Текст книги "Полоний на завтрак Шпионские тайны XX века"

Автор книги: Борис Соколов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 20 страниц)

Таковы нравы, таковы парадоксальные плоды активной псевдокомпетенции, именуемой по-русски воинствующим невежеством…

Вездесущее «казала-мазала» явилось основанием и для «компетенции» критика И. Золотусского, который о документах в моем романе написал, что любуется «умением автора так виртуозно имитировать подлинное». Как может критик рассуждать, виртуозна или невиртуозна имитация того, о чем он не имеет представления?.. Он пишет далее, что роман мой «есть ода технике поимки диверсантов, ода, сделанная на высшем профессиональном уровне». Но в романе нет ни одного диверсанта, содержанием его является утечка информации на одном из фронтов, в книге ловят шпионов, а у шпионов и диверсантов совершенно разные функции, разное назначение, разная деятельность, и ловят их по-разному. Как же критик, столь невежественный в элементарно-азбучных вещах, может утверждать, что роман сделан на «высшем профессиональном уровне»?

Каждая без исключения фраза, посвященная И. Золо-тусским моему роману, свидетельствует о его полной некомпетентности не только в вопросах Отечественной войны, но и вообще в военных вопросах, что ничуть не мешает ему утверждать, что в романе «есть знание войны» и «тяжкий личный опыт автора несомненно присутствует». Как может критик, не знающий войны, определить, есть в книге знание войны или его нет?.. Что известно И. Зо-лотусскому о моем личном «тяжком» или нетяжком опыте?.. Знакомясь с подобным безответственным сочинительством людей вполне совершеннолетних, я всякий раз думаю, какой патологической самоуверенностью и какой огромной верой в свою непогрешимость и полную безнаказанность надо обладать, чтобы публично безапелляционно высказываться о том, о чем не имеешь и малейшего представления.

Не надо делать из меня «виртуоза», «мастера» имитации, как утверждает И. Золотусский, или стилизации, как определяете Вы, Эмиль Владимирович, – в документах романа нет ни одной сочиненной мною фразы или даже слова (за исключением элементов привязки) и нет ни одного придуманного мною термина или детали.

Суть дела здесь даже не в том, имитация это или не имитация, стилизация это или не стилизация, парадоксальная суть происходящего в том, что литературные критики публично и, повторяю, безапелляционно высказываются в данном случае о том, что находится за пределами их компетенции и понимания.

Сообщаю Вам также, что неточность в документе (если бы она и была) не может служить основанием для заключения о его «выдуманности». Работая в военных архивах, я даже не десятки, а сотни раз встречался с удивительнейшими неточностями и накладками. Своими глазами я видел, например, книгу погребения стрелкового полка, где датой гибели сорока семи военнослужащих указано… 31 февраля 1942 года. Но это подлинный документ, и, отвечая сыну одного из сорока семи, сотрудники архива указали датой гибели его отца 31 февраля 1942 года, в скобках оговорив: «Так в документе». Неточности и накладки встречаются не только в документах полков и дивизий, но даже в документах корпусов и армий, и в этом нет ничего удивительного: документы эти писались в боевой, экстремальной, как теперь принято говорить, обстановке, они исполнялись людьми, которые иногда неделями, а то и месяцами спали по 3–4 часа в сутки.

Единственно же, что сочинено мною в документах романа, – это восклицательный знак после литеров, указывающих степень срочности («Срочно!», «Весьма срочно!», «Чрезвычайно срочно!»). После этих литеров в войну восклицательные знаки не ставились, я знал это, но для выразительности счел необходимым их поставить. Я убежден, что как автор художественного произведения имею право на подобный вымысел. Замечу, что документалисты позволяют себе большее. Я у пяти, например, авторов встречал упоминание о грифе «Хранить вечно’», якобы имевшемся на делах, которые они держали в руках; вышли даже книги, для которых этот гриф взят как название. Однако в советских военных архивах такого грифа никогда не было и нет, а есть несравненно менее красивый и менее эффектный, но вполне реальный гриф «Хранить постоянно», кстати, пишется он без восклицательного знака».

Здесь Богомолов использует старый, давно проверенный прием. Явно ошибочное утверждение Кардина о ликвидации пулеметных рот опровергается очень подробно, с конкретными архивными ссылками. К тому времени Владимир Осипович, несомненно, уже был вхож в архивы, как мы убедимся далее, даже весьма настойчиво предлагал писателю Василю Быкову воспользоваться его знакомствами в Подольском архиве Министерства обороны, чтобы получить интересные документы. Общее же утверждение, что цитируемые в романе документы – подлинные, обосновывается ссылкой на некое «экспертное заключение», с указанием номера и даты, но без конкретного указания, каким экспертам и какой организации оно принадлежит. И далее идут утверждения о многочисленных ошибках архивных документов, но опять таки без каких-либо ссылок, и утверждения об участии автора в боевых действиях в 1944–1945 годах, но опять-таки без какой-либо конкретики, т. е. без архивных ссылок, указания дивизии или армии, где в то или иное время проходил службу автор «Момента истины».

Те же аргументы Богомолов применял и в переписке с читателями. Например, библиотекарю Э.Ф. Кузнецовой он писал 19 апреля 1975 года: «Я действительно в юности был участником Отечественной войны, с 1943 года занимался разведкой, и не только войсковой. Если бы не эти обстоятельства, я наверняка не смог бы написать подобный роман.

Насчет «автобиографичности» Блинова, то сходство тут только возрастное. Люди, знающие меня близко, довольно дружно утверждают, что автор более всего выражен в Таманцеве, в Аникушине и в… генерале Егорове. Как говорится, со стороны виднее, и я даже не пытаюсь опровергать эти утверждения».

А преподаватель кафедры психиатрии Львовского мединститута Б.С. Марьенко 15 февраля 1979 года послал Богомолову следующие замечания на роман: «…разрешите обратить Ваше внимание, как мне кажется, на некоторые неточности, которые содержатся в Вашей книге. Совершенно не претендуя на бесспорность высказываемых суждений, прошу рассмотреть их автора как искреннего почитателя Вашего таланта.

Относительно польских подпольных организаций (с. 10) «Народовэ силы збройна» (НСЗ). По соглашению между командованием АК и руководством НСЗ часть организаций НСЗ влилась в АК. Остальные формирования НСЗ стали на путь тесного сотрудничества с оккупантами в борьбе с левыми силами и никакой связи с лондонским правительством не имели.

Организация «Неподлеглость». По-видимому, речь идет о террористической организации польской реакции «Вольность и неподлеглость» (ВиН), созданной в середине 1945 г.

«Делегатура Жонду» – это политическая организация, конспиративное представительство в Польше эмигрантского правительства. Делегатура, опираясь на 4 главные буржуазные партии (СЛ, ВРН-ППС, СН и СП), состояла из сети делегатов, которые в решении политических вопросов были связными с эмигрантским правительством и сотрудничали с названными партиями. В частности, делегат правительства 25.V.1944 г. стал вице-премьером, а с 26.VII.1944 г. три его заместителя – министрами эмигрантского правительства, образовав Совет министров (КРМ – Крайова рада министров). Поэтому вызывает сомнение достоверность содержания записки по «ВЧ» (с. 99).

Ошибочно указано воинское звание Т. В. Пелчинского («Гжегош»), который еще до войны был в чине генерала бригады, а в период оккупации был начальником штаба и заместителем командующего АК.

Во время событий, описываемых в книге, псевдоним полковника Е. А. Фильдорфа был не «Ниль», а «Веллер». Псевдоним «Ниль» у Фильдорфа был с декабря 1942 г. по март 1944 г., когда он возглавлял «Кедыв» («Керовництво дыверсий»).

Следовало бы изменить русскую транскрипцию польских слов, в частности: рончики, надо – рончки (с. 89); ще, точнее – се (с. 123) и др.

Отряда «Гром» (с. 204) в Гвардии Людовой не было, и на это не стоило бы обращать внимания, если бы такого отряда не было в АК – именно в АК был отряд «Грома» (Е. Блащака).

Следует также отметить, что с 1.1.1944 г. была организована АЛ (Армия Людова) на базе отрядов Гвардии Людовой, и в августе 1944 г. название Гвардия Людова уже не употреблялось.

В польских костелах религиозные службы до войны и в период войны проводились на латыни, и только после войны в некоторых костелах – на польском языке. Другое дело проповеди: они провозглашались и провозглашаются на польском языке (с. 105).

Относительно Павловского. Вряд ли он мог служить в 1936-39 гг. в Красной Армии, быть комсомольцем и т. д. (с. 78), поскольку его родители проживали в районе Лиды (Западная Белоруссия) и сам он до войны в течение полутора лет работал у отца в лесничестве (с. 189). Весьма сомнительно также его отцовство, поскольку весной 1942 г. он окончил школу германской разведки, а девочка родилась 30.ХІІ.1942 г., не говоря уже о том, что Юлии (католичка!) к моменту рождения дочери было 16 лет, а Павловский был старше Юлии на 11 лет.

Ошибку допускает Алехин, считая Свирида ровесником Павловского (с. 84), поскольку Алехин знал возраст Павловского (29 лет), а Свирид, по его определению, был мужчиной «лет сорока». Так ошибиться с определением возраста Свирида контрразведчику непростительно.

Авиационные вопросы. Трудно поверить в то, что самолет, в котором летела группа Мохова (с. 185), был обстрелян в районе Орши «мессершмиттами», поскольку расстояние по прямой от возможного места их базирования до Орши и обратно составляло около 1200 км, т. е. Орша находилась вне пределов дальности полета истребителей этого класса. Исключение составлял «Мессершитт-210а» (2600 км), но он был выпущен малой серией – всего 352 машины. Кроме того, в тот период, в условиях безраздельного господства в воздухе советской авиации залетать немецким истребителям так глубоко в наш тыл было равносильно самоубийству. Вместе с тем, нет сомнений в том, что два «мессершмитта» без труда сожгли бы безоружный транспортный самолет.

Старшина (с. 69, 90), весьма сведущий человек в вопросах авиации, делает ошибку, говоря, что в часть прибыли новые самолеты «Як-3», поскольку этот самолет пошел в серию еще в 1943 г. и к августу 1944 г. уже не был новинкой. Ошибается старшина также, заявляя, что «может, получат «Ла-9»: такой модели самолета вообще не было, последней моделью истребителя Лавочкина времен войны был «Ла-7».

Психиатрия (с. 200). У Ивашевой не могло быть ни выписки из истории болезни, ни справок психиатрических больниц. Эти документы выдавались и выдаются только по запросам учреждений. Наличие указанных документов у Ивашевой сразу же привело бы ее к провалу. Описание психического состояния Ивашевой ставит под сомнение наличие у нее психоза, хотя бы потому, что, будучи безучастной, с потухшим взглядом, она на требование предъявить документы весьма адекватно отдает мешочек, в котором находились выписка из истории болезни и справки.

Думается, что бессилие доктора – с сорокалетним опытом врача-психиатра – по меньшей мере преувеличено.

Фронтовые операции того периода. Белорусская операция была завершена 29 августа, и Поляков ошибается (с. 188), отмечая, что «наступление приостановилось» (16 августа во время разбора дела «Неман»): в то время Белорусские фронты еще наступали.

Мемельская операция. Решение о перенесении главного удара из района севернее Даугавы на мемельское направление было принято Ставкой ВГК только 24 сентября, а не в середине августа, как это изложено в книге, а само наступление на этом направлении началось только 5 октября.

С конца июля и до середины августа шли ожесточенные оборонительные бои на Шяуляйско-елгавском выступе, и 5-я гвардейская танковая армия (5 ГТА) была передана 1-му Прибалтийскому фронту для отражения немецкого контрудара в первых числах августа. Поэтому «прошлой ночью» (т. е. 17 августа, с. 223) части 5-й ГТА не могли прибывать в район севернее Шяуляя, поскольку 5 ГТА в этом районе давно уже вела, как указывалось, тяжелые оборонительные бои.

Не соответствует исторической правде утверждение о том, что командованию фронта было рекомендовано при попытке деблокирования группы армий «Север» оттянуть войска на линию Елгава – Добеле. В действительности немцам ценой больших усилий удалось потеснить 8-ю гвардейскую механизированную бригаду и создать 30-км коридор, который соединил Ригу с Тукумсом и восстановил коммуникации с Восточной Пруссией.

В книге недостаточно учитываются разграничительные линии между фронтами. Розыском немецкой разведгруппы должны были заняться контрразведчики 2-го Белорусского фронта, поскольку впервые рацию пеленговали 7 августа в районе Столбцов, т. е. в полосе 2-го Белорусского фронта».

Отвечая Б.С. Марьенко, Богомолов писал в марте 1979 года: «Прежде всего о польских подпольных организациях. Вы оперируете послевоенной информацией, я же только той, которой располагало советское государство в августе 1944 года. Замечу здесь, что все приводимые в романе документы текстуально идентичны (за исключением элементов привязки) подлинным соответствующим документам – кроме элементов привязки, я в них ничего не менял.

В этих документах, например, Пелчинский значится полковником, а псевдоним Фильдорфа – «Ниль», под этим псевдонимом, как я еще раз убедился уже после получения Вашего письма проверкой по документам госархивов, он упоминается и в документах 1945 года, псевдоним же «Веллер» нигде ни разу не упоминается (я просмотрел все документы об АК в трех архивах по декабрь 1945 года включительно).

Вы пишете мне, что «в августе 1944 года название Гвардия Людова уже не употреблялось», однако во всех советских документах не только 1944 года, но и начала 1945 года, как я убедился на прошлой неделе проверкой в архивах, везде указывается не Армия Людова, а именно Гвардия Людова, и в документах 1944 года отряд «Гром» значится подразделением именно этой организации.

Насчет транскрипции польских слов. Этот вопрос мною будет тщательно изучен.

Что касается Павловского, то это «цельнотянутый» из архивного дела персонаж, я не стал в его биографии что-либо менять, Ваши же сомнения относительно фактов его биографии мне непонятны.

Что касается Свирида, то он выглядит старше своих лет (как большинство горбунов) и при первой встрече кажется Алехину «лет сорока», впоследствии же выясняется, что он моложе. Ничего в том непростительного для Алехина я, Борис Сергеевич, извините, не вижу.

Авиационные вопросы. Обстрел «мессершмиттами» в р-не Орши «Дугласа», летевшего из Москвы в Лиду 17 августа 1944 года, зафиксирован в архивных документах и воспроизведен мною по этим документам. Фактом является и то, что «Дуглас» не сожгли, а только подбили. Вы пишете, что расстояние по прямой от возможного места базирования «мессершмиттов» до Орши и обратно составляло около 1200 км, однако расстояние от Орши, например, до Риги составляет 460 км, а в середине августа 1944 года немецкая авиация располагала полевыми аэродромами, расположенными к Орше и ближе, чем Рига. И насчет «безраздельного господства» советской авиации в августе 1944 года я никак не могу с Вами, Борис Сергеевич, согласиться. Во второй половине 1944 года и в начале 1945 года я был в соединениях 3-го и 2-го Белорусских фронтов, которые крепко и не раз страдали от налетов немецкой авиации.

Относительно самолетов «Як-3». Вы пишете, что этот самолет «пошел в серию еще в 1943 г. и к августу 1944 г. уже не был новинкой». А вот что по этому вопросу сказано в издании, являющемся сегодня справочным для авиационных цензур ВВС МО и МАПа:

«Як-3» проектировался и строился в 1942—43 гг. Госиспытания были закончены быстро, и с мая – июня 1944 г. он уже применялся на фронте» (В. Б. Шавров. «История конструкций самолетов в СССР. 1938–1950 гг. (Материалы к истории самолетостроения)». М.: «Машиностроение», 1978, с. 202).

Что касается самолета «Ла-9», то Ваше замечание совершенно верное. В первом издании романа оказались две цифровые опечатки, на одну из которых Вы указываете. В последующих изданиях (начиная с 1976 года) эта опечатка, как Вы можете убедиться, уже устранена.

«Ла-7» был выпущен в конце 1943 года, в течение января-апреля 1944 года он прошел Госиспытания и сразу же стал выпускаться в массовом количестве как один из основных наших истребителей в последний год войны.

Насчет психиатрии. «Ивашева» взята из архивного следственного дела, и в деталях ее поведения, изъятых у нее документах и обстоятельствах поимки я ничего не менял.

Замечу, что в архивных фондах военных комендатур и отделов милиции на транспорте хранятся всевозможные подлинные документы военного времени, снятые с трупов умерших, убитых, попавших под поезд и т. п. Среди этих документов мне встречались десятки справок и выписок из историй болезни, выданных на руки психическим больным. Так что Ваше, Борис Сергеевич, утверждение («не могло быть») неверно. Что касается психического состояния Ивашевой, то эта глава рукописи в 1973 году была на просмотре в Институте судебной психиатрии им. Сербского, о чем имеется официальное заключение трех специалистов-психиатров во главе с профессором И. В. Стрельчуком.

Должен здесь заметить, что, судя по Вашему письму, Вы, Борис Сергеевич, полагаете, что «писатель пописывает, а читатель почитывает». Сообщаю, что работа над романом была мною завершена в марте 1973 года, а публикация состоялась в конце 1974 года. Шесть экземпляров рукописи в течение 14 месяцев находились на «консультативном», «экспертном» и других чтениях и изучениях, в которых приняло участие более 30 специалистов, причем издателями было получено 19 (девятнадцать) только официальных экспертных заключений и отзывов.

Так, например, по «авиационным вопросам» имеются заключения авиационного конструктора А. С. Яковлева и доктора технических наук, бывшего в сороковые годы летчиком-испытателем, Героя Советского Союза М. А. Галлая. И, как это ни парадоксально, то, что написано в романе о «Як-3», у его конструктора не вызвало никаких возражений, а у Вас, Борис Сергеевич, – вызвало.

Не вызвало возражений у специалистов и описание фронтовых операций того периода, по этому вопросу имеются официальные отзывы четырех учреждений и управлений Министерства обороны, в том числе бывшего Военно-научного управления Генштаба и Института военной истории МО. По вопросам, связанным с действиями 1-го Прибалтийского фронта, имеются письменные отзывы и бывшего командующего этим фронтом маршала И. X. Баграмяна, и бывшего нач. штаба этого фронта генерала армии В. В. Курасова, читавших рукопись романа в июне-августе 1973 года. Единственно, что вызвало у них возражение и что они назвали «вымыслом», это факт ареста в августе 1944 года немецкого агента, шифровальщика штаба фронта, однако это не вымысел, а факт, зафиксированный в трех томах следственного дела.

Вы пишете, что «решение о перенесении главного удара из района севернее Даугавы на мемельское направление было принято Ставкой ВГК только 24 сентября, а не в середине августа», однако предварительное решение о возможности и целесообразности такого переноса было оговорено и зафиксировано в рабочих документах Ставки 30 июля 1944 года – я сам держал в руках этот документ с росписями – визами генералов А. И. Антонова и А. Г. Карпоносова от 30.07.44 г. и Маршала А. М. Василевского от 2.08.44 г.

Решение о передаче 5-й гвардейской танковой армии 1-му Прибалтийскому фронту действительно было принято «в первых числах августа» (3 августа). Однако остатки соединений этой танковой армии (по словам И. X. Баграмяна и В. В. Курасова, «всего три десятка исправных танков») прибыли в район Шяуляя только спустя две недели, а эшелоны с танками стали прибывать 20 августа.

Вы пишете, что «не соответствует исторической правде утверждение о том, что командованию фронта было рекомендовано при попытке деблокирования группы армий «Север» оттянуть войска на линию Елгава – Добеле». И в данном вопросе я руководствовался только подлинными документами того времени: от рабочих документов Ставки ВГК до шифровок командиру 8-й ГМБр полковнику Кремеру. Во всех случаях, Борис Сергеевич, я руководствовался фактами, зафиксированными в подлинниках исторических, ныне архивных документов.

То же самое должен Вам ответить и насчет Вашего замечания о разграничительных линиях. Я описываю то, что было, то, что зафиксировано в подлинных документах Ставки ВГК, НКО, НКВД и НКГБ 1944 года, а не то, что по теоретическим рассуждениям должно было бы быть».

И на этот раз Владимир Осипович признал ошибки в мелочах, зато, часто вопреки здравому смыслу, отрицал обоснованность более крупных недочетов. Абсолютно прав Богомолов насчет самолета Як-3. Его первый испытательный полет состоялся 8 марта 1944 года, а впервые самолет появился на фронте в конце лета 1944 года, т. е. в период действия в романе был самой свежей авиационной новинкой. Но вот совершенно справедливые замечания насчет ошибок в псевдонимах и званиях командиров Армии Крайовой и времени переименования Гвардии Лю-довой в Армию Людову Богомолов отвергает со стандартной мотивировкой – я, дескать, сам видел это в архивных документах. Трудно поверить, в частности, что в «Смерте» и других советских органах не знали о переименовании Гвардии Людовой в Армию Людову, ведь эта прокоммунистическая организация создавалась при ближайшем советском участии. А вот насчет Е.А. Фильдорфа Богомолов был прав. Тот гораздо более известен был под псевдонимом «Ниль». Правда, к августу 1944 года он давно уже был не полковником, а генералом. Даже в марте 1945 года, в советском плену, последний командующий АК генерал Леопольд Окулицкий называл Фильдорфа псевдонимом «Ниль».

Также Марьенко совершенно справедливо указал, что Павловский никак не мог служить в Красной Армии до 1939 года, поскольку проживал на территории, которая в то время входила в состав Польши. Богомолову пришлось бы очень основательно поменять биографию Павловского, а возможно, и изменить некоторые сюжетные ходы (служба в Красной Армии должна была, в частности, объяснить, когда Павловский стал радистом). Поэтому он отговорился тем, что будто бы взял подлинное следственное дело.

Сложнее всего обстоит дело с временем, когда была задумана Мемельская операция, и когда в Прибалтике появилась 5-я гвардейская танковая армия. В своих мемуарах маршал І4.Х. Баграмян отмечал: «В последние дни августа мы получили директиву Ставки на новую операцию, которая в дальнейшем вошла в историю Великой Отечественной войны как Прибалтийская стратегическая наступательная операция, включившая в себя четыре фронтовые и межфронтовые операции: Рижскую, Таллинскую, Моонзундскую и Мемельскую. Из полученной директивы и из бесед с представителем Ставки мы смогли уже тогда представить себе – правда, не в полном объеме – ее гигантский размах… Штаб фронта тщательно сопоставил наши силы, предназначенные для удара, с противодействующими и убедился, что для наступления на Ригу возможностей у нас маловато. Досадно было, что ни 51-я, ни 5-я гвардейская танковая армии, так же как 19-й и 1-й танковые корпуса, не могли принять участие в операции одновременно с войсками 43-й и 4-й ударной армий, из-за того что мощные танковые кулаки врага еще угрожали нам ударом с запада на Елгаву и Шяуляй. Вот почему мы с А. М. Василевским стали думать над тем, как все же привлечь и эти войсковые объединения фронта к Рижской операции, и пришли все-таки к решению, не теряя времени, готовить нанесение удара главными силами 51-й армии, а также танковой армией и двумя танковыми корпусами из района Елгавы и Добеле на Кемери, чтобы снова выйти к Рижскому заливу и перерезать узкий коридор, соединяющий группу армий «Север» с Восточной Пруссией. Нанесение такого удара, безусловно, сыграло бы решающую роль в разгроме рижской группировки немцев. Только начало этого удара мы решили отнести на более позднее время, готовность же к активным действиям наметили на 29 сентября.

А. М. Василевский отстоял это решение перед И. В. Сталиным, и мы приступили к его выполнению».

Сам А.М. Василевский вспоминал: «27 июля 1944 года, то есть в разгар нашего продвижения, были даны следующие указания. Прибалтийские фронты обязывались нанести решающие удары по немецкой группе армий «Север». Армии Ленинградского фронта должны были наступать через северную Эстонию, громя фашистскую опергруппу «Нарва», на Таллин, Тарту и Пярну; армии 3-го Прибалтийского фронта – через южную Эстонию и северную Латвию на Валгу и Валмиеру; армии 2-го Прибалтийского., фронта – через Видземскую возвышенность на Ригу с востока; армии 1-го Прибалтийского фронта – от Шяуляя на Ригу с юга и левым крылом на Мемель (Клайпеду)….

Наиболее сложное положение создалось в том месте, где наши механизированные соединения прорвались к Рижскому заливу. Группа армий «Север» утратила сухопутные коммуникации, связывавшие ее с Германией. Северо-восточнее района прорыва оказались немецкие опергруппа «Нарва», 18-я и частично 16-я армии; западнее – другая часть 16-й армии, южнее – 3-я танковая и прочие армии группы «Центр». Между этими двумя группами армий находились теперь войска 1-го Прибалтийского фронта.

Гитлеровское командование начало лихорадочно подтягивать соединения к левому фасу войск 1-го Прибалтийского фронта, причем особенно к Тукумсу, Добеле и Шяуляю. 2 августа вечером я доложил Верховному Главнокомандующему, что для дальнейшего выполнения поставленных задач 1-й Прибалтийский фронт нуждается в дополнительном и срочном усилении, и вновь напомнил о 5-й гвардейской танковой армии. Кроме того, я просил перебросить сюда хотя бы один корпус из 4-й ударной армии 2-го Прибалтийского фронта, компенсировав последнюю двумя стрелковыми корпусами из резерва Ставки. И. В. Сталин обещал выполнить эти просьбы, и на следующий день А. И. Антонов сообщил, что соответствующее решение принято. При этом танковую армию предусматривалось вывести к Расейняй и ударом на северо-запад, к Кельме, разбить немецкую группировку, сосредоточенную западнее Шяуляя…

16 августа противник нанес по нашим войскам удар 6 танковыми, 1 моторизованной дивизиями и 2 танковыми бригадами из Курляндии и из Жмуди. Последний удар, под Шяуляем, мы отразили, под Тукумсом врагу удалось оттеснить войска 1-го Прибалтийского фронта от Рижского залива и восстановить сухопутную связь с группой армий «Север». Там образовался шедший через Ригу вражеский коридор шириною до 50 км. Возник почти 1000-километровый оборонительный рубеж фашистов, протянувшийся от Нарвского залива к Чудскому озеру, от Тарту к озеру Выртс-ярве, оттуда на юг до реки Гауя, по ее верхнему течению через Видземскую возвышенность мимо Пляви-няса к реке Мемеле, далее следовал изгиб на северо-запад к Митаве и Добеле, откуда линия фронта спускалась на юг через Жмудь к восточно-прусской границе. Вот максимум того, чего добился здесь противник во второй половине августа».

Получается, что маршал был прав. 5-я гвардейская танковая армия начала перебрасываться на 1-й Прибалтийский фронт еще в начале августа, а к 17 августа уже закончила сосредоточение, чтобы принять участие в отражении немецкого контрудара у Елгавы и Шяуляя. И войска Баграмяна вынуждены были отступить не по рекомендации Ставки, а под натиском немецких танковых дивизий.

В книге «Дорогами победы», посвященной боевому пути 5-й гвардейской танковой армии и вышедшей в 1969 году, так говорится о событиях августа 44-го: «В ночь на 10-е командующий 3-м Белорусским фронтом приказал танковой армии совместно с войсками 39-й армии закрепиться на рубеже Расейняй, Калнуяй, выделив для обороны указанного рубежа 2 танковые бригады. Главные силы армии выводились в район Шарняй, Гиркальнис, Шилвай – 5–7 км юго-восточнее Расейняя. В этом районе соединениям и частям было приказано отремонтировать боевую технику, пополниться боеприпасами и горючим и быть в готовности к нанесению контрударов на Расейняй и Калнуяй.

Расейняй обороняла 158-я стрелковая дивизия совместно с 25-й танковой бригадой. Севернее Расейняя перешла к обороне 2-я гвардейская армия 1-го Прибалтийского фронта, а южнее – остальные силы 39-й армии. Калнуяй удерживала 18-я гвардейская танковая бригада.

Утром 14 августа противник силами 7-й танковой, 252-й и 212-й пехотных дивизий нанес удар в стык 2-й гвардейской и 39-й армий. До 2 полков пехоты противника, 40 танков и 15 самоходных орудий, поддержанные огнем артиллерии, обошли Расейняй с севера и юго-запада. 25-я танковая бригада оказалась в полуокружении.

В первой половине дня она отбила 3 вражеские атаки. И только после того как потеряла всю материальную часть, оставила город. В тяжелом положении оказалась и 18-я гвардейская танковая бригада. Противник, имея значительное преимущество в танках, вынудил ее оставить Калнуяй.

В ночь на 15 августа 5-я гвардейская танковая во взаимодействии со стрелковыми соединениями 39-й армии нанесла контрудар на Расейняй и Калнуяй. В течение 15 и 16 августа шли непрерывные бои. Армии удалось потеснить вражескую группировку и выйти к окраинам Расейняя и Калнуяя, однако взять эти города она не смогла.

К этому времени в полосе 2-й гвардейской армии сложилась очень тяжелая обстановка. Сосредоточив здесь до 200 танков и штурмовых орудий, противник снова перешел в наступление в восточном и северо-восточном направлениях, нанося главный удар на Шяуляй.

В этих условиях 17 августа Ставка Верховного Главнокомандования передала 5-ю гвардейскую танковую армию 1-му Прибалтийскому фронту. В ночь на 18 августа началась перегруппировка в район Шяуляя».

Богомолов был прав, что впервые мысль об ударе на Мемель зародилась в Ставке в конце июля, но документ, который он якобы держал в руках с визами Баграмяна и Василевского, писатель придумал. На самом деле документ появился несколькими днями раньше. Вот что пишет С.М. Штеменко в своих мемуарах «Генеральный штаб в годы войны», впервые изданных в 1968 году: «Шяуляй удалось взять лишь 27 июля. Получив данные об этом, Ставка Верховного Главнокомандования приказала 1-му Прибалтийскому фронту немедленно повернуть главные силы на Ригу, поскольку именно туда отходили войска противника. Первоначально эти указания были отданы по телефону, а уже на следующий день оформлены в виде письменной директивы. Она гласила:

«Основная задача войск фронта – отрезать группировку противника, действующего в Прибалтике, от ее коммуникаций в сторону Восточной Пруссии, для чего Ставка Верховного Главнокомандования приказывает: