Текст книги "Исчезнувшее свидетельство"

Автор книги: Борис Сударушкин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 12 страниц)

Горячность Пташникова только позабавила Окладина.

Я и сам понимал, что в версиях и доказательствах краеведа много субъективного, пристрастного, однако вызывало уважение, что история была для него не сухим, казенным предметом изучения, а источником горячей и бескорыстной любви.

История – наука особая, она – прошлое народа, которое должен знать каждый. Но только в отзывчивой душе человека, страстно влюбленного в свою маленькую родину, вырастает настоящая, большая любовь к Отечеству.

История «Слова о полку Игореве» увлекла меня всерьез. Восемь столетий его существования и двести лет изучения были наполнены суровыми событиями и самыми неожиданными испытаниями. Около пяти тысяч статей написали исследователи «Слова», ими была проделана огромная работа. Казалось бы, что могли добавить к ней разговоры историка и краеведа?

Все это было так. И вместе с тем только теперь для меня в полный рост представлялось величие «Слова» и в полной мере раскрывалась загадочность его судьбы.

До сих пор мне было непонятно поведение Окладина. Сейчас, когда в следствии по делу о «Слове о полку Игореве» мы сделали первые шаги, я вроде бы избавился от подозрений, что он каким-то образом причастен к полученному мною анонимному письму, но по-прежнему оставалось загадочным его скептическое отношение к «Слову».

Когда вышли из дома Пташникова, я прямо сказал об этом, надеясь, что Окладин объяснит свою позицию. Но он, выслушав меня, отделался шуткой:

– Считайте, я обнаружил собственноручное признание Мусина-Пушкина, что он был одним из тех, кто сочинил и подделал древний список.

– А если серьезно?

– Значит, в возможность такого поворота событий вы не верите? – улыбнулся Окладин и тут же сменил тон: – Что ж, если говорить серьезно, то я действительно надеюсь в ближайшее время получить документ, который позволит по-новому посмотреть на историю «Слова»…

Как ни старался, я не смог добиться от Окладина объяснений, что это за документ, откуда он должен поступить и каково его содержание. При этом он намекнул, что я тоже не совсем откровенен. И мне пришлось оставить свои упреки при себе.

Уже простившись с историком, я вдруг подумал: «А не написал ли Старик письмо и Окладину? Не сообщил ли Он ему то, что утаил от меня, – каким конкретным свидетельством, касающимся истории древнего списка, он обладает? А может, они хорошо знакомы и затеяли это расследование вдвоем, обговорив заранее свои роли?»

Так, вместо того чтобы избавиться от подозрений, я еще сильнее запутался в них.

Часть вторая. Убийство в графской усадьбе

Сыщик Кафф внимательно осмотрел индийский шкапчик и обошел вокруг всего «будуара», задавая вопросы (лишь изредка инспектору и постоянно мне), цель которых, я полагаю, была непонятна нам обоим в равной мере. Он дошел наконец до двери и очутился лицом к лицу с известной нам разрисовкой. Он положил свой сухой палец на небольшое пятнышко под замком, которое инспектор Сигрэв уже приметил, когда выговаривал служанкам, толпившимся в комнате.

– Какая жалость! – сказал сыщик Кафф. – Как это случилось?

Инспектор, казалось, был застигнут врасплох, но поспешил оправдаться:

– Я не могу обременять свою память, – сказал он, – это пустяки, сущие пустяки.

Сыщик Кафф посмотрел на Сигрэва, как смотрел на дорожки, посыпанные песком в питомнике роз, и со своей обычной меланхолией в первый раз дал нам урок, показавший нам его способности:

– На прошлой неделе я производил одно секретное следствие, господин инспектор, – сказал он. – На одном конце следствия было убийство, а на другом чернильное пятно на скатерти, которое никто не мог объяснить. Во всех моих странствиях по грязным закоулкам этого грязного света я еще не встречался с тем, что можно назвать пустяками…

Уилки Коллинз. Лунный камень

Глава первая. Соблюдая конспирацию

На следующий день после разыгранного Окладиным и Пташниковым допроса сиятельного графа в субботнем номере молодежной газеты появилась первая глава моего исторического очерка «Таинственное “Слово”, в которой рассказывалось о посещении ризницы Спасо-Преображенского собора и о разговоре на квартире Окладина, где было положено начало предпринятому нами расследованию.

Публикация открывалась заставкой: рядом с названием очерка, выведенным старинной вязью, в развернутом свитке был нарисован Спасо-Преображенский собор. Мысленно я поблагодарил редактора за такое впечатляющее, интригующее читателей оформление. Но ниже полужирным шрифтом было напечатано редакционное вступление, резко испортившее мое настроение. Звучало оно так:

«Трудно найти произведение с судьбой более удивительной и загадочной, чем “Слово о полку Игореве”. О нем написаны сотни книг, тысячи научных статей, но споры вокруг этого древнего произведения не стихают, его изучение продолжается. Автор очерка, главы из которого мы начинаем публиковать с этого номера газеты, ставит перед собой другую задачу – в занимательной форме расследования рассказать историю находки и гибели единственного списка “Слова”, найденного в Ярославле графом А.И. Мусиным-Пушкиным. Мы надеемся, очерк с интересом прочитают все любители русской истории, сохранившие в душе тягу к загадочному и неизвестному, жажду поисков и открытий. В разговоре с редактором газеты автор пообещал, что в конце очерка читателям будут представлены сенсационные, ранее нигде не публиковавшиеся сведения, связанные с историей “Слова о полку Игореве”, и, таким образом, наши читатели станут первыми, кто ознакомится с ними».

Прочитав последнюю фразу, я схватился за голову. В каком же дурацком положении я окажусь, если Старик не выполнит своего намерения или сообщит сведения, которые и выеденного яйца не стоят?

В горячке мне хотелось тут же позвонить редактору и выложить ему все, что я думаю о его вступлении, но потом взял себя в руки. В конце концов с читателями придется объясняться не только мне, но и редактору, посулившему им сенсационный материал. А кроме того, такое многообещающее вступление накладывает определенные обязанности и на Старика, втравившего меня в работу над очерком. Ему это вступление наверняка понравилось – оно сразу привлекло к истории «Слова о полку Игореве» читательское внимание, поэтому он тоже был заинтересован в том, чтобы оправдать ожидания читателей.

Рассудив таким образом, я успокоился. Больше того, у меня возникло убеждение, что, ознакомившись с этой главой и вступлением к ней, Старик обязательно свяжется со мной и мне удастся узнать, какими сведениями о «Слове» он располагает.

Но прошел день, другой, третий, а он так и не откликнулся на мою публикацию. Я испытывал чувство, что попал в капкан, в который сунулся по собственной неосмотрительности. В придачу ко всему сразу после появления очерка в газете мне позвонили Пташников и Окладин и примерно в одинаковых выражениях высказали недоумение, какими сенсационными материалами я обладаю и почему не сообщил об этом им, когда мы приступили к расследованию истории «Слова». Пожалуй, карасю на горячей сковороде было легче крутиться, чем мне, доказывая историку и краеведу, что я не имею никакого отношения к этому интригующему вступлению, а данное в нем обещание – чисто журналистская уловка для привлечения читателей. Возможно, мне в какой-то степени удалось убедить в этом Пташникова, но вряд ли в мои путаные объяснения поверил Окладин.

И я опять, в который раз, вспомнил симпатичного курьера. Если по какой-то причине Старик больше не напишет мне, найти его я смогу только с помощью Наташи. Но как отыскать ее?

И тут мне помог случай, который, как я давно заметил, всегда вмешивался в мою жизнь, когда я начинал чего-нибудь очень сильно желать, беспрестанно думая о том, как осуществить это желание.

Вечером ко мне зашел сосед Юрий, чтобы сыграть партию в шахматы. Мы познакомились с ним в тот самый день, когда я переехал в эту однокомнатную квартиру, – он помог мне затащить вещи на пятый этаж. После этого мы как-то незаметно подружились, а шахматы еще больше сблизили нас. Три года назад от Юрия ушла жена, в чем, судя по всему, была виновата его мать – сварливая и властная старуха, которая жила вместе с ним и относилась к нему как к собственности, которую ни с кем не желала делить.

Чувствовалось, развод с женой Юрий переживает до сих пор, какое-то время после него не вылезал из пивнушки напротив нашего дома, но потом одумался. Когда у меня случался творческий застой, а на него опять находила хандра, мы просиживали за шахматами до глубокой ночи. Правда, в последнее время, как я заметил, Юрий стал заходить реже: по вечерам, принарядившись, куда-то исчезал.

Сегодня, расставляя фигуры на доске, я не удержался и сказал ему об этом. Неожиданно он смутился:

– Какой толк заходить, если ты целыми днями на машинке стучал как дятел?

– Очерк пишу, первую главу уже опубликовали, – похвастался я. – А ты, значит, культурно развлекался, по музеям и театрам ходил?

– Нет, тут другое. – Юрий помедлил и выпалил: – Решил еще раз жениться!

– Вон как! А на ком, если не секрет?

– Для тебя – не секрет, а моей матери до поры до времени лучше не говорить.

– Это почему же?

– А потому, что я к своей бывшей жене опять сватаюсь, а они между собой как кошка с собакой. Так что пока помалкивай.

– Понятно. Ну, и как твое сватовство удается?

– Да вроде бы нахожу контакт.

– В таком случае поздравляю.

– Ну, пока еще рано поздравлять. Я смотрю, тебе самому тоже надо семейную жизнь налаживать. Если я к жене перееду, не с кем будет и в шахматы сыграть, совсем тут от одиночества одичаешь… Кстати, встретил вчера на улице твою гостью – помнишь, ты еще интересовался, о чем она спрашивала, когда из нашего дома вышла.

– Где ты ее встретил? – вскинул я голову.

– Возле Театра юного зрителя.

– Она была в театре?

– Да нет, с подружками из-за театра вышла. Наверное, в педагогическом учится, он там рядом.

Сообщение Юрия так подействовало на меня, что первую партию, просмотрев детский мат, я проиграл моментально. Теперь не было уже никаких сомнений, что Наташа учится в педагогическом институте. Таким образом, круг поисков сужался. Но тут я подумал: ведь Наташа могла учиться не на очном, а на заочном или вечернем отделении. Тогда ее поиски затянутся не на один день.

Когда я проиграл и вторую партию, Юрий насмешливо сказал:

– Ну, сегодня ты не игрок, видимо, не тем голова занята. Уж не из-за этой ли девушки, которая приходила к тебе?

Я молча кивнул, рассудив, что нет смысла скрывать то, что очевидно.

– Если так припекло, значит, надо встретиться.

– С удовольствием бы, да не знаю, как быстро ее найти.

– А справочное бюро на что?

– Она не сказала свою фамилию, одно только имя – Наташа. Да и то, возможно, ее иначе зовут.

– Наташа? – переспросил Юрий. – Имя к ней подходит, думаю, здесь она тебя не обманула. Да и вообще, мне кажется, она не способна на обман.

– Пожалуй, ты прав.

– Она учится в педагогическом, это несомненно, – продолжил Юрий. – Но искать ее только по имени – впустую время терять. Наверное, фотографии у тебя тоже нет?

Я лишь вздохнул.

– Ясно. Но безвыходных положений не бывает, я тебе помогу.

– Интересно, каким образом?

– Дай листок бумаги и карандаш.

Не понимая, что задумал Юрий, я положил перед ним то, что он просил. И тут на моих глазах произошло самое настоящее чудо. Взяв карандаш в руку, несколько секунд Юрий сидел неподвижно, зажмурив глаза, потом открыл их, склонился над листком бумаги и быстрыми, уверенными движениями стал набрасывать на него тонкие, едва заметные штрихи. Словно изображение на опущенной в проявитель фотобумаге, на листке появился сначала контур головы и прически, потом черты лица. Затем, сделав набросок, Юрий некоторые линии усилил, наложил тени, более детально прорисовал глаза, брови, губы – и протянул готовый рисунок мне. Я взял его в руки – и даже вздрогнул: чуть улыбаясь, на меня смотрела Наташа.

– Слушай! Так ведь у тебя талант! Настоящий талант! – восхищенно воскликнул я. – Это даже лучше, чем фотография. Почему же ты оформителем работаешь? Ведь ты художник, настоящий художник!

– Я, брат, художественное училище с отличием закончил. Вот только потом с колеи сбился. Но ничего, быть может, еще не все потеряно…

И Юрий вышел из комнаты так быстро, что я даже не успел его поблагодарить.

Рассматривая рисунок, я вспомнил, что в тот день, когда Наташа была у меня, она спешила к часу дня на какое-то собрание. Нельзя ли через Окладина, преподававшего в педагогическом институте, выяснить, что это было за собрание? Тогда, может, мне удастся еще больше сократить круг поисков?

Хотел сразу же позвонить историку, но время было уже позднее. Утром, в самом начале рабочего дня, позвонил ему на кафедру. Мой вопрос, судя по голосу, удивил его, но из деликатности Окладин не стал уточнять, чем вызван этот интерес.

– Подождите, я посмотрю расписание занятий, тогда точно скажу, что это было за собрание, – проговорил он в трубку. – Все правильно, это собирались студенты вторых курсов. Что вас еще интересует?

– В какие часы они занимаются?

– Ну, расписание у разных групп и на разных факультетах довольно-таки разбросанное. Как я понял, вы кого-то разыскиваете. Вам известно, в какой группе учится этот человек?

Получив мой отрицательный ответ, Окладин сказал:

– В таком случае вам лучше всего подойти к институту к четырем часам. У них, второкурсников, в актовом зале института опять состоится общекурсовое собрание, в прошлый раз не успели договорить.

– Спасибо, Михаил Николаевич, я так и сделаю.

– У меня к вам тоже будет один вопрос.

– Слушаю вас.

– Это опять о вашем очерке «Таинственное “Слово”», опубликованном в молодежной газете. Почему вы ничего не сообщили в нем об акварели с видом усадьбы Мусина-Пушкина?

– Об акварели? – механически повторил я, не зная, что сказать историку.

– Да, об акварели, которую вы передали в музей.

– А вы откуда о ней узнали? – оттягивал я ответ, лихорадочно соображая, как выпутаться из этой ситуации.

– Лидия Сергеевна Строева, моя соседка, похвасталась, когда встретились во дворе нашего дома.

Только сейчас я вспомнил, что они с Окладиным жили в одном подъезде. Как я это не предусмотрел, когда рассказывал Лидии Сергеевне о судьбе акварели! Впрочем, тут же спохватился я, моя просьба не говорить об акварели историку вызвала бы у женщины только недоумение, которое мне вряд ли удалось бы развеять.

Но как ответить Окладину?

– Видите ли, – неуверенно начал я, путаясь в словах, – меня просто попросили передать акварель музейным работникам, не сообщив о ней никаких сведений. Поэтому пока я ее нигде и не упоминаю. Но как только узнаю в подробностях всю историю происхождения акварели, сразу же сообщу о том читателям.

– Что ж, ваше объяснение выглядит вполне убедительно…

Окладин произнес эту фразу таким бесстрастным тоном, что по телефону, не видя выражения лица историка, нельзя было понять, что он имел в виду: или принял мое объяснение на веру, или дал понять, что я ловко ушел от прямого ответа на его вопрос.

На следующий день, задолго до четырех часов, я был в скверике напротив педагогического института. Идти в актовый зал, где проходило собрание второкурсников, я не решился – там, в толпе, нужного разговора с девушкой просто не получилось бы. Тем более что я и сам плохо представлял себе, с чего начну разговор, как Наташа отнесется к моему появлению.

В шестом часу студенты повалили из подъезда института толпой, из чего я заключил, что собрание в актовом зале закончилось. Но Наташи среди них не было.

Не знаю, сколько времени просидел бы я в скверике, если бы меня не увидел здесь Окладин, вышедший из института с «дипломатом» в одной руке и связкой книг в другой.

– Судя по расстроенному выражению лица, вы так и не встретили вашего знакомого, – сказал он, поздоровавшись, и в глазах его промелькнула ироническая, понимающая улыбка.

– Видимо, ошибся в расчетах, – как можно равнодушней произнес я, но вряд ли мне удалось обмануть проницательного историка.

– Как я понимаю, фамилия вашего знакомого вам не известна?

Я уже хотел признаться, что мне известно только имя, но, спохватившись, прикусил язык – тогда бы Окладин наверняка подумал, что меня толкает на поиски Наташи сердечное увлечение. Поэтому лишь головой покачал.

– Трудная задача, – констатировал Окладин. – Ну а хоть какой-то дополнительной информацией вы обладаете?

Тут я вспомнил сделанный Юрием рисунок, вынул его из записной книжки и протянул Окладину.

– Кроме этого, ничего нет.

Взглянув на рисунок, Окладин многозначительно заметил:

– У вас очень красивый знакомый. Но вы и впрямь ошиблись – она учится на последнем курсе, несколько раз я принимал у нее экзамены. Однако фамилию не запомнил. Это вы сами нарисовали?

– Увы, такими талантами не обладаю.

– Да, тут действительно чувствуется талант… Вот что, подождите меня пять минут, я узнаю ее фамилию. – Поставив на скамейку «дипломат» и связку книг, Окладин, не выпуская из руки рисунок, опять направился к институтскому подъезду.

Вернулся он раньше, чем обещал, и, возвратив мне рисунок, произнес:

– На обороте написаны фамилия, имя, адрес общежития и номер комнаты, в которой живет ваша знакомая. Если дело срочное, можете сходить туда, это неподалеку – на берегу Которосли.

Я горячо поблагодарил Окладина за помощь. Улыбнувшись, он сказал:

– Все прекрасно понимаю – сам молодым был. Желаю удачи!..

Глядя в спину историка, направившегося к троллейбусной остановке, я подумал про себя, что даже хорошо, что именно так он воспринял мой интерес к Наташе. Если бы историк заподозрил иную причину, мне не удалось бы уйти от объяснений, которые я намеревался сделать позднее.

Впрочем, сейчас я уже и сам перестал понимать, что сильнее заставляет меня разыскивать Наташу: или надежда с ее помощью выйти на загадочного Старика, или желание еще раз встретиться с девушкой?

Так и не ответив себе на этот вопрос, я отправился по указанному адресу. И тут мне повезло: когда подошел к общежитию, увидел, как с другой стороны улицы к нему подходит Наташа, возвращающаяся из булочной напротив.

– Вы?! – изумленно спросила девушка, чуть не натолкнувшись на меня у самых дверей общежития.

– Мне нужно с вами поговорить, – каким-то не своим, металлическим голосом произнес я, от волнения даже не поздоровавшись.

Кажется, не меньше меня была взволнована и Наташа. Она присела на скамейку возле подъезда и, не поднимая глаз, спросила так тихо, что я едва расслышал:

– О чем?

– Я хочу через вас связаться с человеком, который прислал мне письмо. Скажите хотя бы его имя и отчество, уж если не можете назвать фамилию.

Наташа на секунду замешкалась.

– Лев Семенович.

– Так вот, я выполнил просьбу Льва Семеновича: подключил к расследованию истории находки и гибели списка «Слова о полку Игоревe» тех людей, которых он упоминал в своем письме. Мы уже дважды встречались, а в субботнем номере молодежной газеты был опубликован мой первый очерк. Лев Семенович выписывает эту газету?

– Нет, он газет вообще не выписывает. Но вы не беспокойтесь – я передам ему все номера газеты, где будут появляться ваши очерки о «Слове».

– Вы с ним соседи?

– Считайте так, – ушла девушка от прямого ответа.

– Неужели вам самой нравится эта игра в конспирацию? – напрямую спросил я ее.

Наташа отвела взгляд в сторону.

– Нет, не нравится. Я пыталась переубедить Льва Семеновича, но он не согласился со мной. Возможно, у него есть какие-то очень серьезные доводы, почему он решил не называть себя… Да, видимо, так оно и есть, – подумав, более уверенно добавила девушка.

Я пытался поймать ее взгляд:

– Лев Семенович чего-то опасается?

Прежде чем ответить, Наташа коротко посмотрела на меня и, опустив голову, глухо сказала:

– Есть один человек, который, кажется, чем-то угрожает ему.

– Вы сами этого человека видели?

– Да, несколько раз, когда он приходил к Льву Семеновичу.

– Как он выглядит?

– Глаза темные, глубоко запавшие. Острый подбородок. В разговоре кривит губы, вскидывает брови. Неприятный человек, весь какой-то приторный, неестественный, как бездарный, но честолюбивый актер… А вы почему спрашиваете? – спохватившись, оборвала себя Наташа и посмотрела на меня подозрительно, даже с испугом.

Я рассказал ей все, что услышал от Лидии Сергеевны: о старике, который хотел подарить музею акварель с видом усадьбы Мусина-Пушкина в Иловне, о мужчине, интересовавшимся у сотрудников музея, сколько эта самая акварель может стоить. Его приметы, сообщенные мне Лидией Сергеевной, полностью совпадали с теми, которые назвала Наташа.

– Точно, это он, – согласилась со мной девушка. – А старик – Лев Семенович. Однажды он обмолвился, что был в музее и посетил экспозицию, посвященную «Слову о полку Игореве», но чем-то остался недоволен. Теперь все понятно.

– Но почему мужчина, интересовавшийся стоимостью акварели, говорил о ней так, словно в любое время мог ее заполучить?

– Вот это меня и пугает, – зябко поведя плечами, созналась Наташа.

– Может, раньше акварель принадлежала ему?

Девушка покачала головой:

– Сколько я себя помню, она всегда висела в комнате Льва Семеновича.

– Расскажите мне о Льве Семеновиче. Откуда у него могла появиться эта старинная акварель? Чем объясняется его интерес к истории «Слова о полку Игореве»? Какими редкими материалами он еще располагает? И вообще – что он за человек?

– Я не могу. Я обещала Льву Семеновичу ничего не говорить, – потупилась девушка. – Поймите меня правильно.

– Вы только сейчас упомянули мужчину, который вроде бы чем-то угрожает Льву Семеновичу. А вдруг случится непоправимое? Не будете ли вы потом сами себя проклинать, что промолчали?

– Не надо меня пугать, я все равно ничего не скажу, – твердо заявила девушка. – Но если Льву Семеновичу действительно будет грозить какая-то опасность или случится что-нибудь непредвиденное, я сразу дам вам знать.

– У вас есть мой телефон?

– Да, Лев Семенович сообщил мне ваш адрес и номер вашего телефона.

– От кого он получил эти сведения?

– Не знаю. Честное слово не знаю, – повторила Наташа, заметив на моем лице недоверчивое выражение. – Вы спрашивали, что он за человек. Он добрый, но очень несчастный – вот все, что я могу сказать.

– Сколько ему лет?

– Он очень старый. Потому и обратился к вам за помощью, что испугался близкой смерти, которая помешает осуществить его план… Пожалуйста, помогите ему. Я уверена – потом вы об этом не пожалеете.

Взглянув на Наташу, я понял, что мои дальнейшие расспросы о том, кто такой Лев Семенович и какие обстоятельства заставили его обратиться ко мне со столь неожиданной просьбой, ни к чему не приведут, а только заставят ее мучиться.

– Передайте Льву Семеновичу, пусть он сразу, как только прочитает мой очерк, напишет мне: что понравилось или не понравилось, что кажется спорным. Я и сам все больше склоняюсь к тому, что он действительно располагает какими-то никому не известными материалами о «Слове о полку Игореве», – повторил я мысль, которую уже высказывал редактору молодежной газеты.

Разговор с Наташей убедил меня, что неизвестный мне Лев Семенович, судя по отношению к нему этой милой девушки, человек порядоч-ный и достойный сочувствия. Но тем загадочней и непонятней была та конспирация, которую он установил в отношениях со мной. Что кроется за этим? Не связана ли эта доморощенная конспирация с опасностью, которая исходила от человека, интересовавшегося в музее стоимостью акварели с видом усадьбы Мусина-Пушкина?

И мне опять вспомнился мужчина в черных очках, замеченный мною в музее и разговаривавший потом с Пташниковым. Судя по приметам, это не он заходил к Старику. Но кто же тогда этот человек? Какую роль играет он в событиях, начало которым было положено в тот день, когда я получил анонимное письмо?