Текст книги "Исчезнувшее свидетельство"

Автор книги: Борис Сударушкин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 12 страниц)

Глава вторая. В древней книгохранительнице

«Ироическая песнь о походе на половцев удельнаго князя Новагорода Северского Игоря Святославича, писанная старинным русским языком в исходе XII столетия с переложением на употребляемое ныне наречие» – под таким велеречивым и пространным, в духе времени, названием ярославский помещик, бывший обер-прокурор Святейшего синода, действительный тайный советник и кавалер граф Алексей Иванович Мусин-Пушкин в самом конце 1800 года, на рубеже двух веков, выпустил в Москве первое печатное издание «Слова о полку Игореве».

В страшном пожаре 1812 года, после взятия Москвы армией Наполеона, список «Слова», хранившийся в Собрании российских древностей Мусина-Пушкина, сгорел. А вместе со списком – почти весь тираж первого издания. И начались споры, которые не умолкают и по сей день: где сиятельный граф нашел рукопись «Слова», не была ли она литературной мистификацией и кто мог быть ее автором, как получилось, что в огне пожара погиб уникальный список?

Я давно интересовался этими вопросами, но никогда не думал, что вплотную заняться историей «Слова о полку Игореве» меня заставит странное анонимное письмо, врученное мне симпатичным курьером.

С мыслью о Наташе я заснул – и с мыслью о ней проснулся на следующий день.

Еще не зная, как объясню Пташникову появление у меня акварели с видом усадьбы Мусина-Пушкина, я, отправляясь в музей, тщательно завернул ее и взял с собой.

Несмотря на утреннее время, солнце так прогрело воздух, что нечем было дышать. В такую жару даже Пташников изменил себе и пришел не в костюме, в котором я привык его видеть, а в рубашке с короткими рукавами, заправленной в старенькие, с пузырями на коленях брюки; на голове горбилась старомодная соломенная шляпа.

Однако жара совершенно не отразилась на темпераменте краеведа – без лишних слов, только коротко поздоровавшись, он повел меня по территории Спасского монастыря с такой скоростью, что я едва поспевал за ним и не заметил, как мы подошли к Спасо-Преображенскому собору.

Здесь, в древней книгохранительнице собора, как утверждал Мусин-Пушкин, и хранился древний список «Слова о полку Игореве» – пожалуй, не только самого талантливого произведения начальной русской литературы, но и самого загадочного, с судьбой таинственной и необычной.

Как я уже говорил, Пташников принимал деятельное участие в создании экспозиции, посвященной истории находки, изучения и публикации «Слова», поэтому вряд ли кто в Ярославле мог лучше его рассказать об экспозиции и удивительной судьбе уникального списка.

Над собором, сложенным из белого камня, богатырскими шлемами посверкивали на солнце золоченые купола. Мне невольно вспомнилась картина Васнецова «Три богатыря»: в центре – Илья Муромец, по сторонам – Добрыня Никитич и Алеша Попович. А в ушах торжественно звучала «Богатырская симфония» Бородина. Архитектура, живопись и музыка слились здесь воедино. И казалось естественным, что «Слово о полку Игореве», повествующее о героизме и верности, было найдено именно здесь, в этом древнем соборе.

О том же, возбужденно размахивая не по росту длинными руками, рассказывал и краевед:

– Обратите внимание, как история «Слова» переплелась с историей Спасо-Преображенского собора и Спасского монастыря, на территории которого он находится. Первый собор на этом месте заложил ростовский князь Константин – старший сын Всеволода Большое Гнездо, по-доброму упомянутого безвестным автором «Слова». Именно здесь, в Спасском монастыре, Константин открыл первое на северо-востоке Руси духовное училище с богатой библиотекой, которое позднее было переведено князем в Ростов Великий. Возможно, строительство собора и открытие училища произошли еще при жизни автора «Слова». Этот сохранившийся собор был построен при Василии Третьем, а с ним связана еще одна загадка древней русской истории – судьба библиотеки московских государей, в которой хранились латинские, греческие и, конечно, древнерусские рукописи…

Пташников хотел продолжить начатую мысль, но неожиданно замолчал и о чем-то глубоко задумался, потирая пальцами виски. Любуясь собором, я не обратил на эту заминку особого внимания, а между тем вроде бы случайное упоминание библиотеки московских государей, более известной как библиотека Ивана Грозного, будет иметь последствия, непосредственно связанные с расследованием по делу о «Слове». Но это произойдет позднее, а пока краевед все дальше перелистывал древние страницы истории Спасского монастыря и Спасо-Преображенского собора:

– В середине шестнадцатого века монастырь огородился каменными стенами, здесь хранилась «Государева казна» – факт немаловажный, поскольку раньше под казной подразумевались не только деньги, но и документы, рукописи. Можно предположить, что находилась казна здесь же, в Спасо-Преображенском соборе. В Спасском монастыре скрывался от Девлет-Гирея вместе со всем своим двором и казной Иван Грозный. Кто знает, может, именно тогда в древнюю книгохранительницу попало «Слово о полку Игореве». Какую ниточку из истории «Слова» не потянешь, конец ее может оказаться здесь, в Ярославле…

Сделав это небольшое, но страстное вступление, Пташников повел меня в ризницу собора, где размещалась посвященная «Слову» экспозиция. По лестнице из белых каменных плит мы поднялись на галерею собора. На стенах и сводах галереи в некоторых местах сохранились остатки древних фресок, представившиеся мне сейчас окнами в далекое прошлое.

Пташников пригнулся перед низким проемом в стене, медленно, с усилием открыл деревянную, обитую железными полосами дверь – и мы переступили из века двадцатого в век восемнадцатый, сразу через два столетия.

Пташников представлял собой редкий тип экскурсовода, который не столько старается поведать о предмете все, что ему известно, и может вызвать интерес слушателей, как лишний раз поделиться неясными предположениями, еще неоформившимися мыслями. Поэтому я не стану повторять его рассказ полностью – он получился бы очень длинным и сумбурным. Тем более что судьба «Слова о полку Игореве» будет в центре дальнейшего повествования.

Сразу, только войдя в ризницу, я начал искать глазами копию с изображением усадьбы Мусина-Пушкина в селе Иловна. Оригинал акварели (если поверить автору анонимного письма) я неразвернутым держал в руке, ломая голову, как незаметно от краеведа передать его сотрудникам музея. Вместе с тем меня и сейчас не оставляли сомнения в подлинности рисунка, но разрешить их мне хотелось самому, а не с помощью музейных работников. А для этого акварель надо было сравнить с копией.

Однако в первом помещении копии не оказалось, а демонстрировались подлинные предметы из коллекции ризницы: чарки, потиры, поручи, орарь, покровец, панагия, книги из монастырской библиотеки…

Акварель, которую я разыскивал, висела во втором помещении ризницы, отделенном от переднего массивной стеной с двумя узкими сводчатыми проемами. И с первого же взгляда на акварель я понял: в руке у меня действительно находится подлинник, большая музейная ценность, копия выглядела жалкой, непрофессионально исполненной подделкой.

Я подумал, что работники музея, убедившись в подлинности моей акварели, наверняка потребуют объяснений, как она очутилась у меня. А что я могу сказать? Что мне прислал ее человек, пожелавший остаться неизвестным? Но удовлетворит ли такой ответ музейных работников?

Здесь я вспомнил, что именно в этом отделе, посвященном «Слову о полку Игореве», работала Лидия Сергеевна Строева, с которой я познакомился во время поисков новгородских сокровищ. И сразу пришло решение – передать акварель именно ей и, по возможности, без свидетелей. Но как быть с Пташниковым? При его любознательном и настырном характере он будет вытягивать из меня историю акварели щипцами, а мне не хотелось сразу же, еще до начала расследования, нарушать условие, поставленное передо мною автором анонимного письма. Оставалось одно – после экскурсии каким-то образом на время избавиться от Пташникова.

Понадеявшись на случай, я не стал торопить события.

Затянувшаяся жара больше располагала к посещению пляжей, чем музеев, поэтому посетителей было мало: две серьезные несимпатичные студентки, что-то записывающие в блокноты, пара шушукающихся влюбленных, женщина с дочкой-школьницей и мужчина в черных очках. Старушка-смотрительница дремала на стуле, не поднимая головы, видимо, мало волнуясь за сохранность вверенных ей экспонатов.

Виновником многих тайн и загадок «Слова о полку Игореве» стал тот, кто отыскал древний список, – известный коллекционер и меценат Алексей Иванович Мусин-Пушкин. В Эрмитаже хранился портрет графа, сделанный художником Ламни в 1794 году, то есть примерно в то самое время, когда Мусин-Пушкин нашел «Слово» и приступил к его изучению. На портрете было буквально все, что стандартно изображалось тогда на парадных портретах: мифологический фон, заданная, неестественная поза, звезды на пурпуре, на столе предметы, характеризующие род деятельности графа: старинный фолиант, чернильница с гусиным пером.

В экспозиции была представлена уменьшенная, по пояс, копия портрета, сделанная неизвестным художником и когда-то находившаяся в Ярославской Екатерининской гимназии.

Я долго вглядывался в простоватое лицо Мусина-Пушкина, пытаясь как бы проникнуть в его душу. Кем же ты был, сиятельный граф? Легкомысленным, удачливым коллекционером, любителем шумной славы, способным ради нее даже на обман, или серьезным исследователем, для которого поиски русских редкостей были не просто прихотью богатого и влиятельного человека, а важнейшим делом всей жизни?

Конечно, портрет не мог ответить на эти вопросы, потому с таким вниманием я слушал объяснения Пташникова, рассматривал вещи из ярославской усадьбы графа в селе Иловна: стулья, шкаф, настольные часы, ломберный столик, бронзовый канделябр на пять свеч.

Если бы вещи могли говорить!

Возможно, в этом шкафу побывал список «Слова о полку Игореве», когда Мусин-Пушкин переезжал из Петербурга в Москву. У затейливого канделябра граф с трепетом и восторгом рассматривал страницы древней рукописи, а настольные часы отстукивали минуты, проведенные за безуспешными попытками самостоятельно разобраться в неразборчивом древнерусском письме. За ломберным столиком в перерыве карточной игры граф доверительно рассказывал самым близким друзьям, где и каким образом он приобрел бесценный список.

Я внимательно изучал портреты «самовидцев» – тех, кто видел список «Слова о полку Игореве» и помогал графу в издании древнего произведения, но и они ничем не могли помочь разгадать тайну появления списка в Собрании российских древностей Мусина-Пушкина. Друзья графа Карамзин, Малиновский, Бантыш-Каменский смотрели на меня бесстрастно, и только в простодушных глазах самого владельца «Слова» мне на какое-то мгновение почудилась лукавая, загадочная усмешка, словно он приглашал меня раскрыть его тайну и в то же время был уверен, что никому и никогда не разгадать ее…

Спустившись с галереи Спасо-Преображенского собора, мы сели на ближайшую скамейку, Пташников – заядлый курильщик – тут же задымил папиросой. Торопливо щелкая фотоаппаратами, мимо прошла группа туристов. Со звонницы слепо смотрели на город циферблаты сломанных часов.

Первые куранты – «боевые часы» – появились в монастыре еще в начале семнадцатого века – расторопные ярославские купцы приобрели их в Москве, где до этого они украшали Спасскую башню Московского Кремля. Купили выгодно – на вес, как металлолом, но местные умельцы смогли оживить смолкнувшие куранты. Сначала их установили на дозорной башне монастыря, потом перенесли на звонницу, где много лет они служили ярославцам верой и правдой.

В июле восемнадцатого года, когда в Ярославле вспыхнул мятеж, в бессмысленном пламени которого сгорело полгорода, часы были повреждены артиллерийским снарядом. Но и на этот раз нашлись умелые руки, и над древним Спасо-Ярославским монастырем зазвучал «Интернационал». Однако недолго исполнял старый, изношенный механизм непривычную для него мелодию, и со временем, кроме циферблатов, почти ничего не осталось от курантов.

Список «Слова о полку Игореве» из Ярославля попал в Москву, а московские куранты оказались в Ярославле – в том самом монастыре, где нашли старинный список. От «Слова» осталось только несколько экземпляров первого издания, от курантов – одни циферблаты. Схожие, прихотливые судьбы, но что стоит за ними – русское небрежение или тернистость русской истории? А может, то и другое вместе?

И еще подумалось мне, что усилием воли и фантазии время можно не только остановить, как оно остановилось на этих старинных курантах, но и вернуть. Это необычное ощущение я испытал только что – в древней книгохранительнице Спасо-Ярославского монастыря.

Пташников словно угадал мои мысли и, жадно затянувшись папиросой, сказал:

– Люблю музеи – переходишь из зала в зал, как из столетия в столетие. Каждый экспонат – будто лесенка в глубину прошлого. И с каждым шагом все больше возникает загадок, версий. Взять «Слово о полку Игореве». С какой стороны ни посмотришь на его историю – сплошные вопросы: кто был автором, почему не находятся другие списки, каким образом «Слово» оказалось в Ярославле, как случилось, что в огне погиб единственный список? И что ни вопрос, то лишняя пища для скептиков, которые договорились до того, что объявили «Слово о полку Игореве» мистификацией, литературной подделкой. И больше всего достается Мусину-Пушкину, который нашел древний список. Вместо того чтобы воздать ему должное за все, что он сделал для русской культуры, в чем только его не обвиняют…

Бросив окурок в стоящую рядом урну, краевед раздраженно повторил:

– Надо же до чего договориться – объявить «Слово о полку Игореве» литературной мистификацией!.. Между прочим, наш старый знакомый Михаил Николаевич Окладин вроде бы разделяет это абсурдное предположение.

Последнее замечание краеведа удивило меня – за время знакомства с историком Окладиным я убедился, что обычно он защищает общепринятое, установившееся мнение. Пташников же, наоборот, – был больше склонен к неожиданным версиям, к ломке привычных взглядов на исторические события и даже на те исторические факты, которые ни у кого не вызывали сомнений. Выходило, что в случае со «Словом о полку Игореве» Окладин с Пташниковым как бы поменялись ролями.

Обрадовавшись, что краевед сам начал разговор об историке, я спросил, давно ли они виделись.

– Как-то он позвонил мне по одному краеведческому вопросу. Кстати, разговор коснулся «Слова», мы заспорили. Но разве это телефонный разговор?

Вспомнив только что увиденную экспозицию и все, что узнал от краеведа о необычной судьбе «Слова о полку Игореве», я согласился с ним. Вместе с тем тут же ожили прежние подозрения: не причастен ли Окладин к анонимному письму? С чего это вдруг он тоже заинтересовался «Словом»? Не слишком ли много совпадений?

– Если вы всерьез решили заняться историей «Слова о полку Игореве», надо обязательно встретиться с Окладиным, – сказал Пташников. – Мне давно хотелось, как говорится, скрестить с ним шпаги. Он придерживается одних взглядов на «Слово», я – других, вы беспристрастно зафиксируете их. Вот и посмотрим потом, чьи доводы убедительнее.

Конечно, я сразу же согласился с краеведом – ведь именно на это и нацелил меня автор анонимного письма. Кроме того, мне представилось заманчивым написать об истории находки и гибели списка «Слова» не просто повесть, а повесть-расследование. Участие в расследовании запутанной судьбы древнего списка краеведа Пташникова и не согласного с ним историка Окладина как нельзя лучше отвечало поставленной задаче – еще до начала расследования между ними уже наметилась конфликтная ситуация. А посещение книгохранительницы Спасо-Ярославского монастыря еще раз убедило меня, что история «Слова о полку Игореве» полна тайн и загадок.

В этот день трудно было догадаться, что не менее таинственными окажутся события, которые будут сопровождать наше расследование от начала до самого его конца.

Мне не терпелось как можно быстрее приступить к делу, и я предложил краеведу сегодня же навестить Окладина. Но тут меня ожидало разочарование.

– К сожалению, на этой неделе Михаил Николаевич, как он сказал, будет очень занят. Давайте дождемся субботы. Вы сейчас домой?… А я загляну в библиотеку музея, там обещали подобрать для меня кое-какие материалы…

Случай, на который я понадеялся, действительно помог мне.

Дождавшись, когда краевед скрылся в дверях библиотеки – одноэтажного здания, прижавшегося к монастырской стене, – я поднялся по лестнице в церковь Ярославских чудотворцев, пристроенную к Спасо-Преображенскому собору. Здесь был оборудован актовый зал, а за ним находился маленький, как клетушка, кабинет, где и работала Лидия Сергеевна. Каким-то чудом сюда втиснули четыре письменных стола, но мне повезло – кроме Лидии Сергеевны сейчас тут никого не было.

Еще при первой встрече с этой хрупкой худощавой женщиной я обратил внимание на постоянную задумчивость в ее глазах – словно она все время прислушивалась к своему внутреннему голосу. Как я заметил, такая отрешенность часто бывает у людей, увлеченных любимым делом и не забывающих о нем ни на минуту. Именно к такому типу людей и относилась Лидия Сергеевна.

Когда я напомнил ей, при каких обстоятельствах мы познакомились, а это случилось, как я уже говорил, во время поисков новгородских сокровищ, она улыбнулась и, пригласив меня сесть, сказала:

– Вероятно, вместе с неугомонным Иваном Алексеевичем вы опять пытаетесь разгадать какую-нибудь историческую загадку? А где же он?

– У него какие-то дела в музейной библиотеке. До этого мы вместе с ним осматривали вашу экспозицию. Но в данном случае, явившись к вам, я действую самостоятельно. Больше того, у меня к вам убедительная просьба не говорить Ивану Алексеевичу о причине моего визита.

– Весьма неожиданное вступление. Видимо, вы готовите Ивану Алексеевичу какой-то сюрприз?

– Не совсем так, хотя речь действительно идет о сюрпризе. Но этот сюрприз, если его можно так назвать, предназначен вашему музею, а точнее – вашей экспозиции, посвященной «Слову о полку Игореве»…

Я развернул оберточную бумагу и положил на стол перед Лидией Сергеевной акварель с видом усадьбы Мусина-Пушкина в Иловне. Реакция женщины была такой, какую, признаться, я и ожидал увидеть.

– Господи! – воскликнула она, не отводя от акварели восторженных глаз. – Откуда у вас эта прелесть?!

– Вы считаете, подлинник? – все-таки уточнил я, хотя и не сомневался в ответе.

– Конечно, ее надо показать более сведущим специалистам, но я убеждена – они подтвердят ее подлинность. Ведь вы, наверное, знаете – в нашем музее хранится лишь копия акварели, которую местный художник перерисовал с гравюры, напечатанной в одном старинном журнале. В статье, которую иллюстрировала гравюра, сообщалось, что акварель находится в имении Мусиных-Пушкиных в селе Иловна Мологского уезда Ярославской губернии. Выяснить, что стало с этой акварелью после революции, нам не удалось, и мы решили, что кто-нибудь из рода Мусиных-Пушкиных увез ее за границу. Слава богу, этого не случилось! – Лидия Сергеевна торопливо вынула из стола листок бумаги и приготовилась писать. – Ну, рассказывайте, каким образом она попала к вам.

– А рассказывать, собственно, нечего.

– Как нечего?!

– Эту акварель прислал мне какой-то старик, пожелавший остаться неизвестным, и попросил передать ее в музей. Вот и вся история.

Женщина смотрела на меня недоверчиво.

– Вы говорите, акварель прислал вам какой-то старик? А откуда вы знаете возраст этого человека?

– Я понял из письма: он жалуется на болезни, думает о скорой смерти. Да и весь стиль письма, вплоть до почерка, убедил меня, что его писал пожилой человек. А почему вы вдруг заинтересовались его возрастом?

Лидия Сергеевна ответила не сразу:

– Вспомнила одного посетителя музея, который как-то осматривал нашу экспозицию. В тот день я вела экскурсию. Когда закончила ее, он подвел меня к копии акварели с видом усадьбы Мусина-Пушкина в Иловне и спросил, известно ли нам, где находится ее оригинал. Когда я рассказала то, что сейчас сообщила вам, он поинтересовался, за какую цену музей купил бы оригинал акварели, если бы он вдруг нашелся. Я прикинула наши возможности и назвала приблизительную цену. Услышав мой ответ, тот человек был явно разочарован. Помню, он усмехнулся и сказал, что в таком случае вряд ли оригинал появится в нашем музее.

– Вы можете описать этого человека?

– Ему около сорока лет, рост – выше среднего: разговаривая с ним, мне приходилось задирать голову. Темные, глубоко посаженные глаза. Тонкие, нервные губы… Вот, пожалуй, и все, что запомнилось.

– Давно он был в музее?

– Месяца два назад. Я бы и вовсе его не вспомнила, если бы не акварель, которую вы принесли. Конечно, мы привлечем специалистов и они как следует проверят ее подлинность, но я не сомневаюсь – это не подделка. Но вот что странно. Если она принадлежала старику, который переслал ее вам, то при чем тут человек, разговаривавший со мной? Ведь он спрашивал меня о цене акварели таким тоном, словно она была у него в кармане. Может, этот старик ее похитил?

Я пожал плечами – такая мысль не приходила мне в голову.

– А почему он прислал акварель именно вам? Почему, если решил сделать такой щедрый подарок, не отправил ее сразу в музей? – Лидия Сергеевна подняла глаза на меня.

Трудно говорить неправду, когда тебе смотрят прямо в лицо, но мне ничего не оставалось, как схитрить:

– Этого я и сам не могу понять. Одно обещаю: как только хоть что-то прояснится, сразу вам сообщу.

Спускаясь с галереи собора, я увидел мужчину, который до этого вместе с нами осматривал посвященную «Слову» экспозицию. Сейчас миниатюрным фотоаппаратом он снимал позолоченные главы Спасо-Преображенского собора, при этом, что удивило меня, оставаясь в черных очках. Но тут же мои мысли опять вернулись к разговору с Лидией Сергеевной. Связанный по рукам просьбой автора анонимного письма, я не мог рассказать ей все начистоту, поэтому чувствовал себя неловко.