Текст книги "Избранное"
Автор книги: Борис Заходер
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 8 страниц)
Поскакал-побежал дальше, а для храбрости сам песню запел – Храбрую Заячью песню:
Раз-два-три-четыре-пять
Шёл Охотник погулять!
Вдруг Зайчонок выбегает
И давай в него стрелять!
Пиф! Паф! Ой-ой-ой!
Убежал Охотник мой!
Спел – на душе веселее стало.
Видит – Белка с ветки на ветку прыгает.
"Здорово прыгает, – думает Русачок, – не хуже меня! А не стать ли мне Белкой?"
– Белка, Белка, – говорит, – иди-ка сюда!
Соскочила Белка на самую нижнюю ветку.
– Здравствуй, Русачок, – говорит, – чего тебе?
– Расскажи, пожалуйста, как вы, белки, живёте, – просит Русачок, – а то я надумал Белкой стать!
– Ну что ж, дело хорошее, – говорит Белка. – Живём мы прекрасно: с ветки на ветку прыгаем, шишки лущим, орешки грызём. Забот только много: гнездо устрой, на зиму запас собирай – грибы да орехи... Ну да ничего, когда привыкнешь! Полезай на дерево – я тебя всей беличьей науке обучу!
Подошёл Русачок к дереву, а сам думает: "Заботы какие-то... Мы, зайцы, без забот живём, гнезда не строим, норы не роем..."
Полез было на дерево, да голова у него закружилась...
– Нет, – говорит, – не хочу Белкой быть! Не наше это дело – по деревьям лазить!
Засмеялась Белка, зацокала, шишкой в него запустила.
Спасибо, не попала.
Пошёл Русачок дальше. Пришёл на полянку. А там веселье – мышата в салки играют. Засмотрелся на них Русачок.
Вдруг – что такое: побежали все сломя голову прочь.
– Лиса! Лиса! – кричат.
И верно, идёт кума Лиса: шубка рыжая, грудка белая, ушки на макушке, хвост поленом. Красота!
"Неужели, – думает Русачок, – это они её, такую красивую, испугались! Не может быть!"
Вышел смело, поклонился и говорит:
– Здравствуйте, кумушка Лиса! Можно, я у вас одну вещь спрошу?
– Ишь какой смелый! – удивилась Лиса. – Ну что ж, спрашивай, только поживей, а то у меня с вашим братом разговор короткий!
– А я недолго. Научите меня, как мне Лисой стать? Расскажите, как живёте? Очень вы мне понравились!
Лисе лестно.
– Ну что ж, – говорит, – живу обыкновенно: кого изловлю – того задавлю, кого задавлю – того съем! Вот и вся наука!
Ох, как страшно стало Русачку! Но виду не подал – только ушами стрижёт.
– Вот, – говорит, – почему вас все боятся! Нет, не стану я Лисой – не наше это дело других обижать!
– И хорошо, – говорит Лиса, – а то, если зайцы лисами станут, кого мы, лисы, есть будем?
А у самой глазищи так и горят, зубищи оскалила: сейчас прыгнет – и прощай, Русачок!
Только Русачок её даже недослушал: как припустится – поминай как звали! Бежит, а про себя приговаривает: "Ишь чего выдумала! Живых зайцев есть! Это значит: стань я Лисой, я сам себя съесть должен! Ну и ну!"
Долго бегал Русачок по лесу. Всех зверей повидал.
Все ему, кроме Волка – он ещё злей Лисы, – понравились. Да только не совсем.
Хотел было Мышкой стать – да больно мала и уши коротки; хотел Ежом – да больно колючий, никто его не погладит, а заяц – он ласку любит; хотел Бобром – да в реке больно мокро...
Совсем было собрался Медведем стать: сказал ему Медведь, что он мёд ест, а мёд, мол, ещё слаще морковки, – да не захотел Русачок зимой в берлоге спать, лапу сосать.
– Мы, – говорит, – этого не можем. Наше дело бегать.
Бегал-бегал – прибежал к болотцу лесному.
Да так и замер.
Стоит зверь – всем зверям зверь: сам большой-пребольшой, больше Медведя, ноги длинные, уши – не хуже заячьих, да целых две пары! А глаза добрые-предобрые.
Стоит – травку щиплет, осиновую ветку гложет.
Уж как он Русачку понравился – и сказать невозможно!
Поклонился он зверю низёхонько.
– Здравствуйте, дяденька, – говорит, – как вас звать-величать?
– Здравствуй. Русачок, – говорит великан, – звать меня Лось Сохатый.
– А зачем у вас, дяденька, две пары ушей?
Засмеялся Лось Сохатый.
– Это, – говорит, – ты, видно, мои рога за уши принял!
– А зачем вам рога?
– От врага защищаться, – говорит Лось. – От волка там или ещё от кого.
– Ой, как здорово! – говорит Русачок. – А как вы, лоси, живёте?
– Живём обыкновенно: ветки гложем, траву щиплем.
– А морковку едите?
– Едим и морковку, коли попадётся.
– А других зверей не едите?
– Бог с тобой, – говорит Лось. – Что придумал!
Тут Лось ещё больше Русачку понравился.
"Стану Лосем", – думает.
– А по деревьям не лазите? – спрашивает.
– Да что ты! Зачем это?
– А бегаете быстро?
– Ничего, не жалуюсь, – смеётся Лось Сохатый.
– А зимой в берлоге не спите, лапу не сосёте?
– Что я – Медведь, что ли? – фыркнул Лось.
Ну, тут совсем решил Русачок Лосем стать.
Но на всякий случай ещё об одном решил спросить:
– А скоро ли можно Лосем стать?
– Ну что ж, – говорит Лось Сохатый, – скоро: расти надо лет пять этак или шесть – и будет из Лосёнка настоящий Лось Сохатый!
Уж как тут Русачок огорчился – чуть не заплакал!
– Нет, – говорит, – не наше это дело – пять лет расти! До свиданья, дяденька Лось! Ничего у меня не выходит...
– Прощай, малыш, – говорит Лось Сохатый. – Не горюй!
И побежал Русачок домой.
Подбежал к знакомому пруду – в пруду жёлтые листья плавают, а на большом листе Лягушонок сидит. Подрос он, конечно. Пожалуй, и Лягушкой назвать можно, но Русачок его всё равно сразу узнал.
– Здравствуй, – кричит, – бывший Головастик!
Он-то узнал, а Лягушонок, видно, нет: испугался и в воду нырнул.
Удивился Русачок. "Что это он?" – думает.
Высунулся Лягушонок из воды и говорит:
– Эх, ты! Чего людей пугаешь?
– Да не я "эх", а ты "эх"! – засмеялся Русачок. – Что ж ты, бывший Головастик, своих не узнаёшь? Это ж я!
– Что значит – я? – удивился Лягушонок.
– Ну я, твой знакомый Русачок.
– Вот так так, – говорит Лягушонок. – Какой ты Русачок? Ты самый настоящий Заяц-Русак!
И нырнул.
Посмотрелся Русачок в воду, когда круги успокоились.
Видит – и верно: стал он большим, красивым Зайцем. Точь-в-точь как папа: шёрстка пушистая, лапы сильные, глаза большие, а уши – ни в сказке сказать, ни пером описать!
И забарабанил он лапами.
От радости.
Серая Звездочка
– Ну так вот, – сказал папа Ёжик, – сказка эта называется "Серая Звёздочка", по по названию тебе ни за что не догадаться, про кого эта сказка. Поэтому слушай внимательно и не перебивай. Все вопросы потом.
– А разве бывают серые звёздочки? – спросил Ежонок.
– Если ты меня ещё раз перебьёшь, не буду рассказывать, – ответил Ёжик, но, заметив, что сынишка собирается заплакать, смягчился: – Вообще-то их не бывает, хотя, по-моему, это странно: ведь серый цвет самый красивый. Но одна Серая Звёздочка была.
Так вот, жила-была жаба – неуклюжая, некрасивая, вдобавок от неё пахло чесноком, а вместо колючек у неё были – можешь себе представить! бородавки. Брр!
К счастью, она не знала ни о том, что она такая некрасивая, ни о том, что она – жаба. Во-первых, потому, что была она совсем маленькая и вообще мало что знала, а во-вторых, потому, что её никто так не называл. Она жила в саду, где росли Деревья, Кусты и Цветы, а ты должен знать, что Деревья, Кусты и Цветы разговаривают только с теми, кого они очень-очень любят. А ведь не станешь ты называть того, кого ты очень-очень любишь, жабой?
Ежонок засопел в знак согласия.
– Ну вот, Деревья, Кусты и Цветы очень любили жабу и поэтому звали её самыми ласковыми именами. Особенно Цветы.
– А за что они её так любили? – тихонечко спросил Ежонок.
Отец насупился, и Ежонок сразу свернулся.
– Если помолчишь, то скоро узнаешь, – строго сказал Ёжик. Он продолжал: – Когда жаба появилась в саду, Цветы спросили, как её зовут, и, когда она ответила, что не знает, очень обрадовались.
"Ой, как здорово! – сказали Анютины Глазки (они первыми увидели её). Тогда мы сами тебе придумаем имя! Хочешь, мы будем звать тебя... будем звать тебя Анютой?"
"Уж лучше Маргаритой, – сказали Маргаритки. – Это имя гораздо красивее!"
Тут вмешались Розы – они предложили назвать её Красавицей; Колокольчики потребовали, чтобы она называлась Динь-Динь (это было единственное слово, которое они умели говорить), а цветок, по имени Иван-да-Марья, предложил ей называться "Ванечка-Манечка".
Ежонок фыркнул и испуганно покосился на отца, но Ежик не рассердился, потому что Ежонок фыркнул вовремя. Он спокойно продолжал:
– Словом, спорам не было бы конца, если бы не Астры. И если бы не Учёный Скворец.
"Пусть она называется Астрой", – сказали Астры.
"Или, ещё лучше, Звёздочкой, – сказал Учёный Скворец. – Это значит то же самое, что Астра, только гораздо понятнее. К тому же она и правда напоминает звёздочку. Вы только посмотрите, какие у неё лучистые глаза! А так как она серая, вы можете звать её Серой Звёздочкой. Тогда уж не будет никакой путаницы! Кажется, ясно?"
И все согласились с Учёным Скворцом, потому что он был очень умный, умел говорить несколько настоящих человеческих слов и насвистывать почти до конца музыкальное произведение, которое называется, кажется... "Ёжик-Пыжик" или как-то в этом роде. За это люди построили ему на тополе домик.
С тех пор все стали называть жабу Серой Звёздочкой. Все, кроме Колокольчиков, они по-прежнему звали её Динь-Динь, но ведь это было единственное слово, которое они умели говорить.
"Нечего сказать, "звёздочка", – прошипел толстый старый Слизняк. Он вполз на розовый куст и подбирался к нежным молодым листочкам. – Хороша "звёздочка"! Ведь это самая обыкновенная серая..."
Он хотел сказать "жаба", по не успел, потому что в этот самый миг Серая Звёздочка взглянула на него своими лучистыми глазами – и Слизняк исчез.
"Спасибо тебе, милая Звёздочка, – сказала Роза, побледневшая от страха. – Ты спасла меня от страшного врага!"
А надо тебе знать, – пояснил Ёжик, – что у Цветов, Деревьев и Кустов, хотя они никому не делают зла – наоборот, одно хорошее! – тоже есть враги. Их много! Хорошо ещё, что эти враги довольно вкусные!
– Значит, Звёздочка съела этого толстого Слизняка? – спросил Ежонок, облизнувшись.
– Скорее всего, да, – сказал Ёжик. – Правда, ручаться нельзя. Никто не видел, как Звёздочка ела Слизняков, Прожорливых Жуков и Вредных Гусениц. Но все враги Цветов исчезали, стоило Серой Звёздочке посмотреть на них своими лучистыми глазами. Исчезали навсегда. И с тех пор как Серая Звёздочка поселилась в саду, Деревьям, Цветам и Кустам стало жить гораздо лучше. Особенно Цветам. Потому что Кусты и Деревья защищали от врагов Птицы, а Цветы защищать было некому – для Птиц они слишком низенькие.
Вот почему Цветы так полюбили Серую Звёздочку. Они расцветали от радости каждое утро, когда она приходила в сад. Только и слышно было: "Звёздочка, к нам!", "Нет, сперва к нам! К нам!.."
Цветы говорили ей самые ласковые слова, и благодарили, и хвалили её на все лады, а Серая Звёздочка скромно молчала – ведь она была очень, очень скромная, – и только глаза её так и сияли.
Одна Сорока, любившая подслушивать человеческие разговоры, однажды даже спросила, правда ли, что у неё в голове спрятан драгоценный камень и поэтому её глаза так сияют.
"Я не знаю, – смущённо сказала Серая Звёздочка. – По-моему, нет..."
"Ну и Сорока! Ну и пустомеля! – сказал Учёный Скворец. – Не камень, а путаница, и не у Звёздочки в голове, а у тебя! У Серой Звёздочки лучистые глаза потому, что у неё чистая совесть – ведь она делает Полезное Дело! Кажется, ясно?"
– Папа, можно задать вопрос? – спросил Ежонок.
– Все вопросы потом.
– Ну, пожалуйста, папочка, только один!
– Один – ну, так и быть.
– Папа, а мы... мы полезные?
– Очень, – сказал Ёжик. – Можешь не сомневаться. Но слушай, что было дальше.
Так вот, как я уже сказал, Цветы знали, что Серая Звёздочка – добрая, хорошая и полезная. Знали это и Птицы. Знали, конечно, и Люди, понятно Умные Люди. И только враги Цветов были с этим не согласны. "Мерзкая, вредная злючка!" – шипели они, конечно, когда Звёздочки не было поблизости. "Уродина! Гадость!" – скрипели прожорливые Жуки. "Надо расправиться с ней! вторили им Гусеницы. – От неё просто нет житья!"
Правда, на их брань и угрозы никто не обращал внимания, и к тому же врагов становилось всё меньше и меньше, но, на беду, в дело вмешалась ближайшая родственница Гусениц – Бабочка Крапивница. На вид она была совершенно безобидная и даже хорошенькая, но на самом деле – ужасно вредная. Так иногда бывает.
Да, я забыл тебе сказать, что Серая Звёздочка никогда не трогала Бабочек.
– Почему? – спросил Ежонок. – Они невкусные?
– Совсем не поэтому, глупыш. Скорее всего, потому, что Бабочки похожи на Цветы, а ведь Звёздочка так любила Цветы! И наверно, она не знала, что Бабочки и Гусеницы – одно и то же. Ведь Гусеницы превращаются в Бабочек, а Бабочки кладут яички, и из них выводятся новые Гусеницы...
Так вот, хитрая Крапивница придумала хитрый план – как погубить Серую Звёздочку.
"Я скоро спасу вас от этой мерзкой жабы!" – сказала она своим сестрам Гусеницам, своим друзьям Жукам и Слизнякам. И улетела из сада.
А когда она вернулась, за ней бежал Очень Глупый Мальчишка. В руке у него была тюбетейка, он размахивал ею в воздухе и думал, что вот-вот поймает хорошенькую Крапивницу. Тюбетейкой.
А хитрая Крапивница делала вид, что вот-вот попадётся: сядет на цветок, притворится, будто не замечает Очень Глупого Мальчишку, а потом вдруг вспорхнёт перед самым его носом и перелетит на следующую клумбу.
И так она заманила Очень Глупого Мальчишку в самую глубину сада, на ту дорожку, где сидела Серая Звёздочка и беседовала с Учёным Скворцом.
Крапивница была сразу же наказана за свой подлый поступок: Учёный Скворец молнией слетел с ветки и схватил её клювом. Но было уже поздно: Очень Глупый Мальчишка заметил Серую Звёздочку.
"Жаба, жаба! – закричал он Очень Глупым Голосом. – У-у-у, какая противная! Бей жабу! Бей!"
Серая Звёздочка сперва не поняла, что он говорит о ней – ведь её никто ещё не называл жабой. Она не двинулась с места и тогда, когда Очень Глупый Мальчишка замахнулся на неё камнем.
"Звёздочка, спасайся!" – отчаянным голосом крикнул ей Учёный Скворец, чуть не подавившись Крапивницей.
В ту же минуту тяжёлый камень шлёпнулся на землю рядом с Серой Звёздочкой. К счастью, Очень Глупый Мальчишка промахнулся, и Серая Звёздочка успела отскочить в сторону. Цветы и Трава скрыли её из глаз. Но Очень Глупый Мальчишка не унимался. Он подобрал ещё несколько камней и продолжал швырять их туда, где шевелились Трава и Цветы.
"Жаба! Ядовитая жаба! – кричал он. – Бей уродину!"
"Дур-ра-чок! Дур-ра-чок! – крикнул ему Учёный Скворец. – Что за путаница у тебя в голове? Ведь она полезная! Кажется, ясно?"
Но Очень Глупый Мальчишка схватил палку и полез прямо в Розовый Куст туда, где, как ему казалось, спряталась Серая Звёздочка.
Розовый Куст изо всех сил уколол его своими острыми колючками. И Очень Глупый Мальчишка с рёвом побежал из сада.
– Урраа! – закричал Ежонок.
– Да, брат, колючки – это хорошая вещь! – продолжал Ежик. – Если бы у Серой Звёздочки были колючки, то, возможно, ей не пришлось бы так горько плакать в этот день. Но, как ты знаешь, колючек у неё не было, и потому она сидела под корнями Розового Куста и горько-горько плакала.
"Он назвал меня жабой, – рыдала она, – уродиной! Так сказал Человек, а ведь люди всё-всё знают! Значит, я жаба, жаба!.."
Все утешали её как могли: Анютины Глазки говорили, что она всегда останется их милой Серой Звёздочкой; Розы говорили ей, что красота – не самое главное в жизни (с их стороны это была немалая жертва). "Не плачь, Ванечка-Манечка", – повторяли Иван-да-Марья, а Колокольчики шептали: "Динь-Динь, Динь-Динь", и это тоже звучало очень утешительно.
Но Серая Звёздочка плакала так громко, что не слышала утешений. Так всегда бывает, когда начинают утешать слишком рано. Цветы этого не знали, но зато это прекрасно знал Учёный Скворец. Он дал Серой Звёздочке вволю выплакаться, а потом сказал:
"Я не буду тебя утешать, дорогая. Скажу тебе только одно: дело не в названии. И уж, во всяком случае, совершенно неважно, что про тебя скажет какой-то Глупый Мальчишка, у которого в голове одна путаница! Для всех твоих друзей ты была и будешь милой Серой Звёздочкой. Кажется, ясно?"
И он засвистел музыкальное произведение про... про Ёжика-Пыжика, чтобы развеселить Серую Звёздочку и показать, что считает разговор оконченным.
Серая Звёздочка перестала плакать.
"Ты, конечно, прав, Скворушка, – сказала она. – Конечно, дело не в названии... Но всё-таки... всё-таки я, пожалуй, не буду больше приходить в сад днём, чтобы... чтобы не встретить кого-нибудь глупого..."
И с тех пор Серая Звёздочка – и не только она, а и все её братья, сестры, дети и внуки приходят в сад и делают своё Полезное Дело только по ночам.
Ёжик откашлялся и сказал:
– А теперь можешь задавать вопросы.
– Сколько? – спросил Ежонок.
– Три, – ответил Ёжик.
– Ой! Тогда... Первый вопрос: а правда, что Звёздочки, то есть жабы, не едят Бабочек, или это только в сказке?
– Правда.
– А Очень Глупый Мальчишка говорил, что жабы ядовитые. Это правда?
– Чепуха! Конечно, брать их в рот я тебе не советую. Но они совсем не ядовитые.
– А правда... Это уже третий вопрос?
– Да, третий. Всё.
– Как – всё?
– Так. Ведь ты уже задал его. Ты спросил: "Это уже третий вопрос?"
– Ну, папка, ты всегда дразнишься.
– Ишь какой умный! Ну ладно, так и быть, задавай свой вопрос.
– Ой, забыл... Ах, да... Куда же всё-таки исчезали все эти противные враги?
– Ну конечно же, она их глотала. Просто она так быстро хватает их своим языком, что никто не может за этим уследить, и кажется, будто они просто исчезают. А теперь у меня есть вопрос, пушистенький мой: не пора ли нам спать? Ведь мы с тобой тоже полезные и тоже должны делать своё Полезное Дело по ночам, а сейчас уже утро...
История Гусеницы
Вдоль садовой ограды малина и смородина росли так тесно, что казалось, там больше не поместиться и травинке, но крапива, видно, так не считала: ух, сколько её там было!
Там-то и жила Гусеница.
Жила она на самом большом кусте крапивы и с утра до ночи жевала крапиву – это было всё, что она умела делать, бедняжка!
Но не подумайте, что она жаловалась на свою судьбу. Ничего подобного!
– Ах, как хорошо жить на свете, когда крапивы вдоволь! – приговаривала она в те редкие минуты, когда переставала жевать. – Да, это и называется жить в своё удовольствие! Как хорошо!
А кругом и правда было так хорошо!
Солнце с каждым днём поднималось всё выше, сияло всё ярче, грело всё сильнее – и на земле все старались ему подражать: деревья, кусты и травы тянулись в вышину; речка сверкала так, что больно было смотреть; всё теплее становился ветер, а луг покрылся тысячами маленьких жёлтых солнышек – это расцвели одуванчики.
Что говорить – была весна!
Но Гусеница и знать не желала о весне.
Она никогда не оглядывалась вокруг. Она смотрела только на крапиву, видела только крапиву, думала только о крапиве и жевала, жевала, жевала крапиву...
Даже Лесной Клоп, который жил по соседству, на ветке смородины, находил, что это чересчур.
– Конечно, еда – дело важное, – объяснял он Тлям, сидевшим под листом, – но нельзя же из-за еды – тем более из-за крапивы – забывать обо всём на свете! Где, спрашиваю я, где у этой Гусеницы высшие, духовные интересы? Тут ими и не пахнет!
И Тли, хотя они и ничего не понимали в этих рассуждениях, хором поддакивали Клопу: ведь сам-то Клоп, что и говорить, умел не только есть, но и пахнуть, да ещё как – особенно когда волновался. А он всегда волновался, если ему возражали...
Но Гусеница и не думала волноваться. Она, можно сказать, и ухом не вела (тем более что ушей у неё не было).
– Я выше этих пересудов, – ворчала она. – Я занимаюсь делом, а на всех остальных мне наплевать!
Спору нет, своё дело она знала: ведь далеко не каждый сумеет с утра до ночи глодать сырую крапиву и ни разу не обжечься! И всё-таки... И всё-таки, по-моему, ей не следовало так презирать всех остальных! Например, птиц.
– Поют, – сердито ворчала она, когда птицы распевали свои лучшие песни. – Поют и чирикают! Пустозвоны! Песнями сыт не будешь!
– Ах, нет! Петь – это так прекрасно! – вздохнул молоденький Кузнечик, который умел играть на своей скрипочке одну-единственную ноту. – Я бы так хотел петь, как птица!
– Ну и пой! Пой на здоровье! – хихикнула Гусеница. – Можешь даже летать! Самое подходящее занятие для пустозвона!
– А... ведь... когда-нибудь... и ты... будешь... летать, соседка... раздался чей-то медленный, скрипучий голос.
Гусеница так изумилась, что даже оглянулась.
Это говорила мудрая старая Улитка. К её словам нельзя было не прислушаться: все знали, что она старше всех на свете – ей было два, а то и три года – и она много повидала на своём веку.
– Это вы мне? – спросила Гусеница.
– Да... да... именно тебе... Когда-нибудь у тебя вырастут крылья, и ты... будешь... летать... почти... как...
Но Гусеница не дала ей договорить.
– Какая чушь! – крикнула она. – Я – летать? Нет уж, спасибо! Да ни за что на свете! Пусть этой чепухой занимаются птицы! Бессмысленные, пустоголовые твари!
– Ты бы... поосторожнее... о птицах... – проговорила Улитка, опасливо втянув рожки. – Ведь... они... могут... тебя съесть!
Тут Гусеница чуть не подавилась от возмущения.
– Съесть меня? – крикнула она. – Съесть меня? Меня никто не может съесть! Я волосатая и очень-очень противная на вкус! – с гордостью проговорила она, немного успокоившись. – Это видит всякий, у кого есть глаза! Да! Меня никто не может съесть! Есть – это моё дело!
И она было уже собралась заняться своим делом, как вдруг...
Как вдруг что-то огромное, страшное с шумом и свистом налетело на неё. Гусеница почувствовала, что её стиснули, подхватили и понесли высоко-высоко, в самое небо...
"Ну что ж, попила, поела – недаром жизнь прожила", – мелькнуло у Гусеницы в голове. Бедняжка решила, что пришла её смерть...
На самом деле это был Скворушка, совсем молоденький, желторотый: он даже не знал, что таких гусениц не едят, и был очень горд своей добычей.
– Мама, мама! Гляди, чего я нашёл! – крикнул он, усаживаясь на ветку перед скворечником, прибитым на очень высокой ёлке.
Из скворечника выглянула мама Скворчиха.
– Брось немедленно эту гадость! – строго сказала она. – Ох уж эти дети! Всякую дрянь тащат в рот! Брось сейчас же, а то у тебя живот заболит.
Скворушка, к счастью для себя – а особенно для Гусеницы! – был послушным ребёнком. Он немедленно выпустил Гусеницу из клюва, и она стремглав полетела вниз.
Но, надо отдать ей справедливость, она не потеряла головы: падая, она успела выпустить шелковинку, и чем длиннее становилась шелковинка, тем плавнее становилось падение. А вскоре шелковинка зацепилась за сучок. Гусеница ловко подтянулась и наконец, слегка помятая и очень испуганная, уселась на сучке и смогла перевести дух.
Чуть-чуть отдышавшись, она почувствовала сильный голод и огляделась в поисках своей любимой крапивы.
И она увидела...
Она увидела луг, и речку, и лес за рекой – весь мир, большой и широкий мир, в котором она родилась и выросла и которого никогда не замечала.
– Сколько крапивы! – вырвалось у неё. – Я и не знала, что на свете так много крапивы!
– Извините, вы что-то сказали? – спросил чей-то бас у неё над самым ухом (хотя ушей у неё, как вы помните, не было).
Гусеница вздрогнула и обернулась.
Возле неё сидел Жук, такой большой, что просто странно, как это она не заметила, когда он появился. Он был весь закован в блестящий тёмно-коричневый панцирь, а на голове у него торчала пара длинных, грозных рогов.
– Я сказала, как много крапивы, – объяснила она, против обыкновения, довольно вежливо: уж очень внушительный вид был у Жука.
– Крапивы? Где? – переспросил Жук удивлённо.
– Ну, всюду! – Гусеница повела головой.
Но Жук продолжал недоумевать.
– Если вы имеете в виду вот это, – показал он вперёд, – то это вовсе не крапива! Это речка!
– Да нет! Вон там, наверху!
– Наверху? – засмеялся Жук. – Это небо! Уверяю вас, там нет никакой крапивы!
– То-то, я смотрю, цвет какой-то странный, – согласилась Гусеница. – А вон там, впереди? Там всё зелёное – это, уж конечно, крапива!
– Да что вы, – удивился Жук, – это же лес! Лес!
– Это ещё что такое? – буркнула Гусеница. Ей стало уже неинтересно слушать.
Но Жуку, видно, понравилось объяснять.
– Лес – это замечательная вещь! – с воодушевлением продолжал он. – Это много-много деревьев, и кустов, и трав, и... и всего, чего душе угодно!..
– Значит, там-то есть крапива? – перебила его Гусеница.
– Ещё бы! – ответил Жук. – Крапивы там хоть отбавляй! Но что крапива! Там есть вещи гораздо повкусней! Например, ягоды! Земляника! Или листья на берёзах! Объедение! Куда лучше крапивы!
– Сомневаюсь, – сухо сказала Гусеница.
– Уверяю вас! – горячо продолжал Жук, – Хотите, полетим туда! И вы сами убедитесь!
Гусеница пробормотала что-то невнятное. Ей почему-то было стыдно признаться, что она не умеет летать.
Но Жук ничего не заметил. Он был занят: приподняв жёсткие блестящие надкрылья, он развернул пару чудесных прозрачных крыльев и загудел, накачиваясь воздухом, – так делают все жуки, готовясь в полёт.
– Полетели! – крикнул он наконец, и Гусеница осталась одна...
– Подумаешь, расхвастался, надутый! – обиженно сказала она. – У меня тоже будут крылья! Вот!
– Вы были правы, соседка, – сказала она Улитке, когда, после долгого и трудного путешествия по стволу ёлки, добралась наконец до родной крапивы и утолила первый голод (люди в таких случаях говорят "заморила червячка", но, конечно, Гусенице это выражение вряд ли бы понравилось).
– Права?.. Я всегда права... А ты... о чём, соседка? – спросила Улитка.
– Я поняла, что мне нужны крылья! Я очень рада, что они у меня будут! И поскорей бы! Ведь тогда я полечу и съем весь этот вкусный... как его... ага, лес!
Улитка только покачала головой. Зато Лесной Клоп, который с интересом прислушивался к их разговору, с довольным видом сказал:
– Не говорил ли я? Не говорил ли я, что, когда она повидает свет, у неё сильно расширится кругозор?
И Тли, хотя и не могли припомнить ничего подобного, разумеется, дружно с ним согласились, чтобы не волновать Клопа...
Гусеница их уже не слушала: она принялась грызть крапиву. Ведь теперь ей ещё больше хотелось вырасти и поскорее стать крылатой.
Но хотя грызла она свою крапиву с прежним аппетитом и крапивы было по-прежнему вдоволь, не всё оставалось по-прежнему.
Одуванчики давно отцвели и облетели; на лугу появились новые цветы; вскоре отцвели и они – ведь цветы живут так недолго.
Изменилась и сама Гусеница. Она очень выросла – и не мудрено, ведь на аппетит она никогда не могла пожаловаться! А главное, она стала совершать поступки, которых от неё никак нельзя было ожидать!
Порой, например, она переставала грызть крапиву, поднимала голову и озиралась, словно чего-то ждала. А иногда она даже всползала на самую верхушку куста и подолгу смотрела вдаль.
Конечно, она бы ни за что и никому – даже самой себе! – не призналась, что ей хочется снова увидеть небо, и речку, и луг, и лес...
Но вокруг ничего не было видно, кроме листьев крапивы – крапива тоже очень разрослась к этому времени! – и Гусеница спускалась вниз и со вздохом принималась грызть самый большой и сочный крапивный лист.
А однажды Гусенице приснился сон. Кто бы мог подумать! Да, да, самый настоящий сон!
...Она вдруг стала большая-пребольшая; кожа на спине у неё лопнула, приподнялась – точь-в-точь как у Жука! – развернулись два огромных перепончатых крыла, и она взлетела!
Вот она кружит над ёлкой – скворцы в ужасе прячутся в свой скворечник, а Гусенице и нет до них дела: мерно взмахивая могучими крыльями, она летит над лугом, над речкой – туда, к далёкой синеющей полосе леса.
Вот-вот она будет там... Остаётся всего несколько взмахов... Но тут с шумом и свистом налетает страшный вихрь... крылья обрываются... и она падает... падает... падает...
Она проснулась, вздрогнув, и от её резкого движения что-то полупрозрачное, лёгкое, как мушиное крыло, сорвалось с листа и, покачиваясь, медленно, плавно опустилось на землю. Её крыло!
Но нет, это была всего-навсего её старая шкурка. Гусеница так выросла, что уже не помещалась в ней, и шкурка лопнула и свалилась...
Так, значит, она просто-напросто перелиняла во сне? А крыльев у неё всё нет? Да и будут ли они когда-нибудь? Ведь время идёт и идёт...
Да, время шло и шло. И хотя лето было в самом разгаре, и солнце, казалось, грело сильнее прежнего, и на смену отцветшим цветам приходили всё новые – что-то ушло вместе с ушедшей весной.
Гусеница и сама не понимала, что ей чего-то не хватает, как однажды у неё вдруг вырвалось:
– Как жаль, что птицы больше не поют!
Она тут же испуганно оглянулась – не слышал ли кто её странных слов?
Слава богу, кажется, никто не слыхал? Хотя почему Лесной Клоп так сердито на неё смотрит? И почему все Тли дружно захихикали тоненькими голосами?
Ну что ж, она заслужила насмешку! Подумать только, что она – она! могла сказать такую вещь!.. Нет, надо выкинуть все эти глупости из головы.
И в этот самый день прилетел откуда-то первый жёлтый лист.
А потом жёлтых листьев стало много-много, и они начали падать; всё чаще накрапывал дождь, ветер становился всё сильнее и холоднее, и даже солнце ничего не могло с этим поделать...
И наконец наступил роковой день: день, когда Гусеница почувствовала, что она больше не хочет – не может! – есть.
Да, да! Вялая, сонная сидела она на листе – на большом, сочном, аппетитном листе! – и, вместо того чтобы грызть его, вяло и сонно, словно от нечего делать, обматывала сама себя шелковинкой.
– Смотри-ка! – взволнованно сказал Лесной Клоп. – Наша соседка-то, видно, помирает! Перестала есть! Ну что ж, я всегда говорил ей, что фантазии до добра не доведут! Но кто в наши дни слушает разумные советы!
На этот раз Тли даже не поддакнули ему: они только ещё глубже уткнули носы в мякоть смородинного листа. Да и неудивительно: Клоп действительно очень разволновался!
А Гусенице было уже всё равно. "Может быть, я и правда умираю, – сонно подумала она. – Значит, у меня так и не будет крыльев... Ну что ж... хотя жаль... жаль..."
Кто знает, о чём она жалела...
Но она не умерла. Вяло и сонно, но упорно она продолжала до поздней ночи обматываться шелковинкой.
А когда настало утро, Гусеницы на листе крапивы уже не было. Зато под листом, крепко-накрепко привязанный к толстому стеблю, висел плотный шелковистый кокон.
Так прочно был он устроен, так надёжно прикреплён, что ему были не страшны ни дожди поздней осени, ни снег, падавший вокруг, ни метели, завывавшие в голых ветках, ни морозы, от которых порой замертво падали голодные пташки и трещали, лопаясь, стволы деревьев.
Прошла зима; с сосулек закапали первые слезинки – сосулькам было жалко, что зима проходит; набухли почки на деревьях; на проталине выглянул первый подснежник – кокон всё висел и висел, неподвижный, застывший, словно неживой. Может быть, и правда там не было никого живого?
