколько минут она привыкла (тем более что Отшельник, сказать по совести, шёл не так уж быстро) и начала громко восторгаться всем, что видела вокруг.
– Ах, как хорошо! – восхищалась она. – Как легко дышать, когда не стоишь на месте! Ой, какие пёстрые рыбки! Как их зовут? А кто это так сияет? Морские Звёзды, вот как! Не думала, что они такие красивые! А это что? А это кто? Ох, как хорошо путешествовать!..
И Отшельник едва успевал отвечать на её вопросы. Он, правда, много раз видел всё, чем она так восхищалась, но (ведь он был очень добрый) думал про себя: "Пусть радуется, бедная! Скоро ей всё это надоест, так же как и мне... По правде говоря, мне очень приятно слышать, как она радуется! Интересно, если бы я нашёл друга, мы радовались бы с ним вместе или нет?"
