Текст книги "Четыре дня с Ильей Муромцем"

Автор книги: Борис Орешкин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 8 страниц)

Поднявшись наверх, мы снова очутились в дремучем и старом лесу. Замшелые сосны и ели закрывали все небо. Из густого папоротника вылетали тетерева и глухари, пугая нас громким и неожиданным хлопаньем крыльев. По веткам деревьев прыгали рыжие белочки. На прогалинах и моховых кочках дразнили глаз грибы и кустики уже поспевшей черники. В этом старом, кое-где гнилом лесу было душно и жарко. ИльяИванович, расстегнув ворот рубахи, вытирал пот на груди и шее. Я тоже мучился от жары. Сейчас бы мороженого! Но теперь я уже никогда его не попробую…

На мгновение мне опять показалось, что этот замшелый лес, эти кони, телега, люди, ехавшие рядом со мной, вся эта обстановка всего лишь сон, что стоит только проснуться – и я окажусь опять в нашем дачном поселке. Но нет, все вокруг было реальностью. Фыркающие кони, скрипевшая позади телега – все было настоящим, все из десятого века. И эти трое людей – Илья Иванович, кузнец и Зорянка, да, пожалуй, еще Ратибор, – были теперь единственными на всем свете близкими мне людьми. Навсегда, на всю жизнь. Потому что назад, в наше время, мне уже не вернуться.

В самом деле: кто бы я ни был – вундеркинд или самый обыкновенный мальчишка, меня бы искали, как ищут заблудившихся в тайге ребятишек, поднимая ради этого на ноги не только милицию, но и всех местных жителей. Тысячи добровольцев прочесывают леса и горы. В поисках участвуют вертолеты и самолеты. Люди не спят ночами, не считаются с затратами, рискуют жизнью, а иногда и сами погибают, спасая других. И если меня не нашли, если все вокруг остается прежним, значит, помочь мне, увы, невозможно. А раз так, то уже не имеет никакого значения, сумеет или нет кузнец Кузьма исправить мой вертолет. И вся затея Ильи Ивановича с ремонтом «рукотворной птицы» совсем ни к чему. Милый, милый Илья Иванович! Как трогательно он заботился обо мне, как старался помочь. А Ратибор? Как умно, как тактично дал он мне понять, что нужно готовить себя к новой, трудной для меня жизни в здешних условиях. Подобно той, подброшенной вверх, кошке, я должен устоять. И идти дальше, не падая духом, несмотря ни на что. Как он все понял, как исподволь учил меня стойкости. А я-то, дурак, еще смеялся над ним… Нет, конечно, я вынесу все, не сломаюсь, стану жить с ними. Буду учиться стрелять из лука, владеть мечом и копьем. Буду охотиться на медведей и зубров, ловить осетров и белуг. А потом я открою школу. Буду учить людей десятого века всему, что умеет человек нашего времени. Ради этого стоит жить даже в далеком, далеком прошлом.

Засада

– Володимирушко-о! – позвала меня с телеги Зорянка. Я повернул коня, подъехал поближе.

– На, попробуй! – протянула она мне что-то желтое.

– Что это?

– Яблоко, в меду сваренное, а потом высушенное. Вкусно!

Молчаливый кузнец правил лошадью и все думал и думал о чем-то. А мы с Зорянкой ели сладости и смеялись. Мне опять было хорошо. Я почти забыл о том, что случилось. Но кузнец неожиданным вопросом вернул меня к прежним, отнюдь не веселым мыслям.

– Металл, из которого обломок крыла сделан, при каком жаре плавится? – спросил он, и я понял, что все время, от самого дома, он думал о невиданной рукотворной птице, о том, как и из чего она сделана.

– Не знаю! – весело откликнулся я, проглотив кусок медового яблока. Я и в самом деле не знал температуры плавления трестита. Да и зачем мне было это знать? Я даже никогда не задумывался о подобном. Мне достаточно было уметь управлять своим вертолетиком.

– А ковать его можно? – продолжал задавать вопросы кузнец. И я снова не мог ответить. Кузнец удивленно посмотрел на меня, покачал укоризненно головой и опять погрузился в свои размышления. Он достал из мешка злополучный обломок и принялся вновь изучать его в месте отлома. Смешно! Ну зачем он везет его? Все равно придется разобрать вертолет на части и хоть как-то использовать их для жизни в десятом веке. Можно, например, использовать хвостовой винт и магнето, для того чтобы сделать ветряк и получать электричество. Вот бы Зорянка обрадовалась такому свету! Но как это сделать практически? У магнето напряжение одно, а у лампочек вертолета – другое. Ведь они работают от аккумулятора. Их к магнето не подключишь. Надо самому сконструировать или трансформатор, или электрогенератор на двенадцать вольт напряжения. А я этого не сумею. Нет, все же придется отказаться от этой идеи.

Тогда, может, хвостовой винт можно использовать для ветряной мельницы? Пусть он крутит ее жернова. Но хватит ли у него силы, чтобы вращать эти тяжелые камни? Очень сомнительно. А рассчитать нужное усилие я опять не сумею. Придется сделать что-либо попроще. Но что? И как? Что я, «первый эрудит и эстет», по-настоящему знаю? Что умею? Практически – ничего. Мне известно, что порох состоит из селитры, серы и древесного угля. Соотношение их можно было бы подобрать эмпирически. Но где найти серу? Как раздобыть селитру? Выходит, что и порох я не смогу получить, хотя и знаю о нем. Оказывается, что знаю я много, но все очень поверхностно, без умения применить на практике, как это делал инженер Смит в романе Жюля Верна «Таинственный остров». Да… Знаниям моим грош цена.

– Вот починим твоего «дракона», – мечтательно сказал Илья Муромец, словно прочитав мои мысли, – поедем к нам в Карачарово. Там хорошо! Яблоки поспели, смородина. Будем с тобой на зорьке рыбу удить, на сене душистом спать. А когда отдохнем, отоспимся, направимся по весне опять в Дикое поле. Ты будешь на своем «драконе» летать, супостатов сверху высматривать, а мы, витязи, на курганах стоять, землю русскую сторожить.

Милый Илья Иванович! Как ему все кажется просто. И как все сложно на самом деле. Он мечтает использовать вертолет для защиты страны и не знает, что горючего хватит лишь на полтора-два часа. Как высоко он ценит меня, человека из будущего, и как мало на самом деле я стою, как мало чего умею.

– Нет, дедушка Илья! – решительно вмешалась Зорянка. – Володимирке с тобой не поедет. Он у нас жить останется. У железной птицы то одно, то другое чинить понадобится. Как же ему без кузницы обойтись?

– Ишь ты, стрекоза! – рассмеялся Муромец. – Жениха себе загодя припасаешь? Ловка девка! Молодец!

– Ой, дедушка! – воскликнула Зорянка, прикрыв от смущения лицо рукавом. А Илья Муромец, очень довольный шуткой, продолжал хохотать во все горло.

Я тоже почему-то смутился не меньше Зорянки и, чтобы не показать этого, пустил своего Орлика в галоп. Он птицей рванул вперед. Привстав на стременах, я весь отдался восхитительной скачке по мягкой лесной дороге, следя лишь за тем, чтобы не напороться лицом на какой-нибудь сук или ветку.

Так я проскакал километр или чуть побольше. Затем Орлик перешел на рысь, с рыси на шаг, а потом и вовсе остановился. Я толкал его каблуками в бока, но он не трогался с места и к чему-то прислушивался. Потом сам, без понуканий, весело побежал вперед, и мы выехали на небольшую поляну. Дорога, пересекая ее, уходила в молодой частый ельник, густой и темный. У самого въезда в него, среди буйно разросшихся незабудок пробивался небольшой родничок. Это было очень кстати. Я слез с Орлика и нагнулся над прозрачной водой. А когда, напившись, поднялся с места, то увидел прямо перед собой, шагах в пяти, человека, целившегося мне прямо в грудь, оттянув тетиву до самого уха. Я видел его искривленный в недоброй усмешке рот, прищуренный глаз и направленное в меня, чуть подрагивающее от напряжения острие стрелы, готовой в любую секунду сорваться…

Из-за серого, заросшего мхом ствола старой ели вышел еще один человек. Он приложил палец к губам, приказывая мне молчать. Но я, даже если бы захотел, все равно не сумел бы крикнуть. Всего меня словно парализовало от ужаса. Боковым зрением я отмечал появление за молоденькими елочками все новых людей. Но по-настоящему я видел в эти мгновения только острый наконечник стрелы, прищуренный глаз, недобрую усмешку да грязную загорелую руку на тугой тетиве.

«Лишь бы стрела у него не сорвалась!» – мелькнула у меня мысль, ибо я уже понял, что, если человек не выстрелил сразу, значит, убивать меня он не собирается. Стрелок, все так же нехорошо усмехаясь, медленно опустил лук. Я вздохнул с облегчением и перевел взгляд на других, окруживших меня людей. Прежде всего я узнал Волчату в его красном плаще. Потом детину с узловатой дубиной и, наконец, того, в коричневой с белым пятном меховой безрукавке, который выслеживал нас.

Итак, вся их бандитская компания была в сборе. Сейчас меня свяжут, посадят на коня и умчат в неизвестном направлении. И Илья Муромец ничего не успеет сделать. Он ведь еще далеко. Прощай, Зорянка, прощай, кузнец, прощай, мой злосчастный вертолетик…

– С этим хлопот не будет, – сказал Волчата, кивнув в мою сторону. – Небось уже в штаны намочил. Кузнеца с девчонкой тоже живыми возьмем. За кузнеца кочевники не меньше пяти коней нам дадут. Умелец! Главное – Илью стрелами сбить. В рукопашном бою его не возьмешь. Только из засады можно. Он без кольчуги едет. В грудь ему цельтесь.

Я поразился: выходит, они охотились совсем не за мной, а за Ильей Ивановичем?

– Как бы нам за Муромца от князя Владимира беды не принять, – неуверенно сказал один из бандитов.

– Много ты знаешь! – рассмеялся Волчата. – Да он рад будет. Ему Муромец поперек горла как кость стоит. А ну, по местам! Стрелять всем сразу, как только я свистну. Ты, Шершень, отрока на себя возьми. Ежели пискнет, в горло нож – и дело с концом! Понял?

Тот, что был в меховой безрукавке, подошел вплотную, приставил большой нож к моему горлу и сказал, усмехнувшись:

– Чего не понять…

Острие широкого, длинного ножа царапнуло мне кожу на шее. Я содрогнулся от ужаса. Такому что курицу зарезать, что человека – никакой разницы. Толкнет вперед руку и – все!

Я представил себе, как лезвие ножа с хрустом входит в горло, и чуть было не закричал от страха и жалости к самому себе. Но тут же опомнился, потому что именно кричать-то мне и нельзя было. Я стоял на грани смерти и жизни, не смея пошевелиться. Вокруг порхали, перелетая с ветки на ветку, какие-то птички. Ярко светило солнце, тихо журчала вода в ручейке. И невозможно было поверить, что через секунду все это может кончиться, навсегда исчезнуть. Вернее, все это останется, а меня не будет. Это было столь чудовищным и несправедливым, что я опять едва не закричал. Шершень поглядел на меня внимательно и чуть-чуть надавил мне на горло своим страшным ножом.

Я судорожно вздохнул и вдруг подумал о том, что где-то совсем уже близко Илья Иванович. Едет не спеша, в распахнутой на груди рубахе, ничего не подозревающий и фактически безоружный. Он спокоен, он знает, что я ускакал вперед, он надеется на меня, он не ждет нападения! Я представил себе, как он выедет на эту полянку, как подъедет поближе к этому родничку и как несколько стрел сразу проткнут ему грудь. Нет, этого никак нельзя допустить! Надо закричать, надо предупредить его.

Но ведь нож Шершня тут же вонзится мне в горло. Это верная гибель. А вот Илье Муромцу, как известно, смерть в бою не написана. Да он и сам говорил мне об этом. И в былинах так сказано. Зачем же мне умирать? Может быть, и так все обойдется, без моего вмешательства?

Между тем Шершню надоело держать вплотную нож. Наверное, рука устала. И он опустил его. Но от этого мне вовсе не стало легче. Я понимал, что все равно ничего не смогу сделать: ни отпрыгнуть в сторону, ни ударить своего «сторожа», ни вырвать у него нож. Он был гораздо сильнее меня. И конечно, куда лучше умел действовать в такой обстановке.

И в то же время я все яснее осознавал, что должен, обязательно должен предупредить Муромца. Как могу я, современный человек, верить в какие-то предсказания? Илья Иванович такой же человек, как и все, он тоже может погибнуть. И я не могу, не имею права допустить его гибели. Будь что будет! Я подожду, пока он появится перед этой полянкой, еще за деревьями, и тогда закричу, и ударю ногой Шершня, рванусь куда-нибудь в сторону. Я понял, что именно так и сделаю, когда настанет решительный миг. Ведь иначе нельзя, невозможно. Я не смогу жить предателем. И все-таки… Неужели я, человек из будущего, ничего не смогу придумать? Надо чем-то напугать или удивить этих людей. Но чем? Показать Шершню свои часы? Нет, не годится. Он их просто отнимет, а рассматривать станет после. Стоп! В кармане у меня лежит газовая зажигалка. Огненный язык Змея Горыныча!

Я, словно бы почесывая ногу, опустил руку в карман, нащупал там зажигалку, повернул до отказа регулятор величины пламени и, незаметно, в кулаке, поднеся зажигалку ко рту, внезапно выпустил прямо в сторожившего меня бандита длинный язык пламени. Эффект превзошел все ожидания. Шершень сначала отпрянул, вытаращив глаза, а потом заорал так, что даже листья на кустах задрожали. Волчата и остальные его воины оторопело уставились на него. И тут я вторично «изрыгнул изо рта» великолепную, полуметровой длины струю пламени.

На этот раз никто из них не закричал. Они повернулись и молча кинулись бежать кто куда. Только и слышно было, как в лесу трещали сухие сучья под их ногами. Потом все стихло. Я подобрал брошенное кем-то легонькое копье и прислушался. Вот кто-то осторожно свистнул в кустах. Ему тоже ответили свистом. Где-то подальше заржала лошадь. Ясно было, что бандиты еще оставались поблизости. Наверное, они пришли в себя и теперь собираются вместе, чтобы решить, как быть дальше.

На всякий случай я спрятался за ствол старой ели. И не зря. Шагах в двадцати от меня качнулась молоденькая елочка, и из-под нее вылез Шершень. Убедившись, что «огнедышащий человек» исчез, он обернулся и помахал рукой, подзывая товарищей. Но как раз в это время послышался тяжелый топот Чубарого и на поляну бурей ворвался Илья Иванович. Он скакал во весь мах, по-прежнему в одной лишь холстинной, распахнутой на груди рубахе, но прикрываясь большим круглым щитом и подняв над головой свою страшную, тяжелую булаву.

Я выскочил из-за дерева и мигом вскочил на Орлика, спокойно щипавшего травку.

– Кто кричал? Что случилось? – крикнул Илья Иванович, осаживая рядом со мной Чубарого.

– Волчата! – объяснил я ему все одним этим именем. В лесу на дороге послышался топот лошадиных копыт. Бандиты, не приняв бой, удирали.

– Держи-и-и их! Имай! – закричал Илья Муромец громовым голосом и тоже пустил коня по дороге. Я помчался за ним. Доскакав до поворота, мы увидели пригнувшихся к гривам коней бандитов Волчаты. Впереди своего воинства удирал сам предводитель в развевающемся красном плаще.

– Ого-го-о-о! Вот я вас! – кричал Муромец, и голос его отзывался эхом по всему лесу. Массивный боевой конь Ильи Ивановича за каждый прыжок покрывал расстояние, равное двум прыжкам Орлика. Но мой конек выбрасывал ноги чаще, и поэтому мы с Ильей Муромцем скакали рядом, плечо к плечу. Илья Иванович шумно, весело и озорно мчался по дороге, криками наводя ужас на беглецов. Кто-то из них, обернувшись, пустил в нас стрелу. Она просвистела совсем рядом, между мной и Ильей Ивановичем. Но мне совсем не было страшно.

– Ура-а-а! – кричал я, потрясая трофейным копьем и колотя Орлика пятками. А он и так стлался над самой дорогой, не желая отставать от Чубарого.

– Вот мы вас! – гремел Илья Муромец.

Наконец мы прекратили погоню. Топот лошадей беглецов постепенно стихал вдали. Раскрасневшийся, веселый Илья Иванович одобрительно посмотрел на меня.

– А ты удалец, Володимирке. Стрелы не спужался! Он ведь в тебя целил, мазурик тот.

Когда подъехала телега, кузнец, словно ничего не случилось, засунул под шкуры непонадобившийся кистень, стегнул хворостиной лошадь, и мы снова поехали. Только Зорянка с тревогой поглядывала на меня и, убедившись, что я невредим, улыбнулась и стала плести венок из лесных цветов, лежавших рядом с ней на телеге.

Муромец, вздохнув, натянул на себя кольчугу, прикрыв голову шлемом.

– Сулицу вот так держать надо! – показал он мне, придавая правильное положение моему легкому копью. – Тогда и коня не поранишь случайно и метнуть, в случае чего, удобно. Вот так и держи. Понял? Пора тебе воином становиться.

Но я понял не только это. Я понял по его голосу, что я для него теперь не только откуда-то взявшийся странный мальчишка, а близкий для него человек. Да и он для меня был теперь не просто былинным Ильей Муромцем.

Еще через час мы выбрались на другую, более торную дорогу с хорошо наезженной колеей и настилом из бревен через ручей.

– Узнаешь? – спросил меня Илья Муромец.

Да, это была та самая дорога, где я впервые встретился с ним. Вот он, поросший соснами холм, где мы ели хлеб с салом и луком. Вот мостик. Ничего здесь не изменилось за эти три дня. Даже берестяной ковшик по-прежнему висит на кусте.

Незаметно мы подъехали к тому месту, где надо было сворачивать с дороги, чтобы лесом пройти к поляне, где остался мой вертолет. Ехавший впереди Илья Иванович остановился, слез с коня и опять начал стаскивать с себя кольчугу.

– С телегой по лесу не проедешь. Придется просеку пробивать. А ну, Кузьма, достань топоришко, я разомнусь маленько.

Кузнец достал из-под шкур топор, передал его Муромцу, а сам нетерпеливо позвал меня:

– Оставь коня здесь. Идем посмотрим, что за птица такая.

Илья Иванович стал расчищать проезд для телеги, а мы с кузнецом пошли через чащобу по уже знакомой мне тропинке.

Вертолетик оказался на прежнем месте и в полной сохранности. Кузнец медленно обошел его. Потом еще и еще раз. Заглянул снизу, потрогал рукой резину на колесе. Осторожно постучал пальцем по обшивке фюзеляжа, притронулся к прозрачному колпаку кабины. Капли пота выступили на его лбу, в самый кончик длинного носа впился комар. Он ничего не замечал, ничего не чувствовал. Глаза у него возбужденно светились, руки подрагивали. Я испугался за рассудок этого человека. Чего доброго, тронется, не выдержав лавинного потока информации, обрушившегося на него.

Кузнецу и в самом деле стало неважно. Он вдруг судорожно вздохнул, как рыба, глотая воздух, побледнел и медленно пошел по поляне, чуть пошатываясь и не разбирая дороги. У самого края поляны он присел на ствол упавшего дерева, сорвал ветку черники и механически отправлял в рот ягоды одну за другой. А сам все смотрел и смотрел на ярко-красное необыкновенное творение человеческих рук, стоявшее перед ним.

Вдруг он сорвался с места, отбросил веточку черники и, решительно подойдя к вертолетику, хрипло произнес:

– Открой!

Я понял, что он хочет заглянуть внутрь, и поднял прозрачный колпак кабины. Утерев со лба пот и, видимо, вполне овладев собою, кузнец принялся изучать неведомое сооружение. Начал он с самого простого: защелки на замке колпака кабины. Легонько поворачивая ручку замка, он задвигал и выдвигал защелку. Разобравшись в устройстве этого механизма, кузнец заметно повеселел.

– А это что? А это зачем? – посыпались на меня вопросы. Пока речь шла о таких вещах, как кабина, несущий винт и других более или менее простых устройствах, я был в силах отвечать. Кузнец спрашивал, а я пояснял как можно более популярно. Но настырный Кузьма хотел докопаться до самой сути:

– Ежели мельничные крылья шибко крутить, то, понятное дело, взлететь можно. Но какая сила их крутит?

Я стал рассказывать ему о принципе работы газороторных двигателей, отлил и поджег немного горючего, а он задавал мне все новые и новые вопросы. Уж не знаю, кто из нас двоих больше устал к концу этих необычных занятий. Как выяснилось, на многие вопросы я не знал, что ответить. Я ведь умел только управлять вертолетом. Ну и имел некоторое представление о его устройстве. Но он хотел знать все. Ему важно было понять, почему резина упругая и где можно было найти «руду» для выплавки дюраля или как работает магнето и почему зажигаются лампочки.

На мое счастье невдалеке с шумом рухнуло дерево и на полянку выехала телега. Лошадь под уздцы вела Зорянка. Илья Иванович вышел вслед за ней с топором на плече. Кузнец сказал мне: «Будет покедова» – и принялся разгружать воз.

Ох и поработали мы в тот вечер! Илья Иванович рубил в лесу сухие деревья, я таскал еловый лапник и жерди для шалаша, Зорянка серпом выжинала высокую траву вокруг вертолетика. Разгрузив телегу, он погнал нас всех опять на Оку за камнями и глиной. Вернулись мы уже к вечеру с полным грузом коричневой глины и крепких речных голышей-булыжников. Кузьма тут же принялся складывать из них печку-горн. На расчищенной площадке он уже устроил к нашему приезду навес из еловой коры, укрепил наковаленку на деревянной колоде и установил в ней же вертикально железную доску с рядом отверстий уменьшающегося диаметра. Это, как он сказал, была волочильня для изготовления проволоки.

Только в сумерках мы собрались вокруг костра, у которого давно уже хлопотала Зорянка. Ели молча. Кузнец задумчиво жевал кусок вареной оленины, привезенной из дома. Видно было, что мысли его все еще были там, у невиданной и неслыханной металлической птицы. Ему нетерпелось самому видеть ее полет, и он жаждал работы. Он и сейчас, во время еды, держал перед собой обломок лопасти на коленях и время от времени поднимал его на уровень глаз, как бы мысленно прилаживая на место.

– Ничего не выйдет! – сказал я, кивнув головой на обломок. – Сплав, из которого сделана лопасть, ни варить, ни паять нельзя.

– А мы его на заклепочках! – с живостью возразил кузнец. – В три ряда заклепки пустим. Для верности. Крылья-то, поди, шибко крутиться будут?

Я подтвердил, что обороты действительно будут большие.

– То-то и оно! – удовлетворенно воскликнул Кузьма. – Обязательно в три ряда клепать придется. Иначе нельзя.

И он, приняв успокоительное для себя решение, отправился спать в шалаш, где Илья Иванович своим могучим храпом уже отгонял от нашей полянки всех хищников.

Мы с Зорянкой остались вдвоем у костра. Она сидела укутавшись с ногами в большой отцовский тулуп. Темный лес, казалось, придвинулся к нам совсем близко. Вершины деревьев неподвижно стояли на фоне звездного неба. Холодный свет месяца слегка серебрил их. Костер медленно догорал, и синие язычки пламени то появлялись на головешках, то исчезали.

– К утру сильный ветер поднимется, – сказала Зорянка. – Солнце в землю с кровью ушло.

Я хотел объяснить ей, что солнце совсем не уходит в землю, хотел рассказать о движении планет, о космосе, о полетах человека на Луну и Марс. Но я слишком устал. И зачем сейчас говорить об этом? Еще успею. Да и трудно ей объяснить. Сколько еще человечество должно пережить, узнать и понять, прежде чем дойти до межпланетных полетов! А нам сейчас так хорошо у костра. Хотя и жутко немного. Вот чей-то хриплый голос протрубил вдалеке.

– Кто это? – шепотом спросил я.

– Сохатый, – тоже шепотом пояснила Зорянка. – У них скоро гон начнется.

– А это кто? – через минуту опять спросил я, услышав далекое завывание.

– Это волки. Они сейчас в стаи начинают сбиваться.

Я поежился. В лесу воют волки, а у нас и ружья нет! И Илья Иванович с кузнецом спят как дома. Я встал, взял свое копье, лежавшее в шалаше, и вернулся к костру. Я боялся увидеть на лице Зорянки усмешку, но она восприняла мои оборонительные меры как должное. Видимо, я поступил вполне правильно по понятиям десятого века: мужчина всегда должен иметь оружие под рукой.

А с ним, с этим легким и острым копьем, я и в самом деле почувствовал себя как-то спокойнее. И хотя вой волков приблизился, мне уже не было жутко. Кони перестали жевать и, подняв головы, некоторое время прислушивались. Потом Чубарый, а за ним Орлик и Сивка снова принялись мирно хрустеть травой. А я уже знал, что если кони не встревожены, то никакой опасности нет. И мне стало еще уютнее и теплее у нашего костерка. Я подбросил в него хвороста, и огонь опять разгорелся, осветив окружавшие нас деревья. Крупная птица, неслышно махая крыльями, проскользнула между темными кронами сосен. Через секунду оттуда, из темноты, донесся короткий жалобный писк.

– А что это? – с тревогой спросил я Зорянку.

– Филин мышку схватил. А это русалки плачут. Слышишь?

Из далека, со стороны Оки, и в самом деле донеслись какие-то похожие на плач звуки. И хотя я знал, что никаких русалок не было и нет, все равно мне опять стало жутко. Уж очень жалобно звучал этот «плач», и очень просто, нисколько не сомневаясь, что плачут именно русалки, сказала об этом Зорянка. Глядя на нее недолго было и самому поверить в разную чертовщину.

– А это Леший ухает, – продолжала она. – Слышишь? Вот дерево рухнуло. Это он повалил. Ветра нет, а оно упало. Сердится, наверное, что мы огонь в лесу развели. Шибко не любит, когда люди в лесу костры жгут.

Долго еще мы сидели с Зорянкой у ночного костра. В конце концов веки у меня стали слипаться, звуки в лесу перестали тревожить, и я незаметно уснул на мягкой оленьей шкуре, согреваемый теплом от костра.

Так прошел еще один, третий по счету, день моей жизни в далеком прошлом.