Текст книги "Деваться некуда"

Автор книги: Борис Виан

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 9 страниц)

V

Если у мертвой селедки есть характерный взгляд, то взгляд Нарцисса был именно таким. Он замер, помолчал, а затем обронил слово, которое не входит в изученный словарный запас селедки, даже мертвой.

– Бля…

Убивец вновь обрел водянисто-рыбье выражение лица и устремил взор очень далеко за горизонт, скажем для простоты, куда-то в сторону Токио. И повторил:

– Бля… Хм… И впрямь поразительно.

Да. Иначе и не скажешь.

Беатриция Дрискоул… Беатрис… Бэби… Я познакомился с ней через несколько лет после Эллен. Мне было лет девятнадцать-двадцать, и я начинал подумывать о военной карьере… С футболом я уже накачал все, что было можно… Все парни мечтали пофлиртовать с Бэби. Она была заводилой чирлидеров[3]3
  Девушки или юноши из группы поддержки спортивной команды, исполняющие зрелищные, нередко танцевально-акробатические номера.


[Закрыть] нашего колледжа, но по широте души не гнушалась гульнуть и с каким-нибудь блуждающим полузащитником. Бэби… Она заводила меня в пустые раздевалки, я робел, но она действовала умело. И сноровисто. Она была самой гибкой гимнасткой Блэк-Ривера.

– Как она умерла? Опять пуля тридцать восьмого калибра?

– Нет. Сильный удар по затылку. Орудие не нашли. Идентичные ожоги. Зрелище не из приятных, да?

Тут мне в голову пришла одна мысль: я подумал об усатом альфонсе, который улыбался Эллен на фотографии. Вопрос я задал с трудом.

– Брось, – ответил Убивец. – В Блэк-Ривере его знают все. Мелкий мошенник, никчемный тип, скорее глупый, чем опасный. Единственная связь между двумя барышнями – это ты.

Маховики в моей голове закрутились с бешеной силой. Колледж остался далеко в прошлом. С тех пор прошло две войны. Но, оказывается, не я один всерьез интересовался Эллен и Беатрис.

– Подожди, Нарцисс. У меня есть подозреваемый получше. Француз с непроизносимой фамилией. Поль Морис Гилен^{39}.

– Мне она кажется вполне произносимой…

Нарцисс записал имя и фамилию в блокнот, не сделав ни одной ошибки.

– И какая связь?

– Он ублажал девчонок сентиментальными стишками. И самое противное: это срабатывало почти всегда. Он переспал с Эллен, Беатрис и уймой других… Даже перечислять не хочется.

– Красивый парень?

– Да, ничего. Брюнет с зелеными глазами и загадочным видом. Очень раздражал своим французским акцентом, в подражание Морису Шевалье^{40}, и своей мнимой значимостью.

– А с Умой Бронстин он тоже переспал?

– Эммой Бронстин?

– Умой. Это имя тебе ни о чем не говорит?

– Совершенно ни о чем.

На радиофонографе заиграл следующий диск. Нарцисс встал и легко, чуть ли не пританцовывая, направился к высокому стеллажу с выдвигающимися папками, одна из которых, на третьем уровне, оставалась пустой.

Мой взгляд упал на страницу газеты «Курриер». Вскоре «Доджерс» предстояло встретиться с «Янки», и всем не терпелось увидеть, что именно Джеки Робинсон^{41} может сделать против ньюйоркцев. Все-таки в матче такого уровня чернокожий играл впервые. На эту дружескую встречу на стадионе «Батон-Руж» все билеты были уже проданы. Кто сказал, что зимой бейсбольные матчи бессмысленны? Для бейсбола необязательно чувствовать запах травы, подставлять плечи под солнечные лучи и пить свежее пиво, выкрикивая имена игроков. Это так, к слову^{42}.

Нарцисс достал еще один желтый конверт из крафт-бумаги. Сел напротив меня. Как всегда, плавно. Даже грациозно. И разложил на столе очередную серию снимков.

Я действительно видел разное, но здесь была просто жуть: голое изувеченное тело лежащей девушки, мокрые длинные волосы, прилипшие к коже, но не лица. Судя по узорчатому кафелю, снимки сделаны на краю бассейна. Ужасные фотографии для судмедэксперта, в которых напрочь отсутствовала художественность; кафель, например, можно было бы откадрировать и получше. Все тело в синяках, скривленный рот с уродливыми следами ожога. Низ живота также выжжен. Меня передернуло, я отвел глаза. На другом, менее жестоком снимке снизу выглядывал кончик ботинка полицейского, который фотографировал: двухцветная модель «Валентайн», которая, по моему скромному мнению, вышла из моды еще до войны; ну да ладно, ведь люди могут одеваться, как им хочется, не так ли?

– Угасшую Уму Бронстин… Хм… Слово не очень уместное… В общем, покойную нашли сегодня утром в бассейне перед ее домом, в южном квартале, около Холлвэй-драйв. Убийство совершено вчера вечером. Ее сначала пытали, а затем утопили, именно так – в указанном порядке. Ты ведь понимаешь, что в такое время года ей вряд ли захотелось бы позагорать в саду и искупаться в бассейне. А ожоги – это от клейма для скота.

Выдержав паузу, Нарцисс с легким удивлением добавил:

– Совсем как у Миледи де Винтер в «Трех мушкетерах»…

– В трех мушках[4]4
  Шутка переведена приблизительно. В английском оригинале: «..In The Three Musketeers… – The free what?».


[Закрыть]… что?

– В «Трех мушкетерах». Это название романа, причем французского.

– А-а…

– Александра Дюма. Кстати, в романе этих мушкетеров четверо.

– И давно ли, Нарцисс, ты читаешь французские романы? И как давно ты вообще читаешь?

Он поморщился. Я прекрасно знал, что Нарцисс, претендующий на рафинированность, воспринимает любое указание на свое невежество как худшее из оскорблений.

– И кто же эта миссис Винтер? Я не понял, к чему все это.

– Де Винтер. В романе это куртизанка. Но главное, что ее заклеймили раскаленным железом, потому что она была преступницей. В то время именно так и поступали, но с тех пор традиции утрачены. Ее пометили клеймом с изображением лилии. А в интересующей нас истории Уме Бронстин выжгли букву «Ф».

– «Ф»?

– Фрэнк, перестань повторять за мной. Да, букву «Ф», как в словах «француз», «Фаренгейт», «Франклин» и во всех остальных, начинающихся с «Ф». Значит, ты эту девушку совсем не знаешь?

Я перевернул фотографию. На обороте с ошибкой, выдававшей поспешность, было написано: «Ума Бронстейн 9 декабря 1950 г. Саус-Дистрикт».

Я покачал головой и придал лицу самое убедительное выражение недоумения, какое только было у меня в наличии. Конечно, ужасно, но это меня несколько успокоило. Должен признаться, что если бы я знал эту Уму Брон-как-ее-там, то я бы всерьез встревожился.

Нарцисс аккуратно сложил фотографии в конверт. И, не поднимая головы, пробормотал:

– Видишь ли, Фрэнк, конечно, ужасно, но это меня несколько успокоило. Должен признаться, что если бы ты знал эту Уму Брон-как-ее-там, то я бы всерьез встревожился.

– С ума сойти! Я только что сказал про себя то же самое.

Нарцисс налил себе еще виски, скорее тройной, чем двойной. Затем плеснул и мне.

– А что сталось с вашим поэтом? Пресловутым Гиленом? И вообще, что он делал в Колледже Блэк-Ривера?

– Не имею ни малейшего представления. Мы никогда не дружили и даже как-то подрались: наглец прислал Беатрис стихотворение, хотя мы с ней тогда уже встречались. Беатрис была возмущена и даже показала его мне: история о каких-то трахающихся птицах.

– Прости, не понял.

– Ну, не знаю, он написал его по-французски, а в этом я был не очень силен. Как бы там ни было, Беатрис ему в конце концов уступила.

– Мне понадобится его фотография. В альбоме колледжа она наверняка есть. Он у тебя сохранился?

Конечно, сохранился. Вэнис не позволила бы мне избавиться от этого старья. Нарцисс с довольным видом уселся в кресло.

– Я веду это дело по просьбе отца Эллен Брей-стер. Платит он очень хорошо, значит, продвигаться надо быстро.

– Позволь мне помогать в расследовании. Мне это самому важно. Я знал этих девушек, и француза тоже. Вдвоем мы продвинемся быстрее.

– Если хочешь, но на зарплату не рассчитывай. У меня слишком много расходов, – добавил он, указывая на коллекцию шляп.

Ему удалось выжать из меня улыбку.

– Очень хорошо, партнер. Итак, у нас есть другая зацепка?

– Сначала я подумал, что здесь замешано скопчество.

– Скотч? Однако скотч еще никогда никому не вредил…

– Скопчество. Скопцы. Это христианская секта, очень распространенная в России в начале века. Чокнутые, которые отрезают себе половые органы, чтобы приблизиться к Богу.

Я сделал то, что всякий нормальный человек делает, когда ему рассказывают о таких вещах. Дернулся, не одержав гримасу отвращения. С религией, скажем прямо, всегда всё не слава богу.

Нарцисс достал Библию короля Якова^{43} – я и не подозревал, что он может обладать подобным раритетом, пусть даже втиснутым меж двух бутылок бурбона, – пролистал и продолжил:

– Держись, Фрэнк, я почитаю тебе из Евангелия от Матфея, а именно стих двенадцатый из главы девятнадцатой. «Ибо есть скопцы, которые из чрева матернего родились так; и есть скопцы, которые оскоплены от людей; и есть скопцы, которые сделали сами себя скопцами для Царства Небесного. Кто может вместить, да вместит». Так вот, как раз чтобы «вместить», то есть понять, следует вспомнить, что чуть ранее у Матфея в стихе восьмом из главы восемнадцатой написано (и ты уж прости, что я тебе зачитываю такое): «Если же рука твоя или нога твоя соблазняет тебя, отсеки их и брось от себя: лучше тебе войти в жизнь без руки или без ноги, нежели с двумя руками и с двумя ногами быть ввержену в геенну огненную».

У меня выявились лакуны. Нарцисс это заметил и пояснил:

– Геенна… Ну, в общем, ад. Короче: скопцы считают, что зло исходит от красоты, от сексуальности, которая мешает приобщиться к Богу. Отсюда они делают следующий вывод: чтобы избавиться от греха и угодить прямо в рай, лучше всего кастрировать себя и даже отрезать себе пенис. Вот так, мой дорогой. А женщины-скопчихи увечат себе груди.

Опять дерганье, опять гримаса, инстинктивно сжатый кулак. От всего этого безумия во мне стал нарастать какой-то холодный, глухой гнев. Стальные пальцы моей механической руки самопроизвольно раздавили стакан.

– Ой, извини, Нарцисс!

– Ничего. Ты не чувствуешь свою силу. Подвинься.

Убивец вернул Библию на логично причитающееся ей место, под бейсболку Бейба Рута, затем своими тонкими пальцами ловко подобрал стеклянные осколки.

– А откуда ты все это знаешь? Ты знаком со скопцами?

– В нашей семье, дружочек, все мужчины – евнухи, это передается от отца к сыну.

Я взглянул на него и на секунду опешил.

– Полковник, это – шутка! Я просто запоминаю разные странности, вот и все. Итак, сегодня утром я сразу же подумал, что это ритуал скопцов. Акт сакрального, так сказать, кастрального безумия! Мы сохраним это как гипотезу; ведь при советском коммунизме вот уже лет тридцать как таких деятелей нет и в помине. Поэтому я не имею ничего против версии безумца-одиночки, не обязательно религиозного или поэтического. По моему мнению, женщин убивал один и тот же тип, так считает и полиция. Тем более что есть дополнительная подробность, которая связывает все убийства. Что-то вроде modus operandi^{44}, манеры преступника подписывать свои преступления. Полицейская инспекторша[5]5
  Chief inspector – звание, предшествующее званию superintendent. Английский язык не позволяет угадать род, но Нарцисс уточняет: I couldn’t get the information from her, что и объясняет реакцию Фрэнка.


[Закрыть] в курсе, но я не сумел вытянуть из нее никакой информации.

Нарцисс не спеша отпил виски, он умел производить впечатление. И я знал, что он ничего не добавит, пока я сам его не переспрошу.

– Инспекторша?

– Ну да. Женщина. Надо быть современным, старик.

– Ты с ней связывался?

Он принял самодовольный вид.

– Она новенькая. Быстро продвигается по службе. Недавно сменила старика Курта. Однажды жена Курта, прибирая его папки, заинтересовалась содержимым и поняла, что он занимается очень, очень, очень крупным уголовным делом, связанным с педофилией. На самом деле никакого дела не было… С тех пор он в разводе. И в тюрьме. Я излагаю вкратце. Так вот, сюда направили новенькую, перевели из чикагского предместья. Ее зовут Джанет Бун. Десять лет назад это была пылкая брюнетка, ради которой игрок в гольф закопал бы все лунки на грине, чтобы она не провалилась. Но с тех пор она изрядно поостыла. А может, синий цвет формы делает ее огнестойкой. Не знаю, почему я тебе все это рассказываю.

– Потому что любишь позлорадствовать.

– Короче: шикарная штучка. Сегодня с утра пораньше я был у нее в кабинете, в отделении полиции Третьего района. Использовал все свое очарование и, разумеется…

– Разумеется…

Он налил нам очередную порцию. Четвертую или пятую? Сами подсчитайте. Мне нравилось, что мы начали опять шутить. Это помогало мне не думать о странном совпадении двух убийств, об Эллен Брейстер и Беатрис Дрискоул. Он допил свой скотч.

– …и, разумеется, совершенно ничего не выудил. Эта Джанет Бун – настоящая профи. Я мог бы станцевать west-coast swing^{45} на ее столе, она все равно ничего бы не выдала. Мне кажется, в свободное от работы время она живет как кармелитка.

– Однако эта история с modus operandi убийцы…

– Повторяю, она ничего мне не сказала.

– А фотографии? Как ты их раздобыл?

Вопрос, как говорится, риторический, поскольку ответ я знал заранее. Нарцисс был вхож повсюду, он всякий раз пускал в ход свой бумажник, и двери приоткрывались, а когда он просовывал туда носок ботинка…

– Судмедэксперты. Всегда через них, дружище Фрэнк. Конечно, каждый четвертый – извращенец, и тут уже ничего не поделаешь, поскольку он любит свою работу. Но в остальных случаях это всего-навсего жалкий тип, пропахший дезинфекционным коктейлем и дохлой курицей, который не мыл голову со времен сражения у Перл-Харбор и склонен – с чего бы это? – к самоуничижению. Подари ему, хиреющему в глубине морга, немного любви и уважения, и он из-под полы достанет тебе тестикулы Махатмы Ганди.

– А что, Ганди умер?

– Да где же ты был все это время? На войне, что ли^{46}?!

VI

Пробило почти полночь, лило как из ведра. Ветер проникал в город чужаком: не зная местности, с какой-то угрожающей наивностью. На феерическую четверть часа небо превратилось в арену для бушующего торнадо. Наша собака Бобби истошно выла, я лежал в постели и слушал. Мне не спалось. Я все время ворочался, переворачивался. Все вокруг кисловато отдавало воспоминаниями.

Моя комната не изменилась с тех пор, когда я еще путался в юбках Вэнис: она называла ее «гарсоньеркой». Здесь все осталось, как было; вся моя жизнь, все, что касалось моего прошлого. По правде говоря, не бог весть что. Несколько книг, шахматная доска, несколько картин. Всё на месте. Лощеный деревянный паркет, узкая жесткая кровать, китайский густой ковер, подаренный матерью на мои восемнадцать лет, туалетный несессер, радиоприемник, проигрыватель, пластинки на семьдесят восемь оборотов с новоорлеанской музыкой. На стене – вымпел футбольной команды Блэк-Ривера, свидетельство о том счастливом, но уже давно утраченном времени. Иногда ностальгия так и накатывает… Даже у травяной настойки, которую мне принес наш славный Вайли, сохранился былой вкус.

– Сэр желает чего-нибудь еще? – спросил он тем же тоном, какой у него был в моем детстве.

Будь мне три года и захоти я чашку какао, он говорил бы со мной точно так же. Вайли чуть склонился и добавил:

– Если сэр не нуждается больше в моих услугах, не позволит ли сэр мне удалиться?

Вот уже лет двадцать, как наш метрдотель перестал стареть. Скорее строгий, чем суровый, скорее сдержанный, чем угрюмый, этот худощавый, почти тщедушный человек, чьи волосы цвета соломы отказывались выпадать, кажется, решил навсегда задержаться в неопределенном возрасте между пятьюдесятью и восьмьюдесятью годами. Мне не удавалось припомнить его молодым.

Радиоприемник ничего не ловил, словно гроза разрядила воздух и унесла мои любимые песни и голоса.

Тем же утром президент Трумэн, в ответ на «коммунистическую агрессию», объявил чрезвычайное положение, и по радио беспрестанно транслировали его заявление: «Если цель коммунистического империализма будет достигнута, то люди в нашей стране уже не смогут легко и свободно пользоваться богатой жизнью, дарованной им Богом, жизнью, устроенной для них самих и их детей…» Если бы я вернулся из Кореи в гробу, то теперь знал бы ради чего.

Несмотря на Трумэна и чрезвычайное положение, меня навязчиво преследовали три чудовищно изуродованные женщины, из которых две были связаны с моим прошлым. Едва мне удавалось стереть их образ и чуть успокоиться, как я тут же возвращался к пятерым убитым мной китайцам и заново переживал корейскую бойню.

Первые дни в моем восприятии стальной руки было больше печали, чем панического страха. Человек переваривает все… Иногда я забывал о ней, и мой мозг отправлял инструкции в пустоту, в пустыню воспоминания. Для этого у врачей есть специальный термин: «фантомный орган».

Операцию мне делали в два этапа. Ампутация. Трансплантация. Драма в двух актах. Мне предстояло вновь научиться жить, сначала неумело, с помощью некоего Кокбёрна, который орал мне: «Вы можете, полковник Болтон, вы можете!» Этот Кокбёрн, должно быть, мнил себя Иисусом Христом, способным воскрешать мертвых и ставить на ноги паралитиков. А еще у него была невыносимая привычка бубнить сквозь зубы. С такими людьми никогда не знаешь, собираются они проронить слово или оставить его при себе. Маниакальную заторможенность Кокбёрна я смог побороть лишь собственными сомнениями в эффективности этой реабилитации.

«Вы увидите, полковник Болтон: вас ждет новая жизнь. Еще лучше старой…»

Пустомеля. Плевал он на все. Думал: «Как есть, так и есть. Кто выиграл, а кто и проиграл. Возвращайся-ка ты домой».

И вот полковник Болтон возвратился домой. Впрочем, полковника Болтона больше не существовало.

По возвращении я стонал во сне. Салли и моя мать об этом сразу же узнали. Каждую ночь в моей постели, на поле битвы из простыни и одеяла, сражались две армии. Кто с кем бился и ради чего?

«Я несу войну в себе».

Это было мое собственное выражение.

Я лежал на кровати. Шторы были задернуты не полностью. Пробивался луч света. В дверь легонько постучали, и тут же в комнату на цыпочках зашла Салли. Легла рядом со мной, и пружины матраца издали глухой скрип, похожий на скулеж старой собаки.

Я хотел зажечь свет. В сумраке услышал ее шепот:

– Как ты, Фрэнки-бой?

Она вздохнула. Вздохнул и я.

– Я могу остаться с тобой, если хочешь…

С каждым ее словом тональность чарующе менялась.

– Не очень хорошая идея, – не очень уверенно ответил я.

Она обняла меня. Так мы пролежали долго, не разговаривая. Интенсивность наших объятий постепенно выросла до уровня Эмпайр-стейт-билдинга. И тут я вдруг подумал о своем брате. Гортань стала шершавой, как грань напильника. Я тупо повторил:

– Не очень хорошая идея.

Салли уставилась на паркет.

– Ты помнишь тот день, когда я с вами познакомилась, с тобой и Марком?

И вот уже самовольно потянулись воспоминания. В то время я был уверен, что Марк влюбится в Салли. Но не предвидел, что Салли влюбится в него, а еще меньше, что – во всю нашу семью.

– Ты мне обещал, что если вернешься живым с войны, то расскажешь, как все произошло в Нагасаки. Ты мне обещал, Фрэнк, не забывай.

Это правда. Но за пять лет я ни разу не чувствовал себя способным рассказать о смерти брата. В армию я завербовался наперекор всем. Не худший и не лучший способ оказаться за тысячи километров от Блэк-Ривера. Я втянул брата и в эту службу, и в смерть.

– Они говорят, что он пал геройски… – добавила Салли.

Я прочистил горло. И рассказал все: эскадрилья тяжелых бомбардировщиков на ночном спецзадании, яростная стрельба японской зенитной батареи, которую ничто не могло заткнуть, а потом взрыв в воздухе… Я чувствовал, что Салли крепится изо всех сил, чтобы выдержать эту историю.

– Фрэнки-бой, я чувствую себя нехорошо. Не хватает воздуха.

– Салли, пережить войну значит не только быть на фронте или носить оружие. Страх жены, смерть мужа, скорбь матери и даже новости, которые слушаешь по радио, речи, которые читаешь в газете… Все это тоже часть войны.

Я погладил ее по щеке, она слабо улыбнулась, и на этом – все. Она вышла и в коридоре заплакала.

На следующее утро моя постель оказалась измочаленной, как никогда.

Дождь лил слабее, будто ленился. Я спустился на кухню. Вайли стоял, засучив рукава и погрузив руки в ведро с мыльной водой, которая переливалась от желтого света лампочек.

Герцог завтракал. С его вилки стекало жидкое пюре. Как слюни.

– Отвратительно! – сморщившись, заявил он. – Недосоленное и холодное.

– Сколько сейчас времени? – спросил я.

– Восемь часов, сэр, – церемонно ответил Вайли, взбалтывая воду в ведре.

Вошла мать. Посмотрела на меня.

– Ты спал?

– Оно – холодное и недосоленное, – повторил отец. – Да еще и какое-то хлипкое.

– Хлипкое?! – Мать расхохоталась с какой-то непривычной для меня злостью. – Однако, мой дорогой, хлипкость – это же ваша специализация.

Я взирал на Вэнис с изумлением и испытывал чувство неловкости. Мать, по своей неизменной привычке, постоянно снимала и вновь надевала обручальное кольцо. Она обмакнула зубец вилки в пюре и попробовала кончиком языка.

– Соли хватает, – заявила она. – Все дело в вашем нёбе. Вы что, уже ничего не чувствуете? Ешьте!

Отец, сутулясь в своей слишком просторной пижаме, сидел на стуле и пыхтел. Его обычно безукоризненные белые усы были измазаны в пюре, а в ноздрях даже остались следы муки, которая непонятно как могла там очутиться. Он скатывал из хлебного мякиша шарики, катапультировал их с помощью чайной ложки на несколько сантиметров вверх и смотрел, как они падают на скатерть.

– И что вы намерены делать? – спросил он, глядя на Вэнис и меня. – Угрожать мне пистолетом, чтобы я открыл рот?

– К таким методам мы не готовы, – сказала мать, опуская руку в карман, будто и впрямь собираясь достать оружие. – Пока.

Они помолчали. Вайли незаметно вышел из кухни со своим ведром. Внезапно Герцог невпопад прокричал:

– В Стэнфорде у меня был коллега физик по имени Аркрайт^{47}; каждый день перед обедом он повторял: «Усталость и груз оружия не снести, не насытив утробу!» Долгие годы я хотел узнать, откуда взялась эта фраза[6]6
  Фраза из произведения Сервантеса «Дон Кихот», книга 1, глава 2.


[Закрыть]! Славный Аркрайт был слишком глуп, чтобы придумать это в одиночку!

Приступ кашля прервал его тираду. Он встал из-за стола, опираясь на палку – что было для меня новостью, – и вдруг гневно ткнул пальцем в тарелку с пюре:

– Ешь сама, если такая смелая!

И пошел в сторону своей лаборатории.

Мать пожала плечами. В этот час ей хотелось лишь одного: сбежать на свое сакрально-святейшее собрание ассоциации Veterans Circle^{48}, где регулярно встречались близкие родственники – особенно матери – солдат, погибших или раненных в ходе последних военных конфликтов. Вэнис была единственным человеком в нашем городе, который вдвойне заслужил скорбную привилегию принадлежать к этому кругу: невосполнимая утрата Марка и моей левой руки позволяли ей пользоваться там самым высоким почетом. «Эти встречи действуют на меня благотворно», – говорила она. В последние недели встречи участились. Не будет же она их пропускать ради того, чтобы сидеть при дряхлеющем старике, за которого ее еще в подростковом возрасте выдали замуж, дабы соблюсти приличия!

Она бросила на меня хмурый взгляд.

– Этой ночью ты был в своей комнате не один. Я слышала голоса.

В ее интонации звучало почти нескрываемое предупреждение.

– Да нет же, Вэнис…

– Не лги матери!

В тот же миг я получил пощечину, которую ощущаю до сих пор.

В черноте ее глаз я увидел проблеск чего-то странного, ускользающего от моего понимания. Неужели отныне все будет таким же мрачным, как этот взгляд?