Текст книги "Детектив Франции. Выпуск 7 (сборник)"

Автор книги: Борис Виан

Соавторы: Фредерик Дар,Дидье Дененкс,Поль Андреотта
сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 29 страниц)

«Мои подчиненные обладали необходимым профессионализмом, чтобы выполнить эту работу». Но он предвидел, и не без основания, что пресса придаст особый характер убийству иностранной туристки: на нем висело еще также дело в Люре. Кроме того, его не оставляла смутная тревога о том, что в один прекрасный день Вашингтон потребует от Парижа отчет за это убийство. Все эти причины побуждали его лично следить за ходом операции во избежание малейшего недочета или халатности.

Когда военные отправились в путь, солнце уже поднялось над Ком, высокой горой округлой формы, доминирующей над Альпийским массивом. Вся долина превратилась в настоящее пекло. Ничего не произошло до 10 часов 20 минут, когда ученик пилота Ламуре проинформировал сержанта о том, что он обнаружил на дороге в двухстах метрах от убийства некий инструмент, по форме напоминающий острие пики и который он считает острием гарпуна, используемого при подводной охоте. Чистый и сверкающий металл и незатупленный, острый конец заставляли думать, что этим орудием никогда не пользовались. Приблизительно в четырнадцать часов жандарм Дельпеш обнаружил в свою очередь палку из миндального дерева, имеющую шестьдесят сантиметров в длину и пять сантиметров в диаметре, один конец которой был тщательно обточен ножом: на нем были отчетливо видны коричневые пятна, которые могли оказаться пятнами крови, равно как и иметь любое другое происхождение. (Позднее лабораторный анализ показал, что это были действительно пятна крови, но их слишком незначительное количество не позволило определить, идет ли речь о крови человека или животного; кроме того, экспертизой было установлено, что палка была обточена за восемь иди двенадцать дней до убийства.)

В то время как изнуренные жарой люди продолжали свои поиски, разбившись на две группы, сержант Мэзерак уже в третий раз допрашивал Клода и Николь Лаплас. Невзирая на их протесты, он попросил их остаться в распоряжении жандармерии по крайней мере до вечера понедельника: они смогут за ночь добраться до Парижа.

Аджюдан был удивлен тем обстоятельством, что из множества направлений Клод Лаплас выбрал именно то, которое прямо привело его к трупу. Что мог на это ответить Клод? Чистая случайность… Да, его жена не пошла с ним, оставшись сидеть на камне. А разве он сам не устал? Да, устал, но при виде хаотического скопления скал его охватило почти детское желание взбираться на них и перепрыгивать с одной на другую. Может ли он сказать, чем они занимались в предшествующие дни? Разумеется. Они выехали из пансионата Калеллы де Палафрюгель утром 16 августа, в одиннадцать часов. Около шести часов вечера они переехали границу. Отвечая на вопросы, Клод думал о том, что, когда в следующий раз наткнется на труп, он остережется сообщать об этом кому бы то ни было.

В шестнадцать часов командир эскадрона Кампанес дал приказ прекратить прочесывание, продолжавшееся уже в течение семи часов на площади, превышающей три тысячи гектаров, и не принесшее видимых результатов. В то время как рядовые жандармы не спеша рассаживались по грузовикам, офицеры заняли места в двух машинах и направились в сторону Тараскона.

В старом Дворце правосудия, занимающем северную часть здания мэрии, прилегающего к замку, суровый фасад которого уже в течение четырех веков отражается в быстрых водах Рона, судья Суффри знакомился с заключением аутопсии. Смерть действительно наступила в результате удушения, а удары по голове и в левый висок серьезной опасности для жизни не представляли. Смерть наступила 15 или 16 августа, точнее определить дату смерти не удалось из-за разложения трупа, особенно генитальных органов, вызванного сильной жарой, что также не позволило установить, имело ли место изнасилование.

Жерар Суффри был назначен в Тараскон два года назад, это был его второй служебный пост. Ему было сорок два года, и он был уроженцем севера, точнее, города Лилля. Высокого роста, с большими руками, с волосами, подстриженными ежиком, он всегда немного сутулился, а сильная близорукость вынуждала его носить очки с толстыми стеклами. Если прокурор Деларю не колеблясь поручил ему вести дело Страсберг, то объяснялось это здравым смыслом судьи, его беспристрастностью и поразительной работоспособностью, унаследованной им от фламандских предков. Но у самого судьи была еще одна дополнительная причина личного характера, чтобы взяться за это дело с таким рвением. Он сам был отцом восемнадцатилетней дочери, студентки в Эксе, демонстрирующей свою независимость и прогуливающейся по городу в самых нелепых хипповых нарядах. Как только он увидел труп девушки из Адской долины, он почувствовал «охватившее его до глубины души волнение».

«Я насмотрелся в жизни на разные вещи, но это зрелище было поистине удручающим. Жизнь, оборванная в самом ее начале…»

В восемнадцать часов его небольшой кабинет, расположенный на третьем этаже здания, был заполнен возбужденными, говорившими одновременно людьми. Здесь был прокурор Деларю, опиравшийся, как обычно, на свою трость, командир эскадрона Кампанес, майор Лавернь, сержант Мэзерак, подполковник Брюар, глава уголовного розыска Экс-ан-Прованса, к которым немного позднее присоединился комиссар Бонетти, только что приехавший из Марселя.

Он привез с собой важную информацию, фактически первую серьезную информацию по этому делу. Утром мар-сельская полиция установила радио– и телефонную связь с пассажирским судном «Франция», находившимся в море между 41° 46' северной широты и 50° 24' западной долготы. «Франция» действительно заходила в Гавр ночью 10 июля, высадив на берег американских туристов, и капитан подтвердил, что Кандис Страсберг числится в списках пассажиров. Он сообщил также, что администратор хорошо ее запомнил и описывает как «веселую, жизнерадостную девушку, вносившую оживление среди пассажиров». У нее было с собой немного денег, зато она сразу купила обратный билет на голландское судно (обратного билета в вещах убитой обнаружено не было). Она говорила о своем намерении путешествовать по Франции автостопом.

– Вы наверняка знаете этот тип молодежи, – сказал администратор, – они симпатичные, и в любой другой стране, кроме нашей, славящейся недостатком гостеприимства, их охотно приглашают в дом.

Ясно было одно: с 11 июля по 16 августа Кандис могла изъездить всю Францию, не оставив после себя никаких следов. Возможно, время от времени она останавливалась в каком-нибудь отеле, в таком случае какую-то информацию мог бы дать обслуживающий персонал. Но она могла также останавливаться и у случайных знакомых, а также у тех, чьими адресами располагала по прибытии в страну. Кроме того, по всей стране существовала полулегальная сеть квартир или домов, предназначенных для молодых любителей приключений; они останавливались на ночь, а утром уходили, и никто не требовал с них никакой платы и не интересовался их именами. Бонетти прочитал весной в полицейской газете статью, посвященную этой проблеме (в статье журналист предостерегал полицейских, что не все эти бродяги были правонарушителями и что среди них встречались также и дети из хороших семей). В заключение он предложил обратиться через прессу с просьбой ко всем автомобилистам, подвозившим жертву на своих машинах, срочно связаться с полицией или жандармерией. Прокурор Деларю поддержал эту инициативу, добавив от себя, что следует также передать это сообщение в телевизионных новостях, приложив увеличенное изображение фотографии из паспорта.

Постепенно работа налаживалась, все задачи были распределены. Полиции поручалось собрать все сведения о личности убитой, а также установить алиби тех, кто в тот или иной отрезок времени находился в контакте с жертвой. Жандармерия со своей стороны должна будет установить ее маршрут по Франции, предупредив все дорожные посты в направлении Гавр – Париж – Лазурный берег и направив циркуляр в триста семьдесят восемь молодежных туристских баз. В это время уголовная полиция должна будет тщательно изучить обстановку в регионе на момент убийства: грабежи, угоны автомобилей и велосипедов, а также прочие правонарушения. Полиции Сен-Реми поручалось собрать все сведения, касающиеся пребывания девушки в Бо и его окрестностях, а также обо всех подозрительных лицах, так как не исключалась возможность того, что преступление было совершено каким-нибудь бродягой. Мэзерак не дожидался этого приказа. С самого утра служебная «эстафета» бороздила дороги, останавливаясь перед каждым кафе, отелем и рестораном. Жандармы Калметт и Венсан опрашивали продавцов продовольственных лавок, строителей, водителей автобусов, пастухов, крестьян, сельских жандармов, пограничников, дорожных рабочих… Таким было начало этого расследования, территория которого в течение нескольких месяцев постоянно расширялась.

Когда в 21 час 15 минут посетители оставили кабинет судьи Суффри, он испытывал личное удовлетворение. Ему казалось, что расставлены все пешки и можно начинать игру. Жерар Суффри не был особенно тщеславен, но он верил, что подобное дело благотворно скажется на его карьере. В эту минуту он был далек от мысли, что это дело, напротив, станет препятствием на пути его продвижения по службе и на неопределенное время лишит его всякой надежды на то, чтобы покинуть свой небольшой кабинет на третьем этаже Дворца правосудия в старинном городе Тарасконе.

Чехлы покрывали большинство кресел, а большой персидский ковер в салоне был свернут в рулон, связанный двумя веревками. Лоран Киршнер ненавидел эту мрачную картину оставленной на лето квартиры. Но это повторялось ежегодно, когда его жена и двое детей уезжали на побережье в июле, а восьмикомнатная квартира, все окна которой выходили на авеню Фох, чистилась снизу доверху. Поэтому Лоран старался проводить в квартире как можно меньше времени. Рано утром он отправлялся в свой офис на авеню де Мессин, обедал в ресторане, вечера проводил в кинотеатре или в обществе своих друзей, возвращаясь домой только спать и как можно позднее. Однако сегодня он вернулся домой рано. Он прочитал в газете известие об убийстве, и ему хотелось посмотреть в восемь часов телевизионные новости. Лоран Киршнер был высоким и сильным мужчиной пятидесяти пяти лет. У него был широкий лоб, волосы с проседью, тонкие и редкие, волевой подбородок, немного выступающая вперед челюсть, властный и уверенный голос, тон которого не допускал возражений.

Он включил телевизор и сел в кресло. По первому каналу заканчивался показ комедии, и Лоран с нетерпением барабанил пальцами по ручке кресла. Когда на экране неожиданно появилась фотография Кандис Страсберг, его рука застыла в воздухе. Затаив дыхание, он слушал сообщение диктора и просьбу, обращенную ко всем, но главным образом к автомобилистам, дорожным рабочим, водителям транспортных средств, туристам и коммивояжерам, вступавшим в контакт с жертвой, немедленно заявить об этом в полицию или жандармерию.

Когда диктор перешел к другому сюжету, он тотчас же выключил телевизор и некоторое время неподвижно стоял перед потухшим экраном. Пальцы его левой руки лихорадочно перебирали в кармане брюк все, что там лежало, словно в поисках какого-то предмета, которого там не было. Три недели назад Киршнер бросил курить, но сейчас он решительно подошел к ящику секретера в стиле Людовика XV, выдвинул его и достал старую пачку «стьювзента». Он сунул сигарету в рот и подошел к столу, на котором лежала зажигалка. Прикурив сигарету, он сделал несколько глубоких затяжек, после чего подошел к телефону. «В конечном счете у меня есть извинение», – подумал он. Он не спешил набирать номер, тщательно взвешивая свое решение. Наконец резким движением он снял трубку и набрал номер своего адвоката.

2

Позднее, когда некто решил провести небольшое расследование, чтобы написать книгу об этом происшествии, капитан-лейтенант Жорж Мульер, администратор судна «Франция», рассказал ему гораздо подробнее о Кандис Страсберг, чем во время телефонного разговора с полицией 18 августа.

– На борту судна находилось две тысячи пассажиров. Моей основной обязанностью является организация развлечений и облегчение контактов между пассажирами как первого класса, так и туристского.

Встречаясь с человеком впервые в баре, салоне или коридоре, обычно я безошибочно могу сказать, к какому социальному классу он относится, однако с мадемуазель Страсберг дело обстояло иначе. Я заметил ее в первый же вечер: ее невозможно было не заметить. На борту парохода люди обычно принаряжаются к ужину, она же была одета очень просто, на манер некоторых современных молодых людей, пренебрегающих условностями. Ее лоб был обтянут черной лентой, на индейский манер. На ее лице почти не было следов косметики, и не знаю почему, но я скорее бы принял ее за дочь миллиардера, чем за студентку без гроп а за душой. Мне казалось странным, что она путешествует одна. Я хочу сказать, что она была слишком красивой, чтобы путешествовать одной, так как ей бы ничего не стоило иметь богатого содержателя. После ужина я пригласил ее в бар. Она была не только красивой, но и очень милой, обворожительной.

Она прекрасно говорила по-французски. Она объясняла это тем, что ее мать была француженкой. Ее родители были давно разведены, и она жила в Сан-Франциско у тетки, сестры своего отца.

Это была умная и образованная девушка. Наверное, это выглядит глупо, что я перечисляю только ее достоинства, надо перейти и к недостаткам, а их у нее тоже предостаточно. Самовлюбленная, циничная, распутная. Я в некотором роде не спускал с нее глаз. Нет, она вела себя пристойно, хотя очень легко вступала в контакты с людьми самого разного возраста. Обычно на маршруте Нью-Йорк – Гавр бывает очень мало молодежи. Насколько мне известно, она ни с кем не спала и не напивалась. Всегда была в хорошем настроении, всегда с улыбкой на лице. По-моему, она относилась к тем людям, которым всегда везет, которым все достается очень легко: достаточно открыть дверь и войти.

На протяжении всей своей юности она мечтала о Франции, может быть, это было связано с ее матерью, вышедшей в конце войны замуж за американского офицера и навсегда сохранившей ностальгию по своей чудесной родине. Кандис несколько лет копила деньги на это путешествие.

Накануне нашего прибытия в Гавр я беседовал с одним пассажиром первого класса, одним художником из Нью-Йорка, путешествующим со своей женой. Не знаю почему, но неожиданно разговор зашел о Кандис Страсберг. По мнению этого художника, Кандис была искательницей приключений, корыстной, фригидной и вдобавок ко всему склонной к фантазерству. Больше всего меня поразило слово «фригидная». Откуда он мог знать? Но он говорил так уверенно, что это не походило на вымысел. При первом же удобном случае я спросил Кандис, знает ли она этого человека. Она сказала, что он клеился к ней и что он был ей противен. Мало того, что он предложил ей переспать с ней, что, впрочем, вполне банально, но он предложил спать втроем, с его женой. «Я отправила их обоих подальше», – сказала она и весело рассмеялась.

Вы знаете, люди на пароходе часто ведут себя совсем иначе, чем на твердой земле. Иногда самые уравновешенные становятся истинными демонами. Что вы хотите? Не всем легко провести пять дней в совершенно новой непривычной обстановке. Ступив на землю и обретя свои корни, они обо всем забывают. О людях вообще очень трудно судить. Мы видим только внешнюю сторону, оболочку. Вот почему, когда позднее появились все эти фантастические истории о Кандис Страсберг, мне было не по себе. Несмотря ни на что, я продолжаю думать, что это была очень приятная девушка, и я был бы счастлив почаще встречать таких.

– Наконец-то я вас застала, – сказал голос. Красивый голос с легким ацентом. – Вы уже четвертый.

– Четвертый?

– Четвертый, кому я звоню, – рассмеялся голос. – Вы помните Эда Тэчера?

– Эда? Да… разумеется…

– Эд дал мне несколько телефонных номеров в Париже, но все разъехались на каникулы.

– Вы приятельница Эда Тэчера?

Бернар прикрыл рот рукой и говорил прямо в трубку, так как в кабинете помимо него находились еще четверо человек, а личные разговоры в принципе были запрещены, вернее, не совсем запрещены, но патрон Бонн не любил, когда его персонал использовал телефон в личных целях, в то время как могли позвонить клиенты. А сегодня, как назло, с падением курса золота звонки следовали один за другим. Кроме того, Бернар никак не мог вспомнить Эда Тэчера, хотя, кажется, это был тот высокий рыжий американский журналист. Сколько прошло времени? Два года.

– Как он поживает?

– Думаю, что хорошо. В последний раз, когда я с ним разговаривала, все было в порядке. Он дал мне ваш номер телефона и сказал, что у вас почти пустая квартира… разумеется, если это вас не стеснит.

– Дело в том, что…

– О! Я совсем забыла вам сказать… меня зовут Кандис Страсберг, я американка, я только что приехала из Гавра и собираюсь пробыть в Париже три дня.

– Вы хотите остановиться у меня?

– Если можно. Отель мне не по карману, а Эд сказал, что…

– Мне очень жаль, но я уезжаю на уик-энд сегодня вечером, до шестнадцатого июля. Квартира останется в вашем полном распоряжении.

– Вот здорово!

– У вас есть адрес?

– Да.

– Отправляйтесь прямо по адресу. Я предупрежу консьержа по телефону, и он даст вам ключи.

– Спасибо, Бернар. Я вас увижу или нет?

– В семь часов я заеду за чемоданом.

– В таком случае до семи.

Он повесил трубку, затем снова снял ее, позвонил консьержу и забыл об этом. Ему хотелось скорее уехать из Парижа, он рассчитывал прибыть в Мутри к ужину, несмотря на пробки на дорогах, типичные для вечера пятницы. Когда он вернулся к себе, она заканчивала переодевание. На ней были бежевые вельветовые брюки, поясная пуговица которых была расстегнута, и он мог заметить ее плоский загорелый животик; белая блузка с широким вырезом, а с шеи свисали позолоченные цепочки, позвякивающие при движении. Она непрерывно перемещалась из комнаты в ванную. У нее были длинные стройные ноги и узкие бедра. Она показалась ему легкой и красивой. Что-то от Моцарта. Она весело улыбалась ему, немного запрокинув голову назад, демонстрируя ослепительно белые зубы. Забавная, подумал еще Бернар.

Он стал быстро укладывать предметы туалета, пижаму, купальные плавки.

– Вы хотите провести четырнадцатое июля в Париже?

– Да, я вся в предвкушении праздника.

– Да, именно. Толчея, давка, насилия, грабежи. Советую вам под блузку надеть закрытый купальник. Это фестиваль разгула и бандитизма.

– А еще чего?

– И иностранцев. Будете чувствовать себя как дома среди американцев. Вы этого хотите?

– Возможно. А что тебе до этого?

– Ничего.

Обращение на «ты» пронзило его, как электрическим током. Он остановился у двери, расслабился и улыбнулся:

– До понедельника, я вернусь рано утром.

– В понедельник меня уже здесь не будет.

– Оставьте ключ у консьержа. До свидания. Желаю хорошо провести время.

– Постараюсь, – сказала она. – А ты куда?

– В деревню, навещу свою детвору.

– Ты женат?

– Разведен. Дети живут с женой, два мальчика, четырех и двух лет.

Бросив кожаную сумку в передний багажник «порше», он злился на самого себя. Как он и предполагал, у ворот Сен-Клу образовалась огромная пробка. После Роккенкура пошел дождь, заработали дворники. «Порше» ехал зигзагами, непрерывно меняя полосы, чтобы выиграть несколько метров. Бернару хотелось оторваться от других машин, выжать из мотора все его лошадиные силы, но это было невозможно. У него начала болеть голова, и ему хотелось есть. Он все больше злился и курил одну сигарету за другой. Ему хотелось остановиться у первого кафе, но тем не менее он доехал до самого Бревьера, лежащего перед Рамбуйе, остановил машину на обочине дороги и вошел в кафе. Его соединили почти сразу.

– Послушай, Колетт, мне очень жаль, но я не могу приехать.

– Ты где, дорогой?

– Возле Рамбуйе.

– Значит, самый трудный участок уже позади.

– Дело не в этом. Я потом объясню тебе.

– Дети очень расстроятся. Твой приезд для них – настоящий праздник.

– Я знаю, но не могу. Это выше моих сил.

– Девушка?

Он угадывал ироничную улыбку на ее лице.

– Это все так странно, я сам не знаю, что это.

– Ты обещал им устроить фейерверк.

– Скажи им, что я устрою его в следующий раз. Клянусь.

– Но это глупо – доехать до Рамбуйе и возвращаться назад.

– Да, очень глупо. Целую тебя.

Было десять часов, когда он вернулся в квартиру на улице Николо, и он знал заранее, что не застанет ее дома. Может быть, она все-таки вернется не слишком поздно? Хотя он знал, что вернется она поздно. А что, если она придет с каким-нибудь парнем? Его охватила паника, сменившаяся ненавистью. «Какое она имеет право приводить кого-то в мой дом?» – подумал он. Хотя это такое поколение… от них всего можно ожидать. Разве в мое время (ему был тридцать один год) девушки могли позволить себе такое? Ложась в полночь в постель, он представил себе ее рядом, обнаженной, и ту оргию, которой они могли бы предаться. Он встал с кровати, взял лист бумаги и написал: «Я передумал и решил остаться. (Для него это было почти признанием в любви.) Я буду спать в кабинете (проявление деликатности). Завтра можно спать долго. (Он уточнял свои намерения.)»

Утром, проснувшись, он увидел приписку к своему посланию: «Я проснулась рано. Я не могу уснуть, поэтому вернусь в полдень».

Он побрился, затем снова лег, а когда в двери повернулся ключ и она открыла дверь, он притворился спящим. Он предусмотрел целую гамму тактических приемов ее соблазнения, но, услышав над своим ухом щелчок поясного ремня и скольжение джинсов вдоль ног, понял, что его приемы не понадобятся.

Начало их любви походило больше на игру, на что-то несерьезное, но внезапно она стала сосредоточенной, откинула голову набок, а из ее напряженных губ вырывались все более продолжительные стоны. Глаза ее были закрыты, но время от времени она приоткрывала их, глядя на него томным и отсутствующим взглядом, затем ее веки снова опускались, голова запрокидывалась, тело вздрагивало, и так продолжалось несколько раз до тех пор, пока неожиданно в груди ее не родился животный, пронзительный крик освобождения и высшего блаженства.

– Ты знаешь, – сказала она, – у меня был трехнедельный перерыв.

– И на пароходе?

– И на пароходе. Единственный мужчина, который мне там нравился, был администратор.

– Но ты не спала с ним?

– Увы, нет.

– Сначала я вел себя с ней как идиот, – сказал он позднее, – я просто потерял голову. С ней было очень легко, она была мила и обволакивала нежностью, между нами не было никакого барьера, никакого стеснения, как будто бы мы уже давно знали и любили друг друга. Но в то же самое время ее отделяла какая-то невидимая, нематериальная и даже прозрачная завеса, пелена, которая как бы замуровывала ее заживо. Вы знаете, что-то наподобие научно-фантастических фильмов, в которых марсианин с внешностью человека отделен от людей стеклянной перемещающейся перегородкой. Я вел себя как идиот, потому что обезумел от счастья, и каждый раз, когда я говорил ей об этом, невидимая пленка, отделяющая нас, становилась все более плотной.

Вечером 13 июля в Сен-Жермен-де-Пре была немыслимая толчея: оркестры играли на тротуарах, люди танцевали на улицах. Здесь была смесь наигранной веселости и вульгарности, которая характерна для толпы. Но она была в восторге от этого. На ней был легкий белый пуловер и короткая красная юбка. «Мне не хватает только синего цвета», – сказала она. Она танцевала со случайными прохожими: парнями и девушками, неожиданно бросала их, возвращалась к Бернару, целовала его, обхватив рукою за шею, увлекала его дальше, повторяя, как все это чудесно. Внезапно им овладело сильное, непреодолимое желание. Он обхватил ее за талию и подтолкнул к входу в отель на улице Сен-Бенуа.

– Ты что, маньяк?

Однако она не противилась и через некоторое время разделила с ним наслаждение, вложив в него всю эйфорию своего ликования. «Настоящий фейерверк», – подумал он, одеваясь. Он чувствовал себя счастливым, и ему хотелось смеяться.

– Оставайся в Париже, – внезапно предложил он. – В августе у меня отпуск, и числа тринадцатого мы вместе можем отправиться на юг.

– Ты с ума сошел! Я приехала, чтобы путешествовать. Что я буду делать в Париже целый месяц?

Они вышли из отеля и протиснулись сквозь толпу к маленькой площади Фюрстенберг, где находился музыкальный киоск.

– Такая девушка, как ты, не должна путешествовать автостопом. Прежде всего, это опасно.

– У меня нет денег, а следовательно, нет и выбора. Кроме того, я хочу узнать людей.

– Ты узнаешь не людей, а самцов, которые будут приставать к тебе.

– Может быть, мне как раз это и нужно.

У него был такой несчастный вид, что она тут же добавила:

– А почему бы тебе не приехать ко мне?

– Но я не знаю, где ты будешь в это время. Впрочем, ты сама этого не знаешь.

– Я могу отправить тебе телеграмму.

В этот момент ее подхватил огромный швед и закружил в вальсе в самом центре маленькой площади. Бернар, оперевшись о дерево, наблюдал за ними, желая поймать ее взгляд всякий раз, когда она поворачивалась в его сторону. «Я люблю ее, – неожиданно подумал он. – Я ее люблю, но это интересует ее не больше, чем рыбная ловля с рыбацким фонарем». Он немного опьянел.

Весь следующий день они провели в постели. В девять часов они вышли из дома поужинать, но вечер был испорчен мыслями об ее предстоящем отъезде, все казалось вокруг серым и унылым. Во вторник утром она взяла свою ужасную тирольскую сумку и поцеловала его в обе щеки.

– Я постараюсь остановить грузовик у Итальянских ворот.

Когда она вошла в лифт, он подумал, что, может быть, все, что ни делается, действительно к лучшему. Вернувшись в квартиру, он был даже рад тому, что все так быстро и легко закончилось.

– Однако, – скажет ему позднее комиссар Бретонне, – вы ведь договорились с ней о свидании.

– Не совсем о свидании.

– В первый раз вы сказали, что она пообещала телеграфировать вам десятого августа, чтобы сообщить о своем местонахождении, и что вы жили только ожиданием этой минуты.

– В некотором роде это так и было.

– Хорошо, вернемся к телеграмме.

– Я так и не получил ее.

– Как вы это докажете?

– Никак, – сказал Бернар.

– Она могла позвонить вам.

– Могла. Она могла вернуться в Париж, я мог отправиться туда. Эта история, полна нереализованных возможностей.

– На вашем месте я отнесся бы к ней с большей серьезностью.

– Хорошо. Я ждал телеграмму в течение целого месяца, но она так и не пришла.

– Мне кажется, мы топчемся на одном месте, – сказал Бретонне. – Допустим. Но в таком случае, почему вы отправились на юг?

– Я был в отпуске.

– Вы искали ее?

– Конечно, это глупо, но мне почему-то казалось, что она в Марселе.

– Почему в Марселе?

– Несмотря на всю свою безалаберность, у нее был кое-какой план, и она собиралась в середине августа быть в Марселе.

– И вы утверждаете, что не встретили ее?

– Я не утверждаю, а заявляю это.

– И чем же вы занимались?

– Я провел в Марселе четыре дня, а потом поехал вдоль побережья.

– Вы искали ее?

– В некотором роде. Я был в Сен-Тропезе и Хуане и осматривал там все террасы кафе.

– И вы не встретили ее?

– Она была уже мертвой, господин комиссар, поэтому я не мог ее встретить.

Выйдя из здания судебной полиции, Бернар вошел в кафе, расположенное напротив Дворца правосудия, и позвонил отцу.

– Папа, не мог бы ты прекратить весь этот идиотизм?

Его отец ухмыльнулся в трубку:

– Ты преувеличиваешь мои возможности. Кроме того, ты зануда, мягко говоря. И, в-третьих, тебе пора стать мужчиной.

После обнаружения трупа прошло сорок восемь часов. Расследованием занимались непосредственно восемь человек, но информация, запросы, ответы, подтверждения передавались из одного ведомства в другое, из комиссариата в командный пункт, из маленького городка в Париж, Лион или Марсель. В настоящее время полицейские и жандармы были заняты сбором фактов, не классифицируя их на наиболее или менее важные.

Было установлено, например, что на вилле де Горд было совершено ограбление между 7 и 14 августа. Вилла принадлежала одному лионскому коммерсанту, который провел на ней уик-энд 14 июля. Он вернулся на виллу только 15 августа, обнаружив взломанные и открытые ставни и окна. Один из соседей утверждал, что утром 7 августа ставни были заперты. С виллы были похищены одежда, банки с консервами и рыболовные снасти.

Было известно, что 13 августа неподалеку от старого монастыря в Сен-Поль-де-Мозоль найден брошенный мопед, что 17 августа в Кастеле у некоего господина Пашреля похищен мужской велосипед марки «пежо», что 16 августа в Робионе был украден женский велосипед зеленого цвета (он был обнаружен 18 августа в 15 километрах от обозначенного места), что в ночь с 14 на 15 августа в Салон-де-Провансе был также угнан автомобиль марки «симка».

Было установлено, что утром 16 августа старый пастух Виктор Ламазер с фермы Фонвьель прогонял стадо баранов по Адской долине. Удивительно, что ни одна из его двух собак (а одна из них была терьером) не предупредила хозяина лаем о нахождении неподалеку трупа. В некотором смысле старый Ламазер стал первым подозреваемым.

В среду утром один жандарм отправился на бойню Салона, откуда он вернулся с отрезанной головой барана. Голову положили у подножия миндального дерева на то место, где был обнаружен труп девушки, и пастуха заставили повторить тот путь, который он проделал 16 августа с баранами и собаками. Собаки бегали между баранами, сбегали с тропинки, обнюхивая заинтересовавшие их предметы, но вскоре было установлено, что ветер, дующий с востока на запад, не доносил до них запаха тления. Метеорологическая служба подтвердила, что 16 и 17 августа ветер дул в том же направлении. Однако это не помешало тому, что беднягу пастуха продержали сорок восемь часов в участке в Сен-Реми, подвергая непрерывному допросу.

В тот момент, когда проходили эти проверки, все подозрительные лица региона были взяты под контроль, а их времяпровождение тщательно проверено. Однако казалось удивительным: не было обнаружено никаких следов пребывания Кандис в радиусе пятнадцати километров. Первые показания были получены от мадам Лоре, продававшей газеты в де Горде. Она хорошо помнила эту девушку, купившую у нее 12 августа газету на английском языке. В настоящее время мадам Лоре была свидетелем, последним видевшим Кандис живой (несколько месяцев спустя обнаружилось, что она ошиблась на один день). Другая информация была получена в конце дня: директор туристской базы для молодежи «Армельер», в Камарге, утверждал, что американка останавливалась на базе с 7 по 9 августа, то есть на две ночи. «Армельер» находилась в 43 километрах от Бо-де-Прованса и в 82 километрах от Горда. Таким образом, маршрут Кандис не поддавался никакой логике.